Текст книги "Вести приходят издалека"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

55

Для заключенного Алексей Навицкий был неестественно весел. Может, и впрямь под наркотиками? Сомнительно.

– Здравствуйте, Остап Исаакович! – радостно поздоровался он, усаживаясь напротив Шульмана.

Маша Рокотова устроилась в сторонке, за сейфом.

– Я думал, мы уже все закончили. Ведь суд уже скоро, да?

– Скоро, Навицкий. Вы не торопитесь, вам торопиться некуда. Лет десять впереди, – обнадежил его Остап.

– Десять? Вот и хорошо, – закивал Навицкий.

– Не вижу для вас ничего хорошего.

– Это как посмотреть. С вашей точки зрения, может, и ничего. А с моей, может, все иначе.

– Навицкий, – прервал его Остап, – вы работали у академика Цацаниди Константина Аркадьевича?

Вся радость медленно стекла с лица Навицкого, как гуашь с афиши под дождем.

– Да… – шепотом ответил он, озираясь, словно боялся посторонних ушей. – Работал.

– Что конкретно вы для него делали?

– Конкретно? Программы писал для медицинского оборудования. Разве это преступление?

– Почему же? Не преступление. Это не преступление, – заверил его Шульман. – Вам известно, для чего предназначались эти программы?

Маша Рокотова поняла, что Остап не вполне понимает, о чем собственно спрашивает, и вмешалась.

– Алексей, вы видели оборудование, для которого писали программы? Или вам Цацаниди описывал задачу?

– Когда мы начинали работу, я, конечно, видел. Надо же было ориентироваться, откуда вводится информация, куда и как транслируется. Потом я просто подправлял, ошибки подчищал со слов Цацаниди. Он был доволен. Вы, наверное, не знаете, как работают программисты?..

– Знаю. Вы всегда имели дело только с Цацаниди?

– Да, он сам всегда приезжал. Говорил, что и как должно работать, а я писал. Но это же не преступление? – снова всполошился Навицкий.

Шульман усмехнулся.

– Что вы так беспокоитесь? Вы ж не побоялись совершить убийство, а теперь волнуетесь из-за какой-то «шабашки».

– Я и не волнуюсь! Что мне волноваться? Помогал по-дружески… Да я, если хотите, и денег-то почти не брал!

– Навицкий, а вы сами никогда не лечились у Цацаниди? – спросил Остап.

Навицкий даже не дал ему договорить.

– Нет! Никогда не лечился! Никогда! – глаза его забегали, лицо совершенно посерело.

– Алексей, – попросила Маша, – вы, пожалуйста, ответьте честно. От этого может зависеть ваша жизнь. Возможно, не только ваша.

– Вы же все равно уже знаете, да? – обреченно спросил он.

Остап неопределенно повел плечом.

– Конечно, знаете. У вас, у сыщиков, всегда так: если вы спрашиваете, значит, все уже знаете. Не пойму, зачем тогда спрашивать? Да, он меня оперировал.

– Какой у вас был диагноз?

– Никакой.

– То есть?.. Вы же, наверное, были чем-то больны, если вас оперировали?

Навицкий печально усмехнулся.

– Я был болен любопытством и только.

– Вы согласились участвовать в его экспериментах добровольно? – изумилась Маша.

– А вы бы не согласились, если б вам предложили? Не захотели бы проникнуть, так сказать, в царство мертвых?

– Нет, – честно призналась она, – я бы побоялась.

– А я вот не побоялся, – вздохнул Навицкий. – Идиот! Это так… чудесно, волшебно! За эти эксперименты, эти сеансы я готов был душу заложить, а заложил жизнь.

– Неужели это правда?

– Что?

– Эти эксперименты.

– А вы что думали?

– Честно говоря, я думала, что вы писали по заданию Цацаниди «фантастические картинки», которые транслировали его пациентам. Не так?

– Нет, совсем не так! Глупости! Зачем бы Константин Аркадьевич стал это делать?

– Не знаю, может, он шантажировал пациентов, хотел заставить их действовать в его интересах, – предположила Маша.

– Вы слишком плохо думаете об отечественной науке.

– Я думаю о ней объективно. А вот что касается Цацаниди… Вы ведь тоже о нем не слишком хорошего мнения, верно?

– С чего вы взяли? – снова засуетился Навицкий. – Я хорошего мнения.

– Ага, то-то вы даже после смерти его боитесь, – внезапно догадалась Маша. – В тюрьме от него хотите спрятаться? На зоне?

Брови Остапа поползли вверх. Он уперся кулаками в стол и перегнулся через него к Навицкому.

– Так ты ради этого девочку убил?! Ах, ты, сволочь!

– Товарищ капитан, держите себя в руках! – вмешался милиционер, который привел Навицкого.

Остап медленно опустился на стул.

– Господи! Ты не мог ничего умнее придумать?

– А что я мог придумать, – застонал перепуганный Алексей. – Мне же надо было спрятаться так, чтоб с гарантией! Вон Антон Ильич в своем доме прячется, бункер себе построил. А мне куда деваться? У меня своего дома нет!

– Это вы про Елабугова?

– Про него. Это ж он меня с Цацаниди познакомил. Они с Константином Аркадьевичем еще со студенческих времен дружили, над прибором работали вместе. Он единственный, кроме Цацаниди, все об экспериментах знал. Он психиатр, дневники вел, когда они вместе приезжали, я видел. У него талмуды такие, все записи, записи… И про меня в этих талмудах записано. И про него, наверное, тоже. Вот он выживет, а я? Я сделал все, что смог.

– Да уж. Вы бы уж лучше магазин ювелирный ограбили, – сказала Маша.

– Да не справился бы я, – скулил программист. – И дали бы мало.

– Дурак! – зло прошипел Шульман. – Надо было к нам идти, мы б нашли, как спрятать.

Маша не согласилась:

– Как бы вы его спрятали? И вообще, Навицкий, почему вы считаете, что спрятались? Какая разница для Цацаниди, где вы находитесь? Он вас с того света в любой тюрьме достанет.

Неожиданно Навицкий рассмеялся.

– А вот и нет! С чего вы взяли, что с того света? С чего вы взяли, что Цацаниди? Нет, это кто-то отсюда за нами охотится! Точно отсюда.

– Но все, кто умер, покончили с собой сами, их никто не убивал.

– Убивал! Кто-то воздействовал на них точно так же, как делал это Константин Аркадьевич, программировал их мозг на определенное самоубийство.

– Цацаниди делал это при помощи прибора, – напомнила Маша, – а прибор со времени его смерти не работает.

– Ну и что? Этот прибор не работает, значит, сделали другой, делов-то!

– Кто ж его сделает? – прищурился Остап. – Цацаниди мертв. Документация пропала.

– А тот же, кто первый прибор собрал. Тот и второй соберет. У него ж там целая фирма…

Маша от удивления даже привстала со стула. Из ее приоткрытой сумки выскользнул и с глухим стуком упал на пол черный ящичек – допотопный диктофон Клинского.

Навицкий осекся, глаза его расширились и остановились, прикованные к этому диктофону. Он вдруг захрипел, затрясся всем телом и полез ногами на стул. Конвойный подскочил к нему и едва успел подхватить: Навицкий, пытаясь взобраться на спинку хлипкого стула, стал заваливаться на бок. Остап кинулся к телефону. Маша подхватила диктофон и снова юркнула в свой угол за сейфом.

Через несколько минут, последние из которых Маша и Остап провели в коридоре, бледного до синевы Навицкого вывели из кабинета. Увидев Машу, он резко дернулся к противоположной стене и вскинул, защищаясь, руки в наручниках.

– Убийца! – взвизгнул он.

Конвойный подхватил его под локоть и толкнул вперед. Маша совершенно растерялась.

– Что это с ним? – спросила она Остапа.

Шульман пожал плечами.

– Экспертиза на вменяемость проводилась? – спросил мужчина в белом халате, выходя из кабинета.

– А? Д-да, – ответил ему Остап. – Признан вменяемым.

– Что это было? – спросила у врача Маша. – Эпилептический припадок?

– Нет. Его что-то очень напугало. Он все время говорит… У вас был с собой какой-то прибор?

– У меня диктофон выпал, – Маша вытащила злосчастную коробочку из сумки. – В это время разговор шел о медицинском приборе, для которого Навицкий писал программу. Это его, по-моему, очень взволновало.

– Тогда понятно, – кивнул врач. – Диктофон, прибор… Он спроецировал ваш разговор на это малозначительное событие. Это бывает у легковозбудимых пациентов. Тем более тюрьма, стресс… Ну, всего доброго.

Врач ушел. Остап взял у Маши диктофон и повертел его в руках.

– Старье какое-то.

– Старье, – согласилась Маша. О том, что она делала запись для Клинского, Маша решила не говорить, а то еще Остап вспомнит про тайну следствия и кассету отберет.

– У тебя когда день рождения? – вдруг спросил Шульман.

– Первого сентября, а что?

– Ничего. Просто я знаю, что тебе подарить.

56

С поездом на этот раз повезло, Маша ехала в купе до Ярославля одна и в девять вечера была уже дома. Встретил ее Кузя, очень удивился и даже немного испугался, бросился наводить порядок, распихивая свитера в шкафы, а тапки и носки – под кресла.

– Теть Маш, а что случилось-то?

– Ничего не случилось. Вас вот захотелось проверить, не навели ли девиц…

Кузя прыснул со смеху и зашипел в сторону дивана:

– Девки, отползай по одной, курево и ширево с собой тащите!..

– Покушать дадите? – спросила Маша.

– Дадим! – радостно сообщил Кузя и бросился на кухню.

За дверью ванной послышался грохот падающих с полки флаконов, и через минуту показался Тимка с мокрыми волосами и полотенцем на чреслах.

– О! Мама приехала! Мам, там небольшой погром случился, но я не виноват, – Тимур с высоты своего роста тщетно пытался прикинуться мышонком.

– Ага, а кто виноват? – проворчала Маша, разглядывая бутылочки и баночки, которые сын кое-как порассовал на полки. – Слон-переросток в посудной лавке!

– А вот нечего посудную лавку в ванной устраивать, – съязвил Тимур, ретируясь в комнату.

Маша усмехнулась:

– Вот в наказанье в следующей жизни ты будешь женщиной.

– Не-а, мне воздастся за мучения: я вырасту большой и куплю огромный дом с тремя ванными!

– Ну и?..

– Ну и твоя будет самая дальняя, чтоб глаза мои ее не видели!

Маша со смехом запустила в него кремом для рук. Тюбик ударился о мгновенно захлопнувшуюся дверь.

– Что за шум, а драки нету? – из кухни вышел Кузя с пластиковой лопаточкой в руке. – Теть Маш, а у нас мука кончилась, я последнюю на блины извел.

– Так купите, в чем вопрос? Или вы хотите, чтобы слабая женщина ее на себе тащила прямо из Москвы?

– Кстати, о птичках, теть Маша, а почему ты машину не купишь? У нас что, денег совсем мало?

Маша удивленно подняла брови:

– Что это ты решил меня за руль посадить?

– Кого посадить – не важно, но ведь права только у тебя. Нам с Тимкой пока не дают.

– А кому нужна машина?

– Тебе.

– Да что ты говоришь! – усмехнулась Маша. – И зачем?

– Как это? На работу ездить, за продуктами… И вообще, нас возить.

– Угу, вас возить, делать мне больше нечего.

– Но ты же журналист! Тебя же, как говорится, ноги кормят!

– Так не колеса же. У фотографа машина есть, если работа со съемкой, так он меня и довезет. А если без съемки, так я быстрее на маршрутке доеду. Кузь, ты вот только представь: утром мне надо будет встать на час раньше, пойти на стоянку или в гараж. Ехать на работу, искать в центре города место для парковки, вечером – снова на стоянку. Мало того, что за саму машину надо кучу денег отдать, так еще бензин, техосмотры, ремонты, штрафы… Фигушки!

Кузя не сдавался:

– Зато по магазинам ездить удобно, по рынкам. В лес можно за грибами, на рыбалку.

– Кузь, вот когда вы с Тимкой были маленькими, мы штурмовали автобусы так, что люди порой под колеса улетали. У нас один сотрудник из дверей на полном ходу вывалился, ногу сломал. А бабушкиной подруге вообще бедро колесом раздробило. Вот тогда, я понимаю, актуально было машину иметь, да только денег таких не было. А сейчас от нашей остановки в любой конец города маршрутки идут, мы еще выбираем, какая посвободней, чтоб сидеть, а не стоять. А на сэкономленные деньги я такси найму, чтоб те же продукты привезти.

– А на рыбалку?..

– А на рыбалку, Кузенька, надо на велосипеде ездить, для здоровья полезно. Да и жирно будет – вас на машине до озера везти, чтоб вы двух подлещиков поймали.

– Зануда ты, теть Маш. Я ж о тебе забочусь. Ты представь: выходишь ты из редакции в норковом манто на шпильках, садишься в какой-нибудь «форд-фокус»…

– Да-а?! Ну ты оптимист! У меня из норковых манто только пуховик. Водить на шпильках неудобно, ходить, кстати, тоже. А денег на «форд» все равно не хватит, разве что на «Жигули», да и то старые.

– Но ведь можно вот хоть у Тимкиного отца попросить!

Маша внезапно разозлилась:

– Вот что, милый мой, уж больно ты горазд чужие деньги считать! Тебе не поваром надо быть, а бухгалтером.

– А что я такого сказал?

– Да ничего! Только пока я в этой семье взрослый человек, я эти деньги зарабатываю. И я буду решать, куда их тратить и у кого их просить, ясно?

– Началось! – взвился Кузя. – Ты еще давай скажи, что я твой хлеб ем. Или вон, как Сонька, что деньги надо отрабатывать!

– Кузя…

– Что – Кузя? Я уже семнадцать лет Кузя!

– Остынь, а? И с каких это пор ты Софью Николаевну Сонькой зовешь?

– А с тех самых пор… – по инерции проорал Кузьма и тут же осекся. – Ты же тоже своего начальника Валерой за глаза называешь.

– Ты меня с собой не ровняй.

– Где уж мне! – прошипел парень.

– Кузя, все, хватит, – взмолилась Маша. – Достал уже!

– Да я всех достал!

Кузя влетел в кухню и хлопнул дверью.

Из комнаты осторожно выглянул Тимур.

– Чего это с ним? – шепотом спросил он.

Маша недоуменно пожала плечами:

– Переходный возраст.

– Скажи еще: гормоны бушуют…

Маша втолкнула сына обратно в комнату, вошла сама и прикрыла дверь.

– Скажи-ка мне, почему это он Дьячевскую Сонькой зовет?

– Не делай из мухи слона, – отмахнулся Тимур.

– Нет, ты погоди. Что за деньги, которые он ей должен отрабатывать?

– Господи, ну он же у нее работает, она ему за фотосъемки платит. Вот и требует, чтоб хорошо работал, только и всего.

– Точно? – с сомнением прищурилась Маша.

– А ты что подумала?

– Тима, я тебе скажу, ты только Кузьке – ни слова. Обещаешь?

– Обещаю.

– Софья Николаевна большая любительница молоденьких мальчиков. И чем старше она становится, тем моложе ее любовники. Я надеюсь, ее остановит, что Кузя все-таки школьник малолетний. Но, возможно, и не остановит.

– Мам, ты все же не забывай, что мы, вообще-то, еще дети, – успокоил ее Тимур. – Нам пока еще не до секса, честное слово!

Рокотова с сомнением покачала головой и пошла на кухню: с Кузей-то надо помириться.

А Тимур задумчиво расчесывал волосы и вспоминал тот ночной разговор с братом – похоже, Кузя крепко влип.

– Кузь, ты прости меня, я, наверное, наговорила лишнего, – Маше, как и любому взрослому человеку, нелегко было наступить себе на горло и извиняться перед ребенком. Тем более у нее не было уверенности в том, что она не права.

– Ладно, проехали, – пробурчал Кузя.

Все сели за стол.

– Блины сегодня очень вкусные, – попробовала подлизаться Маша.

Вдруг Кузьма отложил вилку и поднял на нее полные боли и слез глаза.

– Я же все понимаю, понимаю, что ты меня кормишь, одеваешь, содержишь вообще. Я понимаю, что я должен быть за это благодарен. И я благодарен! Мне что теперь, всю жизнь это доказывать?

Губы его дрожали, а голос срывался на дискант, совсем как у маленького.

Тимур окончательно растерялся, а у Маши сердце сжалось от жалости и стыда.

– Я, правда, стараюсь быть хорошим, – прошептал Кузя.

Маша не выдержала, вскочила со стула и прижала Кузину голову к своей груди. Мальчик горько разрыдался.

– Кузенька, милый мой, что ты такое говоришь! Не надо тебе стараться! Ты у меня и так самый лучший, самый красивый, самый умный! Как же ты не понимаешь? Я люблю тебя, потому что ты тоже мой сыночек! Тима старший, а ты младший… Успокойся, я никому тебя в обиду не дам!

Кузя всхлипывал, вцепившись обеими руками в Машин свитер, а она плакала, гладя его по светлой голове.

И только Тимка, мудрый и рассудительный не по годам Тимка задумчиво ковырял вилкой блинчик. Он нисколько не обиделся на то, что его мама назвала Кузю самым лучшим, самым умным… Это не важно. Важно разобраться, что затеяла эта Дьячевская, не втянула ли она Кузю в какую-нибудь неприятную историю.

57

Мама. Мать. Конечно, Кузя видел ее иногда на поселке.

Опустившаяся, вечно пьяная, вонючая баба, которая по странному стечению обстоятельств родила его когда-то. Удивительно, что она до сих пор жива и умудрилась не пропить последнюю комнату в завшивленной коммуналке. Квартиру-то они еще с бабкой спустили.

Какие чувства испытывал к ней Кузя? Да те же самые чувства, какие испытывает любой нормальный человек при виде такого ходячего мешка с грязью, пропитанного мочой и спиртом. Брезгливость, презрение, стыд… Он совершенно не ощущал ее своей матерью. Все, связанное с нею, забылось как страшный душный сон. Ничто не оживало в его сердце, когда, улыбаясь беззубым черным ртом, она заглядывала ему порой в лицо.

Неподалеку был детский дом, нормальный, хороший. Некоторые его воспитанники учились в одном классе с Тимкой и Кузей. Они рассказывали, как привозят порой пятилетних детишек, синих от материнских побоев. Кому-то родная мама о дверной косяк разбила голову. Другого родительница пыталась засунуть головой в печку, потому что неведомые голоса в ее голове называли малыша антихристом. У третьего на животе были язвы от ожогов: пьяная мама тушила об него сигареты… Но, впервые досыта накормленные и дочиста отмытые, лежа в чистых теплых постельках, а не на грязном полу или продавленных диванах, эти детишки плакали и звали своих мам и просили воспитателей отвести их домой. Даже таких матерей любили дети.

А Кузя свою не любил. И искренне желал, чтобы она исчезла куда-нибудь, умерла или уехала из поселка. Не потому, что ему было больно ее видеть, а просто потому, что ему неприятно было терпеть ее вонючую улыбку и мутные взгляды.

Кузю вырастила тетя Маша. Ее он считал настоящей своей матерью. Ему казалось, что он любит ее даже больше, чем мог бы любить родную мать. Ведь, кроме теплой и щемящей нежности, он испытывал к этой женщине огромную благодарность. Как ему было жаль, что это не она родила его! Больше всего на свете Кузя боялся оказаться недостойным ее. Он верил, что тетя Маша тоже любит его почти так же, как родного сына, но все же он завидовал Тимуру: тому не надо было каждый день доказывать, что он достоин, что его не напрасно назвали сыном. Именно потому, что его не назвали, он имел счастье родиться ее сыном.

Всю свою сознательную жизнь Кузя жил под девизом: «Я докажу!» И доказывал. И страшно боялся, что огорчит чем-нибудь тетю Машу или ей будет стыдно за него. Он старался жить так, чтобы ей не было стыдно.

А сегодня он ее огорчил. И не просто огорчил, она плакала из-за него! Ужас! А все из-за Соньки… Господи, если бы тетя Маша узнала… Лучше даже не думать об этом.

Кузя растерялся. Он думал, что все просто: ты работаешь, тебе деньги платят. А оказалось, что за то, что тебе дают работать и зарабатывать эти деньги, тоже надо платить. Когда его взяли работать, когда заплатили первую зарплату, он казался себе таким взрослым! А теперь, когда начальница попросту попыталась залезть ему в штаны, Кузе неожиданно захотелось быть ребенком. И чтоб она отстала от него и с деньгами, и с любовью, и с работой этой вообще!

Что же делать теперь? Может, тете Маше рассказать? Он уже пытался рассказать Тимке, но как-то куцо получилось. В последний момент не смог он, смазал все, перевел в шутку. Поймет ли его тетя Маша? Нет, наверное. Да и распереживается.

Он и так из-за этих своих переживаний сорвался, расстроил ее, а уж тут…

И все же надо рассказать Тимуру. Он умный, он поймет. Может, действительно, с отцом своим посоветуется.

Черт, и зачем он тете Маше про деньги ляпнул? Деньги! Точно! Деньги надо Соньке вернуть! Конечно, кое-что он уже истратил, но Тимка поможет. Вернуть, и все. И все кончится!

Тете Маше никогда не будет за него стыдно. А завтра он приготовит что-нибудь очень вкусное, что она любит, и он попросит у нее прощения за сегодняшнее.

Как легко сразу стало! Кузя судорожно вздохнул, пошмыгал носом и свернулся калачиком под толстым одеялом. Через минуту он уже сладко спал. Ему снилась тетя Маша, его мама.

58

– Куда мы едем? – удивленно спросила Маша, когда машина свернула на Прусовскую дорогу. Через коттеджный поселок дорога вела к деревням на берегу Волги.

– Обедать, – невозмутимо ответил Ильдар.

– Да? И где открыли ресторан: в поселке или в деревне?

– Между.

Еще через пару минут Ильдар свернул на проселок, сосны расступились, и впереди показалась пронзительно весенняя гладь лесного озера. Это местные, в том числе Маша и Ильдар, называли этот водоем озером. Приезжие «городские» называли его Байкалом. А на карте название было совсем не романтичным: технический водоем силикатного завода. Этот самый завод хоботом земснаряда много лет высасывал отсюда песок. Котлован заполнялся водой из близлежащих болот. В результате получилось одно из самых живописных в окрестностях города мест.

Сейчас на выбеленных зимним ветром березовых стволах ярко чернели буковки полосок, а тонкие ветки уже покрылись нежно-зеленым пухом крохотных листочков. Сосны, поминутно заглядывая в водное зеркало, высокомерно любовались своими чуть выцветшими, но богатыми и пышными кронами. Торопились спуститься с высокого берега ручейки, бежали и громко жаловались, как пролежали всю зиму сугробами в сонной глубине леса. Птицы насмешливо сочувствовали им, суетясь по своим птичьим делам.

Огромный питон трубы земснаряда лениво грел свои ржавые бока на солнце. В брюхе его было еще пусто и гулко, но совсем скоро пустят машину, и оно заполнится мокрым песком, с шумом и шелестом несущимся к заводу.

Ильдар Каримов расстелил на горячей трубе газетку-самобранку. На ней появился пластиковый лоток с восхитительной, жаренной на гриле курицей, крупные помидоры, спичечный коробок с солью и буханка черного хлеба.

Маша Рокотова спустилась к кромке воды, присела на корточки и опустила ладони в ледяную воду. Из воды высунула голову лягушка и удивленно уставилась на Машу. Эта лягушка явно присматривала место, где можно будет на солнышке оставить икру. Незваная гостья ей мешала.

Маша поднялась, зажмурилась, подставив лицо ласковому весеннему солнцу. Хорошо! Так здесь было хорошо, что хотелось кричать. Просто так, сдуру и от счастья.

Потом они молча наслаждались нехитрым, но таким вкусным обедом, по очереди макая помидоры в рассыпанную на газетке соль и откусывая сочную мякоть чуть подавшись вперед, чтобы не закапать брюки. Пачкая пальцы, отрывали ароматные куски курятины и терзали буханку, норовя обязательно отломить корочку.

– Нравится ресторан? – спросил Ильдар.

– Никогда не видела ничего лучше!

– Это точно, – вздохнул он и улегся спиной на трубу, закинув за голову руки. Маша ждала.

– Ну, говори, – она легонько постучала по его плечу.

– Что? – сонно отозвался он.

– Вот ничего себе! – возмутилась Рокотова. – Говори, зачем я тебе понадобилась. Ты ж меня не ради жареной курицы из Москвы вызвал?

– А если ради курицы?

– Тогда я тебя утоплю сейчас!

– Посадят.

– Да говори же ты, вредитель!

– Маш, – вдруг попросил Ильдар. – Расскажи мне о сыне.

Сколько лет Маша Рокотова ждала от бывшего мужа этого вопроса! Сколько раз представляла, как он ее спросит и что она ответит… Столько лет и столько раз, что в конце концов устала от этого ожидания и теперь совершенно не была готова на этот вопрос отвечать.

Сначала, когда Тимка был маленьким, она почему-то боялась, что он отберет у нее сына, что будет требовать встреч с ним, пытаться участвовать в его воспитании. Он не отбирал, не требовал и не пытался. Тимур рос, Маша вкладывала в него всю себя и каждый день радовалась тому, как он становится старше, умнее и красивее. Она стала ждать, что вот Ильдар спросит, и она расскажет, с гордостью, чтоб завидовал, чтоб жалел, чтоб понял…

И вот он спросил. Дело не в том, что ответить ей нечего, есть, что ответить. Но в двух словах не скажешь. Как в двух словах рассказать все семнадцать лет жизни обожаемого тобой ребенка? Где-то в глубине души еще поднимается волна обиды: а где был ты и какое тебе теперь дело? Но разве, преодолев бескрайний океан, испытав все шторма и грозы, отыскав заветный остров и став единственным обладателем бесценного сокровища, разве станешь тогда помнить обиду на того, кто не ступил с тобой на борт корабля, чтобы разделить тяготы пути? Разве, взрастив дерево, заботливо укрывая его от зимних вьюг и ветров, оберегая его от засухи и вкушая, наконец, его восхитительные плоды в кружевной тени его ветвей, разве будешь тогда обижаться на того, кто покинул сад еще тогда, когда деревце было едва-едва видно из травы?

Маша долго говорила о сыне, а, казалось, не сказала и сотой доли того, что хотелось сказать. А Ильдар слушал так внимательно, как она от него и не ожидала. Слушал, потом расспрашивал обо всем: что любит поесть, когда ложится спать, с кем дружит и какие смотрит фильмы, когда приходит из школы, как отдыхает, куда пойдет учиться дальше… Он хотел знать все.

– Ты не будешь против, если я встречусь с ним? – спросил он наконец.

– Я не буду против, – ответила Маша. – Хотя я не могу гарантировать, что он захочет встречаться с тобой, понимаешь?

– Понимаю. Ты поговоришь с ним?

Маша вздохнула:

– Я поговорю. Но уговаривать его не буду, он уже не в том возрасте, когда я могла повлиять на его решение. Если он захочет, вы непременно встретитесь.

Она была почему-то уверена, что Тимур Каримов встречаться с Ильдаром Каримовым не захочет.

Только в машине, въезжая в город, Маша опомнилась:

– Так зачем ты меня вызвал-то?

– Я?

– Нет, я! – разозлилась она.

– А, мне нужна статья к выставке. Знаешь, выставка у меня в Китае, надо сделать статью в каталог и отослать буквально за пару дней. Сделаешь?

Маша застонала:

– Ильдар, черт тебя возьми! Ты не мог раньше сказать? Я, прямо не вылезая из Москвы, все бы тебе сделала и по электронной почте сбросила!

– Мне халтура не нужна.

– Ты думай, что говоришь! – возмутилась она. – Ты когда-нибудь видел, чтобы я халтурила?

– Нет, успокойся, – попросил Ильдар. – Но ведь нужны фотографии, и вообще…

– Для фотографий и вообще я б Сережку прислала, все равно снимать он будет!

– Я хочу, чтобы это сделала ты и здесь! – отрезал он.

– Это тебе дорого обойдется, – проворчала Маша.

– Да не вопрос.