Текст книги "Выбрать свободное небо (СИ)"

Автор книги: Тереза Тур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Глава пятая

Он был очарован этой женщиной. И пусть он видел ее второй раз в жизни, пусть она явно не подходила для легкой, красивой и короткой интрижки, в которых он был большой мастер, пусть она ему вообще не подходила, – он был очарован.

Это сладкое, пьянящее чувство в последнее время приходило к Зубову нечасто. Женщины вызывали в нем раздражение и порой презрение своей доступностью. Но буйные чувства, яркие эмоции были ему необходимы как актеру. Так что увлечение еще одной женщиной, игра в первое свидание, новизну ощущений, страстные поцелуи и смятые простыни… Все это было скорее производственной необходимостью, чем потребностью сердца. Сердца, которое частенько называли ледяным или каменным – на выбор той дамы, которую он оставил. Или того журналиста, который об этом написал.

Владимир быстро загорался, сходил с ума от любви, как положено, страстно ревновал, проводил бессонные ночи, настойчиво добивался той, которую захотел… А потом – все. Интерес пропадал, связь начинала тяготить.

Последний год Владимир стал обращать внимание на то, что даже на пике страстных отношений он оставался холодным и расчетливым. Как бы он ни буйствовал, где-то глубоко внутри сидел ледяной червячок, который руководил всем. Этот червячок четко отмерял меру и степень влюбленности, командовал, когда надо остановиться. «Все должно идти во благо сверходаренного актера Владимира Александровича Зубова», – был его девиз.

Так что за чередой ролей бешено влюбленного человека жил себялюбец и эгоист, жил при этом вполне комфортно и ничего менять не собирался. Зубова свой склад характера скорее радовал, чем огорчал, потому что это был путь к успеху.

Он искренне считал, что без непробиваемой самоуверенности, ничем и никем непобедимой самовлюбленности, в профессии актера делать нечего. Можно иронично покритиковать свою роль. Нужно скептически отозваться о том, что у тебя не все получилось. Стоит иногда дать интервью, где ты насмешливо отзовешься о себе любимом. Но на самом деле себя надо холить и лелеять как актера.

А что делать? Такая работа. Работа, где легко сочетаются обожание толпы и гадкие, порочащие тебя статьи в прессе. Когда сначала работа над несколькими проектами сразу, а следом – полное забвение на несколько лет. Работа, где сосуществуют звездная болезнь и дикое, выедающее тебя изнутри чувство, что ты никому не нужен.

Самая страшная профессия. Самая лучшая. Ведь нет ничего слаще на свете, чем власть над залом… По крайней мере для таких людей, как он.

Владимир подъехал к театру, где служил уже второй год. После всех перипетий и сериалов он вернулся на сцену – благо, люди шли на него, зал был полон. Следовательно, можно было отвлечься на какое-то время от того, что на экране не то, что достойных ролей не было, а вовсе царило какое-то убожество. Деньги платили, но страшно экономили на всем: на сценариях, на костюмах, на сведении материала. Поэтому получалось все как-то не очень. Кроме того, в последнее время Зубов столкнулся с тем, что снимать-то снимали, а вот до выхода на экран дело не доходило. То деньги заканчивались на разных этапах съемок, то телеканалы не хотели покупать дорого, а создатели – продавать дешево…

Владимир оставил машину на том месте служебной стоянки, где на асфальте было написано краской его имя. Легко взбежал по ступеням служебного хода, под вывеску «Посторонним вход воспрещен». Парень-охранник приподнявшись, поприветствовал его. О, это волшебная причастность к чему-то, недоступная простому смертному, перетекающая в чувство собственной значимости…

Узкий коридор, знакомый вестибюль, огромная доска с фотографиями актеров и приколотыми рядом рецензиями на их роли. Такая была традиция в их театре: все, что появлялось в газетах, журналах, Интернете, – пришпиливали сюда.

Вот уж мимо чего Зубов старался пройти как можно скорее, так мимо этого стенда. Как правило, ничего хорошего про него не писали, все больше какую-то гадость. «Актер, обладающий небольшими талантами, но прекрасной внешностью. Более красивой лепки скул, наверное, нет ни у кого». От этой «красивой лепки скул» у него самого скулы сводило от бешенства.

И как Владимир себя ни убеждал, что все это – зависть в чистом виде, не имеющая отношения к нему как к актеру… но жила в нем застарелая обида. Стараешься доказать всем, что ты лучше. Ты знаешь, что ты лучше. Это все видят, но не желают признавать.

Зубов тяжело вздохнул и пошел дальше, к гримеркам. Навстречу попался человек, который показался смутно знакомым.

– Добрый день, Владимир Александрович, – радостно окликнул Зубова лысый мужчина.

Пожалуй, представители только одного семейства называли его по имени-отчеству.

– Здравствуйте, Павел Яковлевич Тур, – ответил он, пожимая протянутую руку. – Какими судьбами вы к нам?

– Марина прислала мне билеты на ваш завтрашний спектакль. И вот я пришел отблагодарить.

– Билеты, вот черт! – такая хорошая идея, а ему и в голову не пришла.

– Что, простите? – опешил Павел.

– Ругаю себя за неблагодарность. Надо было сообразить и послать эти несчастные билеты первым.

– Да ладно вам. Марина, – Павел с особой нежностью произнес имя партнерши Зубова, – отправила билеты от вас обоих. Так что хватит на всех: и на меня, и на гитаристов, и на звукорежа с женой, и на Терезу с Александром. Это муж, – пояснил он, увидев вопрос на лице актера. – Знаете, она его специально попросила приехать для похода на спектакль.

– А-а, – протянул Владимир, – я понял. «Мужняя жена, и счастлива оставаться ею»…

– Да… – насторожился вдруг Павел, – совершенно верно. Мужняя жена. И очень счастлива.

Владимир вдруг понял, что это неправда.

– Я счастлив за нее, – ответил он такую же неправду. – Она – потрясающая женщина. Мне сегодня сообщили, что именно Тереза – автор сценария, который мне очень понравился.

– Надеюсь, вам понравилась не та любовная лабуда, которую Тереза с подругами за бутылкой коньяку способны сочинять килотоннами? В поистине промышленных масштабах?

– Любовная лабуда! – расхохотался Владимир. – Нет, в этом мне предстоит сниматься. Продался, знаете ли… Продался. А понравился мне сценарий про Сталинград.

– Понятно. Хорошая вещь. Любимая у Терезы. Вы знаете, у меня складывается порой ощущение, что она затеяла подвиг с фантастикой, любовными романами, выступлениями, издательством и сценариями, чтобы в один прекрасный день изыскать возможность и снять этот фильм.

– Ну что ж, может быть, эта возможность у нее и появилась. И у меня тоже.

– Здорово… Знаете, Тереза очень серьезно относится ко всему, особенно к мелочам. Когда она готовила материал для книги, то безумно достала своих сыновей и их друзей тоже.

– Правда?

– Правда. Она даже составляла анкеты для мальчиков и их друзей-сверстников, уговаривала описывать любимые компьютерные игрушки, составляла словарь их лексики.

– И они соглашались?

– С моей родственницей, когда она что-то решила, вообще спорить невозможно, знаете ли… В таком случае она и вцепляется, как клещ, но бывает при этом настолько обаятельной, что отказать ей не можешь. А ребят она еще и заинтересовала. Они с ней сотрудничали с удовольствием. Да еще и за деньги…

– Здорово! – Владимир был в восторге.

– Кстати, а кто будет музыку к фильму писать? – осторожно поинтересовался Павел.

– Я только несколько часов назад узнал, что буду режиссером, познакомился со сценаристом – точнее, узнал, кто это… А вы говорите – музыка.

– Музыкальный ряд – это самое главное!

– Кто про что, – рассмеялся Владимир.

– Точно! – Павел протянул ему визитку. – Если надумаете, обращайтесь. Все сделаем в лучшем виде.

– Спасибо, – Владимир понял, что опаздывает, – простите, мне пора.

– Всего доброго. Звоните тогда. И ждите нас завтра на спектакле. Практически в полном составе.

Раскланявшись с Павлом, Владимир решил заскочить на минуту к Марине поинтересоваться, как у нее дела. Точнее, ему было любопытно, как она отреагировала на появление неотразимого Тура.

Марина сидела перед зеркалом, погруженная в свои мысли. Перед ней лежала белая роза. Одна.

Владимир улыбнулся. Действительно, актрису цветами удивить сложно. Букеты после каждого спектакля – это обыденность. А один цветок… Хорошее решение.

– Добрый день, – поприветствовал он Марину.

– Привет, – очнулась она.

– Ты вот умный человек – передала билеты. А я даже не подумал, – покаялся он.

– Ага, – с отсутствующим видом протянула коллега, хотя обычно говорила в ответ какую-нибудь забавную гадость.

Понятно. И тут чувства бурлят. Интересно, а мысли на тему «зачем это мне все надо?» приходят ей в голову или тут все проще?

– Ладно, – проворчал он, удержавшись от того, чтобы пощелкать у нее перед носом пальцами. Знал, что она этого терпеть не может. – Меня тут игнорируют. Пойду гримироваться – и на сцену. Ты-то туда сегодня заглянешь?

– Что ты сказал? – тряхнула головой Марина.

– До встречи на сцене.

– Да, мой Одиссей! – пришла в себя актриса.

– Да, моя Пенелопа, – ответил ей актер.

Глава шестая

Следующим вечером давали Грибоедова. И Владимир был уже Чацким. На спектакль должна была прийти Тереза – и эта мысль не давала ему покоя.

– Володя, не вертись, тебе же лицо, доброе к людям, рисовать невозможно, – ругалась гримерша, старая, огромная как бегемот, с вечной сигаретой в зубах. – Вот попаду кисточкой в глаз – узнаешь, как мешать людям работать!

– Прости, Лялечка! Больше не буду, – каялся актер, но продолжал ерзать в кресле.

– Скипидар в жопе играет? И у тебя, и твоей прима-маринки? – нежно проводя кисточкой по его скулам, продолжала гримерша. Лялечка была гением своего дела, ей было все можно – и она это знала. Ее любимой присказкой было: «Актеров много, а вы попробуйте их морды пригодными для глаза зрителя сделать»… Так что кто был главный, Лялечка давала понять достаточно быстро. Но никто другой и не мог так здорово крокодила в ангела превратить.

Но самое интересное заключалось в том, что те, кто не смог найти общий язык с этой дамой и чересчур болезненно реагировал на ее ненормативную лексику, запах табака и не аристократические манеры, как-то быстро уходили… Не приживались. Равно и те, кто пытался перед гримершей строить звезд Вселенной…

Владимиру же Лялечка нравилась. Хотя он сам не ругался, за своей речью и манерами следил тщательно, не любил, когда выражались другие – особенно молодые актрисы, у которых мат заменял нормальные слова. Но этой бегемотихе было можно. Как-то получалось у нее и в тему, и не обидно, и крайне выразительно…

– Твою нехорошо! – рявкнула Лялечка у него над ухом, и Владимир, наконец, послушался. – Замри, сказала!

– Лютует? – приоткрыла дверь гримерки Марина, уже уложенная, накрашенная, в длинном платье с высокой талией. Вся в буклях и в белом.

Владимир обернулся, чтобы поприветствовать ее – и кисточка попала-таки ему в глаз. Оскользью, но неприятно.

– А я предупреждала! – голос у Лялечки стал счастливым. – Не моргай, говорю, размажешь!

Она аккуратно промокнула салфеткой заслезившийся глаз. Мат смешался с клубами дыма… Красота!

– Я только хотела сказать, – наконец смогла вставить слова Марина, – что из приглашенных гостей не будет гитаристов. Павел сказал, что они уехали куда-то «на чёс», извинялся.

– Чёс – это что?

– Как я поняла, это что-то типа гастролей, только с большим количеством выступлений.

– Понятно. И что?

– Вместо гитаристов появится сестра Павла с супругом. Елена, про которую нам рассказывали. А знаешь, кто у нее муж?

– Волшебник, – пробурчал Владимир.

– Нет, дипломат. Какая-то важная шишка в посольстве во Вьетнаме. Они сейчас в отпуске в стране. Павел спрашивал, не против ли мы с тобой, что будет такая замена…

– Какой вежливый! – громогласно объявила Лялечка, отступая назад и любуясь на дело рук своих. – Эх, Володя! И зачем ты такой красивый? Нет, актер таким быть не должен, иначе гримеры зачем… Без хлеба останемся.

– Будете старить и шрамы рисовать, – ответил Владимир уныло. Он не любил замечаний о своей внешности. Ему все казалось, что отбирают его не за талант, а из-за внешних данных. «Безукоризненная лепка скул», будь она неладна…

– Не кокетничай, тебе не идет… Так, смотри внимательно: все нравится? Всем доволен?

Он кивнул, и Лялечка величественно удалилась.

Марина исчезла еще раньше, и он остался, наконец, один. В огромном зеркале отражался мужчина. Красивые черты лица, серые холодные глаза… Серый фрак, кипенно-белый шейный платок. Только в этом отражении он пока не мог разглядеть Александра Андреевича Чацкого – в этот вечер давали «Горе от ума». Пока он видел лишь актера Зубова, который никак не мог успокоиться.

Однако сделать это было необходимо. Нет ничего хуже, чем выходить на сцену, когда тебя захлестывают собственные эмоции. Настоящие, реальные чувства, выплеснувшиеся на зрителя во время спектакля – это некрасиво. Страсть, что обуревает тебя на самом деле, страсть, которую ты не в силах обуздать и скрыть – это гибельно для действа. Почему? Да потому, что все настоящее выглядит на театральной сцене ненатурально. Явным перебором.

Он несколько раз глубоко вздохнул, приказывая себе успокоиться. Он же не мальчишка, чтобы так реагировать. Так нельзя… Надо всмотреться в зеркало и найти там, в своих отражениях Чацкого – русского аристократа, умного, наблюдательного, язвительного. Человека, который посчитал, что его ум и превосходство над остальными дает право поучать всех и насмешничать. И делать это безнаказанно… А так, увы, не бывает. Так что «карету мне, карету…».

Прозвенел звонок. Потом еще и еще. Он вышел из гримерки и отправился на сцену, чтобы прожить чужую жизнь. Прожить ее так, чтобы все поверили, что все взаправду: и его любовь, и его метания, и его «горе от ума».

* * *

Этим же вечером в театр выбрались приглашенные Туры в полном составе. Прибыли они впятером: собственно Тереза, ее муж Александр. Дядя Павел. Тетя Елена и ее супруг – дипломат. Все, за исключением Александра, пребывали в благодушии, а вот муж Терезы был крайне раздражен и скептически настроен:

– Театр уж полон, ложи блещут! – саркастически произнес он, входя в зал. – Я, право слово, сомневаюсь, что нам будет представлено что-нибудь мало-мальски приличное.

– Александр! – улыбнулась своему мужу Тереза, – нас пригласили. Отказываться было невежливо. К тому же этот театр не так плох.

– В любом случае, – добавила Елена, что томно оперлась на руку представительного господина, – выбраться из дома – это такое счастье. Правда, Слава?

– Точно, Леночка, – отозвался дипломат, нежно улыбаясь жене. – Важен настрой. Если ты хочешь увидеть что-нибудь прекрасное, ты увидишь!

– Все верно! – поддержал его Павел. – Театр – это прекрасно! А этот спектакль – нечто чудесное, я уверен.

Он взял под одну руку Терезу, под другую – сестру и отошел с ними от бурчащего Александра, который высказывал свое недовольство по поводу и без повода с того самого момента, как сошел с поезда на Ленинградском вокзале в Москве.

Тереза относилась к поведению мужа философски, а вот Лену его манеры жутко бесили. И она не могла сдержаться, что было странно для человека, работающего в дипломатическом корпусе. Но на ее мужа – консула Российской Федерации во Вьетнамской республике – было можно оставить даже Александра. Муж Елены вообще на всех влиял благотворно.

Поэтому Павел повел дам через весь зал перед тем, как усесться в первом ряду партера, куда у них и были пригласительные.

– Девочки! – торжественно объявил он. – Я, кажется, влюбился!

– Замечательно! – обрадовалась Тереза.

– Твоя новость устарела, – отрезала сестра. – Все это поняли по той корзине с цветами, которую ты приволок на спектакль. Когда ее затрамбовывали в машину, я подумала, что нам придется вызывать еще одну, чтобы не идти пешком.

– Это называется гипербола, – рассмеялась Тереза, – то есть преувеличение.

– Это не просто преувеличение. Это черствость души, – отходя от них на шаг назад и трагически воздев руки, произнес родственник – дядя Паша. – Вот скажи мне, злюка, почему ты милая лишь со всякими иностранцами?

– Ой, – раскаялась Елена, – прости, Пашечка. Понимаешь, наулыбаюсь всем за день, продумаю каждую реплику не хуже, чем актеры. А потом срываю на ком-то свой скверный характер… И вообще, это святой Терезе надо было в дипломаты идти. Она бы идею про мир во всем мире продвинула. Терпит же она своего супруга…

– Елена! – скривилась родственница. – Я его не терплю.

– Вот-вот, это терпеть нельзя.

– Я его люблю. Человека надо воспринимать таким, какой он есть. И не пытаться его переделать, ведь любовь – когда воспринимаешь недостатки как особенности человека и даешь ему право на них.

– Святая… – ответила ей тетушка, что была на три года помладше. – Крылья не давят? Нимб не жмет?

– Девочки, не ссорьтесь! – приказал Павел.

Тут был дан второй звонок, и они отправились на свои места, где их уже ждали мужчины.

Александр понимал, что ведет себя неприлично. Понимал, что необходимо успокоиться и прекратить брюзжать. Понимал, что безумно бесит Елену – так, впрочем, было всегда. Понимал, что должен прекратить портить всем вечер. Разумом понимал… Но ему не давали покоя мрачные мысли и фотографии, что вчера попались ему на глаза в Интернете.

Вот Владимир Зубов поддерживает Терезу под локоть на ступеньках. Вот распахивает перед ней дверь огромного ослепительно-черного автомобиля. Вот они улыбаются друг другу в машине… Боже, какая она красивая на этих фотографиях… И сегодня тоже, в черном платье-футляре, в жемчугах и на невообразимых шпильках, со сложно убранными волосами…

Потом погасили свет, и все мысли Александра отступили. Театр он все же любил, хорошие постановки тем более, а постановка была хорошая. И случилось вдруг так, что старый, читанный всеми еще в школе, растасканный на цитаты спектакль ожил, задышал, засверкал… Зрители смеялись, вздыхали, огорчались, раздражались, сочувствовали… Аплодировали в финале.

А потом все было плохо – они отправились за кулисы, куда их пригласили. Вежливость и хорошее воспитание. Хорошее воспитание и вежливость…. Александр в принципе не любил паяцев, а уж одного из них и вовсе не мог терпеть. Заочно. Раздражал его и Павел, суетящийся с огромной безвкусной корзиной цветов, и молодая актриса, которая играла Софью. Теперь же она пожирала глазами одного из Туров…

Между тем беседы продолжались, вниманием Терезы завладел мужчина с неухоженной бородой и в мятом свитере:

– Если бы вам предложили писать сценарий для театра именно в театральной специфике, что вы могли бы предложить?

– Вы знаете, – осторожно отвечала она, потягивая шампанское, – я об этом никогда не думала… Но если бы договор был заключен, то издательство наверняка бы предложило что-нибудь такое, от чего все были бы в восторге.

– А в какой роли вы бы видели Зубова? – не унимался режиссер. Он, видимо, не знал, что у Терезы во время подобных разговоров включалось правило: «Бесплатно поют только птички».

– Если бы надо было денег заработать и сделать так, чтобы народ впал в ажиотаж?

– Конечно!

– Роль любого Дон Жуана. Хоть «Маленькие трагедии». Можно сделать очень славно…

– Значит, вы видите меня в роли соблазнителя? – включился в разговор Зубов, который до этого молчал, прислушиваясь к разговорам.

– Понимаете, – отвечала Тереза, – на мой взгляд, вы сыграете кого угодно. И сделаете это прекрасно. Мы же говорим о том, какая роль привлечет в театр как можно больше зрителей. И чем вам плох Пушкин?

Актер пил шампанское, оглядывался по сторонам и мрачнел на глазах. Потом распрощался со всеми, еще раз поблагодарив Терезу за спасение в гостинице, и быстро ушел. Павел с Мариной исчезли еще раньше.

Пришла пора Терезе с мужем оставить суетную Москву и отправиться к себе на север, в Петербург.

Глава седьмая

– Павел выглядит таким счастливым, – сказала Тереза, глаза ее сверкали. Выглядела она усталой, но довольной. Как ее муж ни старался, он не мог найти тени смущения или стыда в ее глазах. Вся она дышала покоем… Покоем и радостью, что они уезжали, остались вдвоем в СВ, и никого не было вокруг.

– Ты думаешь, что эта связь будет продолжительной и принесет им обоим счастье?

– Я надеюсь на это. Очень надеюсь. Павел заслужил любви…

– Марина актриса, – пожал плечами Александр. – А твой дядя не склонен теперь верить женщинам…

– Может быть, получится. Вопреки всему…

– Вспомни, он был страстно влюблен еще со школы в свою одноклассницу. И был счастливо влюблен. Но его цинично предали. Сможет ли Павел довериться еще раз?

– Я надеюсь.

– Это вряд ли… После того как восемь лет у него была связь с женщиной, а потом узнал, что пять из них она была замужем… Да еще узнал от ее мужа… Грустно.

Тереза помрачнела. Она так хотела, чтобы Павел был счастлив. После той истории они с Леной выгуливали его по очереди, болтали с ним, отвлекали, как могли. Лена на время перевезла брата во Вьетнам… Они так боялись за него. Павел вышел из этой истории живым, не спился, но стал циником. И вот сейчас, спустя долгое время, его заинтересовал кто-то…

– Я огорчил тебя? – Александр взял ее руки в свои. – Прости.

– Ничего, все в порядке. Я просто устала, – Тереза поднялась, встала к мужу спиной. – Помоги мне расстегнуть платье, я хочу переодеться.

Александр потянулся к молнии, она с треском разошлась – кажется, он дернул сильнее, чем было необходимо. Платье с шорохом упало вниз… Тереза завела руки назад и стала неспешно, одну за другой вытаскивать шпильки из прически, освобождая волосы.

– Ты такая красивая, – прошептал муж, уткнувшись носом в ее волосы, которые пахли горькой травой.

Тереза стояла, замерев под его руками. Она боялась шевельнуться, чтобы не закричать.

– Моя, – шептал он, – только моя…

– Да, – прошептала она в ответ. Поезд чуть качнуло, и она оказалась еще ближе, настолько ближе, что оба перестали сдерживаться… Это было чудесно. Это было как в молодости, когда внутренние запреты не так довлели над ними, когда эмоции могли вырваться в самый неподходящий момент, а они позволить себе наплевать на мнение окружающих… Когда они точно знали, что прикосновение друг к другу – это и есть счастье.

Им не хотелось тратить такую чудесную ночь на сон. Поэтому хватило нескольких минут в объятиях друг друга, чтобы выспаться. Потом им обоим страшно захотелось кофе. Потом друг друга. А потом курить, хотя оба давно уже бросили. Потом они разговаривали всю ночь напролет… Только разговор приятным и легким не получался.

– В последнее время мы так далеки… Ты стала чужой и непонятной. Тебя окружают мужчины, которые хотят тебя. Мужчины, влюбленные в тебя. Я схожу с ума от ревности. Я не знаю, что делать…

– Ты можешь мне доверять.

– Так просто?

– Просто доверять. Другого рецепта нет. Иначе ты делаешь мне больно, оскорбляешь подозрением.

– А фото в Интернете. И статьи?

– Послушай: доверие.

Он пожал плечами:

– Меня переворачивает от одной только мысли…

– Хочешь аргумент от противного? – перебила мужа Тереза.

– Хочу. Убеди меня.

– Предположим, что у меня роман. Предположим, это возможно. Тогда… – она стала гладить его закаменевшее мгновенно тело, склонилась над его ухом и прошептала: – неужели ты думаешь, что кто-нибудь когда-нибудь узнал бы об этом?

– Я не уверен, – прошептал он в ответ, не поворачиваясь к ней, – что мне нравится этот аргумент.

– Увы, других нет. Понимаешь, доказательства вины найти гораздо проще – надо подкараулить – и все. А вот доказательства невиновности… Только все время находиться рядом. Но и тогда можно сказать, что не уследил. Так что путь один – доверие.

– Ты увлечена этим человеком, а он – тобой, – не мог остановиться Александр.

– Ты повторяешься. Расскажи мне лучше, как идут дела с опубликованием книги об отношениях соседей?

– Ты имеешь в виду мою монографию об истории войн между Немецким орденом и Русскими землями?

– Точно.

– Боюсь, что у нас в стране эта книга выйдет крайне небольшим тиражом. И то за мой счет… Немцам она понравилась больше – и в Германии она будут издана скорее. Гейдельбергский университет, с которым я много лет сотрудничаю, оплатит расходы. А нашим – не надо!

– Сочувствую. Может, немецкий университет следует своему девизу: «Книга знаний всегда открыта»?

– А у нас тогда что? Закрыта?

– Получается, что так.

– Я все же не понимаю: история нашей страны, история не только ведь войны между нами, орденом, Речью Посполитой, шведами, но и взаимоотношений между соседями. История, которая во многом объясняет, почему так относятся к нам и поляки, и литовцы, и шведы, и немцы.

– Ты просто рассказываешь в своей книге, что всем есть что друг другу вспомнить. А это неактуально на сегодняшний день. Мы много лет объясняли всему миру, что виноваты во всем и перед всеми. А теперь, когда объяснили – то обиделись: почему нас не любят…

– Когда я писал эту книгу, то старался быть объективным. И о современной политике даже не думал.

– Это правильно. Правда – она и есть правда.

– Ты смеешься?

– Помнишь, около трех лет назад, когда я написала очередную книгу… мне тогда надоело писать фантастику для себя и друзей и я решилась это все обнародовать.

– Это когда ты нашла знакомых почти во всех издательствах и отдала книгу напрямую главным редакторам? Помню. После этого ты создала свое издательство и ушла из науки, о чем я не перестаю сожалеть…

– А знаешь, что мне ответили?

– Ты никогда об этом не говорила.

– Мне сказали – причем дружно, во всех издательствах, словно речь вместе, – Тереза наморщила лоб и произнесла с назидательной интонацией: – Все великолепно, я получил истинное удовольствие, читая вашу книгу… Но издавать мы ее не будем – она не в формате нашего издательства. Кроме того, она не толерантна.

– Погоди. Там же было фэнтези, ничего особенного, по-моему. Не Толкиен, конечно, но написано славно. Что-то про рыцарей. Я еще тебя консультировал…

– Именно так. Про рыцарей, про древний город, который они обречены защищать. Мрачновато, но хорошо… Так я впервые услышала слово: «не формат». И хотя до сих пор не понимаю, что оно значит, но свое издательство назвала именно так.

– Понятно. Мне жаль.

– И тогда я поменяла работу.

– Только из-за того, что твою развлекательную книжку признали нетолерантной? – поразился он.

– Не только из-за этого. Жизнь к тому времени стала какая-то запрограммированная. Одни и те же лекции. Студенты, которые не хотят учиться – и это в нашем университете. Научные исследования, о которых отчитываются, но не ведут в должном объеме. Жизнь на гранты. Книги, которые невозможно издать…

– Должность завкафедры современной истории, которую тебе прочили.

– Шипение, что это все из-за дедушки, мамы да мужа-профессора.

– И ты полностью поменяла свою жизнь… И мою заодно.

– Я просто сменила работу. Ничего более.

– Ты изменила все…

– И в горе, и в радости, – она поцеловала его, – помнишь?