Текст книги "Вести приходят издалека"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

25

В метро было очень тесно. Даже хуже, чем в ярославских автобусах в час пик. В том смысле, что больше человек на квадратный метр подвижного состава. И если из автобуса всегда можно выйти на пару остановок раньше и прогуляться пешком, то с метро такой фокус не пройдет.

Уже на длинном эскалаторе «Петровско-Разумовской» Маша обнаружила, что сумка ее расстегнута. От ужаса потемнело в глазах: Маша вспомнила полупьяного паренька, который все падал на нее в вагоне и поминутно извинялся, а еще ей вспомнилась страшная многочасовая очередь в милиции, которую ей придется выстоять, если эта сволочь все-таки сперла паспорт.

К счастью, паспорт был на месте. Ну, это главное. Что еще? Ключи, свои и Анины, удостоверение, ежедневник, деньги, косметичка, телефон… Вроде, все на месте. Значит, не успел.

Постой-ка! Она же только утром его видела. Маша снова полезла в сумку: так и есть, диск с кулинарной энциклопедией, который она купила для Кузи на Ярославском вокзале, да так и таскала в сумке, пропал.

Итак, вытащили диск. Почему? Потому что были уверены, что она везет его с кладбища, что это диск с документами Цацаниди.

– Ты уверен, что это диск с документами Цацаниди?

– Конечно, она же везла его с кладбища. Сначала сидела, потом стала рыться, сунула в сумку. Я сам видел.

– А что же обложка на нем такая идиотская?

– Что вам далась обложка! Наверное, специально шеф в такую сунул, чтоб незнающий человек не догадался. Да вы проверьте, что душу-то травите?

Стольников аккуратно, едва касаясь длинными пальцами, положил диск на услужливо высунувшийся язык, компьютер нехотя сглотнул, профессор напрягся.

– Так говоришь, сам видел?

– Ну…

– Видел? Тогда теперь смотри сюда.

На экране красовалось фото аппетитно зажаренной на вертеле курочки, украшенной помидорными розами и укропными ветками. Рядом был приведен рецепт ее приготовления под заголовком «Цыпленок в пивном маринаде».

Стольников спокойно закрыл на экране все окна, извлек выплюнутый компьютером диск и неожиданно швырнул его в лицо Вите Горошко.

– Идиоты! Вы не тот диск взяли! Не тот!

– Да не было другого диска, не было, – заблеял Витюшка, трясясь толстеньким тельцем. – Я Гришке как себе доверяю, Игорь Николаевич…

– Пшел вон! – прошипел Стольников.

Как только за Витей захлопнулась дверь, Игорь Николаевич схватился за телефон.

– Ну как? – спросил насмешливый голос в трубке.

– Ничего не вышло. То ли она не нашла, то ли эти идиоты безмозглые не тот диск вытащили…

– Сам ты идиот безмозглый и есть, – оборвал его голос. – Не могло там быть этого диска. Сам-то подумай. Кто его туда положил? Сам Цацаниди? Пришел с того света и положил?

– Так вы что же, знали? – оторопел Стольников.

– Естественно, но надо ж было тебе рога пообломать, чтоб еще разок глупость свою почувствовал.

– Да что вы из меня дурака-то делаете! – попытался возмутиться растерянный профессор.

– Так дурак ты и есть. Сидеть на разработке и упустить самое главное. Дурак.

26

Итак, за ней охотятся. Вернее, не за ней, а за документами, которые она ищет.

А почему, интересно, те, кто охотится, решили, что она их ищет? Или, может, они думают, что документы уже у нее? Не похоже. Если сгрести в кучку все свалившиеся на нее в последнее время события, то получается примерно следующее: Анька Григорьева… Хотя, нет, остановила себя Маша. Началось все с Цацаниди.

Тогда так: Цацаниди, академик, директор и врач, лечит людей, а заодно ведет научную работу и ставит эксперименты. Интересно, с согласия пациентов или нет? Вообще-то цель лечения в клинике института должна состоять в том, чтобы восстановить деятельность тех участков мозга, которые поражены травмой, инсультом или заболеванием. Параллельно Цацаниди разрабатывает и методики по отключению участков мозга, вживляя микростимуляторы, блокирующие работу этих участков. Используя мозг этих больных, он удерживает канал передачи посмертных данных. Бред, но допустим. Значит, все-таки с их согласия, потому что такая работа подразумевает большое сотрудничество пациента и ученого.

Вот и первый вопрос: почему они соглашаются на столь рискованные эксперименты? Им платят? Едва ли. Может, лечат бесплатно? И законны ли вообще такие эксперименты?

Микростимуляторами управляет сложный уникальный прибор, разработанный и созданный Цацаниди. Вот второй вопрос: почему при жизни академика прибор работал, а теперь вдруг перестал? В чем дело? В личном коде, пароле? Тогда странно, что они не нашли умельца, который взломал бы этот пароль.

Если на первый вопрос мог бы ответить только сам Цацаниди или его пациенты, то со вторым вполне можно пристать к Кузьке.

Принимаем за аксиому, что прибор перестал работать, как только умер академик, и идем дальше. Аня Григорьева разбирает архив своего шефа и действует в соответствии с его завещанием, а по нему документация, касающаяся прибора, должна достаться Стольникову. Почему только в том случае, если его изберут директором? То, что академик не хотел отдать разработку другому директору, понятно: не доверял. А вот почему нельзя отдать тому же Стольникову, если выборы пройдут не в его пользу? Почему в этом случае нужно публиковать документы под именем Цацаниди?

Кого-то очень не устраивает завещание. Ведь выборы директора еще не состоялись, а документы уже пытались выкрасть у Ани. Либо кто-то очень не хотел, чтобы они достались Стольникову, либо самому Игорю Николаевичу и неймется.

Вся проблема в том, что в архиве разработки не оказалось. Григорьева-то догадывалась, где документы взять, но почему-то боялась, что ее по дороге убьют. Значит ли это, что документы где-то далеко, куда надо ехать? Нет, не значит. Могут быть и в соседнем доме. Захотят убить, успеют. Вот она и просит Машу привезти диск.

Почему сама Григорьева так одержима была идеей найти диск, теперь тоже понятно, у нее были вживлены стимуляторы, которые позволяли ей участвовать в эксперименте. Она хотела если не вернуть, то хотя бы найти свою Леночку, и пошла бы на все ради этого. Продолжала бы работать и со Стольниковым, значит, завещание выполнила бы. Просто кто-то этого не хотел и постарался, чтобы документы Ане в руки не попали. Потому ее и убили. Маше же на завещание академика и все эти эксперименты наплевать. Ее можно не убивать, достаточно просто купить у нее документы. Или просто выкрасть их, как вот сегодня пытались.

Только с чего бы вдруг Маша стала искать документы? Ради страховки? Так умрешь доказывать, что смерть Ани не была самоубийством. Журналистское любопытство тоже как-то не настолько сильно, чтобы лезть в это осиное гнездо. Что остается? Последняя воля умершей. С этим совсем просто. Аня ведь сказала, что пока ничего делать не надо, она еще позвонит. И не позвонила. Значит, последняя ее воля была: не искать.

На этом все. Кому надо, те пускай и ищут. Проблема теперь только в том, как известить тех, кому это надо, что она ничего искать не будет. Табличку, что ли, на грудь повесить?

27

Занятая этими мыслями, Маша не заметила, как добралась до квартиры. У порога она скинула туфли, бросила на трюмо сумку, прошла в комнату и со стоном рухнула на диван. Зевая и потягиваясь, она громко сказала сама себе:

– Сейчас поваляюсь, встану и заварю крепкий чай.

– И мне, если можно, чай, – прозвучал чей-то голос.

Маша подскочила на диване. Женский голос раздался совсем рядом.

– Кто здесь?

Из-за плотной портьеры высунулось худенькое личико с покрасневшими глазами. Кажется, Катя Густова.

– Господи, как вы сюда попали? – спросила Маша, приходя в себя.

– Вы простите, – зашептала Катя, выбираясь из-за шторы, – я боялась, вдруг вы не одна придете, вот и спряталась. А от квартиры у меня ключ есть, я его на стол вон положила.

Маша окончательно опомнилась от испуга.

– Ну, пойдемте на кухню, надо и правда чайку поставить, я сегодня без завтрака. Вы ведь Катя, правда?

– Да, Катя. Я была подругой Анечки. Мы раньше с ней вместе в институте работали, только меня Стольников выжил сразу после смерти Константина Аркадьевича.

– Катя, вы меня извините, там, на поминках…

– А что на поминках? – удивилась Катя. – Вы мало заварки кладете.

«Тебя забыла спросить», – подумала Маша, но заварки добавила.

– Я, говорят, на поминках вела себя ужасно, даже не знаю, как так вышло, вы уж извините.

– Ой, ерунда, бывает, – махнула рукой Катя. – Я такое не раз видела: перенервничает человек, глотнет всего ничего, одну рюмочку, раз – и в отрубях. Гости еще не все за стол сели, как вы в обморок хлопнулись.

Маша медленно повернулась с чашкой в руках и удивленно уставилась на Густову.

– Так я ни с кем, получается, не общалась?

– Да какое там! – снова махнула Катя. – Стольников с Витюшкой вас сразу и увезли.

– Странно, а Виктор говорил, что я вам в волосы вцепилась, – озадаченно протянула Маша.

– Э… Да? Ну, это да, когда падали, наверное, – Катя побледнела, и глаза ее забегали. – Но вообще-то я была в таком расстройстве, что и не помню толком. Ах, такое горе, такое горе…

Катя вытащила из кармана измятый платочек и стала вытирать самые настоящие слезы.

– Вы, похоже, были очень дружны с Аней, а я вот последние годы у нее и не бывала, – сказала Маша, разливая чай. – Эх, жаль, варенья нет. Аня, наверное, угощала вас вареньем, которое ее мама варит?

– Да, очень вкусное, я такое варить не умею, – грустно отозвалась Катя.

– И ведь Елена Ивановна все выращивает на собственном участке в Подмосковье. И малину, и клубнику… А какой там лес изумительный! Вы там не бывали?

– Ездили как-то раз с Аней, чернику собирали, грибы… Ах, бедная Анечка, такая молодая.

Катя снова захлюпала носом.

Маша расставила чашки, конфеты, печенье и села напротив гостьи.

– Вы ведь поговорить со мной хотели, правда?

– Да-да, понимаете, я вот о чем. Я кандидат медицинских наук и вот уже много лет работаю над докторской диссертацией. Начинала я еще под руководством Цацаниди, а сейчас вот Игорь Николаевич – мой научный руководитель. И тема моей диссертации непосредственно связана с теми экспериментами, которые проводили при помощи созданного академиком прибора. Без этого прибора продолжение моей работы невозможно. Теперь все документы исчезли. Только Аня знала, где они, но не успела передать их Игорю Николаевичу. Понимаете, для меня смерть Ани – не только личное горе, но и полный научный крах. Теперь, когда ее не стало, у меня осталась только одна надежда, на вас. Умоляю, если вы знаете, где документы, верните их. Вы, возможно, полагаете, что их можно выгодно продать, например, за границу, но, уверяю вас, без той части разработки, которая есть только у Стольникова, документы Цацаниди ровным счетом ничего не стоят. И все же я готова вам заплатить. Сколько вы хотите? Я думаю, что и Игорь Николаевич не поскупится. Но бумаги нужны нам срочно, вы же умный человек. Знаете, как бывает в науке: работы ведутся в разных странах параллельно, но автором открытия будет тот, кто первым опубликует результаты. Ведь это престиж страны, огромный скачок в отечественной науке. И потом, вы женщина, вы меня поймете, я одна воспитываю ребенка-инвалида. Для меня эта работа – элементарный кусок хлеба. Лет мне много, начинать с нуля я уже не могу. Ну, назовите вашу цену, я вас очень прошу.

Катя трогательно сложила ладони на груди и смотрела на Машу полными отчаянья глазами.

Маша вздохнула и покачала головой.

– С чего вы взяли, что бумаги у меня?

– Может, они еще и не у вас, но вы же одна знаете, где они, – убежденно закивала Катя.

– Да с какого перепуга вы это решили?

– Аня сама это сказала в телефонном разговоре.

– Как Аня? Интересно, что же именно она вам сказала? Только, желательно, дословно.

– Ну, она не мне сказала, только я слышала. Она сказала: «Это единственное богатство, настоящее состояние, которое за всю мою жизнь свалилось мне в руки. Спасибо Константину Аркадьевичу, что мне так повезло. И оставлю я все это Машке, Рокотовой Марии Владимировне. Это единственный человек, который ни разу меня не предал, из тех, конечно, кто еще жив». Вот так, примерно, она сказала.

– Странно, – пробормотала Маша с сомнением.

– Я понимаю, – продолжала Катя, – вы попытаетесь немедленно обратить документы в деньги, но документы у вас никто, кроме нас, не купит. Да и публиковать их сейчас еще нельзя.

– Почему?

– Работа еще не завершена. Если ее опубликовать в том виде, в котором она содержится в документах Цацаниди, она не будет полноценна, ее тут же подхватят иностранные ученые, приведут в соответствующий вид, у них ведь для этого найдутся любые средства. Поверьте же!

– Поверить? Тогда прекратите врать, Катя. У вас это плохо получается, вообще никак!

Густова застыла с открытым ртом.

– Или вы мне говорите всю правду, – заявила Маша, – или я вас просто выставлю за дверь. Сил у меня хватит, не сомневайтесь.

– Но я вас не обманываю, Господи, почему вы решили…

– Потому что ты, Катя, дура, – Маша от злости отбросила все церемонии с неприятной бабой.

– Почему? – изумилась Катя.

– Не знаю, уродилась такой. Ты же врешь на каждом шагу и даже не запоминаешь своего вранья.

– Например, – опомнилась Густова.

Маша усмехнулась.

– Во-первых, ты сказала, что Стольников, как стал директором, так тебя и выжил. А через минуту – он уже твой научный руководитель. Во-вторых, никакой собственной дачи с малиной и клубникой у Григорьевой никогда не было, а мама ее умерла, когда Аня еще во втором классе училась.

– Но я думала…

– Заткнись уже, – огрызнулась Маша. – И подругой ее ты не была. А даже если бы и была, то ключи от своей квартиры Аня никому и никогда бы не дала. Она всегда считала свой дом своей крепостью, уж поверь мне, я знаю. Вот только соседке ключ на время отъезда оставила, так тут цветы надо поливать. Что ж она тогда тебя об этом не попросила, раз ты в квартиру вхожа? Я догадываюсь, откуда у тебя ключи: их Витя Горошко спер после поминок, правда? Он ведь в одной с тобой компании?

Густова угрюмо молчала.

– И еще, я думаю, что никакую докторскую на эту тему ты не пишешь. Я немало лет проработала в научной среде, и мне слабо верится, что такие аллигаторы от науки, как Цацаниди и Стольников, дали бы урвать от такой мощной разработки кусок кому-то на докторскую. Быть этого не может!

И вот, в связи, как говорится, с изложенным, я тебя спрашиваю: почему Витюшка выдрал из Аниной книжки страницу с твоим телефоном, раз уж ты все равно пришла? Почему ты так рыдала на похоронах, хотя смерть Ани едва ли тебя так расстроила? Кто из вас потравил меня на поминках? И зачем тебе документы?

– Все? Или еще вопросы будут? – скривилась Катя и достала из кармана сигареты.

Маша молча смотрела, как Густова закурила, с удовольствием сделала первую долгую затяжку, выпустила дым в лицо собеседнице и зашарила глазами в поисках пепельницы. Тогда Маша вынула из пальцев нахалки едва раскуренную сигарету, затушила ее в кухонной раковине и выбросила в помойное ведро.

– Ну?

– Да пошла ты! – взвилась Густова.

– Так, все, выметайся! – рявкнула на нее Маша.

Катя было вскочила, но тут же бессильно рухнула обратно на стул, уронила голову на руки и горько разрыдалась.

Маша смотрела на нее с некоторым омерзением и любопытством. Сначала ей подумалось, что это очередное действие спектакля, но Катя рыдала и рыдала, скулила и кашляла, а потом начала задыхаться.

– Тьфу, дурдом на выезде, – выругалась Рокотова и полезла в шкафчик за валерьянкой.

Вот так же Маша капала вонючее лекарство Ане в ту их последнюю встречу. И все из-за этих идиотских бумаг. Идиотских! Маша злобно стукнула стаканом о стол перед Густовой.

Та продолжала заходиться в рыданиях.

Маша обхватила голову женщины, с трудом оторвала ее от стола и ткнула стаканчиком ей в губы. Стуча зубами о стекло и расплескивая лекарство, Катя выпила почти все. Она еще долго икала, кашляла и размазывала сопли. Рокотова терпеливо ждала, гадая, в чем же причина такой истерики.

Когда Катя, наконец, успокоилась, умылась, долго прижимая к глазам пригоршни холодной воды, Маша узнала эту причину. Она, причина, была поистине ужасна.

28

Екатерина Семеновна Густова была не кандидатом наук, а бухгалтером в Институте нейрохирургии мозга и – любовницей Цацаниди.

Маше просто противно стало: что ж за бабы такие! Это насколько нужно себя не уважать, чтобы быть одной из… скольких? Трех? Семи? Десяти?..

Катя любила академика искренне и самозабвенно. Это дворника трудно любить самозабвенно, а академика – запросто. Правда, забывала она скорее не себя, а собственную семью. Муж очень долго ни о чем не догадывался, но сколь веревочке ни виться, а конец будет. Он наступил тогда, когда муж решил сделать жене сюрприз.

Ох, мужья, хотите счастья в жизни, предупреждайте жен о сюрпризах заранее.

Густов тайком от жены устроился работать водителем в весьма небедную компанию и в первый же вечер, нарушив все служебные инструкции, подкатил на новеньком служебном «мерседесе» к институту, в костюме и с цветами, жену встречать.

Катя выпорхнула из здания и почти бегом бросилась в противоположную от метро сторону. Не успевший даже окликнуть ее муж поехал следом. Жена добежала до угла здания и, воровато озираясь, села в черную «Волгу».

Следом за черной «Волгой» пристроился черный «мерседес». Густов все еще верил, что жена-бедняжка снова работает сверхурочно. А потом он увидел, что из машины она вышла около обычного жилого дома вместе с седовласым академиком. Академик ласково поддерживал ее под попку. Они отсутствовали около трех часов. Их ждали «Волга» и «мерседес». Один водитель дремал, другой нервно курил сигарету за сигаретой. Сигареты кончились. Густов открыл ту бутылку дорогого шампанского, которую собирался выпить с женой. И выпил ее без жены. Без жены.

Он дождался. Они вышли. И он вышел. И ничего не смог: ни сказать, ни ударить.

Академик вскочил в свою «Волгу», ни слова не сказав Кате, и был таков.

Они стояли у мрачной, строгой дорогой машины, которая вдруг показалась Кате катафалком ее семейной жизни. Она понимала, что надо бы оправдываться, объяснять, что это не то, что он думает… Но сил не было. Ну, не было у нее сил. А муж сел в машину и уехал.

Нет, Густов не разбил чужую машину. Он ее потерял. Ушел, куда глаза глядят, а машину бросил в каком-то дворе с ключами в зажигании и пустой бутылкой в салоне. И просто чудо спасло его от больших проблем, но именно в этот двор приехал к собственной теще финансовый директор той самой фирмы, которая наняла Густова водителем на новенький «мерс». С хорошими, между прочим, рекомендациями наняла. Может, финдиректор и не заметил бы в темноте эту машину, которая должна была стоять в гараже фирмы, но стояла она прямо поперек дороги и объехать ее не было никакой возможности. В этот момент Густов лишился еще и работы.

А дома у него все же вышел скандал с Катей, которая к приходу мужа созрела для самозащиты и твердо стояла на позиции «не верь глазам своим, поверь моей совести». Густов не поверил, собрал вещи и ушел. Катя кричала, что теперь он лишился и детей, что он никогда их не увидит и предатель-отец им не нужен.

Во всей кутерьме рушащегося брака супруги не заметили, что старший сын ведет себя как-то особенно тихо. А на следующий день Катя списала бледность мальчика и круги под его глазами на переживания из-за скандала, случившегося накануне.

В больницу ребенка увезли прямо из школы. Он упал с дерева в тот злополучный день, на исходе которого родители шумно хоронили свой брак. Упал и ударился головой. Он пролежал в больнице с сотрясением мозга почти месяц.

Катя Густова утрясала свои личные дела. Муж ушел насовсем и подал на развод. Академик честно объяснил ей, что проблемы ему не нужны, и интимные отношения с ней прекратил. Катя плакала и скандалила, обвиняла и уговаривала. И кончила тем, что потребовала прибавки к зарплате на основании того, что она теперь одна с двумя детьми. Цацаниди справедливо заявил, что в рождении этих детей он участия не принимал, и по его потемневшим глазам под сдвинутыми седыми бровями Катя поняла, что еще слово – и ей придется писать заявление на увольнение по собственному желанию. Она была женщиной неглупой и поняла, что лучше поставить запятую, нежели точку. Извинившись, она стала работать, как прежде.

Прошел год. Сына иногда мучили головные боли, и однажды Катя решила по старой памяти попросить академика посмотреть мальчика, нет ли у него отдаленных последствий травмы. Она не очень надеялась, что Цацаниди будет консультировать ее сына лично. Но тот охотно согласился и осмотрел ребенка уже на следующий день.

После обследования Константин Аркадьевич пригласил Катю к себе в кабинет, велел подать кофе и взял бывшую пассию за руку.

На фоне плохо пролеченного сотрясения мозга у мальчика развилась злокачественная опухоль. И она прогрессировала. Стремительно, страшно. Академик долго утешал обезумевшую от ужаса мать. Он говорил, что далеко не все потеряно, что можно устроить консультации у других специалистов, если ему Катя не доверяет. Она доверяла Цацаниди как себе и была согласна на все.

Мальчика положили в клинику института и стали готовить к операции. Вскоре Цацаниди вновь пригласил Катю к себе в кабинет. Опухоль затронула очень серьезные участки мозга. Даже в случае удачной операции состояние ребенка будет непредсказуемо ухудшаться. Но новые методики лечения, разработанные академиком, позволяли полностью вылечить мальчика, сомнений в этом не было. Только вот беда, методики экспериментальные, незапатентованные, связанные с внедрением в мозг уникальных заместительных имплантантов. Поняв, что все это безумно дорого, Катя было отчаялась, но и тут академик ее успокоил. Он все – ну, свои же люди – сделает бесплатно. И даже будет наблюдать Катиного сына после операции. Но наблюдения будут использованы институтом как экспериментальный материал. Катя не была уверена, что поняла все, что ей говорили, но главное ясно – ее ребенок будет жив и здоров.

Операция прошла прекрасно, и выздоровление было быстрым. Катя регулярно водила сына в клинику на обследования, а экспериментальные тесты, которые Цацаниди проводил с ребенком, были удивительны и приводили маленького пациента в восторг. Катю немного тревожили его рассказы о других мирах и призрачных людях, но из благодарности она была готова согласиться с чем угодно.

За все в жизни надо платить. И судьба, очевидно, решила, оставив матери одного сына, отобрать другого.

Такое ужасное и бессмысленное убийство. Младший сын Кати Густовой возвращался из школы домой и не дошел до подъезда какие-то сто метров. В закутке у двери какого-то мусоропровода его задушили кулиской от капюшона куртки.

Оставшегося единственного сына несчастная мать берегла теперь пуще глаза. И Цацаниди уже верила не как себе, а как Богу. А потом случилось чудо, которое хоть немного, хоть чуть-чуть облегчило ей боль утраты.

Когда Илюша, захлебываясь от восторга, рассказал, что видел Алешу и говорил с ним на сеансах терапии в клинике, мать сначала решила, что сын сошел с ума. Но Цацаниди подтвердил, что это и есть часть удивительных и уникальных исследований. Катя была почти счастлива: ей казалось теперь, что ее Алешенька почти вернулся к ней.

Несколько лет работал Цацаниди с Илюшей и научил его вызывать на контакт не только Алешу, но и других людей, которых уже нет на этом свете.

Теперь академик умер. Работая до последнего дня, даже после инсульта, даже в инвалидной коляске, он ревностно оберегал свою еще не завершенную работу от посторонних, и в том числе, а может, и в особенности, от собственных коллег и учеников. Как? Да очень просто. Управляющая прибором программа была «зашита» в процессор. Процессор установлен в плату, а плата – в съемный блок. Короче, игла в яйце, яйцо в ларце… И вот этот «ларец» Цацаниди ежедневно увозил с собой. Когда он умер в своем загородном доме, игла, в лучших сказочных традициях, оказалась сломанной: плата сгорела в камине его спальни.