Текст книги "Вести приходят издалека"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

29

У Маши Рокотовой уже не было сил возмущаться.

– Катя, но ведь не сам академик писал программу. Я кое-что в этом понимаю. Так вот: не родился еще в нашей стране такой программист, который, написав секретную-пресекретную программу, не оставил бы себе копию. Пусть Стольников найдет этого программиста и трясет его. Я-то при чем?

Катя лишь махнула рукой.

– Стольников говорит, что программиста уже нет в живых. Он тоже лечился в клинике, там и умер.

– Но ведь речь, кроме программы, шла еще и о каких-то бумагах…

– Цацаниди хранил не только электронную версию программы, но и печатную с указанием всех необходимых настроек и параметров, так называемый листинг, знаете?

– Знаю. Но я никак не пойму твоей роли в этой истории. Сын-то твой жив и здоров.

– Да! – воскликнула Катя. – Он еще жив! И, можно сказать, здоров. Но он непременно умрет, потому что канал открыт. Это невозможно, так говорит Стольников, но он открыт со дня смерти Цацаниди, и теперь он оттуда убивает всех своих подопытных! Одного за другим, одного за другим… И мой сын может стать следующим!

Катя смотрела на Рокотову грустно и влажно, как побитая собака.

– Помогите мне, помогите, пожалуйста. У меня никого больше нет, кроме сына…

Голос ее стих до шепота, по серому лицу текли слезы. Маша никак не могла понять, верит она во все это или нет. Она положила ладони на плечи Кати.

– Как же вы не можете меня понять! У меня и в самом деле нет этих бумаг. Ни бумаг, ни дисков. Может, Анюта и хотела мне их передать, допускаю, хотя понять не могу для чего. Но она этого не сделала. Поверьте. И передайте это Стольникову.

Катя встала и, по-старушечьи шаркая ногами, поплелась к двери.

– Куда же вы? – окликнула ее Маша.

Женщина обернулась и, глядя исподлобья, проговорила:

– Что ж, вы подумайте. Только поспешите, потому что, если мой Илюшенька умрет, вас я тоже убью.

За Густовой давно захлопнулась дверь, а Маша все стояла у стола, нервно постукивая ногтями по столешнице. И что теперь? Искать? И где же? Хотя, может…

Начать она решила с книжного шкафа. Конечно, она не надеялась, что ей повезет больше, чем ворам, которых, вероятно, посылал сам Стольников. Наверняка они подошли ответственно к своей работе. Маша надеялась найти какие-то записки, бумажки, отрывки, что-нибудь, что хоть как-то могло навести ее на дельную мысль.

Дельная мысль пришла Рокотовой на третьем томе Солженицына. Она отшвырнула книгу на диван и пошла включать компьютер. На пороге комнаты она обернулась и посмотрела на разверстое брюхо шкафа и выпотрошенные из него книги. Солженицын, Акунин, Толстой и Достоевский, Моэм и Коэльо – все вперемешку кучей валялись на диване. На журнальном столике аккуратными стопками расположились трое: Маринина, Устинова и Донцова.

К утру Маша досиделась за компьютером до красных глаз и деревянной шеи. На домашнем компьютере Аня хранила огромный рабочий архив. Было видно, что дома она набирала тексты книг Цацаниди и делала к ним рисунки и схемы: было много файлов с незаконченными или переделанными текстами. В отдельной директории хранились тексты докладов на различных симпозиумах и конференциях, больше половины – на английском. В особой, удобно, кстати, сделанной программистом небольшой базе данных – истории болезни некоторых, наверное, наиболее интересных пациентов академика. Возможно, Аня приводила в печатный вид рукописные карты, которые могли послужить иллюстративным материалом для какой-нибудь очередной монографии.

Немало нового узнала Маша и о самой покойной подруге. Аня, оказывается, писала небольшие рассказы, лирические и несколько наивные. И в них было столько теплой грусти и тоски по нерастраченной любви!

Но того, что она искала, Маша так и не нашла. Ни слова, ни намека. «Что я ищу, зачем я ищу? – думала она, вновь заваривая крепкий чай. – Надо подумать, сначала надо хорошенько подумать». И она, выпив свой чай, пошла спать, решив, что первым делом надо подумать о себе.

30

Проснулась она значительно позже полудня. Теперь, когда все дела с похоронами были закончены, а наследством заниматься было еще рано, Маше осталось только побывать в агентстве «Эл-Лада» и узнать подробности получения страховки, если это получение, конечно, возможно. Она созвонилась с менеджером агентства и договорилась о встрече.

Только она повесила трубку Аниного аппарата, как на столе запрыгал ее собственный мобильный. Увидев на определителе слово «шеф», Маша досадливо скривилась: ничего приятного этот звонок не предвещал.

– Машка, дуй давай в газету, у меня полразворота провалилось, Колька заболел, ни строчки не сделал, зараза!

– Валерий Александрович, ну, куда дуй? Я ж в Москве, мне к вам поездом четыре часа, а еще до поезда…

– Знать ничего не хочу! Имей совесть, ты говорила, у тебя что-то про какой-то завод есть.

– Есть наброски по «Красному Маяку», может, я по электронной почте скину, а там кто-нибудь…

– Маша, – страдальческим голосом прервал ее Коробченко. – Кто-нибудь это кто? Соображаешь? Полразворота должно быть завтра вечером! Я его даже под рекламу продать не успею. Кто, кроме тебя, это сделает?

Вот так всегда! Колька, Петька, Витька – зараза, а соображать должна Рокотова. И ведь впрямь, кроме нее, никто этого не сделает. И не потому, что не могут. Могут! Тут и дел-то: поднапрячься, начать и кончить. Но в любом коллективе среди толпы умных, которые поминутно смотрят в свой трудовой договор, дабы ненароком не чихнуть напрасно, есть маленькая кучка дураков, которые делают то, что должны, а потом то, что надо. Умные приходят в девять и уходят в пять. Дураки, когда надо – приходят, а уходят даже не тогда, когда глаза уже ничего не видят, спина не разгибается, а пальцы не сгибаются, а тогда, когда все сделано.

К счастью, хорошие руководители таких умных теперь стараются при первом же сокращении – пинком под зад, а дураков ценят, холят и лелеют. Хорошо, что хоть тут-то есть справедливость.

Короче, Маша Рокотова всю жизнь была такой вот дурочкой. И работая в школе учителем физики, и в НИИ, и теперь в газете, она была живым подтверждением постулата о том, что инициатива наказуема. На нее валили все и везде, с интересом наблюдая, вывезет она или нет. Она вывозила. В школе она за два года доработалась до завуча. Тогда для нее это был «потолок». Для директора она не подходила по возрасту, из-за этого же и на категории защищаться не могла. В НИИ за три года дослужилась до заместителя директора. И снова – «потолок», директор должен быть доктором наук, умрешь, пока защитишься. Когда она вспоминала те институтские времена, у нее перед глазами явственно вставал образ усталой крестьянской лошади, которая в одиночку, из последних сил тащит по ледяным торосам тяжелые сани. Навстречу ей – пурга и ветер, дорогу она давно уже потеряла и тащит наугад. А в санях сидят здоровенные научные мужи в теплых шубах, поддают и закусывают, вяло ругаясь, что медленно едут, и совсем не заботясь, что, возможно, едут не туда.

Когда Маша поняла, что сил у нее скоро уже не останется, она вспомнила юношеское увлечение, изобразила из себя паучка, собрала лапки в кучку и потихонечку уползла в свой «Бизнес-Ярославль». Сплела там себе паутинное надежное гнездышко и решила, что вершины и потолки – это не для нее. У каждого человека есть своя планка, своя ступенька, выше которой он, при наличии связей и способностей, конечно, может подняться, но там, за этой планкой, будет ему уже некомфортно, неуютно. Маша, однажды поняв это, больше уже не стремилась наверх.

Зарплата удовлетворяет, начальство ценит, коллеги завидуют, что еще нужно для счастья? Конечно, она поедет завтра и сделает все, что нужно, чтобы закрыть провалившиеся полразворота. Кто бы сомневался.

31

Адрес агентства «Эл-Лада» был Рокотовой хорошо знаком. Там, на Нахимовском проспекте, был расположен крупный институт Российской академии наук. Еще в те времена, когда Маша ездила туда в командировки, институт потихоньку усыхал и съеживался до размеров нескольких этажей, все больше и больше площадей сдавая всевозможным арендаторам. Вот, например, «Эл-Ладе».

От метро «Профсоюзная» Маша бежала короткой дорогой, через грязные дворы, спрятавшиеся за нарядными фасадами проспекта.

Она уже дошла до дребезжащего скелетика металлической лестницы, пересекавшей какие-то трубы, как вдруг увидела, что по ней двое мужиков волокут упирающегося мальчонку лет пяти. Мужчина постарше шел впереди и тащил мальчика за руку, а тот, что помоложе, ухватил его под локоть. Ребенок подгибал ноги и все порывался сесть прямо на ступеньки. Обогнать эту странную компанию было невозможно, и Маша невольно притормозила и разглядывала их. Тот, что постарше, поймал ее случайный взгляд и вдруг начал ласково отчитывать ребенка.

– Ну, что же ты, Андрюша, так плохо себя ведешь? Что нам тебя, домой тащить, что ли? Почему ты папу не слушаешь?

«Вот ведь противный мальчишка, – подумала Маша. – Отца позорит. Мой Тимка никогда таким не был. Хотя, Кузька – тот был».

Мужики, наконец, дотащили ребенка до верха лестницы и посторонились, пропуская Машу.

– Вот видишь, твой старший братик как хорошо себя ведет, ты должен слушаться своего старшего братика, – продолжал нравоучения мужик.

Этот двойной «старший братик» как-то неприятно резанул Машин слух, и она обернулась. На заплаканном и сморщенном личике ребенка было выражение такого неподдельного ужаса, что Рокотова, как любая мать, умеющая отличить капризы ребенка от настоящей душевной боли, тут же поняла: что-то тут явно не так.

Мимо текла равнодушная московская толпа, не привыкшая вмешиваться в чужие дела. В Ярославле так не бывает: стоит малышу заплакать на улице, как непременно найдутся полдесятка человек, которые будут утешать или стыдить ребенка и давать массу ненужных советов родителям.

Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Маша повернула к переходу, а мужчины с ребенком двинулись в противоположную сторону. Еще секунда, и они скроются из вида. И тут Маша не выдержала: она развернулась и пошла следом, на ходу выискивая глазами, к кому бы обратиться за помощью. Черт, сейчас они свернут во двор, а там уже точно никого не найдешь! Маша бросилась к первой попавшейся рослой фигуре, маячившей у ларька. Это был здоровенный амбал с лицом явно «кавказской национальности». Джигит был настолько выразительным в своей трехдневной небритости и синтетическом спортивном костюме, что Маша, окинув его взглядом с головы до ног, сначала пришла в ужас: точно, бандит. Но все же решилась:

– Послушай, друг! Помоги, пожалуйста, только скорей.

Джигит смотрел на нее с явным изумлением.

– Ну, пошли, – тянула его Маша за рукав, боясь упустить подозрительных типов.

– Слюшай, дарагая, зачем так кричишь, а? Памагу, такой красивий дэвушка как не памочь! Что делать, а?

– Пойдем со мной! Просто постой, ладно, очень надо, – взмолилась Маша. Внутри у нее все холодело: куда она лезет!

Кавказец с видимой тоской бросил взгляд в сторону подземного перехода, но тут же заулыбался:

– Пошли! Куда хочешь, туда пошли.

Маша побежала к повороту во двор, где скрылись мужики с ребенком, кавказец двинулся следом.

Двор был темный и пустынный, но бояться было уже поздно.

– Простите, пожалуйста!.. – крикнула Маша в спину мужчинам.

– Вы что-то хотели? – очень вежливо отозвался один из них, оборачиваясь. Глаза его слегка бегали. Второй вообще не обернулся.

– У вас мальчик плачет, – неуверенно начала Маша, почти раскаиваясь в своей затее.

– Он всегда плачет, этот мальчик, а вы, дамочка, не лезли бы не в свое дело, – прошипел тот, что не обернулся, «старший братик».

– Да, а то мы сейчас милицию позовем, – тот, что постарше, опасливо покосился на кавказца.

Маша присела на корточки и ухватила ребенка за куртку.

– Мальчик, как твоего братика зовут? Вот его как зовут? – она ткнула пальцем в сторону «братика».

Мальчик разразился громким ревом:

– Не зна-аю!

– А это папа твой? – не унималась Маша.

– Не зна-а-аю!

Тут молодой толкнул Машу так, что она отлетела в сторону, но тут же получил резкий удар в лицо от маячившего за ее спиной кавказца.

«Папаша», не долго думая, рванул в глубь двора, его товарищ, попытавшийся подняться, получил ногой в живот, а потом еще и по затылку. И остался лежать на мокром асфальте.

Ни одно окно не открылось, и ни один человек не заглянул из подворотни в темный двор.

Мальчик, подвывая, размазывал сопли и слезы по Машиной юбке, а кавказец ловко скручивал поверженному противнику руки его же собственным брючным ремнем.

– Ты как, в порядке? – спросил он Машу, отряхивая колено.

– Нормально. Его теперь в милицию, наверное, надо? – сказала она, показывая на мальчика.

– Поехали, тут недалеко, я подвезу.

– А этого?

– С собой возьмем.

– Правда недалеко? – спросила Маша. – А то вдруг еще нас милиция остановит с этим, связанным, и с ревущим ребенком. Ты ж пикнуть не успеешь, проблем не оберешься. У тебя хоть регистрация в порядке?

– В порядке. И вообще, я сам милиция, – кавказец с улыбкой вытащил удостоверение. – Меня зовут Остап.

– Бендер? – пошутила Маша и прочитала, – Шульман. Старший оперуполномоченный… Ого! Извините, ради Бога, я думала, вы, ну, лицо кавказской национальности.

– Ага, так и должно быть, его я и изображал. Только я вот не понял, пока я был лицом кавказской национальности, мы на «ты» были, а теперь, когда евреем стал, что, не заслуживаю?

– Да нет, – смутилась Маша. – Просто мне надо было, чтоб вы… чтоб ты ко мне доверием проникся, вот так и обратилась.

– А почему ты именно меня ухватила? Не побоялась?

– Просто ты самый здоровенный оказался, в глаза бросился, ну, я и уцепилась. Кстати, уполномоченный, упал намоченный, ты почему сам-то эту троицу не остановил?

– Да я человека из метро караулил! – надулся Остап. – Ты мне, можно сказать, оперативную разработку сорвала.

– А если б я за ними не потащилась, они б увели пацана! – не унималась Маша.

– Но ты же потащилась, – резонно ответил Остап. – О, кажется, наш новый приятель глазки открыл. А ну, сволочь, вставай на ножки и топай вперед.

Маша несла на руках всхлипывавшего мальчика, а Шульман вел, держа за связанные руки и ворот куртки, согнутого в три погибели несостоявшегося похитителя. А текущая по тротуару толпа спокойно огибала их, словно река камни, не замедляя своего бега. Удивительно.

У тротуара стояла довольно приличная, хоть и не новая «ауди». Остап открыл дверь и велел Маше:

– Залезайте на переднее сидение, я сейчас этого уложу.

Кое-как Шульман запихнул парня на пол под задние сиденья. Пленник так отчаянно сопротивлялся, что его пришлось еще раз приложить кулаком по затылку.

– Может, подкрепление вызовешь? – спросила Маша.

– Ладно, говорю же, здесь рядом, – отозвался Остап, садясь за руль.

– Ты тут работаешь?

– Нет, я работаю на Петровке.

– Ого!

– Ага. В отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Представляешь, одна девица, узнав, что я с Петровки, говорит: «Ой, здорово! А ты Каменскую знаешь?»

– И что ты сказал, знаешь? – усмехнулась Маша, поудобнее устраивая мальчика на коленях.

– Сказал, что лично не знаком, но в буфете встречаю.

Маша расхохоталась.

32

В дежурной части их встретили радушно.

– Ой, Шпульман! Или ты сегодня Шпульманашвили? – воскликнул дежурный. – Ты что, всем семейством?

– Ага! Там в машине еще старший братик лежит, попроси ребят, пусть вытащат. Только у него руки связаны, и ноги я ему наручниками скрепил, а то он к тебе, Санек, в гости сильно ехать не хотел.

Маша умостилась с притихшим мальчиком на дерматиновом диванчике, а Остап вкратце обрисовал ситуацию.

– Так ты в одиночку задержание провел? – присвистнул дежурный лейтенант Саня.

– Это не я, это вот она задержание провела, – кивнул Шульман на Машу. – А я так, только задержанного доставил.

– К несчастью, мы только половину бандитов задержали, – улыбнулась Маша, – второй от нас убежал.

Когда все документы были оформлены, показания записаны, а мальчик Андрюша уплетал свежие плюшки из соседней булочной и запивал их сладким чаем, Маша спросила дежурного:

– Что теперь с мальчиком будет? Куда его?

– Мы уже сделали запрос на центральный пульт. Если его до вечера хватятся, то нам сообщат. А если нет, то его надо или в больницу, или в приемник-распределитель. Хотя в медицинской помощи он, кажется, не нуждается, а в приемник жалко, маленький такой, еще вшей нахватает или обидят…

– А, может, я его к себе пока возьму, пока родители не найдутся? – спросила Маша, в душе ругая себя за свои слова и понимая, что третьего ребенка ей точно не потянуть.

– Вообще-то, не положено, – протянул лейтенант, – но на крайний случай попробуем.

– Может, еще мама найдется, – с надеждой вздохнула Маша.

Андрюшина мама нашлась.

Около восьми вечера она ворвалась в отделение, как ураган. Вся в слезах, она кинулась к диванчику, на котором под форменной милицейской курткой мирно посапывал малыш, сжимая в кулачке остаток плюшки.

– Что вы с ним сделали!? Что вы сделали с моим ребенком!? – кричала она, тряся сына за плечи. Голова сонного Андрюши болталась из стороны в сторону, а губы блаженно улыбались.

– Успокойтесь, мамаша, – сказал лейтенант Саня, пытаясь усадить женщину. – Он плюшками объелся, вот его и разморило.

Дама, наконец, уселась на диванчик, прижимая к себе ребенка так, что у него, наверное, хрустели кости, и завыла в голос. Проснувшийся Андрюша тоже заревел. И у Маши Рокотовой от облегчения и умиления потекли слезы.

Когда все более-менее успокоились, дежурный попытался пожурить нерадивую мамашу за то, что недоглядела за ребенком. Но она, не выпуская из рук малыша и поминутно целуя его в светлую головку, рассказала, что оставила Андрюшу дома с няней, которая, к тому же, приходится ей самой дальней родственницей. Когда мать вернулась с работы, ни няни, ни ребенка дома не было, а консьержка сказала, что девушка пошла с Андрюшей гулять еще в полдень и с тех пор не возвращалась.

Убедившись, что с ребенком, наконец, все в порядке, Маша Рокотова потихоньку выскользнула за дверь.

– Ищут пожарные, ищет милиция… – услышала она у себя за спиной голос Остапа.

– Что?

– Я говорю, хочешь остаться неизвестным героем?

– Хочу, – просто ответила она. – А ты что, все здесь торчишь? Тебя на работе не прибьют?

– Прибьют, но должен же я был тебя дождаться и пригласить поужинать.

– Ах, вот оно что! – засмеялась Маша. – Ну, приглашай скорей, а то Андрюшу плюшками кормите, а неизвестных героев – баснями.

Конечно, в ресторан они не пошли, вид у Остапа был не совсем подходящий, но небольшое кафе, где они выбрали уютный маленький столик на двоих, Маше очень понравилось. К счастью, там не курили, и музыка была приятно негромкой.

– Интересно, как им удалось похитить мальчика? Ведь видно же, что лопухи страшные, – сказала Маша, быстро уплетая сочное мясо. – Наверное, я так и не узнаю, как началась эта история.

– Почему же не узнаешь, я тебе сейчас расскажу. Молодая и очень бедная девица попала в семью дальних родственников Христа ради в качестве няньки для пятилетнего мальчика. За два месяца она насмотрелась на то, как жируют богачи, и решила устроить им революцию в отдельно взятой семье с банальным лозунгом: «Все поделить!» Ничего более умного, чем подговорить своего приятеля похитить мальчишку и потребовать выкуп, она не придумала. Приятель в свою очередь нашел помощника, того, постарше и поумнее. Девица привела им мальчика, и они повезли его на квартиру к этому помощнику. Представляешь, тащили его от самой Новослободской. И никто ведь внимания не обратил! Это хорошо еще, что они ему водки не влили или укол какой не сделали, а то и ты бы не прицепилась.

– Почему?

– А ты представь: заботливый папаша несет на руках спящего сына. Умилительная картинка. Ты бы насторожилась?

– Нет, конечно, – согласилась Маша. – А ты откуда все это знаешь?

– Обижаешь, пока ты там в Андрюшу плюшки запихивала, мы из этого урода всю правду вытягивали.

– Вы его били, что ли? – с интересом спросила Маша.

Остап энергично затряс головой:

– Никогда! Применение физических мер воздействия категорически… А тебе его жалко разве?

– Да я б его вообще убила! У меня у самой двое сыновей, правда, взрослых уже, их так просто не похитишь.

– Ты замужем? – с едва заметным сожалением спросил Шульман.

– Нет, я в разводе.

– А я вообще еще не женился. Понимаешь, у меня настоящая еврейская мама…

– Тогда не смотри на меня так, – пошутила Маша, – я на еврейскую сноху точно не гожусь.

– Это почему же?

– А у меня уже был в юности такой печальный эпизод. Дружила я с мальчиком, и его родители во мне души не чаяли. Но, когда дело до свадьбы дошло, они поняли, что я, оказывается, не еврейка, хоть и кудрявая и нос длинный, и мальчику со мной встречаться запретили.

– Ну, это уж слишком, – засмеялся Шульман. – Моя мамочка не такая, просто она меня так сильно любит, что аж дышать трудно.

– Как же она тебя в милицию работать отпустила? – искренне удивилась Маша. – Мой Тимка тоже в школу милиции собрался, так я всеми силами его в университет на юридический запихиваю.

– А это не имеет принципиального значения. У меня ведь тоже высшее юридическое. А Мама не против. У меня ведь дед, ее отец, генерал милиции в отставке.

– Тоже на Петровке работал?

– Нет, в Рязани. Мы раньше в Рязани жили. Я там родился.

Маша оторвалась от ужина и удрученно подперла кулаком щеку.

– Еврей с лицом кавказской национальности и украинским именем, родом из Рязани, работает в московской милиции. Остап, и мы еще после этого что-то делим в этой стране! Я вот сама была замужем за татарином, у меня лучший друг – армянин, подруга – хохлушка, а в Москве я должна искать документы, которые куда-то спрятал старый сумасшедший грек. Может, я чего-то не понимаю, а? Ведь у всех так, и все, тем не менее, озабочены национальным вопросом.

– На самом деле, – ответил Остап, принимаясь за кофе с куском торта, – делят ведь не русские с евреями, и не армяне с татарами. Делят богатенькие с богатыми, а богатые – с очень богатыми, а уж те, в свою очередь, с самыми богатыми. И так вплоть до олигархов. И их национальная принадлежность никакого значения не имеет. Только, цыц, это государственная тайна.

– Та, которую знает только принцесса и вся страна? – вспомнила Маша фразу из своей любимой пьесы.

– Кстати о тайнах, а что это за документы, которые ты ищешь?

– Да так, тебе не интересно, ищу документы, собираю по библиотекам, архивам, это для новой статьи.

– Гражданка, вы путаетесь в показаниях, – шутливо прервал ее Остап. – Ты, может, не заметила, но ты уже сказала, что ищешь спрятанные документы. Ну и?..

Маша пристально посмотрела на Шульмана. Как там говорил Киса Воробьянинов? Без помощника в таком деле не обойтись? Чем она, по большому счету, рискует? А вдруг Остап подскажет ей, как доказать убийство Ани Григорьевой? Хотя, дело уже закрыто, никто им, наверное, заниматься не будет. Как нередко бывает у женщин, целый поток мыслей, логически вытекающих одна из другой, молниеносно пронеслись в ее голове, а с языка сорвался вопрос, который, как неизменно кажется мужчине-собеседнику, был совершенно не связан с предыдущим разговором.

– Остап, ты случайно не знаешь следователя Боброву Марину Андреевну? Она работает в Бескудникове.

– Вообще-то я тебе первый вопрос задал. А при чем тут следователь?

– Так знаешь или нет? – настаивала Маша.

– Послушай, ты сейчас похожа на ту девицу, которая спрашивала про Каменскую. Знаешь, сколько в Москве работников милиции? Конечно, у всех у нас много знакомых коллег в разных отделениях, но не все же всех знают. Но Маринку Боброву я знаю, мы с ней учились в параллельных группах.

– Ну, я же говорю, что Москва – тоже большая деревня, плюнь, и попадешь в знакомого. Понимаешь, была у меня подруга…

Маша Рокотова рассказала своему новому знакомому всю историю с неожиданно свалившимся на нее наследством.

Шульман слушал Машу внимательно и только один раз попросил ее прерваться, чтобы заказать еще кофе.

– Вот я и хочу узнать, как можно сделать так, чтобы милиция все же нашла убийцу Ани, потому что в самоубийство ее я категорически не верю, – закончила Маша свой рассказ. – Только у меня-то заявление не примут, я ведь не родственница.

Остап задумчиво потер указательным пальцем переносицу.

– Заявление тут неважно чье, можно и совсем без него. Преступление носит общественно опасный характер, дело-то возбудят. Но я не понял: ты хочешь, чтобы убийцу нашли, или тебе надо, чтобы его нашли?

Маша сначала хотела спросить, в чем тут разница, но потом уверенно ответила:

– Надо!

– Из-за денег?

– Во-первых, из-за денег. Хотя из-за денег – это во-вторых, а во-первых, я боюсь стать следующей жертвой. Если они за мной уже следят, значит, думают, что я приведу их к документам. И как только я их найду, так меня сразу и убьют. Логично?

– Спорно. А ты не ищи документы. Плюнь, да и все.

Маша усмехнулась:

– Я понимаю, по вашим московским меркам пять тысяч долларов – это не сумма, но для меня это много. Хотелось бы и убийцу найти, и деньги получить.

– Вот как раз история с этой страховкой мне больше всего и не нравится. Маш, ты вообще имела когда-нибудь дело со страховыми компаниями?

– Нет, а что?

– А то, что ни разу в жизни не слышал, чтобы туристическая фирма такую страховку предоставляла. И потом, ну, найдешь ты документы, допустим, профессор этот сделает прибор. Бред, конечно, но найдет там эту Аню, узнает, кто ее убил (при условии, конечно, что не он сам). И что? Это не является доказательством ни для следователя, ни, уж тем более, для суда. Для того чтобы показания такого прибора стали доказательством, должно лет сто пройти: испытания, патентование, согласования всякие… Короче, это невозможно.

– Я понимаю, что саму информацию, полученную при помощи этого прибора, нельзя использовать как доказательство. Но ведь будет известно имя убийцы, и можно будет пойти от обратного. Ведь легче найти доказательства вины человека, который уже известен.

– Да при желании можно доказать даже то, что ты застрелила Кеннеди, это называется не доказать вину, а подтасовать факты.

Маша пригорюнилась.

– Ладно, не вешай нос, – сказал Остап. – Надо поговорить с Мариной. Попробуем убедить ее, что твою подругу убили. А ты завтра сходи в эту турфирму. Только сделай вот что: иди сразу к начальству и выясняй, бывает ли у них в принципе такая услуга, а если бывает, то как там точно решается вопрос с самоубийством. Пусть тебе документы покажут, может, мудрят, что в этом случае страховку получить нельзя. Тогда и к Бобровой можно не ходить, она-то поди рада-радешенька, что лишнее дело на ней не повисло.

Рокотова покачала головой.

– Я не могу завтра. Я сегодня как раз туда шла, когда все случилось, а завтра утром в Ярославль уезжаю. Если удастся взять отпуск, сразу сюда вернусь.

– Значит, когда вернешься. А сейчас поехали, отвезу тебя домой, ты сегодня заслужила.

Остап Шульман отвез Машу в Бескудниково, а утром, перед работой, он был уже у ее подъезда, готовый доставить ее на вокзал.

Маша уже показала проводнице свой билет и паспорт, когда Остап вдруг потянул ее за рукав:

– Маш, знаешь, ты все же будь поосторожнее.

Маша задорно прищурилась:

– Что это вдруг ты стал так обо мне беспокоиться? Али я тебе нравлюсь?

– Нравишься. И еще, уж очень запутанная история получается, прямо детектив.

– Ну, нам в жизни обычно не хватает приключений.

– Верно, только в любых приключениях однажды наступает момент, когда история начинает стремительно обрастать трупами. И если ты вдруг станешь украшением этой истории, мне будет искренне жаль.

Выезжая с Комсомольской площади, Остап уже думал, будет или не будет он знакомить Машу со своей мамой.