Текст книги "Девственница (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Тиффани Райз
«Девственница»
Серия "Грешники"
Автор: Тиффани Райз
Название на русском: Девственница
Серия: Грешники
Перевод: Skalapendra
Переводчик-сверщик : helenaposad
Редактор : Amelie_Holman
Оформление: Skalapendra
Аннотация
Много лет Кингсли Эдж предупреждал Элеанор, что наступит день, когда ей, любовнице уважаемого католического священника, придется бежать и прятаться. Она всегда думала, что если наступит этот день, она убежит вместе с Сореном. Но на самом деле, она бежит от него.
Зная, что Сорен и Кингсли используют свое влияние, чтобы вернуть ее, Элеанор в одиночку, без денег и в страхе, находит убежище в месте, куда не доберутся мужчины ее жизни: в аббатстве, где ее мать приняла постриг. За закрытыми воротами монастыря Элеанор прячется от мужчины, которого она одинаково любит и ненавидит.
Однако она не сможет прятаться от своей истинной природы. Когда Элеанор сближается с юной девственной монахиней, она сталкивается с поразительным пробуждением сексуальности. Но Элеанор нельзя прятаться вечно, и за пределами запертых ворот ее соблазняет ее реальная жизнь. Но чтобы следовать судьбе, ей придется оставить Кайри позади, жертва, которую Элеанор отказывается приносить.
Искушение запретным. Соблазнение грехом. Цена страсти никогда не была выше, и Элеанор придется ее заплатить, если она хочет вернуться домой.
Глава 1
2015
Шотландия
– Ночь была темной, шёл дождь, – сказала Нора, подходя к окну и становясь рядом с Сореном. Она смотрела на летнюю грозу, разрывающую шотландское небо.
– Пожалуйста, скажи мне, что это не первая строчка в твоей следующей книге.
– О, но это такая хорошая первая строка. Такая классическая. – Она вложила свою ладонь в его и наблюдала за световым представлением за окном. Ветер и дождь хлестал по деревьям и болотам. Вспышка молнии осветила ночь на долю секунды и холмы расцвели всеми цветами радуги, прежде чем снова погрузиться в черноту. – Как насчет такой «В замке была темная ночь, шёл дождь, и женщина по имени Нора, была настроена соблазнить своего священника».
Сорен ухмыльнулся.
– Лучше. Незначительно лучше.
– Все только и критикуют. – Нора сжала его руку, и он поднес ее к губам для поцелуя. Он приехал сегодня утром, но она была так занята работой, что они провели вместе не больше пяти минут. Наконец день закончился, до завтра ее работа завершена, и они могли держаться за руку и просто быть.
– Хочу ли я знать, о чем ты думаешь? – спросила его Нора.
– Просто наблюдаю за бурей, – ответил он, но она знала, что у него было что-то на уме, на сердце. У них обоих.
Завтра великий день... Завтра все, что было между ней и Сореном, изменится. Наконец это происходило и нет обратного пути.
– Волнуешься насчет завтра? – спросила она.
– А должен?
– Да, – призналась она. – Великий день для нас.
– Я спокоен, – ответил он. – Хотя должен признать, это спокойствие далось не без труда.
– Мы долго этого ждали.
– Время пришло, – ответил он. – Мы достаточно долго ждали.
Раскат грома прервал их разговор, и они вместе смотрели на бурю через окно в эркере.
– О чем ты думаешь? – спросила Нора.
– Думаю об Иове, глава тридцать восьмая, – ответил он. – Каждый священник мечтает, чтобы Бог пришел и заговорил с ним с глазу на глаз. Пусть даже для того, чтобы показать ему, как мало он знает о мире. Бури всегда напоминают мне об этих стихах. Бог говорит: «Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее?»
Нора посмотрела на небо.
– Можешь ли возвысить голос твой к облакам, чтобы вода в обилии покрыла тебя? Можешь ли посылать молнии, и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы?
– Приятно сознавать, что Бог так могуществен. Приятно знать, что мы не такие, – продолжил Сорен.
Возможно, только священник мог найти утешение в своем бессилии. Возможно, только Сорен.
– Ты идешь в постель? – спросила она Сорена.
– Пока нет. Я не смогу заснуть еще несколько часов.
В Шотландии было девять тридцать. В Новом Орлеане, где они жили последние два года, было половина четвертого вечера.
– А кто говорит о сне? – спросила она.
Сорен изогнул бровь.
– Что же, в таком случае... – Сорен отвернулся от окна и обхватил обеими ладонями ее лицо. Он целовал ее губы, сначала нежно, легкий поцелуй, чтобы возбуждать и мучить. Очень медленно он углубил поцелуй. Как бы ей того ни хотелось, Нора не торопила момент. Она была без него пять недель, четыре недели провела с Нико на его винограднике, и еще неделю здесь, в Шотландии, следя за последними приготовлениями к завтрашнему дню. Оставить Сорена на еще один продолжительный период было сродни этому поцелую, пытка и поддразнивание. Быть вдали от него всегда было пыткой. Но воссоединение в конце разлуки стоило каждой секунды разлуки.
Он взял ее за руки и обвил ими свою шею. Его руки соединились на ее спине, и он притянул ее ближе, углубляя поцелуй. Тепло его тела согрело ее до глубины души. Она целовала его губы, его подбородок, ухо и шею. Он оставил свой воротничок для путешествий, и сегодня он был только в черных брюках, черном жакете и белой рубашке с расстегнутым воротом. Она прижалась губами к впадинке на его шее, впадинке, созданной для ее поцелуев.
И в момент, когда поцелуй был идеальным, все, чего она хотела и нуждалась, она услышала позади себя легкое покашливание.
– Мисс Сатерлин?
– Черт возьми, – прорычала Нора, и опустила голову на грудь Сорена.
– Элеонор, ты пугаешь прислугу, – сказал Сорен.
Она развернулась и посмотрела на прервавшего – молодую женщину с букетом цветов в руках. Должно быть ее звали Бонни, или бонни на шотландском "красивая". Нора не знала и ей было плевать.
– Мисс, вы ведь подписали соглашение о неразглашении, верно? – спросила Нора. Кингсли считал завтрашний день свадьбой селебрити с железными соглашениями о неразглашении для всех, даже отдаленно причастных. Даже ей пришлось подписать один экземпляр.
– Да, мэм? – Девушка превращала все сказанное ею в вопрос.
– Хорошо. Этот мужчина – католический священник. Мы спим вместе с тех пор, как мне исполнилось двадцать. Я уверена, вы понимаете, как нелегко быть любовницей католического священника. Мы не можем проводить вместе столько времени, сколько хотели бы. На самом деле, я не видела его пять недель. Стоит сказать, потому что я спала с кое-кем другим, но это не относится к делу. Как видите, мой священник, вероятно, самый красивый мужчина в мире, хотя я пристрастна, что, само собой разумеется. А еще он извращенец, с большим достоинством, и вы только что прервали наш поцелуй, которого мы ждали весь день. Так что, пожалуйста, скажите мне, что это вмешательство важнее, чем этот поцелуй.
– Ваше платье здесь. Мы повесили его в вашей комнате. Вы просили сообщить вам, когда оно прибудет и прервать вас несмотря ни на что, даже если вы будете, как вы выразились "намаливать папу". Кроме того, сегодня утром вам принесли вот это. Их случайно отложили в сторону вместе со свадебными цветами, – ответила девушка, передавая букет Норе.
– Ой. – Нора постучала ножкой по каменному полу. – Как мило.
– Элеонор... – Сорен с угрозой произнес ее имя.
– И простите за, понимаете, тираду о священнике с большим достоинством, – сказала Нора. – Предсвадебный мандраж.
– Все в порядке, мэм, – сказала девушка, которая была либо Бонни, либо бонни. – Если бы он целовал меня, я бы тоже чертовски разозлилась, если бы ему помешали. Католический священник?
– Без комментариев, – ответил Сорен.
– У нас был священник, похожий на вас, когда я была маленькой, – продолжила девушка. – Мы называли его отцом Как-Жаль. Рада, что вы не собираетесь тратить время впустую.
Девушка сделала слегка саркастический реверанс и неторопливо удалилась.
– Это странно, что я хочу трахнуть ее прямо сейчас? – спросила Нора. – Замки меня так возбуждают.
– Малышка?
– Да, сэр? – Она повернулась к нему.
– От кого цветы?
– Понятия не имею, – ответила она. Она осмотрела небольшой, но изысканный букет белых роз, розовых гортензий и зеленых орхидей Цимбидиум, пока не нашла маленькую открытку цвета слоновой кости. Она открыла ее и прочитала вслух,
«Дорогая Госпожа,
Мне жаль, что я должен пропустить вашу свадьбу завтра, но я никогда не посещаю свадьбы, где мне не позволено поцеловать невесту . Думайте обо мне во время церемонии, и в первую брачную ночь. С любовью, Ваш Нико».
– Очень любезно с его стороны, – с улыбкой ответил Сорен.
– Он такой же умный, как и его отец, – ответила Нора. Она сунула открытку обратно в конверт. – Итак, на чем мы остановились?
– На этом, думаю, – ответил Сорен и обнял ее за талию и притянул к себе. Он нежно, но жадно начал целовать ее шею.
– О да, именно тут мы и остановились.
– Прошло слишком много времени с тех пор, как я имел удовольствие выпороть тебя и поставить на место, – прошептал он ей на ухо, и она задрожала. – Ты помнишь, где твое место?
– Под вами, сэр, – ответила она. – Или там, где вы укажете.
– Очень хороший ответ.
Он поддел ее подбородок, и она улыбнулась. Она так любила угождать ему. Надеть ошейник на Нико и сделать его своей собственностью было лучшим, что она могла сделать для ее отношений с Сореном. В то время, когда они с Нико стали любовниками, она действовала чисто инстинктивно, испытывая горе и нужду. Она отправилась к Нико в поисках чего-то, чего ей не хватало, и нашла это вместе с ним. Как только она обрела сабмиссива, свою собственность в ошейнике и владела им, она полностью осознала любовь Сорена к ней. Обладание Нико заполнило в ней пустоту, которую не могла заполнить даже безграничная любовь Серена. Она не очистила свое имя, не изменилась. Она не начала с чистого листа. Нора Сатерлин не переворачивает страницы – ни новые, ни какие-либо другие. Но за последние два года у нее было только два любовника, Сорен и Нико, и она не хотела и не нуждалась ни в ком другом ни в своей постели, ни в своем сердце. Возможно, это будет самое близкое к моногамии решение.
Кингсли уже делал ставки на то, как долго это продлится.
Сорен взял ее за руку и повел по длинному древнему коридору. Портреты благородных шотландцев, умерших столетия назад, следили за их продвижением, пока они шли по выцветшему алому ковру и поднимались по каменной лестнице на второй этаж. Молния создала безумные тени в замке. Доспехи, казалось, двигались при вспышке света. Портрет юной дворянки с прерафаэлитовой укладкой подмигнул Норе. Давно умершая принцесса, должно быть, догадалась, что задумали Нора и Сорен. Ее улыбка была одобряющей. Даже завистливой. Нора не осуждала дворянку. Кто не захочет провести ночь в постели Сорена?
Это подмигивание напомнило Норе кого-то, кого она знала давным-давно. И замок напомнил ей о том месте, куда она однажды сбежала и спряталась. Аббатство. Аббатство ее матери. Серые каменные стены, извилистые коридоры и портреты, похожие на иконы. Звук ее шагов по каменному полу вернул ее разум в тот год, который она провела в монастыре матери. Не полный год, но почти. Достаточно, чтобы она всегда думала о нем как о "том годе".
Она отогнала мысли о прошлом. Настоящее было куда приятнее. Через арочную деревянную дверь они вошли в свою спальню. Пламя в камине погасло, но это не имело значения. Хлопковые простыни и шелковые подушки манили их в постель. Сейчас они нуждались только друг в друге, чтобы согреться.
Сорен оставил ее стоять у кровати, а сам зажег прикроватную масляную лампу, чтобы было светлее, и свечи на каминной полке, чтобы было уютнее. Нора сбросила туфли и ступни утонули в мягком шерстяном ковре, устилавший каменный пол. Она поставил букет в ведерко для льда, из которого вышла отличная ваза. Поставить их на прикроватную тумбочку было бы слишком даже для Сорена, поэтому она оставила его на каминной полке.
– Мы никогда раньше не занимались любовью в замке, не так ли? – спросила Нора и отвлеклась от букета, чтобы осмотреть комнату. Она отошла от большого камина к висящим на стене сине-красным гобеленам, украшенными единорогами, драконами и рыцарями.
– Бельгия, – сказал Сорен, подходя к кровати с коробкой в одной руке и чем-то длинным, тонким и завернутым в ткань в другой. Он щелкнул пальцами, и она подошла к нему.
Нора улыбнулась при воспоминании о давнем путешествии по Европе, которое они совершили вместе. Подарок на годовщину от Кингсли.
– У нас всегда будет в программе Бельгия. Как ее звали?
– Одетта. – Сорен открыл коробку, в которой лежал ее ошейник.
– Ах да. Верно. С ней было весело, не так ли? – Будучи в Бельгии они с Сореном зашли в небольшую пивоварню, где познакомились с прекрасной швейцарской переводчицей по имени Одетта. Во время дегустации Одетта бесстыдно флиртовала с ними обоими, они с Сореном состязались, кто знал больше языков. Сорен выиграл, но с небольшим перевесом. После экскурсии Одетта вернулась с ними в их гостиничный номер в отреставрированном замке. Тогда Нора была молода, ей было всего двадцать четыре, и она никогда не была так близка с женщиной. Сорен не прикоснулся к Одетте, но ему, безусловно, нравилось наблюдать за двумя женщинами в тот вечер.
– Малышка, ты улыбаешься. – Сорен надел ее ошейник и застегнул его. Пока его пальцы были на ее шее, он играл с ожерельем, которое она всегда носила в эти дни. На ней было три подвески – два кольца с гравировкой "Все и навсегда" и маленький серебряный медальон, который подарил ей Нико в знак своей привязанности. Когда она двигалась, они издавали нежный звон, как маленькие колокольчики на ветру.
– Хорошие воспоминания, – ответила она. – Столько хороших воспоминаний, что я забыла некоторые из них.
– Кстати, о воспоминаниях, у меня есть для тебя подарок. Подарок в память о чем-то.
– Ты не обязан ничего мне дарить, – ответила она, держа глаза опущенными, почтительно, покорно.
– Знаю, – ответил он с толикой высокомерия, которое она всегда обожала и ненавидела в равной степени. – Но пришло время отдать тебе это.
Он протянул ей сверток, все еще завернутый в ткань.
– Что это?
– Сейчас узнаешь. Но сначала ты должна заслужить подарок.
– Это не подарок, если мне нужно его заслужить, – напомнила она ему.
– Тогда мы назовем это "призом".
– Как мне заслужить мой приз?
– Испытанием огнем.
– А ты в настроении сегодня, да? – спросила она. – Сэр?
– Ты принимаешь вызов? – спросил он, изогнув бровь, его улыбка была напряженной, но довольной. Ей было тридцать восемь, и она любила Сорена с пятнадцати лет... и все же... после всех этих лет, он все еще до усрачки пугал ее.
Господи, как же она его любит!
– Да, сэр, – ответила она. – Я хочу получить свой приз.
Сорен обхватил ладонями ее лицо и поцеловал в губы.
– Мой приз уже у меня. – Он поцеловал ее в лоб.
Она стояла неподвижно и не протестовала, пока Сорен раздевал ее догола. Он расстегнул ее блузку и опустил по рукам вниз. Под блузкой был черный корсет, на расшнуровку которого он потратил слишком много времени. Чем больше она хотела ощутить его внутри себя, тем дольше он добирался туда. Она сама виновата в том, что влюбилась в садиста, хотя и не жалеет об этом. Он расстегнул молнию на ее кожаной юбке и спустил ее с бедер вниз по ногам. Его пальцы касались обнаженной кожи, пока он отстегивал чулки, заставляя ее дрожать, и еще сильнее, когда пощекотал ступни.
Если бы она уже не любила Сорена, она бы влюбилась в него снова за то, что он смотрел на ее тридцативосьмилетнее тело с тем же желанием, с каким когда-то смотрел на семнадцатилетнее. Она никогда не страдала недостатком самоуважения, и ее не раз – и вполне справедливо – обвиняли в эгоизме. Женщина, которая брала деньги у мужчин за право поклоняться ей, должна иметь предостаточно уверенности в себе. Но к тому, что она оказалась гораздо ближе к сорока, чем к тридцати, ей пришлось немного привыкнуть. Время же только усиливало красоту Сорена. Седину в его волосах едва можно было отличить от блонда его волос. Годы заострили черты его лица, обточили острые углы, соскребли шероховатости и превратили его в мужчину, достойного уважения и любви, которые она могла ему дать. У нее был мужчина постарше, которого она обожала, и мужчина помоложе, который обожал ее.
Жизнь прекрасна.
– Кто-то притих, – сказал Сорен, поднимая ее на руки и укладывая на кровать на спину. Льняные простыни щекотали ее, заставляя чувствовать каждый нерв в теле. – Ты нервничаешь?
– Я думала о завтрашнем дне.
– Не заботься о завтрашнем дне, ибо завтрашний будет заботиться о себе, – ответил Сорен.
– Да, Отец Стернс. Я тоже читала Евангелие от Матфея.
Сорен поставил миску на прикроватную тумбу и намочил в воде небольшое белое полотенце.
– Хорошо. А теперь перестань волноваться и лежи смирно, пока я буду тебя поджигать.
Нора замерла.
Игра с огнем базируется не столько на боли, сколько на страхе. Страх и его зеркальный близнец – доверие. Она закрыла глаза, пока Сорен покрывал ее живот ледяным гелем с запахом спирта. Он взял ее запястья и пристегнул их к изголовью кожаными манжетами.
Сорен взял свечу с тумбочки и медленно провел ею вверх и вниз по ее телу, примерно в шести дюймах от кожи. Когда он выпускал свой садизм, он делал это внимательно, с уважением к акту и уважением к ее готовности угодить ему. Игры с огнем были опасными и Сорен редко просил ее принять участие в подобной игре на грани. Она знала его. Когда он нервничал, был обеспокоен или находился в стрессе, он концентрировался на садизме. Он мог бы притвориться, что не беспокоится о завтрашнем дне, но она знала лучше. Он думал об этом не меньше, чем она.
Снаружи замка шторм бил в окна и стены. Но центром шторма была их кровать. Все было тихо, если не сказать спокойно. Сорен поднес пламя к краю буквы "С", и оно тут же вспыхнуло.
Элеонор вдохнула и не выдохнула. Она видела огонь, чувствовала горький запах дыма, но, как ни странно, не ощущала его. Жидкость образовала барьер между огнем и ее телом. Как будто огонь был языком, ласкающим ее кожу. Но это и пугало ее, словно страх был реальным. Настоящий огонь означал настоящий страх. Настоящий страх значил, что Сорен горел в собственном огне. Его дыхание было поверхностным от едва сдерживаемого желания. Зрачки занимали почти весь глаз, были черными, как ночь, и в чернильной глубине она видела отражение огня. Он ни разу не отвел взгляда от пламени, как и она.
Сорен снял с себя одежду, наблюдая, как огонь догорает на ней.
Он снова что-то написал на ней гелем, снова поджег его и снова наблюдал, как тот горит.
Когда огонь почти, но не совсем погас, Сорен оседлал ее бедра и навис над ней, используя свое тело, чтобы погасить остатки пламени. Он был возбужден, невероятно тверд, и она ощущала, как его эрекция прижимается к ее бедрам. Она широко раскрылась для него и приподняла бедра навстречу ему. Он полностью вошел в нее, скользя по влажности до самой сердцевины. Нора потянула за свои путы, застонала и выдохнула, когда он снова вошел в нее.
Блаженство. Как же она скучала по нему все эти недели, что провела в Европе. Она любила Нико, любила те дни, и особенно ночи, проведенные с ним на винограднике. Остальное время принадлежало Сорену. Единственной настоящей любовью Нико были его виноградники, и они были требовательной и властной госпожой. А истинной любовью Норы был Сорен, который был требовательным и властным господином. Она и Нико идеально понимали друг друга. Она была доминатрикс, и когда Нико стоял на коленях перед ней, его губы на ее лодыжках, ее рубцы на его спине, это была Нора. Но Нора была только ее половиной.
– Моя малышка, – прошептал Сорен ей на ухо, двигаясь и наполняя ее. – Моя Элеонор.
Элеонор была второй половиной.
Он целовал ее грудь, глубоко всасывал твердые соски, и массировал клитор, пока комната не наполнилась звуками ее стонов удовольствия, ее криками освобождения. Он еще не позволил ей кончить. Он приказал ей не кончать. Невозможный приказ. Он был внутри нее, толстый и тяжелый, вколачивался жестко и глубоко. Она раздвинула ноги шире, уперлась пятками в кровать и дышала животом, пытаясь предотвратить нарастающий оргазм.
– Скажи, что любишь меня, и я, возможно, позволю тебе кончить, – сказал Сорен, подчеркнув приказ грубыми толчками, которые заставили ее вздрогнуть от боли и удовольствия.
– Я люблю тебя, мой господин, всем сердцем.
– Скажи, что хочешь меня.
– Я никого на свете не хочу так сильно, как тебя. Я люблю твое тело, твой член. Я хочу, чтобы ты кончил в меня. Пожалуйста...
– Расскажи секрет, который никогда мне не рассказывала, и я подумаю, разрешать ли тебе кончать.
– Я трахалась с монахиней в монастыре моей матери, – ответила Нора, и Сорен перестал двигаться. Он приподнялся и уставился на нее.
– Что? – спросила она, хлопая ресницами в притворной невинности. – Ты сам просил.
– Урок усвоен. – Он снова опустился на нее и поцеловал. Поцелуй был теперь диким, таким же диким, как и ночь. Он прикусил ее губы, проник языком в ее рот и вонзился в нее безжалостными неумолимыми толчками. Именно в этом она и нуждалась. Ее спина выгнулась дугой, и мышцы напряглись, как пружина. Она ощущала, как экстаз овладевает ею, как наполняет живот. Она поднималась и поднималась все выше и выше, пока не достигла пика и замерла, застыла там на одно долгое идеальное мгновение.
С финальным стоном оргазм потряс ее тело. Она рухнула обратно на землю с тысячей трепещущих внутренних мышц, которые заставили ее дрожать под Сореном. Он проигнорировал ее оргазм, достигая собственного, вколачиваясь в нее быстрее и сильнее, пока наконец не излился, наполняя ее своим жаром.
Все еще прижимаясь друг к другу, Нора обвила ногами его спину и расслабила дыхание. Она любила эти моменты, когда своим сердцем ощущала его грохочущее сердце. Блаженство наполнило ее, покой и удовлетворенность. А затем Сорен заговорил.
– Ты трахнула монахиню в монастыре матери.
– Вот что ты получаешь, заставляя меня заслужить оргазм, открыв тебе секрет. Это было первое, что пришло мне в голову.
Сорен покинул ее тело и снова посмотрел на нее сверху вниз. Затем рассмеялся, звонким и раскатистым как гром смехом. Даже пока отстегивал ее запястья от кровати и разогревал ладони, которые замерзли от бондажа, он смеялся.
– Я никогда не узнаю тебя полностью, – ответил Сорен. – Каждый раз, когда мне кажется, что я все это видел, ты ведешь меня к потайной двери и открываешь ее.
– В свою защиту, – ответила Нора, – она была красивой, и у меня очень давно не было секса.
– Когда это произошло? – спросил он, соскальзывая с кровати и натягивая брюки. Он не стал надевать рубашку, и ее это вполне устраивало.
– В тот год, – ответила она, и больше ей ничего не пришлось говорить. Сорен знал, что означал "тот год". Они не говорили о "том годе", никогда не обсуждали тот год. На самом деле, они усердно делали вид, что того года не было.
– Понимаю.
– Мне жаль, – ответила она. – Не хотела поднимать эту тему. Кровь покидает мой мозг, когда ты во мне.
– Я не злюсь, – Сорен налил воды в фарфоровую чашу и поставил ее на тумбочку. Он опустил белое полотенце в воду. Им он стер остатки свечного воска с ее тела.
– Я бы рассказала, если бы ты спросил, – ответила она, пока Сорен ополаскивал полотенце в чаше. Она развела ноги для него и теперь он смывал сперму с ее лона и внутренней поверхности бедер. – Ты никогда не спрашивал, – напомнила она ему.
– Это был тяжелый год для всех нас, – сказал он.
– Я никогда не спрашивал тебя, чем ты занималась, пока меня не было.
– Страдал, – ответил он, глядя ей в глаза.
– Теперь вспомнила, почему не спрашивала.
– Звучит так, будто ты не страдала все время, пока тебя не было.
– Ты же меня знаешь. Если я не занимаюсь сексом, я немного схожу с ума.
– Тогда какое же у тебя оправдание в остальное время? – спросил он и она игриво ущипнула его за руку. Он схватил ее за запястье и поцеловал ее, совершенно против ее воли. Ну, почти против ее воли. Частично. Она притворилась что не хотела этого.
После того, как он отпустил ее руки, она выбралась из кровати и нашла свой чемодан. Сейчас замок был полон гостей, и она работала весь день, отвечая на вопросы, принимая решения, добавляя последние штрихи. Если кто-то постучится в ее дверь – а это вполне вероятно, – ей, вероятно, следует одеться, прежде чем открывать. Она натянула черно-белые шелковые пижамные брюки и кружевную кофточку в тон. Она оставила ошейник только потому, что скучала по нему. У Нико она научилась тонкому искусству розжигу камина, и принялась за дело, складывая поленья.
– Так я получу свой приз? – спросила она.
Прежде чем он успел ответить, дверь распахнулась, ржавые петли протестующе заскрипели. Кингсли ворвался в комнату и захлопнул за собой дверь.
– Какого черта? – спросила она и поднялась.
– Вы должны спрятать меня, – сказал Кингсли, задыхаясь от бега. – Она преследует меня.
– Кто? Селеста? – спросила Нора. Кингсли весь день играл в прятки с дочкой.
– Джульетта, – ответил Кингсли. Он посмотрел на Сорена и сказал, – Снимай штаны, если хочешь сохранить мне жизнь.
– Ты уже использовал эту фразу раньше, – напомнил ему Сорен. – И в прошлый раз она не сработала.
– Тогда я покойник, – ответил Кингсли, прислоняясь к двери.
– Зачем тебе понадобилось, чтобы Сорен снял штаны? – спросила Нора. – Я имею в виду, помимо обычной причины.
Кингсли указал на себя ниже пояса.
– Вот почему, – ответил он.
Нора посмотрела на него. Он был в черной рубашке, волосы собраны на затылке в хвост. Ступни босые, он походил то ли на пирата, то ли на разбойника, то ли и на того, и на другого, и в этом не было ничего необычного. За исключением одной вещи. Каждому мужчине на свадьбе уже определили официальный костюм.
И вместо его обычной одежды, Кингсли был в килте.
– У Джульетт фетиш на килты? – спросила Нора, понимая панику Кингсли.
– Недавно обнаруженный фетиш на килты, – ответил Кинг. – Вчера она заставила меня три раза, и уже трижды сегодня...
– Ты ее доминант, – напомнил ей Сорен. – Удовлетворять ее потребности – твоя работа.
Кингсли проигнорировал его.
– Она охотится за мной для четвертого раза. Я человек, а не машина. Я чувствую себя оскорбленным, использованным...
– Ты слишком драматизируешь. Ты же знаешь, тебе это нравится, – сказал Сорен.
– Почему она продолжает называть меня Коннором в постели? – спросил Кингсли.
– Это объясняет, почему она всегда заставляет меня смотреть с ней Горца, – сказала Нора, и встала перед камином.
Нора посмотрела на Сорена в ожидании его вердикта.
– Пожалуйста, не выгоняйте меня, – сказал Кингсли умоляющим тоном. – Клянусь, он отвалится, как только ее руки снова окажутся на мне.
Сорен вынес свой вердикт.
– Выгони его.
– Ты слышал его, – сказала Нора и подошла к двери, ее ступни дрожали на холодном каменном полу. – Священник сказал свое слово.
– К утру я буду мертв, – сказал Кингсли, прижимаясь спиной к двери.
– Мы будем очень сильно скучать по тебе. – Нора потянулась к дверной ручке. – На мне ошейник. И я должна следовать приказам.
– Я прошу о своей жизни. Как вам такое? – Кингсли уставился на Сорена.
– Тогда умоляй, – ответил Сорен, доставая из чемодана футболку. Он был жестоким человеком и одевание было самой садистской из множества жестокостей, которые он причинял своим любовникам. – Я с радостью послушаю.
– Он в хорошем настроении, – обратилась Нора к Кингсли. – Мне пришлось умолять о оргазме.
– Я могу просить. Я буду просить.
Нора скрестила руки на груди и ждала. Она надеялась, что Кингсли найдет способ заслужить остаться с ним. Она тоже скучала по нему последние несколько недель, когда ее не было.
– S’il vous plaît, mon ami, mon amour, mon coeur, mon maître, mon monstre, я сделаю все чтобы ты позволил мне остаться здесь. Что угодно.
– Что угодно? – Повторил Сорен. – Определи, что именно.
Кингсли посмотрел на Нору, затем поманил Сорена пальцем.
Сорен вздохнул и подошел к Кингсли, который обхватил ладонями лицо и что-то прошептал. Нора напряглась, чтобы расслышать, что Кингсли сказал Сорену, но его голос был слишком тихим, а французский – слишком быстрым. Но что бы он ни сказал, это было что-то хорошее. Глаза Сорена расширились.
Сорен посмотрел на нее.
– Он может остаться.
– Merci, mon amant. – Кингсли обхватил лицо Сорена и поцеловал его сначала в обе щеки, а затем в губы. Нора закатила глаза. – Ты спас меня. Благослови тебя господь.
Кингсли отпустил Сорена, подошел к камину, чтобы согреть ступни и руки. В Шотландии была весна и по замку гуляли сквозняки. Ей почти было жалко всех мужчин в килтах. Их боль. Ее выгода.
– Все равно хорошо, что ты здесь, – сказала Нора, возвращаясь к своему чемодану. – У меня есть кое-что для тебя от Нико.
Она достала из чемодана бутылку вина и небольшой конверт.
– Розанелла Петит Сира, 2004, – прочитал этикетку Кингсли. – У меня такой хороший сын.
– Он говорит, что это лучший урожай на сегодняшний день. Он прислал со мной шесть бутылок.
– Тогда мы прибережем их для завтрашнего приема. – Кингсли открыл конверт и достал листок бумаги. Нора заглянула за плечо Кингсли. Читать на французском не было ее сильной стороной, но даже она узнала слова "с любовью, твой сын Нико". Кингсли усмехнулся, глядя на записку, прежде чем снова сложить ее и сунуть в свой спорран.
– Он приглашает нас всех на празднование столетней годовщины виноградника этой осенью. Он говорит, что без меня, Джульетты и Селесты празднование не будет настоящим.
– Тогда вам стоит поехать, – ответила Нора. – Ты же не хочешь испортить его вечеринку. – Поначалу Кингсли было нелегко смириться с ее отношениями с Нико. Он никогда не злился на нее, по-настоящему, но боролся, как и все они, включая ее саму. Но спустя некоторое время, разговоров, Кингсли дал им свое благословение. Хотя Кингсли любил своего сына с того самого момента, как узнал о его существовании, Нико была противна сама мысль о том, чтобы принять любого другого мужчину, кроме того, кто вырастил его своим отцом. Но Нора построила мост между сыном и отцом, и шаг за шагом, история за историей, она провела Нико за руку на сторону Кингсли. У Кингсли была Джульетта сабмиссив, Сорен – Доминант. Он больше не нуждался в Норе в своей постели для обеих целей. Больше всего Кингсли нуждался в любви сына, которую ему дала Нора.
– Спасибо, – сказал Кингсли, складывая приглашение и засовывая его обратно в конверт. Она знала, что он благодарит ее не только за доставку почты.
– Пожалуйста, – ответила Нора и поцеловала его в щеку.
– Так что мы будем делать сегодня вечером? – спросил Кингсли, отойдя от камина и подойдя к окну. Снаружи буря продолжала штурмовать замок. – Рассказывать истории о привидениях? Ночь для этого подходящая.
– Возможно, Элеонор захочет рассказать нам о том, как она, цитирую, «трахалась с монахиней» в монастыре своей матери, – сказал Сорен, садясь на кровать и укладывая большую красную подушку за спиной.
