Текст книги "Вести приходят издалека"
Автор книги: Татьяна Ярославская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
8
Когда Маша допивала чай, Тимка вспомнил:
– Мам, слушай, а помнишь, Вась-Вась говорил, что хочет взять отпуск на огородный сезон?
– Да, он каждый год с мая по сентябрь берет.
Вась-Вась, Василий Васильевич, бодрый пенсионер, подрабатывал, как и Тимур, курьером в Машиной газете. Проезд в городском транспорте у него был бесплатный, а работа позволяла ему не закиснуть без общения.
– А не знаешь, никого не взяли на лето?
– Кузя хочет поработать? – спросила Маша, сдавая свою чашку сыну.
– Нет, Ксюха Иванычева.
– Ксюха так Ксюха… Пусть приходит с паспортом, я похлопочу.
Вдруг до Маши дошло.
– Погоди, Ксюха Иванычева? Работать курьером? Ты серьезно, что ли?
Семья Иванычевых была не просто обеспеченной, а прямо-таки богатой: свой коттедж, две машины, отдых на лучших курортах… Два года назад в семье случилось горе: папа Ксюши, начальник лицензионной палаты, возвращался из командировки. На знаменитых своей опасностью переславских горках, где по узкой дороге длинно тащатся караваны груженых КамАЗов, водитель Иванычева пошел на обгон по встречной полосе и на вершине горки встретился с «Татрой». Уйти вправо было уже нельзя: просвет между машинами был слишком мал…
Ксюше и ее маме пришлось учиться жить без отца и мужа. Конечно, все вокруг понимали, что Елене Иванычевой, не работавшей ни минуты со дня свадьбы, и ее ребенку, ленивой и самовлюбленной Ксении, на сто лет хватит тех денег, которые наверняка остались после его смерти. Уж на такой-то «хлебной» должности Иванычев успел туго набить закрома.
И вдруг Ксюша, которая даже парты в классе ни разу не помыла, фыркая, что ей за это не платят, вдруг решила поработать!
– Знаешь, Тимур, вот за Ксюху я, пожалуй, поручаться не буду. Для нее это очередная блажь, а мне потом за нее краснеть придется, когда ей наскучит.
– Да уж какая там блажь, – встрял Кузьма. – Им с матерью скоро есть нечего будет. Все, что можно, они уже продали, только дом и остался. Да только как его продашь, они же все еще ищут.
– Что ищут?
– Так деньги отцовские!
– Нашли, где искать! Все нормальные чиновники деньги в заграничных банках хранят.
– Так это нормальные, – махнул рукой Тимур. – А у Ксюши отец чокнутый был.
Оказывается, Сергей Иванычев был просто помешан на деньгах и никому их не доверял: ни жене, ни государству, ни заграничным банкам. Он хранил их дома, в тайнике-. На хозяйство жене и на карманные расходы дочери выдавал немалые суммы, но о тратах спрашивал строгий отчет. Он любил повторять, что скопил столько, что не только детям, но и внукам не истратить.
– Вот обрадуетесь, когда я помру, – шутил он. – Никто вас ограничивать не будет. Да все равно не скоро все профукаете.
И вот его не стало. Вдова истратила все наличные на роскошные похороны, немного еще и подзаняла. Друзья и родственники разъехались, Елена с дочерью остались одни в своем доме.
– Ну и сколько денег после папы осталось? – спросила циничная, как многие подростки, Ксюша.
– Доченька, на папиной могиле еще земля не осыпалась, а ты про деньги! – возмутилась мать.
– А все-таки, – не унималась девочка.
Тут до Елены дошло, что она не знает не только того, сколько осталось денег, но и того, где они вообще есть. Есть – это ясно, но где?
Сергей вовсе не собирался умирать в сорок восемь лет, а потому и не торопился открывать жене секрет тайника. Вскоре выяснилось, что и завещания он никакого не оставил. Жена и дочь, вступив в права наследования по закону, получили дом, участок земли, машины. Но это и все. Дом надо было содержать, машины требовали бензина, техосмотров и ремонтов. Наконец, три раза в день надо было кушать. А на что? Многочисленные друзья мужа вовсе не собирались оставаться друзьями и для Елены. Только один из них помог ей, устроил на работу, где, по его словам, она при «наличии отсутствия» образования получала довольно большую зарплату. Этой зарплаты Елене первое время хватало на то, чтобы один раз сходить в магазин.
Мать и дочь перерыли весь дом. Весь гараж, весь участок. Обшарили машины. Каждый вечер после быстрого ужина они продолжали свои бесплодные поиски. Никаких следов тайника не было. Теперь их поисковая злость поутихла, они перестали, наконец, проклинать недальновидного главу семьи и стали учиться жить по-новому: экономить, зарабатывать, продавать все, что можно еще было продать. И все-таки денег катастрофически не хватало. Оставалось продать коттедж и участок. Этих денег хватило бы, чтобы купить скромную квартирку и довольно долго жить, не голодая. Но как продать дом, в котором спрятаны миллионы? Продать – значит, навсегда отказаться от мысли когда-нибудь найти их. Нет, это было совершенно невозможно.
Первое время Ксюха люто ненавидела отца, мать и весь белый свет за это неожиданно свалившееся на них безденежье.
– Нечего было меня тогда рожать, если прокормить не можешь! – орала она в лицо матери.
Хотя вопрос о голодной смерти и не стоял, просто девочка не желала есть сосиски с макаронами и носить не модную в этом сезоне шубку из норки.
К тому времени, когда шубу давно уже пришлось продать, Ксюша повзрослела, поумнела и поняла, что ничьей вины в том, что случилось, нет. Теперь она дозрела до того, чтобы пойти подработать, потому что дом от продажи надо было спасти любой ценой.
Выслушав рассказ сыновей, Маша согласилась встретиться с Ксюшей.
– Да-а, – протянула она. – Вот как раз тот случай, о котором говорила Аня Григорьева.
– Ты о чем? – заинтересовался Тимур.
– Да вот, тетя Аня рассказывала мне вчера, что разработан такой прибор, который позволяет выйти в информационную среду, хранящую умершие души, найти там душу конкретного человека и задать ему интересующие вопросы.
– Интервью с покойником, уу-бе-ее… – Кузя накинул на голову кухонное полотенце, изображая привидение.
– Фу, дурак, – отпихнул его Тимка. – Мам, так может, Ксюхе можно помочь? Тем более тетя Аня…
– Да ну, Тима, во-первых, я в это не верю. А во-вторых, она говорит, что прибор-то есть, но это пока экспериментальная разработка, и чего-то там для его работы не хватает. Да Бог с ним, ерунда все это…
– Ничего не ерунда, это же интересно, мам, ну, расскажи подробно!
– Я спать хочу, поимейте совесть… – простонала Маша.
– А ты ложись и рассказывай, – предложил Кузя. – А мы тебя будить будем, если ты уснешь.
Пришлось Маше все подробно рассказывать.
9
Утром на работе она отчиталась о командировке и занялась текущей работой, которой натекло, как в наводнение – выше крыши. В газете «Бизнес-Ярославль» Рокотова работала рядовым обозревателем отдела экономики и финансов, благо второе ее высшее образование было именно экономическим. Но что значит журналист провинциальной газеты: и швец, и жнец, и на дуде игрец. Писать приходилось много и о разном. И хотя у отдела был номинальный руководитель, но фактически всю его работу тянула Маша. Главный редактор не раз предлагал ей место начальника отдела, но она упорно отказывалась. У нее уже был опыт руководящей работы, такой запомнившийся, что она поклялась себе никогда не быть больше начальником.
Было у Рокотовой в газете и свое хобби: она любила писать документальные очерки на вольную тему. Что произвело на нее наибольшее впечатление, то и становилось субботним материалом на разворот. Главный любил эти очерки и называл их украшением номера. Газета всегда получала на них много откликов, поэтому их ставили в субботний номер, почти не читая. Как-то Рокотовой взбрело в голову похулиганить, редактор подмахнул ее материал в печать, а потом, получив пару-тройку начальственных звонков, схватился за голову. На Машино счастье это был первоапрельский номер, но премию ей все-таки срезали.
Сегодня, подобрав материалы в текущий номер, подписав их у главного и передав выпускающему редактору, Маша созвонилась со своим давним знакомым, доктором технических наук Иваном Федоровичем Клинским. Он, как и Бураковский, заведовал лабораторией в НИИ проблем медицинского приборостроения. Но лаборатория была покрупнее, да и сам Клинский был ученым мирового масштаба. Настолько мирового, что из России его до сих пор выпускали с большим скрипом. В соответствии с этим масштабом и истории, в которые регулярно попадал Иван Федорович, были – ого-го! Ему было уже за шестьдесят, но выпить он любил, как и в молодости.
Однажды три завлаба, в том числе и он, крепко отпраздновали какое-то событие. А таким событием в НИИ мог быть очередной ученый совет или новая публикация. Стоял студеный снежный февраль. Завлабы засиделись допоздна, автобусы уже не ходили, и три товарища пошли домой через лес и поле. Полчаса пешком – и попадаешь в маленький микро-райончик, построенный институтом для своих сотрудников. Тропка среди сугробов была узенькая, друзья спустились с лестницы у задней калитки института и двинулись гуськом. Шли медленно, сил на разговоры уже не было. Через час они добрались до домов и стали прощаться. Тут выяснилось, что Клинского-то и нет.
А ведь стоял студеный февраль. Двое товарищей повернули назад. Еще через час они доковыляли до института. Тропка была одна, свернуть некуда, но Клинского они не встретили. Обошли территорию института. Нет, Клинского не было. Решив, что разминулись, друзья отправились домой повторно. Добравшись до дома Ивана Федоровича, разбудили его жену, выяснили, что дома его тоже нет, и стали пьяными голосами звонить в милицию. Что-то объяснив дежурному и получив ответ, который не поняли, сели ждать. Утром проснулись и разбрелись по домам, а к обеду притащились на работу.
К их изумлению, Клинский, как ни в чем не бывало, носился по своей лаборатории в развевающемся халате, сверкая лысиной.
Ночью сторожиха, обходившая территорию вверенного объекта, увидела у подножья лестницы в сугробе что-то темное и, прихватив с собой лом и собаку Жульку, полезла проверять. Из сугроба торчали ноги… С большим трудом старушка втащила крепко спящего тщедушного Клинского назад в институт. Там он и спал до утра, не зная, что два верных товарища, которых по телефону далеко и надолго послал дежурный отдела милиции, безнадежно ждут о нем вестей.
Мысль написать большой и хороший очерк о родном когда-то НИИ у Рокотовой появилась еще при разговоре с Бураковским. Но был у нее и свой собственный интерес. Это она отдала медицинскому приборостроению всего пять лет, в течение которых работала в институте заместителем директора по общим вопросам (а если проще, то главным завхозом). Клинский же проработал в этой области науки всю жизнь, был в курсе всех разработок и являлся просто ходячим справочником по всему создававшемуся в России и за рубежом медицинскому и околомедицинскому оборудованию. Если Клинский сам о чем-то не знал, то уж точно знал, где эту информацию добыть.
Иван Федорович встретил Машу радушно, напоил чаем и повел по институту, рассказывая о его и своей сегодняшней жизни. Побывали они у директора и его заместителей. Степанов был тот же, заместители новые. Вернее, тоже очень старые, но другие.
Желание писать очерк у Маши пропало. Она, честно говоря, надеялась, что вечный нытик Бураковский сгущает краски. Но он был совершенно прав. Писать было просто не о чем. Можно было отдельно писать статью о Морозове, серию статей об Акинфееве, книгу о Клинском… Новый сборник анекдотов можно было писать обо всех, отводя каждому по большой главе.
Но сказать об институте было нечего. Руки и ноги «калеки» действовали, и еще как действовали! Но совершенно отдельно от головы. Порой их деятельность становилась настолько бурной, что они просто отпочковывались и уползали жить своей жизнью. Мозг не управлял ничем. Он обитал в банке с притертой крышкой и знать не хотел, чем живет подвластный когда-то ему организм.
Свой же, шкурный, интерес принес Маше неожиданно богатые плоды: Клинский о приборе знал. И с Цацаниди он был хорошо знаком.
– Если бы он не умер, я не советовал бы тебе с ним связываться, – сказал Маше Иван Федорович.
– Почему?
– Это был ужасный человек. И то, как он прожил свою жизнь, ужасно. Думаю, черти в аду по спецзаказу делали для него сковородку, так много грехов на его совести.
– У Цацаниди, я так понимаю, были совсем иные представления о загробной жизни, – усмехнулась Маша. – Что он такого натворил?
– Он много успел. Стольких людей в могилу свел, и каких людей! Всю жизнь по головам шел. Не удивлюсь, если и после смерти вокруг его имени будут одни несчастья. Если у твоей подруги и в самом деле есть какие-то его документы, пусть побыстрее сбагрит их этому его заместителю.
– Стольникову?
– Ему. Тоже тот еще орел. Понимаешь, разработка была незаконной. А деньги вокруг нее крутились огромные. Тебя это не настораживает?
– А вы откуда знаете?
– Он приезжал ко мне консультироваться. Хотел вовлечь в работу. Ему нужны были такие особые микроустройства на особых процессорах, которыми только я занимаюсь. И материалы в этих устройствах должны быть такие, чтобы живой тканью не отторгались.
– Какой тканью?
– Мозгом, нейронами…
– Он собирался вживлять их в мозг? Зачем? Он хотел управлять человеком?
– Нет, он хотел отключать заданные отделы головного мозга и регулировать жизненно важные функции: дыхание, сердцебиение, слух… Да что угодно.
– Это невозможно! – уверенно заявила Маша.
– Отнюдь. Ты говоришь это с уверенностью вождя дикого племени, увидевшего телевизор.
– Вы сделали ему эту работу?
– Нет, не сделал, сказал, что не могу.
– В самом деле не можете?
– Могу, – хитро прищурился Клинский.
– Тогда почему не сделали? – удивилась Маша.
– Я уже тогда был очень старый. Старый и в разумной мере трусливый. Он предложил мне такую сумму, что я сразу подумал: как он мне ее привезет? В самосвале, что ли? И речь шла не о договоре на институт, а о наличных. Это и была его ошибка. Предложи он мне обычную копеечную сумму, я, возможно, и согласился бы. А тут вдруг понял – заказчик-то работы кто? Либо иностранец – а у меня с этим, сама знаешь, напряженка, – либо бандит из самых верхних эшелонов.
– Может, олигарх какой?
– Ага. Это ж было знаешь когда? В девяносто первом году. Тогда все теперешние олигархи были еще простыми бандитами.
– Но ведь прибор он, похоже, все-таки создал. Значит, обошелся без устройств, отключающих мозг?
– Не думаю. Там весь принцип изобретения был построен на концентрации в определенных участках мозга, и такая концентрация без ограничения работы других участков была невозможна. Он и открыл это, занимаясь обследованием и лечением тяжелых инсультников. У них ведь в результате кровоизлияния мозг поражается на разных участках. А непораженные участки начинают функционировать в аварийном режиме. Когда объем отключившихся клеток становится критичным, работа оставшихся переводится мозгом в качественно новый режим, мозг готовит накопленную в нейронах и клетках информацию к передаче и открывает сам канал передачи. Передача происходит за считанные секунды, и оставшиеся клетки, выполнив свою функцию, погибают. Наступает смерть.
– И тело становится легче на девять граммов… – пораженно прошептала Маша.
– Что? Ах да, Бураковский! Ну что ж, возможно, возможно… Только это не его идея, он не взвешивал души.
– Что не взвешивал, это я догадываюсь. Не было у него такой возможности, – засмеялась Маша.
– Их взвешивал Цацаниди. У него-то была такая возможность. А Бураковский просто притянул его данные к своей теории.
– Но Бураковский сказал, что такие разработки невозможны! – Маша вспомнила оглушительный хохот Олега Ивановича в электричке.
– Еще бы он тебе по-другому сказал! Это он сделал Цацаниди микроустройства.
– И получил самосвал денег? – с сомнением сказала Маша.
– Нет, не получил. Цацаниди его обманул. Так что я остался в большом плюсе, – улыбнулся Клинский.
– А прибор? – вернулась Маша к интересующей ее теме. – Что он делает?
– Он удерживает канал передачи и позволяет вернуть отправленную информацию назад. И не только вернуть, но и вытащить из инфосферы данные, чуждые организму. Если канал удастся удержать достаточно долго, то можно сканировать информацию, содержащуюся в информационной базе, и найти необходимую. Собственно, сам канал существует довольно долго, главное – не дать клеткам мозга, отработавшим программу его открытия, отработать и блок самоуничтожения. Вот эту корректировку и делал прибор. Думаю, при его тестировании Цацаниди убил десятки больных…
– Вы, в самом деле, во все это верите? – Маша собрала воедино все скудные остатки своих сомнений.
– Убежден, – ответил Клинский, и Машины колебания рассыпались, как карточный домик.
– Сколько времени в естественном состоянии открыт канал?
– Девять дней.
10
Ильдар Каримов запарковал «вольво» на стоянке своей фирмы и быстрым шагом вошел в предупредительно разъехавшиеся двери бывшего института «Промпроект». Второй и третий этажи этого здания в центре Ярославля теперь занимали его, Каримова, офисы. Ильдар уже привык к тому, что все у него было свое: фирма, довольно крупный завод и, как это в старину называлось, лесопилка, а ныне – деревообрабатывающая итальянская линия; был свой дом в пригороде и домик на море… Все, что было не его, он мог теперь купить, особо не напрягаясь. Даже по московским меркам он был богатым человеком, а уж по провинциальным… Хотя, по нему особо и не скажешь.
Много лет компаньоны и инвесторы пытались заставить его перетащить бизнес в столицу, город перспектив и возможностей. Каримов упорно оставался в надежном, стабильном и спокойном Ярославле, городе, где твое прошлое значит гораздо больше, чем твое будущее.
Ильдар шагнул в лифт, следом вошли еще двое, совсем еще пацаны. Один отступил в глубь просторной кабины, второй остался рядом с Ильдаром. Двери закрылись. На их внутренней стороне было слегка затемненное зеркало. Бизнесмен бросил взгляд в зеркало – и увидел два, два своих отражения! В правой створке, прямо напротив него стоял сорокалетний, чуть седоватый мужчина с раскосыми татарскими глазами и жестким изгибом губ, в безупречном темном костюме с темной же рубашкой. В левой – он же, но моложе десятка на два лет, в черных джинсах и черном свитере под распахнутой курткой. И тот же изумленный взгляд раскосых глаз и изгиб жесткого рта. Створки разошлись на третьем этаже, и наваждение исчезло. Бизнесмен и парень повернули головы… Ильдар и Тимур Каримовы не видели друг друга почти десять лет.
– Может, выйдем? Сейчас лифт закроется, – легонько подтолкнул друга к выходу Кузьма.
Вообще-то они с Тимуром ехали на пятый этаж, в фотостудию, но Ярочкин понял, что надо дать отцу и сыну поговорить. Каримовы вышли, а хитрый Кузя отправился на свой пятый этаж.
– Ты ведь Тимур? – все еще с сомнением произнес отец.
Ему все казалось, то это он сам, только молодой, стоит напротив. И еще – сейчас он меня пошлет – мелькнуло в голове Ильдара. Он никогда не интересовался сыном. С того самого момента, как он родился, с момента, как они с Машей разошлись. Вот Маша – это другое дело. С ней он встречался, не часто, и теперь все реже, но совершенно не видеть ее не мог. Он любил свою бывшую жену почти так же сильно, как и в первый год их знакомства. Тимура он слышал только по телефону, когда звонил ей. А Маша, быстро поняв, что сын Каримову совсем не нужен, не стала предпринимать никаких попыток к их сближению. Нет, значит, нет.
– Да, я Тимур, – ответил парень спокойным глухим голосом. – Рад познакомиться.
Он сказал это так естественно, без упрека и иронии, словно и в самом деле знакомился с человеком, с которым встретился впервые. Да практически так и было.
– Пойдем, – Ильдар открыл перед сыном дверь своего офиса и пропустил его вперед.
Тимур вступил в помещение, залитое белым светом люминесцентных ламп и рассеченное черными конструкциями офисных столов, коротко поздоровался.
Кто-то успел ему ответить, а многие так и замерли с открытым ртом.
– Проходи сюда, это мой кабинет, – сказал Ильдар.
Когда они остались одни, старший Каримов растерялся: что он может сейчас сказать, как отреагирует сын? Он совершенно не знал этого молодого человека с его собственным лицом, но такой непонятной и незнакомой душой. И тогда Ильдар просто протянул Тимуру руку.
Их рукопожатие было долгим и крепким. И через это мужское приветствие они словно обменялись какой-то тайной, им одним понятной информацией, ощутив, что они все же одной крови.
Не замечая времени, отец и сын проговорили больше двух часов, пока секретарша Ильдара с виноватым видом не постучалась в дверь кабинета, чтобы напомнить шефу о назначенной встрече. Они расстались, договорившись встретиться вновь.
Кузя Ярочкин сидел на подоконнике в холле «Промпроекта» и ел пирожок. Это был уже восьмой пирожок, купленный им в буфете. Пожилая буфетчица сочувственно предлагала ему сесть за столик и «покушать, как люди», ей очень понравился этот светленький паренек с совершенно есенинской внешностью. Но Кузьма боялся пропустить Тиму, умирая от любопытства и самодовольства одновременно, даже не зная, от чего все-таки больше. Самодовольство победило, и, увидев вышедшего из лифта Тимура, Кузя слетел с подоконника и заорал:
– Меня взяли! Взяли! Супер! Я им подошел по всем статьям! Пошли скорей, они и тебя возьмут!
Тимур оторопело смотрел на друга и с трудом соображал, о чем идет речь. Ах, да!
– Так тебя взяли? Кем?
– Как кем? Фотомоделем! И завтра уже съемки. Только надо трусы купить, – озабоченно нахмурился Кузя.
– Трусы? Зачем опять трусы?
– Так съемка в бассейне, плавки там дадут. Но надо же переодеваться, там народу много, а я в таких прикольных семейниках!
– Другие надень.
– Старые!? Вообще не катят!
Еще вчера Кузе очень нравились его трусы, на которых розовые свинки занимались любовью в разнообразных позах. Тима посмеивался, а Кузя обиженно возмущался: на трусы он потратил триста рублей карманных денег и страшно ими гордился. Вчера.
– Ну, ладно, пошли на рынок, беструсый, – Тимур хлопнул Кузю по плечу.
– А в студию ты что, не пойдешь?
– В другой раз. Думаю, им и тебя хватит.
По дороге Кузя с восторгом продолжал рассказывать, как пришел в студию, как ему «долго светили в рожу лампочкой», как охали и ахали фотограф в джинсах-облипочках и стилистка в круглых очках. Потом на него смотрели «а-ля натурель», в одних «свинячьих» трусах. Наконец, начальница, сердитая тетка, стриженная под седого ежика, сказала, что лучше не придумаешь, спросила, устроит ли его десять долларов за три часа работы в день. Кузю устроило. Завтра ему было приказано явиться в бассейн «Лазурный».
Тут в Кузе проснулась совесть, и он виновато спросил:
– Ты-то как? С отцом-то?..
– Знаешь, Кузякин, нет у меня ощущения, что он мой отец. Мужик он нормальный, серьезный. Говорит интересно. Всего сам добился. Ему даже хочется подражать, но не как отцу, а как удачливому и целеустремленному человеку. Думаю, и у него ко мне никаких родственных чувств нет. Просто любопытно: вот вырос где-то пацан, точная твоя копия, интересно, чем он живет, как…
– Тебе обидно? – тихо спросил Кузя, у которого отца от рождения не было – его зарезали в пьяной драке, когда мать была еще беременна.
– Нет, не обидно, – отозвался Тимур. – Я привык, что он есть где-то, но и нет его. Вот говорят, что парню отец нужен, а мне и мамы хватает. И тебя. Так что как отец он мне, вроде, и не нужен.
– А как?
– Мужик, говорю, он нормальный. Хотел бы я, чтоб он мне был, ну, другом что ли. Мы встретиться с ним договорились. Только маме не говори пока.
– Почему? – удивился Кузя, который уже собрался в красках живописать тете Маше сцену встречи Каримовых в лифте.
– Не знаю почему. Но чувствую, не надо пока. Ей и так забот хватает.
– Ладушки, – нехотя согласился Кузя. – О, а вот и трусы! Эти и купим.
