355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Ярославская » Вести приходят издалека » Текст книги (страница 2)
Вести приходят издалека
  • Текст добавлен: 9 декабря 2019, 10:30

Текст книги "Вести приходят издалека"


Автор книги: Татьяна Ярославская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

6

Кое-как скрючившись в неудобном кресле ярославской фирменной электрички, Маша попыталась задремать. Но мало того что дурацкие мысли неотвязно лезли в голову, так еще в проходе появилась бодрая проводница с телевизионным пультом. Она долго нажимала на кнопки, а телевизор под потолком вагона шипел и огрызался ей в ответ. Наконец, настойчивость девушки победила, и на экране появились первые кадры фильма. Вчера утром Маша его уже видела, впрочем, видела она этот фильм и неделю, и месяц назад… В вагоне с многообещающей припиской о «повышенной комфортности» одну и ту же кассету крутили подолгу. Расчет, наверное, был на то, что пассажиры меняются каждый день; но те несчастные, кому приходилось каждую неделю, а иногда и не по разу, мотаться в командировки, как, например, Рокотовой, были вынуждены переносить дорожные тяготы и лишения в виде телевизора и долгоиграющего фильма. Особенные страдания ненавязчивый сервис доставлял вечером, когда уставшие от московской беготни пассажиры тщетно пытались подремать, поговорить или почитать…

Получив пластиковую коробочку с сухим пайком, включенным в стоимость билета, и пластиковую же кружечку с кипятком, в котором предлагалось самостоятельно заварить пакетик с чаем или растворить дурно пахнущий кофе, Маша с трудом пристроила все это на крохотном откидном столике. Мужчина, сидевший у окна, напряженно гадал, как ко всему этому присовокупить еще и открытую бутылку пива. В старой электричке это было совсем не сложно, но только не здесь. Дело в том, что сам конструктор, создавший столик, не собирался им пользоваться, а потому и забыл об одной мелкой, но значительной детали: у столика отсутствовали бортики.

– М-да… – протянул Машин сосед, ловя соскользнувшую со столика при очередном толчке поезда бутылку. – Конструктор Бенчуг!

Маша удивленно подняла брови и повернулась к соседу.

Много лет назад ей довелось работать в одном научно-исследовательском институте. У НИИ было несколько корпусов, расположенных на значительном удалении друг от друга, и часто возникала потребность в транспортировке легко бьющихся пробирок с ценными образцами. Для таких пробирок, перевозившихся по несколько штук, был нужен удобный контейнер. Его разработку поручили конструктору по фамилии Бенчуг. Изделие прошло все полагающиеся этапы от технического задания до изготовления опытного образца и, наконец, было представлено на утверждение специальной приемной комиссии.

Контейнер был надежен. Вероятно, даже в случае ядерной атаки пробирка, находившаяся внутри, осталась бы целой. Бенчуг не учел лишь одну малюсенькую деталь: контейнер весил около 30 килограммов! А ведь перевозила пробирки девушка-лаборантка в обычном рейсовом автобусе. Ни одна из лаборанток не могла оторвать контейнер Бенчуга от пола. Вердикт комиссии был краток: доработать. Через неделю Бенчуг приварил к железному ящику вторую ручку, чтобы контейнер можно было переносить вдвоем.

Потом конструктор уволился, а поговорка прижилась в НИИ. О любой конструкции, поражавшей своей бестолковостью, люди говорили: «Конструктор Бенчуг!»

Значит, мужчина у окна тоже работал когда-то в том институте. Приглядевшись, Маша вспомнила и имя: Бураковский Олег Иванович. В те годы он заведовал одной из лабораторий.

– Простите, Олег Иванович, если не ошибаюсь?

– Да-да, а мы знакомы? – живо откликнулся сосед.

– Были когда-то. Может, вы помните, я Мария Рокотова, работала заместителем у Степанова.

– Машенька! Конечно же помню, вы еще помогали мне вести переписку по «Квазарам»! – Бураковский радостно заулыбался.

Маша тоже с улыбкой вспомнила эту историю. НИИ как раз был тем и интересен, что почти каждый из его сотрудников умудрялся попасть, а некоторые даже и вляпаться в историю. И чем выше было ученое звание и регалии ученого, тем забавнее и удивительнее были случаи, происходившие с ними. Бураковский был ученым средней значимости, его история была незатейлива и чем-то похожа на случай с Бенчугом. Олег Иванович заказал в Москве три установки «Квазар», которые и были доставлены в институт. Ящики сгрузили во дворе и… все. Водворить «Квазары» в лабораторию оказалось невозможным: их вес не позволял установить их ни на втором, ни даже и на первом этажах, пол не выдержал бы их, и установки попросту рухнули бы в подвал. Ящики простояли во дворе НИИ почти полгода, успели помокнуть под дождем и померзнуть под снегом. За это время Бураковский понял, что установки ему совершенно не нужны, и «Квазары» были сданы на ответственное хранение в речной порт, после чего о них благополучно забыли. Документационным обеспечением той передачи и занималась Рокотова.

– Чем занимаетесь сейчас, Олег Иванович? – спросила Маша не из интереса, а скорее из вежливости.

– Так все тем же, и даже там же, – ответил Бураковский. – Вот сейчас вы зададите вопрос, который я слышу от всех моих бывших коллег: институт еще не загнулся? Ну, задавайте!

– И как? – подыграла ему Маша. – Не загнулся?

– Таки нет! Хотя мы и напоминаем своим состоянием лежачего паралитика. Внешне он совершенно неподвижен, и окружающие со дня на день ждут его смерти, удивляясь тому, что она никак не наступает. Но паралитик живет, в нем протекают совершенно нормальные жизненные процессы, происходят все естественные отправления. Он принимает пищу, сердце бьется, даже мозг работает как часы. Но мозг, совершенно светлый и жизнеспособный, давно уже не может управлять организмом. Ну, в крайнем случае, он контролирует еще те органы, которые к нему поближе, а потому еще подвластны: веки, губы, мышцы лица… Но руки давно неподвижны, ноги не способны ходить, не говоря уж… – Олег Иванович с досадой махнул рукой.

– Организм не столь уж безнадежен. Дорогостоящее лечение и поддерживающая терапия могли бы, возможно, поставить его на ноги. Но родственникам, в лице государства и бюджета, это не нужно. Они не хотят тратить деньги на лечение, которое еще неизвестно, принесет ли плоды. Дешевле надеть памперс и вовремя накормить бульоном. А забудут дать бульончика – и загнется наш паралитик.

– Неужели все так печально? – Маша и сама знала ответ на свой вопрос: конечно печально, если у сотрудников такое мнение о собственном же месте работы.

– Самое-то главное в том, – продолжал Бураковский, – что у организма отсутствует вера в выздоровление и всяческое желание бороться за свою полноценную жизнь. Привыкнув к своей постели и бульону, организм не имеет не только прав и возможностей, у него нет и обязанностей: ну что вы хотите от несчастного калеки. Да, он не может ничего создать, никому не может быть полезен, но не убить же его за это!

– По-моему, это спорный вопрос, – усмехнулась Маша. – Ведь он съедает чей-то бульон.

– А вы считаете, что если другой такой же паралитик получит две чашки бульона вместо одной, то он станет от этого полноценным членом общества?

Маша Рокотова нередко готовила материалы и даже целые серии статей о науке и образовании и знала, что далеко не все научные учреждения, в том числе и в провинции, лежат сейчас без движения в руинах собственных тел. Кое-кто пошустрее давно нашел источник для поддержания своего существования, не очень-то надеясь на государство и бюджет. Ну а кто-то предпочел лечь и убедить себя в том, что болезнь неизлечима. Но Бураковский этого не поймет: еще в те советские годы, когда жизнь в НИИ била ключом, Олег Иванович и ему подобные были чем-то вроде шестого пальца: и не мешает, но и пользы никакой, ну, требует чуть-чуть внимания, чтоб дверью не прищемить.

– Олег Иванович, а как продвигаются те ваши исследования, которыми вы увлекались в восьмидесятые? Я как-то встречала пару статей о ваших работах.

Бураковский чуть заметно надулся:

– Это, милочка, не увлечение, это наука будущего, новое слово в изучении человека. И отсутствие должного понимания вопроса, должного внимания к нему со стороны общества отдаляет колоссальный скачок на пути прогресса!

– Простите, я вовсе не хотела вас обидеть. Более того, я считаю, что настоящую науку делают именно такие увлеченные энтузиасты, как вы, – проработав немало лет в научной среде, Маша прекрасно знала, как падки ученые даже на самую грубую лесть.

И точно, Бураковский сменил гнев на милость и принялся рассказывать Рокотовой о своих работах. Оказывается, он экспериментальным путем доказал, что вес человеческой души составляет в среднем девять граммов.

– Если взвесить человека непосредственно перед смертью и сразу же после нее, учитывая, конечно, вес всех отходящих в этот момент жидкостей, то разница составит именно девять граммов! И что это, по-вашему?

«По-моему, это полный бред», – подумала Маша, но вслух ничего не сказала.

– Это вес некоей субстанции, покидающей тело в момент физической смерти! Заметьте, ни при клинической смерти, ни при летаргическом сне или потере сознания вес человека не изменяется.

Маша мгновенно представила Бураковского, взвешивающего человека, отдающего в этот момент концы. Ну, или Богу душу, как уж угодно… И как, скажите, это возможно на практике? Едва ли у Олега Ивановича и в самом деле имеются доказательства его, мягко говоря, неординарной теории.

– Но куда же, согласно вашей теории, девается эта субстанция весом в девять граммов после того, как она уже покинула тело? – спросила Рокотова.

– Ну, как же, возвращается в единую информационную среду, разумеется. Знаете ли, как файл, закончив отработку своей программы, закрывается, архивируется и отправляется по сети в базу данных, где и будет храниться до следующей активации.

Маша просто раскрыла рот от удивления: вот только вчера нечто подобное она слышала от Ани Григорьевой!

– А если, допустим, человек добровольно ушел из жизни, самовольно прекратил отработку программы, его душа уже не сможет вернуться в единое информационное пространство? Ведь произошел своего рода сбой…

– Почему же, – снисходительно, как нерадивой студентке, пояснил Бураковский. – Где вы, дорогая моя, видели, чтобы программа самоуничтожилась, если в ней изначально не был заложен специальный блок для этого? Просто это самоуничтожение заранее было предусмотрено программой, программистом, если хотите.

– Вы хотите сказать, что новорожденный ребенок уже несет в себе программу всей своей будущей жизни?

– Несомненно! И не случайно же на протяжении тысячелетий существуют гадалки и предсказатели судьбы. Это как раз те люди, которые в силу своих паранормальных способностей могут считывать своеобразный программный код человека.

– Хорошо, но как же внешняя среда? Ведь человек может, допустим, оказаться в горящем доме. Один в панике побежит на дымную лестничную клетку и задохнется, а другой выпрыгнет с пятого этажа и отделается сломанной ногой, но останется жив. Не могла же его «программа» предусмотреть и этот пожар, который возник по вине пьяного соседа?

– Отчего же не могла? Это совершенная программа с множеством «если». Если пожар, то прыгать в окно. Это у того человека, которому суждено спастись. А у другого, которому уготована гибель, – бежать на лестницу.

Маша была ошарашена, ничего подобного не приходило ей в голову даже в моменты жесточайших приступов мигрени. Она инстинктивно искала хоть какой-нибудь довод, который поставил бы под сомнение теорию программного кода души. И нашла:

– Программа не имеет физического выражения, откуда же берутся пресловутые девять граммов?

– С чего вы взяли, что она не имеет физического выражения? – прищурился Олег Иванович.

– Насколько я знаю, любая программа в конечном своем воплощении – это лишь последовательность нулей и единиц. Какой же может быть вес у абстрактной последовательности?

– Да нет же! В конечном выражении эти нули и единицы представляют собой обозначение наличия или отсутствия потоков заряженных частиц. Вы полагаете, что движущиеся частицы, обладающие большой кинетической энергией, весят столько же, сколько те частицы, которые пребывают в покое?

Рокотова не знала, весят ли они больше или меньше. Но, в принципе, готова была уже согласиться с Бураковским.

– Олег Иванович, так значит, включенный компьютер будет весить больше, чем выключенный? Так?

Бураковский просветлел, словно нерадивая студентка на экзамене впервые произнесла хоть что-то вразумительное:

– Именно! Только эта разница будет столь мала, что никакой измерительный прибор ее не уловит. Даже самый современный компьютер со всем его программным обеспечением чрезвычайно примитивен по сравнению с огромным и совершенным программным кодом человеческой души. Отсюда и девять граммов!

Маша Рокотова подперла подбородок кулаком и уставилась в темное окно. Мимо проносились неясные очертания и далекие огоньки. Она чувствовала, что в программном коде, который неустанно отрабатывает процессор ее мозга, произошла такая перегрузка, что вот-вот случится серьезный сбой. Ей снова вспомнилось, что должна же быть где-то на корпусе маленькая кнопочка для перезагрузки…

– Олег Иванович, а вот представьте, что некий ученый нашел путь, выход в эту единую информационную среду, канал доступа. И даже создал прибор, позволяющий каким-то образом находить и распознавать заархивированные файлы тех душ, которые давно уже совершили переход из мира живых в базу данных мертвых. И научился частично активировать эти программы, получая от них некую информацию. Как вы считаете, была бы от этого какая-нибудь практическая польза? И вообще, возможно ли такое хотя бы теоретически?

– Э-э, как вы, милочка, далеко хватили! Этот ваш воображаемый ученый, который создал бы такой прибор, уподобился бы самому Создателю! И практическая польза была бы поистине колоссальна. Представьте, к примеру, что вовсе не надо биться над доказательством теоремы Ферма, можно просто взять и спросить об этом самого Ферма, разыскав его душу. Для науки проникновение в эту информационную среду стало бы гигантским, ни с чем не сравнимым прорывом! Нобелевская премия, не меньше! Но это, увы, совершенно невозможно. Не родился еще такой ученый, которому удалось бы сделать такое гениальное открытие.

– Мне думается, Олег Иванович, такой человек не только родился, но даже уже и умер. Но за годы жизни и научной деятельности он успел и найти канал перехода, и создать тот самый прибор, и даже накопить экспериментальный материал…

Лицо Бураковского вдруг покраснело, глаза вылезли из орбит, и неожиданно он расхохотался таким оглушительным басом, что пассажиры подскочили в креслах, а проводница в ужасе вылетела из своего купе.

7

Дверь ей открыл Тимка, высоченный семнадцатилетний красавец. Маша, приподнявшись на цыпочки, чмокнула сына в смуглую щеку и скинула в его руки куртку и сумку.

– Мамуся, мой скорее руки, мы тебя кормить будем. Кузя уже второй час колдует, все боялся, что электричка опять опоздает и все остынет.

– Привет, теть Маш!

Из дверей кухни высунулось светлоголовое создание, парнишечка в цветастом переднике на голую грудь.

– У нас сегодня борщ и гуляш с макаронами.

Через десять минут все сидели за столом в уютной кухоньке и уплетали темно-бордовый борщ, забеленный жирной рыночной сметаной.

– Кузьма, это восторг! – поражалась Маша. – И где ты этому всему учишься?

– Так в интернете, – расплылся в улыбке Кузя.

Кузьма был уверен, что в институт ему не поступить, а потому усердно учился готовить и планировал прямо после школы двинуть в пищевой техникум учиться на повара. И это по единственной причине: он смертельно боялся призыва и надеялся, что после такого техникума в армии он окажется где-нибудь при кухне.

Тимур тоже был уверен, что на юридический факультет – предел его мечтаний – он не поступит, и морально готовил себя к школе милиции. Впрочем, он армии не боялся и считал, что такому шкафу, как он, там самое и место.

Маша тайком посмеивалась над мальчишками: они учились в одиннадцатом классе той же самой школы на городской окраине, в которой она и сама когда-то училась. Благодаря директору, руководившему здесь уже сорок лет, школа осталась совершенно прежней, с сильными и требовательными учителями и прекрасным образованием. За медалями ребята не гнались, хотя у Тимки были на это все шансы, если он не запорет сочинение. Да и Кузя учился легко и не без удовольствия.

Рокотова давно уже поговорила, где и с кем нужно, и на юридическом, и на факультете вычислительной техники, куда, как она знала, мечтал попасть Кузьма. Ума для поступления у них хватит, Машины усилия и старые связи требовались для того, чтоб ребят не зарубили случайно. Что греха таить, конкурс на эти специальности давно уже формировался из одних блатных. Пришли времена, когда учиться идет не тот, кто успешно сдаст, а тот, кто удачно даст. Для своих сыновей можно и потревожить старых друзей.

Строго говоря, сыном Маши Рокотовой был только Тимур Каримов, плод ее первой любви и студенческого брака. А вот Кузя – это отдельная история.

Давным-давно, когда Тимке было шесть лет, он вдруг заговорил с мамой о том, что такое домашний питомец, и Маша поняла, что сын хочет завести зверюшку.

– Мамочка, а ведь правда, что питомец всегда-всегда живет дома? Его ведь не выгоняют на улицу?

– Ну, конечно, правда. Зачем же заводить животное, если не можешь взять на себя ответственность? За ним ведь надо ухаживать, кормить, гулять с ним вместе, чтоб его никто не обидел.

– И я буду его кормить?

– Будешь кормить.

– И мы не будем его бить и обижать, правда?

– Тима, я думаю, ты и сам знаешь, что ты не будешь обижать своего любимца.

– Тогда можно я его сегодня приведу? – радостно закричал мальчик.

– А кто же это будет? – с улыбкой спросила Маша.

– Это будет сюрприз! – деловито сказал малыш и побежал на улицу.

– Надеюсь, это будет не крокодильчик, – вслед проговорила мать.

Примерно через час в дверь позвонили, и Маша увидела на пороге Тимура, который держал за руку тщедушное существо: мальчика на вид лет пяти, худого, грязного и бледного, со спутанными беленькими волосенками, с синяками на ногах, смешно торчавших из замызганных шорт. На ногах мальчика были домашние тапочки, а рубашки не было вовсе.

– Здравствуйте, – пролепетало создание.

– Привет, – улыбнулась Маша и стала искать глазами обещанный сюрприз: щенка или котенка. Хотя, может, это хомячок, и он сидит в кармане? Или ручной таракан в коробочке?

– Мама, это Кузя, – представил сын. – Он мой друг.

– Очень рада, заходите, друзья. А где же зверюшка?

– Мам, Кузя – это человек, мальчик такой, – пояснил Тимур, округляя глаза. – Он будет спать в моей комнате на диване, я буду его кормить и с ним гулять. И обижать его не буду.

Усадив маленького Кузю в кухне за чашку молока и пирожки, Маша отвела сына в комнату.

– Тима, ты уже большой и должен понимать, что настоящего мальчика мы взять не можем. Он не может быть твоим домашним питомцем.

– Почему?

– Потому что у него есть мама и папа, которые за него беспокоятся. Он должен жить в своей семье, а не с нами, понимаешь?

– Понимаю, – ответил Тимка «страшным шепотом», – только он не должен жить со своей семьей. Его же выгнали на улицу и не пускают. И спит он в подвале. Мы с пацанами договорились, что его кто-нибудь возьмет, только у всех мамы строгие, только ты у меня… ну, это… хорошая.

Оставив мальчиков играть в Тимкиной комнате, Маша отправилась за информацией к местному сарафанному радио, бабке Веронике. Та с готовностью доложила Рокотовой диспозицию.

– Какая ж ты, мать, нелюбопытная, ничего-то не знаешь! С кем твой пацаненок гулять шастает, где торчит! – возмущалась бабка Вероника, качая головой.

Оказалось, история давно известна всем во дворе и далеко за его пределами. У Кузьмы Ярочкина папы нет, а есть пьющие мать и бабушка. Сутки мамаша работает вахтером, трое – пьет. Кузя в садик не ходит, питается тем, что успеет утащить со стола из скудной закуски. Иногда его забывают пустить домой, иногда выгоняют нарочно, чтобы не мешал матери и бабке принимать многочисленных кавалеров.

Но недавно мать открыла прекрасный способ заработать на очередную бутылку. Она додумалась продавать своим мужикам маленького Кузю. Слух разнесся быстро, и «любители» потянулись в квартиру Ярочкиных. Когда этот слух через соседей докатился, наконец, до участкового, у матери был трезвый период. Милиционер, придя в дом, увидел, что в бедной и грязной квартире единственная чистая и более-менее отремонтированная комната – это детская. Светлые обои, занавесочки и плюшевые игрушки. Кузя не знал, как называется то, что с ним делают, и только повторял, что к маме ходят друзья, которые дарят ему игрушки и шоколадки и играют с ним. А один мамин знакомый даже фотографировал мальчика большим фотоаппаратом и обещал подарить фотографию. Участковый оставил Екатерину Ярочкину в покое, а она стала более осторожной.

Комната Кузи и в самом деле содержалась в чистоте, но вовсе не ради ребенка, а для клиентов, большую часть которых приводил недавно освободившийся сердечный друг матери. И шоколадки Кузе действительно приносили. Только игры были весьма своеобразными. Некоторые насиловали мальчика без особых изысков. Другие заставляли еще петь песенки и читать стихи. Третьих мальчик боялся больше всего… Нашелся и профессиональный фотограф, делавший пикантные снимки на заказ богатым извращенцам.

Мать гладила Кузю по голове, говорила, что он молодец и должен слушаться, иначе она сдаст его в детский дом, где ему будет очень плохо. Мальчик не знал, что хуже уже не бывает, и верил. Иногда мать и бабка уходили в глухой запой, и малыш оказывался на улице. Потом деньги кончались, ребенка снова пускали в дом, мыли, кормили, одевали в чистенькие трусики и ставили на коленочки у спинки кровати.

От бабки Вероники Маша вернулась в ужасе, трясущимися руками вымыла Кузьку в ванне и уложила спать.

На утро она побежала в районный отдел образования, потом в милицию. Там семья Ярочкиных была хорошо известна, неоднократно проверялась и считалась вполне сносной, хоть и неблагополучной. Рокотовой объяснили, что весь бред, который повторяет она сейчас, – домыслы больных старух и мальчика с обостренной фантазией, посоветовали не лезть не в свое дело и даже намекнули, что ей будет хуже, если не перестанет заботиться о том, что ее совершенно не касается.

Маша ушла, пригрозив в районо прокуратурой, а в милиции – службой собственной безопасности.

Хуже ей стало уже тем же вечером: в подъезде ее собственного дома ее избили и ограбили, а на прощанье посоветовали отправить Кузю Ярочкина домой. Прикладывая к кровоподтекам на лице лед и утешая, как могла, плачущего Тимку и испуганного Кузю, Маша, скрепя сердце, решила звонить Ильдару.

Ильдар Каримов был отцом Тимки. Они расстались трудно, но мирно, и все же обращаться к нему Маша не любила. Сыном Каримов не интересовался, хотя денег на его содержание всегда давал достаточно. А вот Машу вернуть он всегда был не прочь, если не в качестве жены, то хотя бы в качестве возлюбленной.

Каримов приехал быстро и, увидев разукрашенную Машу, пришел в бешенство. Выслушав ее рассказ и подробно выспросив приметы нападавших и тех, с кем она разговаривала в отделе образования и милиции, он приказал взять на работе три дня отгулов, детей в охапку и мотать на его дачу.

Через три дня Ильдар приехал за ними и отвез в город. На Машины расспросы он ответил, что Екатерина Ярочкина неудачно упала с лестницы и лежит в больнице с переломами обеих ног, инспектор районо уволена, на участкового и его начальника ночью напали неизвестные. Что же касается тех, кто напал на Машу, то у милиции появился очередной «висяк» в лице двух неопознанных трупов. Каримов намекнул, что пострадал и кое-кто из Кузиных постоянных клиентов, но Маше об этом знать необязательно.

В качестве благодарности Маше пришлось пойти с Ильдаром в дорогой ресторан, а потом он уговорил ее поехать в красивый номер фешенебельной по провинциальным меркам гостиницы. Утром Каримов спросил нежившуюся под пышным одеялом Машу, понравилось ли ей и не останется ли она с ним снова. Она честно ответила, что понравилось и что не останется, пообещала звонить, если что, с удовольствием поцеловала Ильдара в губы и поехала на работу, через полчаса забыв о нем до следующей встречи…

Вечером она зашла в больницу, где лежала Катька, и сообщила дрожащей от ужаса бабе, что Кузя пока будет жить у нее и чтоб та не смела к нему соваться. Катя, которая, «падая с лестницы», не только сломала ноги, но и разбила себе все лицо в сплошной синяк, только кивала, называла Машу благодетельницей и повторяла, что «больше ни в жизнь…»

И зажили они втроем: Маша и два ее сына, Тимур и Кузьма.

И вот они выросли.

Тимур был копией Ильдара: черноволосый, с большими темными глазами и смуглым лицом. В свои семнадцать лет он был уже рослым, широкоплечим и узкобедрым юношей, еще не полностью утратившим детскую нежность линий и от того похожим на молодого львенка.

Кузя тоже вытянулся, но остался тоненьким и бледным, совсем прозрачным. Почти совершенно белые кудряшки, грустные голубые глаза и мягкие губы делали его чуть похожим на девушку. Многие их одноклассники жили в окрестных дворах и помнили историю Ярочкина, некоторые пытались делать двусмысленные намеки на дружбу Тимура и Кузи, но пара расквашенных Тимкиным кулаком носов быстро всех успокоила. Кроме того, девчонки липли к названным братьям, как пчелы на мед. И если Тимка был к этому как-то по-детски равнодушен, то Кузьма умудрялся одаривать своим вниманием по несколько девиц одновременно. Когда Маша попыталась заговорить с пацанами о контрацепции, боясь, как бы какая-нибудь из «пчелок» не забеременела, Тимка заявил, что теоретически он все знает, а практически ему пока это не интересно и жаль тратить время на ерунду. Кузя же выразил готовность ответить тете Маше на все интересующие ее в этом плане вопросы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю