Текст книги "Вести приходят издалека"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

82

– Куда он едет? – сквозь зубы процедил Ильдар.

– А я знаю? Это ж твой город!

– Мой! А вот ты зачем приперся?..

– Я тебе уже сказал зачем! – огрызнулся Остап.

– Черт, не хватало еще в пробку попасть… – Ильдар нахально влез между двумя недовольно посторонившимися машинами, въезжавшими на Октябрьский мост.

– Упустим…

– Он где живет-то, не знаешь?

– Улица Панина.

– Значит, не домой едет. Панина – это на другом конце города, – сказал Ильдар, обгоняя очередную машину по встречной полосе и вклиниваясь в узкий просвет прямо за «жигуленком» Клинского.

После моста стало свободней, поток раскололся на три ветки. Через десять минут машина Клинского, а следом и «вольво» Каримова свернули во двор.

– Во! А ты сказал – на другом конце города! – возмутился Шульман.

– Во! – передразнил Ильдар. – Читать не умеешь: Папанина.

– Ну?

– А ты сказал – на Панина, чувствуешь разницу?

Шульман недоуменно пожал плечами: разве он так сказал?

Иван Федорович Клинский вылез из машины, выволок с заднего сиденья большую хозяйственную сумку, засунул туда ноутбук и засеменил к подъезду.

– Слушай, а ты не ошибся? Это и правда он? – с сомнением проговорил Ильдар.

– Маша до сих пор думает, что это ты, – усмехнулся Шульман.

– Дальше что делать будем?

Словно в ответ на его вопрос в кармане Остапа запищал телефон. Противный звук, Каримов поморщился, его телефоны так не пищали.

– Да?

– Ося, ты где?

– В Караганде! Марин, в Ярославле, конечно, где ж еще!

– Я серьезно, – рассердилась Марина Боброва. – Чем ты занят?

– Объект караулю, он получил документы и приехал домой.

– Отлично! Есть ордер на его арест, моему начальству только что сообщили. Позвони ярославским ребятам, они приедут. Есть информация, что он попытается выехать в Москву и оттуда вылететь в Грецию. Идеальный вариант – взять его прямо в аэропорту.

– Зачем? – удивился Шульман. – Давай его прямо здесь и возьмем.

– Дело у нас в Москве возбуждено, пока его из Ярославля нам отправят, он успеет все обдумать, а он умный, нам не чета. Так что пусть сам к нам доедет. Тебе, опять же, в Ярославле не торчать.

– Логично, – нехотя согласился Остап. Он как раз не прочь был еще побыть в Ярославле. Поближе к Маше.

– Все. Отзвонись мне, когда он выедет, – велела Марина и отключилась. Остап закрутил головой, оглядывая двор.

– Ваши за кустом припарковались, – указал Каримов на темную «девятку».

– Откуда ты знаешь? – удивился Шульман. – Ты их заметил, что ли?

– А то! – хмыкнул Ильдар. – Они от самой больницы за нами тащились. Почему ты не поехал с ними, а соврал, что без машины? От Машки хотел меня увезти?

– Ей покой нужен.

– Вот и оставь ее в покое. Все равно я тебя к ней не подпущу.

– Почему? – просто спросил Остап.

– Если я скажу, что она мне самому нужна, ты отвяжешься?

– Послушай, а ты не думаешь, что она уже не маленькая? Она может сама решать, с кем ей быть. Если б она хотела быть с тобой, она бы была. Но она, похоже, не хочет.

– Откуда тебе знать, чего она хочет? Она и сама не знает. И решает она за себя так, что я потом ее из историй вытаскиваю, таких, как эта, – ответил Ильдар, закуривая. – Ладно. Пусть решает, только я не обещаю, что не стану давить на ее решение.

– Ну, я пошел, – сказал Остап, прекращая неприятный для них обоих разговор. Они уже «поговорили» в больнице. От разговора у него болели ребра, а у Ильдара была рассечена бровь.

– Куда ты пошел?

– К своим, – кивнул Шульман в сторону «девятки». – Тебе-то незачем здесь торчать, ты ж не на работе.

– Нет уж. Я должен своими глазами увидеть, что вы его взяли, так что – не обессудь, не уеду. Мало ли, подкрепление вам понадобится.

– Понадобится – вызовем. Ты-то при чем?

– При том, что мое подкрепление будет покрепче вашего, – усмехнулся Каримов. – И ты уж сиди здесь. Кресло-то откинь. В моей машине вдвоем все-таки поудобнее будет, чем в «девятке» впятером.

Остап посмотрел на него озадаченно: как он умудрился разглядеть сквозь затемненные стекла, что в той машине именно четыре человека?

83

Жена сегодня ночевала на даче. Он не собирался ей звонить, утром оставит записку, она все поймет. Они давным-давно уже не были семьей, существовали вместе по привычке. Дочери выросли, вышли замуж и приходили только в гости. Они жалели мать и считали, что отец мешает ей жить спокойно. Он не будет больше мешать, пусть жена на старости лет поживет одна в свое удовольствие. Он станет посылать ей деньги.

Завтра он сядет в самолет и через несколько часов будет в Греции. Завтра!

Пару часов Иван Федорович Клинский потратил на то, чтобы тщательно упаковать багаж. Вещей было не так уж много, но Клинский во всем любил порядок, да и спешить было некуда.

Ему в принципе некуда было спешить. Почти все в своей жизни он уже сделал. Остался финальный аккорд. Но этот аккорд будет таким, что всколыхнется весь научный мир! Достойный финал!

Иван Федорович налил себе кружку молока и, стоя уже в одних вылинявших семейных трусах у окна кухни, разглядывал двор. Он прожил здесь немало лет, с самой постройки дома. Сажал вот эти кусты сирени на субботнике с соседями. Теперь кусты затенили окна вплоть до третьего этажа, и соседи грозились их вырубить. Жаль, крупные цветущие гроздья так красивы будут поздней весной. Он всегда был дружен с соседями, даже несмотря на то, что немало соседских машин он поцарапал своей старенькой «шестеркой», паркуясь в тесном дворе.

Как она ему надоела, эта «шестерка»! Там он обязательно купит себе хорошую машину. Ну, вот хоть такую, как эта. Черная. Красивая. Кто-то из соседей, из тех, кто побогаче, опять купил новую. Живут же люди, подумал Клинский просто так, по инерции, без зависти. Допил молоко, помыл чашку, поставил ее в сушилку и, бросив последний взгляд на машину Ильдара Каримова, отправился спать.

Теплое медовое солнце текло по золотистой смоле сосен. Богатые зеленые кроны кипели на морском ветру, в них бирюзовыми языками вспыхивало небо.

Удивительно пахло согретыми соснами и прохладой моря, шумевшего под обрывом.

По самому краю обрыва шел Костя Цацаниди. Он был совсем не стар. Волосы еще не тронула седина, и глаза светились молодостью и силой. Таким он был, позвольте-ка, да, еще в Казани. Он один из всей компании ходил тогда в таких белых брюках. Вот именно в этих и в этой рубашке, которую сейчас рвет с него ветер. Рубашка расстегнута, и широкая смуглая грудь открыта ветру и солнцу.

– Здравствуй, Ваня, – сказал, улыбаясь, Костя и протянул Клинскому руку.

– Это сон, – констатировал Клинский, но голоса своего не услышал. Зато его, похоже, услышал Цацаниди.

– Сон, – согласился он. – Все – сон. И это тоже. И я, и ты…

– Чего ты хочешь, Костя?

Голоса снова не слышно.

– Хочу попенять тебе, Ваня.

– На что?

– Ты обещал, что не будешь больше продолжать работу, что не повредишь никому, что никто не пострадает.

– Мало ли, что я обещал.

– Ты поклялся…

– Ты умер, Костя.

– Я унес с собой твою клятву, а ты ее не сдержал.

– Ну и что?

– Ты ее не сдержал, и она пала на мою душу тяжелым грузом. Она не дает мне покоя.

– Грехи твои не дают тебе покоя. А мое слово здесь ни при чем, только я за него в ответе.

С грустной улыбкой Цацаниди покачал головой.

– Скоро ты будешь в ответе, скоро. Но я верил тебе, я думал, ты друг мне.

– Я друг тебе, Костя. Но тебе там уже все равно, тебе ничего больше не нужно, а я хочу жить. Я хочу пользоваться плодами моей работы. Моей, Костя, работы! Ты обманул меня в начале, я обманул тебя в конце. Мы квиты. Чего же ты хочешь теперь?

– Я хочу, чтобы ты разделил со мной все, что мы заслужили, ибо за то, что мы сделали, нам воздастся сполна.

Константин Цацаниди протянул Ивану Клинскому руку раскрытой ладонью вверх.

84

Остап сладко спал в удобном велюровом кресле, по-детски прижавшись щекой к мягкой обивке. Ему снилось, что его распекает начальник, причем распекает во всех смыслах слова: изо рта урчащего генерала валил огонь и дым. Остап вздрогнул и приоткрыл глаз.

Ильдар Каримов с очередной сигаретой в зубах завел машину и тронулся.

– Куда? – спросил Остап, выпрямляясь в кресле.

– Машину переставить. Солнце в глаза.

– Солнце? А сколько времени?

– Половина девятого.

Шульман присвистнул:

– Черт, я его проспал!

– Он не выходил. Я не спал.

Остап отыскал глазами темную «девятку», которая переместилась за другой куст. Ребята ходили вокруг машины, все четверо курили.

– Может, он проспал? – пробормотал Шульман.

– Во сколько у него самолет?

– В два часа.

– Не успеет. Поездов на Москву до полудня уже не будет, а на его таратайке он вообще только завтра доедет. Может, у него завтра самолет?

– Нет, сегодня. У него билет такой, дорогущая бронь с открытой датой. Бронь на такие места снимают ежедневно только за три часа до вылета рейса. Вчера он сообщил в аэропорт, что сегодня вылетает, его билет активировали на сегодняшний двухчасовой рейс.

– Не слышал о таком, – повел плечом Ильдар. – Надо будет учесть, иногда удобно.

Остап выбрался из машины и двинулся к ярославским оперативникам. Каримов из машины не выходил, он наблюдал за ними из-за полуопущенного стекла.

Шульман и еще двое направились к подъезду.

Через пятнадцать минут из дома вышел Остап, перекинулся парой слов с теми, кто ждал у «девятки». Они двинулись к дому, а Шульман сел в машину Ильдара.

– Что? – спросил Каримов.

– Ничего.

– Его нет?

– Нет, – кивнул Остап, помолчал и добавил: – он умер.

85

Домой Рокотова вернулась только в конце июня. Пока она лежала в больнице, Тимур и Кузя успешно сдали выпускные экзамены. Маше врачи разрешили поехать только на выпускной, Ильдар забрал ее на машине и на следующее утро доставил назад в палату.

Мальчики были такие красивые! В черных смокингах с белыми рубашками и бабочками, в лакированных туфлях. Им все купил Ильдар.

Ильдар! Как она могла так плохо о нем подумать! Плохо – это слабо сказано. Хуже не бывает. Марина Боброва хохотала до упаду, когда Маша рассказала ей о своих неоправдавшихся подозрениях.

В этих подозрениях не стыковалось все: и возраст Ильдара, который еще под стол пешком ходил, когда Клинский и Цацаниди уже работали в команде, и фирма, которую Каримов создал гораздо позже того, как Клинский смонтировал свой прибор, и даже те самые слова по телефону, испугавшие Машу. Ильдар говорил со своим завхозом о злосчастной кофемашине, которая ломалась уже четвертый раз. Это ее Каримов приказал не возить больше в ремонт и выбросить на какой-нибудь помойке, а вовсе не труп своей бывшей жены. И в Зеленоград он посылал за зависшим там актом выполненных работ, а не за тем, чтобы разобраться с Елабуговым.

И все же обида на Ильдара осталась. Обида за то, что он вот так, за ее спиной встречался с Тимкой. Они оба ей врали. И Кузька их покрывал. А она-то думала, что Ильдар упустил время, что Тимка для него потерян, что это только ее сын… Она растила, холила, лелеяла, ночей не спала… А он явился на готовенькое!

Обида была такой сильной, что только Алла Ивановна со всей своей мудростью и рассудительностью смогла убедить Машу отнестись ко всему философски. Собственно, всем стало хорошо. Ильдару, у которого теперь есть сын. Тимуру, у которого теперь есть настоящий отец. Даже Кузе было хорошо: после экзаменов Ильдар увез обоих мальчиков на Мальдивы в качестве подарка к окончанию школы. И ей, Маше, тоже было неплохо. Хорошо, что все закончилось, хорошо, просто отлично, что гематома в голове рассосалась, ни операция, ни консультации ей не понадобились, спасибо доктору.

Ей было очень жаль тех, кто погиб, тех, кто был убит по воле человека, возомнившего себя достойным решать чужие судьбы, оправдывая это интересами науки.

Этого человека ей было тоже жаль. Вернее, ей было очень жаль того Ивана Федоровича Клинского, которого она знала много лет назад. Забавного, безобидного старичка, вечно попадавшего в неприятные истории по неведению или по рассеянности, старичка, которому она все время старалась помочь. Если бы она не пыталась помочь ему в этот раз, кто знает, может, он был бы жив, был бы уже в Греции… Но ведь, будь он жив, погибли бы и те пациенты Цацаниди, которых он не успел убить. К счастью, не успел.

Это никак не стыковалось в Машиной голове. К счастью? Счастье, что он умер? Ужасно…

Подробно обо всем ей рассказала Марина, когда приезжала в Ярославль. Следствие было уже завершено, и материалы отправлены в суд. Обвиняемыми будут и Стольников, и Горошко, и аспиранты Клинского.

Сын Кати Густовой остался жив. Это, действительно, счастье. Навицкий тоже не погиб, он лежит в тюремной больнице, его вылечат, а потом осудят и посадят. И его мама, Анна Феоктистовна, будет ездить к нему на свиданья. Может быть, она дождется его, если горе ее не сломит. Дай ей Бог сил и мужества, она тоже ни в чем не виновата.

До самого конца лета просидела Рокотова дома, врачи ни в какую не позволяли ей выйти на работу. И, хотя она все-таки продолжала писать свои статьи и возить их в редакцию, этот неожиданный длительный отпуск ей даже понравился, все силы она приложила к тому, чтобы ребята поступили в вузы. Вот тут ее ждал сюрприз: оказалось, что Кузя передумал и решил стать не программистом и не поваром, а детским врачом. Он сам подал документы в медицинскую академию и успешно сдал вступительные экзамены. Долго Маша не могла добиться от него, в чем же причина такого неожиданного решения, и однажды он признался:

– Знаешь, мам, я ведь мог погибнуть там, в подвале, не спорь, я знаю, что мог. И мне вдруг так захотелось жить! Ходить, дышать, видеть, слышать… А все остальное – такая ерунда! Какая разница, что за программа стоит в твоем компьютере? Да пусть даже его вовсе нет, это ведь не мешает тебе жить. И не все ли равно, как приготовлена еда? Есть что поесть – и слава Богу. Вот я сейчас жив и здоров, и буду здоров, даже если буду есть один хлеб и морковку с дачи. А ведь кто-то не может просто так, как я, ходить, дышать, видеть и радоваться жизни, потому что болен. Вот академик этот, он же очень долго лечил людей и возвращал их к нормальной жизни. Это уж потом у него поехала крыша, и он перестал видеть главное, ради чего он работал, он человека престал видеть. Я тоже хочу возвращать людей к жизни. Ведь почему-то же я не умер в подвале? Что-то полезное я должен сделать в своей жизни?

– Ты хочешь стать академиком, как Цацаниди? – улыбнулась Маша.

– А разве плохо?

– Нет, нормально. Ты тогда и шел бы на лечебный факультет, учился на нейрохирурга… Почему ты поступил на педиатрию?

Кузя лукаво усмехнулся:

– А туда конкурс меньше!

86

Следующей весной, когда и жизнь, и работа давным-давно заставили ее почти забыть о старом академике и его ужасном изобретении, Маша снова сидела в электричке, направлявшейся в Москву. Мамины знакомые попросили на пару месяцев сдать им квартиру. Где-то под Ростовом в боковом кармашке Машиной сумки зазвонил мобильный телефон. Прием был плохой, и она едва узнала голос Остапа.

– Маша, привет! Как дела?

– Нормально все, к вам еду, – ответила она. – Через пару часов буду в Москве. Хотела тебе сюрприз сделать…

– Мне? – почему-то удивился Шульман.

– Ну да. Но раз уж ты сам позвонил… Ты очень занят?

– Для тебя время найду!

– Тогда встреть меня, пожалуйста, в двенадцать часов, у меня девятый вагон.

– Запросто. Я ведь, знаешь, хотел тебя к себе пригласить, с матушкой познакомить и…

Его голос захлестнул шум помех. Маша вспомнила рассказ Марины о маме Шульмана.

– Может, не стоит?

– Стоит! – уверенно отозвался он и как-то очень быстро отключился. Или это связь, и без того плохая, все-таки оборвалась?

Маша пожала плечами: что-то ей такое вспомнилось… Но что?

С Шульманом они встречались редко, и их отношения до сих пор не стали ближе, по-прежнему оставались дружескими, может, лишь чуть подцвеченными легкой влюбленностью.

Она вышла из вагона. На перроне Ярославского вокзала стоял… огромный букет багровых роз. Маша даже рот открыла от удивления. Остапа не было, зато над букетом маячила лысина депутата, «члена» Федерации, Павла Иловенского. И все это: и букет, и Павел, и охранник за его спиной – конечно, предназначались именно ей.

Это его голос было так плохо слышно, что она приняла его за Шульмана. Это он имел дурацкую привычку отключаться посреди разговора. Что она ему там наговорила? Что хотела сделать ему сюрприз? Вот сюрприз так сюрприз!

– А я думал, что ты ничего не знаешь, – сказал Иловенский, вручая ей цветы.

– Не знаю чего? – растерялась она.

– Да полно! Ты же ведь на симпозиум приехала.

– Я вообще-то…

– Ладно, это все завтра, – Павел бесцеремонно обхватил ее за талию и потащил к выходу с вокзала. Охранник попытался взять из ее рук дорожную сумку, Маша не отдала. – Знаешь, давай не будем откладывать, поехали ко мне, я тебя познакомлю с матушкой и с Витькой. Я ведь сделал все, как ты говорила, я привез их Архангельска. А Витька, племянник мой, вылитый Виталька, вылитый! Только помоложе на два года.

Обалдевшая от его напора, Маша позволила усадить себя в сияющую черную машину с мигалкой и с содроганием думала, куда и зачем она едет. Ее страхи оправдались: дома у Иловенского она чувствовала себя невестой на выданье. Его мама, Валентина Степановна, кажется, именно так и подумала, на Машу она смотрела именно как на предполагаемую сноху. Довольно тепло, впрочем, смотрела. А ведь Рокотова видела Павла Иловенского всего второй раз в жизни и не собиралась заводить с ним никаких отношений, ни близких, ни дальних. Она весь обед только и думала, как бы поскорее отвязаться от Павла, в четыре у нее была назначена встреча с квартирантами, а добираться придется через всю Москву.

Когда времени осталось совсем мало, она решила просить Павла отпустить ее.

– Не волнуйся, я тебя отвезу.

– Да я сама прекрасно доберусь, – нерешительно отказалась Маша, понимая, что сама она, конечно же, на встречу не успеет.

– Я же должен знать, где ты остановишься, – сказал Павел, помогая ей надеть куртку.

– Зачем?

– Но я хочу сам тебя завтра отвезти на заседание. Открытие мы можем пропустить, но после перерыва…

– Стоп! – Маша решила объясниться. – Я не понимаю, куда ты меня хочешь завтра отвезти? Какое заседание? Я ничего не понимаю, Паша. Я приехала квартиру сдать, которая мне от подруги по наследству досталась, и завтра же планировала вернуться домой.

О том, что она и с ним встречаться совсем не планировала, она решила промолчать. Иловенский растерялся.

– Он не пригласил тебя на представление прибора?

– Нет! Кто – он? Какого прибора?

Иловенский надул щеки и шумно выдохнул.

– Маш, я сейчас ничего объяснить не смогу, раз ты совсем не в курсе, но я тебя очень прошу: поедем завтра в академию, ты сама все увидишь и поймешь.

– Я не…

– Ты должна это увидеть!

87

Это здание на Ленинском проспекте называют «Золотые мозги». Наверное, так оно и есть. И совсем не из-за нелепых украшений на крышах серых зданий. Сколько раз Маша Рокотова ходила по устланным серыми коврами коридорам этого здания, когда работала в научном институте, – не счесть. Она с теплым чувством вспоминала, как встречали в здешних начальственных кабинетах посетителей: чем выше было положение сидевших в них людей, тем приветливее относились они к приходившим. Интересно, эта замечательная особенность все еще сохранилась или канула в Лету, как многое с тех давних времен? Никогда не говори «никогда»… Когда-то Маша была уверена, что в последний раз прошла по этим коридорам и этажам, сдала пропуск в президиум Академии наук. Сегодня Павел Иловенский опять привез ее сюда.

Он, наконец, поверил, что Маша приехала действительно не на симпозиум, только тогда, когда у нее не оказалось приглашения. В списках ее тоже не было. Иловенский куда-то звонил, что-то объяснял, и Рокотову все-таки пропустили. Но перерыв уже закончился, и в зал они пробирались на цыпочках и пригнувшись, за кафедрой уже стоял докладчик. Павел и Маша устроились в последнем ряду, свободных мест почти не было.

– Уникальная разработка, которую сегодня мы представляем вниманию научной общественности, – зычным голосом вещал докладчик, едва ли увидела бы свет, если бы на финальной стадии проекта не произошла интеграция медицинской и фундаментальной науки. Но не менее важной и ценной оказалась и финансовая поддержка проекта, которую оказала компания «Дентал-Систем» и лично Ильдар Камильевич Каримов.

– Ильдар вложил деньги в какую-то разработку? – удивленно пробормотала Рокотова.

– Не волнуйся, ему окупится сторицей, – шепотом ответил Иловенский. – И разработка не какая-то, а наша.

– Какая – ваша?

– Наша! Прибор Цацаниди…

Маша ахнула. Со всех сторон на нее зашикали, и она закрыла рот ладонью.

Без сомнения, докладчик говорил именно о том самом приборе! Рокотова жадно слушала, с каждой минутой ее охватывал все больший ужас. Неужели кто-то продолжил преступные эксперименты? И Ильдар их финансировал! Но кто же воссоздал прибор?

– Я приглашаю на эту сцену главного виновника сегодняшнего триумфа, – изрек докладчик. – Академик Российской академии медицинских наук, профессор, доктор медицинских наук, доктор психологических наук, Антон Ильич Елабугов.

Аплодируя, весь зал встал. И только Маша Рокотова осталась сидеть. Ей совсем не казалось, что эта разработка достойна аплодисментов.

Елабугов, единственный из трех ученых-приятелей, работавших над прибором, который он теперь называл с трибуны нейротранслятором, дожил до этого дня. Может быть, он и сделал гораздо меньше, чем Цацаниди и Клинский, для того, чтобы изобретение оказалось сегодня представленным на суд научной общественности. Но он победил. Их нет сегодня, а он остался жив. Он, академик, профессор, доктор наук, сухопарый высокий старик в мешковатом парадном костюме, рассказывал сейчас об уникальных возможностях прибора, о невероятных по сложности и значимости экспериментах, о перспективах и грядущем перевороте в лечении инсультов и рака мозга, о новых возможностях всех мыслимых и немыслимых наук… Восхищенно вздыхал зал, менялись на огромном экране яркие слайды, а Маше Рокотовой казалось, что она видит на этих слайдах лица тех, кто заплатил жизнью за эту научную победу. И в ряду этих жертв могли оказаться и ее дети!

Следом за Елабуговым на сцену поднялся Ильдар Каримов. Огромный букет лилий вручил он академику, поздравил кратко и отказался от торжественной речи.

На сцену Елабугов пригласил и тех, кто работал в научной группе под его руководством. Маша не сразу узнала лицо мужчины, взявшего в руки микрофон, а когда узнала – встала и вышла из зала. Это был программист Алексей Навицкий.