Текст книги "Вести приходят издалека"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

42

Маша слезла со своей верхней полки в купе Череповецкого поезда только тогда, когда из окна вагона увидела перрон Ярославского вокзала. Ее попутчицы уже добрых сорок минут щелкали пудреницами и попеременно роняли на пол карандаши для глаз. Долго причесывались и деликатно портили воздух лаком для волос.

Давным-давно Маше тоже казалось, что, когда она приезжает в командировку, москвичам больше нечего делать, как разглядывать ее прическу, макияж и нарядно-деловую одежду. Теперь она завела себе немнущийся брючный костюм, немаркую командировочную куртку и вместительный тканевый кейс. Куртку она сворачивала и закидывала на полку, кейс клала под голову и заваливалась спать прямо в костюме, даже не расстегнув удобного жакета. В Москве она органично вливалась в суетливую толпу, и ей давно уже не казалось, что все, кто движется по встречному эскалатору, смотрят исключительно на ее растрепавшуюся челку. Смешно!

Маша сунула ноги в удобные немецкие туфли и первая вышла из вагона. По пути к метро она набрала номер Шульмана.

Хотя день был выходной, на работе был аврал, и Остап в этот момент сидел в кабинете у начальника, но он был так рад слышать ее голос и так боялся, что она не перезвонит, что, как школьник, попросился выйти.

– Маша! Ты сейчас где? – закричал он, даже не пытаясь скрыть свою радость.

– Я только приехала, выхожу с Ярославского вокзала. Мне надо с тобой встретиться.

– И мне надо! Давай на Театральной у выхода в час, сходим пообедаем, а дальше решим, идет?

– Отлично, – согласилась Маша, довольная, что у нее будет почти четыре часа, чтобы успеть все-таки побывать в туристическом агентстве «Эл-Лада», в которое она так и не попала из-за истории с маленьким Андрюшей и его незадачливыми похитителями.

Надо было сказать Шульману, чтобы не покупал цветов, подумала Маша, издалека увидев Остапа с белыми лилиями в руках. Лилий она не любила, да и завянут они, пока она их до дома довезет. И еще ей очень не хотелось, чтоб Остап целовал ее, даже в щеку. Он поцеловал ей руку. Ну, и слава Богу.

В кафе «Елки-Палки» они заказали речную форель, картошку по-домашнему и красное итальянское вино. Картошка оказалась просто отварной с укропом, хотя и стоила столько, что можно было купить не меньше мешка на рынке, форель была хороша. Вино довольно кислое.

– Как твои успехи с бумагами сумасшедшего грека? – спросил Остап.

– Схожу с ума. Он вовсю убивает людей.

– Что-то с памятью моей стало… Он же помер.

Маша энергично закивала.

– Помер-помер! И теперь тащит за собой своих пациентов. И подруга моя тоже была его пациенткой. Вот ее уже нет, в Ярославле двое моих бывших сослуживцев, тоже оперировавшихся у академика, повесились в один день. Один удачно, схоронили уже. А второй, хороший такой дедок, профессор, в больнице лежит, батарею, на которой вешался, сорвал, по голове трубой получил и ошпарился. И теперь он лежит там и ждет смерти. Потому что от такого убийцы не спрячешься и не защитишься. Мертвого не арестуешь.

– Чушь какая! Я не верю, – махнул вилкой Шульман.

– А я верю, Клинскому верю, как себе.

– Клинский – это?..

– Профессор, уникальный специалист в области медицинского приборостроения. Это по его разработкам делались микростимуляторы, которые вживлялись в мозг. Не он их делал, но по его материалам. Кстати, делал тот самый ученый, который все-таки повесился.

– И ты собираешься во все это дело впутаться?

– Нет. Хотя Стольников, последователь академика Цацаниди, и подослал эту даму, Катю Густову, чтобы надавить на мое чувство долга. Только он не знает, что у меня это чувство отсутствует напрочь.

– Угу, я заметил. Что ж ты тогда мимо мальчонки не прошла? Скажешь, из эгоизма?

– Точно. Именно из эгоизма. Я же все и сразу поняла и, если б прошла мимо, сгрызла бы себя. Совесть бы меня заела. А я не люблю испытывать дискомфорт, ни физический, ни духовный. Понял?

– Понял. Так чего же ты хочешь?

Маша задумалась.

– Я хочу встретиться со следователем Бобровой и написать заявление. Я напишу о том, что Григорьеву убили, о том, что гибнут пациенты Цацаниди. И о разработке прибора тоже напишу. Не принять заявление она у меня не сможет, верно?

– Верно, – согласился Шульман, – а дальше что?

– Ничего. Я уеду домой и буду жить дальше. Пусть правоохранительные органы разбираются с этим, как хотят. Квартиру Анину сдам, буду на эти деньги детей учить. Если дело будет возбуждено и окажется, что Аню убили, то еще и страховку получу.

– Кстати, о страховке. Тебе надо побывать в этой фирме туристической. Интересно, они в воскресенье работают?

– Работают, – сообщила Маша. – Я только что оттуда.

– И что там?

– Там совсем не интересно. Тур Ане оформляла ее знакомая, она и надоумила застраховаться. За страхование клиентов менеджерам какие-то там бонусы начисляются, вот она Аню и уговорила. И Григорьева действительно говорила ей по телефону те самые слова, на которые ссылалась Густова, про единственное богатство, которое свалилось ей в руки. Она имела в виду вовсе не материалы Цацаниди, а свою новую квартиру. Аня считала ее настоящим подарком судьбы, и я ее ой как понимаю! А в том, что ей дали такую хорошую квартиру взамен ее развалюхи, заслуга академика. Он какому-то депутату позвонил и попросил за Аню. Так что все, что касается агентства и страхования, – правда. Все остальное, по-моему, чистой воды спектакль. Режиссер-постановщик – Игорь Стольников. Только как-то все путано получается. То он мне категорически отказывает в помощи, потом вдруг выделяет и деньги, и транспорт, правда, через приятеля Ани, Витю Горошко. Потом он же, Стольников, прилагает все усилия, чтобы я не встретилась с Катей Густовой, а значит, ничего от нее не узнала про ее сына, потом вдруг посылает эту Катю ко мне.

– Думаешь, он ее послал?

– Конечно, он. И дурацкую легенду ей придумал. Только Катя врать не может. Для нее сейчас ее гибнущий сын – центр Вселенной, она ни о чем другом думать не может.

– Может, все-таки врет про сына?

Маша покачала головой.

– Врать она может только в том случае, если у нее вообще нет детей.

– Что-то я не понял, – озадачился Шульман.

– Да все просто: не может никакая мать ни из какой выгоды говорить о болезнях и самоубийстве ребенка, если ничего подобного в помине нет. Побоится беду накликать.

– Это опять женская логика.

– Я в этом уверена, – настаивала Маша. – Короче, мне кажется, что все тут придумано именно Стольниковым.

– Сейчас скажешь, что и Григорьеву он убил, – съязвил Остап.

– Нет, не скажу. У меня нет доказательств.

– А как же женская логика?

– Ну тебя, – отмахнулась Маша. – И еще, я думала, что и страховка с завещанием – тоже вранье, подделка. Так нет, все в порядке. Не пойму только, почему Аня эту поездку держала в секрете. Может, она там собиралась искать документы Цацаниди?

– Где? В Греции? – удивился Остап.

– Да, Цацаниди ведь грек был.

– И он ездил туда перед смертью?

– Не знаю, но ведь можно было с кем-то передать или почтой послать.

Маша Рокотова допила свой чай, Остап Шульман – кофе.

– Значит, так, – сказал Остап, когда они вышли из ресторана, – машина моя у конторы на Петровке, тут недалеко. Ты подождешь меня полчасика в вестибюле, а потом мы к Бобровой поедем, идет?

– Идет, – согласилась Маша.

43

Не успели Маша и Остап подойти к зданию управления милиции, как откуда-то из ближайших кустов материализовалась пожилая дама в старомодной кокетливой шляпке, дешевеньких туфлях на шпильках и в узком полосатом костюмчике а-ля Шанель. Лет ей было…

В общем, как говорит Машина мама:

– О, возраст – это самая большая ее беда. В душе двадцать пять, в мозгах восемнадцать. В паспорте ужас, на лице кошмар.

Дама кинулась наперерез Шульману.

– Остап Ибрагимович! Остап Ибрагимович!

Маша обалдела.

– У тебя и правда такое отчество?

– Нет, Исаакович, – отмахнулся Шульман. На лице его крупными мазками была написана вся палитра чувств, которые он испытывал по отношению к явившейся ему женщине.

– Остап Ибрагимович! Миленький! Как же так! Что же они Алешеньку-то все не отпускают? Я же жду-жду, а они не отпускают.

– Анна Феоктистовна, – обреченно начал Остап, видимо, далеко не в первый раз, – поймите, ваш сын находится под следствием, и вряд ли его уже скоро отпустят. Вы уж приготовьте себя к этому…

– Да что же это вы говорите! Я же все объяснила следователю. Алешенька не мог убить эту девочку. Я совершенно уверена, конечно же, не мог.

Возмущение Анны Феоктистовны было очень искренним, а убежденность – совершенно непоколебимой.

– Послушайте, – снова стал уговаривать ее Шульман. – Как вы можете быть уверены? Он сам-то ничего не помнит, он же не соображал ничего. А вы говорите – не мог.

– Вот видите! – тут же сменила «показания» дама. – Именно, что он ничего не понимал, значит, был в состоянии аффекта, его нельзя наказывать!

– Какой аффект! Он же обкуренный был до умру!

– Вот-вот! Он не виноват!

Маша видела, что Шульман сейчас взорвется, как перегревшаяся скороварка, и решила вмешаться.

– Анна Феоктистовна, состояние опьянения, в том числе и наркотического, является не смягчающим, а отягчающим вину обстоятельством.

– Вы следователь? – строго спросила дама, поворачиваясь к Маше.

– Нет, я журналист.

Маша слегка втянула голову в плечи, готовая услышать отповедь по полной программе: мол, не суйся не в свое дело. Но Анна Феоктистовна ловко схватила ее за куртку.

– Напишите! Напишите, что мой Алешенька не виноват! Вы поймите, я мать! Я знаю лучше. Он никогда, слышите, никогда не принимал наркотики! Это все выдумки милиции. О! Я знаю, им просто надо на кого-нибудь навесить дело, вот они и схватили моего бедного мальчика…

Остап аккуратно отодрал старушечьи лапки от Машиной куртки, потом решительно взял Анну Феоктистовну за плечо и слегка встряхнул.

– Слушайте, вы, мама Алешенькина, ваш сын зверски убил девушку. Нанес ей двадцать восемь ножевых ранений, из которых больше половины – смертельные. И мне плевать, что он ничего не соображал. Доказательств выше крыши. И, между прочим, у этой девушки тоже есть мама и папа. И вот они-то как раз верят в то, что ваш сын виноват. И, если б его не посадили, ее папа своими руками разорвал бы вашего Алешеньку на куски. Это вы понимаете?

Дама ошарашенно смотрела на Шульмана, по ее враз побелевшему лицу потекли слезы.

– Остап Ибрагимович, – залепетала она, – так, значит, если он наркоман, так ему же наркотики нужны, у него же эта… ломка будет, да? Мне бы как-то ему передать нужно, а я и не знаю, где их и купить-то… Остап Ибрагимович, может, вы мне поможете, где-нибудь достанете?

Маша чуть не расхохоталась, несмотря на всю трагичность ситуации, а Остап просто задохнулся от возмущения.

– Вы с ума сошли! Какие наркотики в тюрьму?! Вы что?!

– Ой-ой! – Анна Феоктистовна зажала рот рукой. – Как же ему помочь? Я же должна…

Шульман, наконец, разозлился всерьез.

– Раньше надо было помогать. А теперь, что выросло, то выросло.

Он схватил Машу за рукав и втащил в здание.

Где полчасика, там и час. В обещанные тридцать минут Остап не уложился. Маша устала сидеть в вестибюле и вышла на улицу. И тут же пожалела об этом: пугливо озираясь, на нее надвигалась Анна Феоктистовна. Отступать было уже поздно, старушка уже опустилась на скамейку рядом с Машей.

– Простите, ради Бога, – начала дама, – как вас зовут?

– Мария Владимировна, – обреченно ответила Рокотова.

– Машенька, – тут же проникновенно заговорила старушка, – вы скажите своему пареньку, помог бы он моему сыночку.

– Это не мой паренек, а оперуполномоченный Шульман. От него не зависит судьба вашего сына. Если хотите совет, то наймите вашему сыну хорошего адвоката.

Старушка вздохнула.

– Хороший адвокат больших денег стоит. У меня их нет. Раньше вот Алешенька хорошо зарабатывал. А теперь хорошей работы не стало. Он, бедненький, так расстраивался, даже руки на себя хотел наложить.

– Кем он работал? – спросила Маша, просто чтобы что-нибудь спросить.

– Программистом. Хорошие деньги платили. Он ведь не такой, как эти сегодняшние выскочки, когда он институт окончил, еще как следует учили.

– Простите, а сколько вашему сыну лет? – заинтересовалась Маша.

– Сорок. Такой, знаете ли, критический возраст…

Маша поразилась: сорок лет! Мальчику Алешеньке!

– Анна Феоктистовна, это уже не мальчик, это, извините, взрослый мужик, да и не первой свежести.

– У вас есть дети? – грустно спросила дама.

– Есть, – нехотя ответила Маша.

– Мальчик или девочка?

– Два мальчика.

– Большие?

– Школу в этом году заканчивают.

Анна Феоктистовна кивнула.

– Скажите, Маша, если бы ваши дети стали принимать наркотики, вы бы заметили?

Маша задумалась.

Тимка? Конечно, заметила бы! Тимка, плоть от плоти, родное сердечко. У него нет никаких тайн от нее, а она чувствует его каждой клеточкой. Она даже оценки, которые он получил в школе, узнает не по дневнику, а по его глазам. Конечно, она заметила бы любое изменение в его состоянии и настроении.

А Кузька? Ох, да тем более! И именно потому, что он не плоть от плоти, и своему материнскому чутью здесь Маша доверять не может. Если за Тимку она отвечает только перед собой и Ильдаром, то за Кузьку – и перед обществом, и перед Богом… Раз уж взяла на себя этот крест, должна нести, чего бы это ни стоило. А если еще вспомнить гены, наследственность, то прямо жутко становится. Не дай Бог упустить, покатится, как снежный ком. Нет, не заметить она бы не могла. Так она и ответила Анне Феоктистовне.

– У меня Алешенька – единственный свет в окошке. Я родила его поздно, знаете, как говорят, для себя. Поэтому, наверное, и воспитала так, что он не мог меня бросить, не мог жениться… – Анна Феоктистовна достала из сумочки платочек и вытерла слезы.

– Я им живу, дышу моим сыночком. Как же я могла не заметить, а?

Маша пожала плечами, но не согласиться она не могла. Она тоже мать, наверное, менее сумасшедшая, чем Анна Феоктистовна, но все же… Но что она могла сделать для этой несчастной пожилой женщины? Маша положила ладонь на ее руку.

– Анна Феоктистовна, я скажу все Остапу Исааковичу, попрошу его помочь. И потом, ведь будет суд, вы все это скажете, судьи вам обязательно поверят.

– Спасибо вам, Машенька, – печально сказала старушка и встала. – Уже за то, что вы меня выслушали, спасибо. Дай Бог вам, чтобы у вас было все хорошо.

Маша смотрела вслед Анне Феоктистовне: ни элегантный костюмчик, ни кокетливая шляпка не скрывали уже ее возраста. Старая, несчастная, пронзительно одинокая женщина. Что же она сделала не так? В чем ошиблась, воспитывая своего Алешеньку, и как не повторить ее ошибок? Или все-таки ошиблась не она?

Остап, наконец, выскочил из дверей управления, на его лице были написаны все муки совести, которые он испытывал из-за своего опоздания. Но Маша остановила все его попытки начать оправдываться.

– Ты уверен, что этот Алешенька виноват в убийстве?

Остап опешил, но тут же догадался:

– Так! Она до тебя добралась?

– Ты уверен? – настаивала Маша.

– Господи, ну, тебе-то какая разница?

– И все же…

– Да! – сдался Остап. – Я сам выезжал на место преступления. Кстати, он сам вызвал милицию. Сначала приехала местная дежурная группа, а потом нас вызвали.

– Почему вас вызвали?

– Дочка она какого-то политика. Но это все неважно.

– Ты говорил, что он ничего не помнит. Может, его подставили?

– Он не помнит, как убивал. Говорит, накурился для храбрости. Но вину свою не просто не отрицает, а как-то особенно радостно дает признательные показания. Все спрашивает, сколько ему дадут. Что предъявляют, со всем соглашается. На него сейчас можно все нераскрытые убийства Москвы повесить, с дорогой душой согласится. Прямо кино «Хочу в тюрьму». Так что мамаша его зря старается.

– Очень странно, – пробормотала Маша.

– Странно-странно, – согласился Остап. – Давай оставим его в покое и поедем к Бобровой, у нее сегодня дежурство, я с ней договорился.

44

Марина Боброва попала в следователи случайно. Она никогда не мечтала работать в милиции, ее больше привлекало гражданское право, спокойное и, как теперь выяснилось, гораздо более доходное. Но – потянулась за любимым мальчиком. Он был такая лапочка!

Закончив институт с красным дипломом, она потащилась за ним в Бескудниковский районный отдел, куда его распределили. Только мальчик чуть-чуть поработал здесь опером, а потом ушел в коммерческую структуру начальником охраны, тогда вся эта коммерция только начиналась, все было так интересно и перспективно. Немного еще повстречался он с Мариной, а потом взял да и женился на дочке своего шефа.

А Марина так и осталась следователем. Хорошо ли, худо ли, а вот досиделась уже до майорских погон. Но ощущение случайности так и не прошло, все эти годы она чувствовала себя совершенно не на своем месте, все собиралась изменить свою судьбу, откладывая на потом начало настоящей жизни. А теперь вот и сорок лет скоро. Что теперь менять? В таком возрасте жизнь не начинают. И Марина смирилась, только в глазах ее навсегда поселилось боязливое удивление, словно вот сейчас она спросит себя: что это я здесь делаю?

Машу Рокотову Боброва вспомнила с огромным трудом. И тот эпизод с женщиной-самоубийцей как-то стерся из ее памяти. Да, было что-то такое в ее дежурство. Только, к счастью, дела из этого не получилось. Одинокая женщина, потерявшая когда-то ребенка, имевшая неприятности на работе… Следов пребывания посторонних нет, записка для соседки…

И вот явилась эта Рокотова и ставит все с ног на голову. Да еще спрашивает, как можно было не увидеть все эти очевидные нестыковки. А вот так и можно было: пятый выезд за дежурство, мозги уже набекрень!

В принципе, она права, эта Рокотова. И йогурт на окошке был, и про отъезд не проверили, и соседку толком не опросили. Но уж очень не хотелось навешивать лишнее дело на свою шею.

– Хорошо, – согласилась Марина без всякого энтузиазма, – сами будете писать или мне с ваших слов?

– Марина Андреевна, – сказала Маша, – я, конечно, все сама напишу, только я ведь не столько для того пришла, чтобы об этом убийстве говорить, сколько совет получить о деле, гораздо более серьезном.

– Я вас не понимаю, – сразу испугалась Марина.

– Только не говорите сразу, что все это бред. Поверьте, сначала я тоже так считала. Теперь я абсолютно уверена, что все – правда.

– Да о чем вы?

– Я знаю, кто убил Григорьеву, только дела из этого все же не получится. Убийца умер.

Марина немного расслабилась, может, еще и отстанет от нее эта журналистка.

– Я правильно поняла? – спросила она Машу. – Он убил вашу подругу, а сам с тех пор уже умер?

– Нет, он умер еще до убийства.

– Как это, до?

– Вот так. Марина Андреевна, вы, пожалуйста, выслушайте все по порядку, а потом будем думать, что с этим делать.

Когда Марина Боброва выслушала все и по порядку, где-то в глубине ее души поднял голову давно задушенный крохотный червячок ее былых амбиций.

– Что? – зашептал червячок теплым вкрадчивым голосочком. – И снова упустишь свой шанс? Конечно, если тебе больше нравятся пьяные бытовухи и обкуренные подростки, ворующие у поздних прохожих мобильники, если ты уже привыкла к тому, что начальство валит именно на тебя всю эту тягомотину, если так, то и Бога ради. Молчу.

Марина еще не очень понимала, при чем тут шанс. Что можно высосать из этой истории? На первый взгляд ничего. А не на первый? А если подумать? Если допустить, что все это правда? Если проверить? Ведь можно для начала не высовываться перед начальством. Выяснить имена бывших пациентов. Если они живы, то все это чушь. А если нет?

– Мария Владимировна, поймите меня правильно, я не могу пойти к начальству со всем, что вы мне рассказали, и потребовать возбудить дело. Я не знаю, от чего оттолкнуться.

– От убийства Григорьевой.

Боброва кивнула:

– Это верно, но хотелось бы иметь какие-то более веские доказательства.

– Я понимаю, – сказала Маша, – да я, собственно, и не настаиваю на возбуждении дела, просто хочу, чтобы мои показания остались у вас в письменном виде.

– Зачем? – привычно насторожилась Боброва.

– Мне кажется, Марина Андреевна, что все это только начало. Если потянуть за ниточку Аниной смерти, может размотаться такой клубок, что мало не покажется!

– Вы собираетесь провести журналистское расследование?

– Нет, я собираюсь унести ноги с наименьшими потерями. К сожалению, это становится все сложнее, а может быть, уже и невозможно.

Тут Марина решилась.

– Значит, так. Можно, я буду называть вас просто по имени?

Маша кивнула.

– Так вот, Маша, – Марина заглянула в записи, которые делала по ходу рассказа Рокотовой, – что касается Стольникова и его метаний с похоронами, то за ним явно кто-то стоит. Не сам он принимает решения. Получается даже, что он-то эти решения принимает, но неправильные. Он сделал все, чтобы вы не встретились с э-э… Густовой. Отчитался перед своим начальником, а тот распорядился встречу организовать. И к вам посылают Густову. Мужика этого, якобы друга Григорьевой, тоже они вам подсунули. Скорее всего, он и не был никаким другом, просто Стольников не мог оставить вас без присмотра. Когда вы ездили на кладбище, за вами, естественно, следили. Если и сейчас следят, то Горошко не сегодня-завтра объявится.

– Погодите, – прервала ее Маша, – так неужели они в самом деле советуются с Цацаниди?

– Да полно! – махнула рукой Боброва. – Нет, конечно. За всем этим стоит явно живой человек, просто мы пока не знаем, кто. И я уверена, что у этой истории нормальные земные корни.

– А как же самоубийства? – возмутилась Маша. – Ведь кто-то внушил Бураковскому и Клинскому эту навязчивую идею, кто-то на них воздействовал?

– Может, и воздействовал. Только не с того света, а с этого.

Маша задумалась. Может, и правда не с того?

– Не понимаю, как это можно?

– Вот именно, нам это пока не понятно. Я предлагаю начать с проверки пациентов. Надо достать их список.

– Но как?

– Да просто! – сказала Марина. – Стольников сам нам его и даст.

Маша не согласилась:

– Ни за что не даст! Да и как я у него потребую?

– А мы не у него потребуем. Очень хорошо, что вы с Густовой не поссорились. Позвоните ей, назначьте встречу. Убедите ее, что активно ищете документы, но вам надо встретиться с одним из бывших пациентов. Тех, кто участвовал в экспериментах.

– Виктор Горошко говорил, что только сам Цацаниди знал всех пациентов.

Марина рассмеялась, и Маша тоже поняла всю наивность такого предположения: не на дому же он их оперировал!

– Скажите Густовой, что у вас есть свои сведения, так сказать, секретные приметы, связанные с адресом пациента. Примету, естественно, вы ей не скажете, как бы она ни просила, поэтому пусть тащит списки вместе с адресами. А вы потом, мол, решите, под которым львом копать.

– Думаете, притащит? – с сомнением спросила Маша.

– Притащит! – уверенно сказала Марина. – Про ребенка-то наверняка не врет, в этом я с вами согласна. Потом мы поделим эти списки между мною, вами и Осей и проверим, кто из этих людей жив, а кто умер. И как умер.

– Чего!? – Остап высунулся из-за компьютера, на котором все время, пока женщины разговаривали, тихонько раскладывал пасьянс. – Не пойдет, у меня своих дел – во!

Он провел ребром ладони высоко над своей макушкой.

– У всех дел – во! – жестко сказала Марина. – Не переломишься. Зато, если все сойдется, не дело получится, а конфетка.

– Марин, если все сойдется, нам с тобой начальство за самодеятельность головы поснимает.

Но Марину уже несла совершенно не свойственная ей бесшабашная удаль. Все-таки дошла гиря до полу. Ну не могла Марина Боброва больше квакать в болоте ежедневной рутины. И это дело подвернулось так кстати!

– Не бойся, Оська, если что, я все на себя возьму. Бумажки быстренько подгоню, как проверку по убийству Григорьевой.

Пока Марина и Остап препирались по поводу законности, а вернее, незаконности той проверки, которую они задумали, Маша напряженно думала.

Катя, может, и притащит эти списки. Их ей Стольников даст, но предварительно сделает такую выборку, что грош им цена, этим спискам. Да еще пустит по следу тех умельцев, которые в Анину квартиру лазали.

– Послушайте, – прервала она все еще споривших милиционеров, – мне кажется, мы можем и без Кати обойтись.

– Как? – заинтересовалась Марина.

– Без Кати было бы лучше, – сказал Остап.

– У Григорьевой в компьютере много интересного, – пояснила Маша. – В том числе база данных с историями болезней. Это, кстати, тоже очень незаконно. Нельзя такие документы вне клиники хранить.

Шульман с сомнением пожал плечами.

– А как мы из этих пациентов выберем тех, кто нам нужен? Или там есть прямое указание на то, кому ставились имплантанты?

– Не знаю про указания, но их там вообще не так много, я думаю, выборка уже сделана: скорее всего, это и есть те, кто нам нужен. Девять из десяти.

– Одиннадцать из двенадцати, неплохие шансы.

– Почему одиннадцать?

– Потому что стульев. Только бриллианты, как известно, были именно в двенадцатом стуле.

Маша и Марина переглянулись.

– Рискнем! – решила Марина. – Ты, Ося, сбегай в кулинарию за углом, купи что-нибудь к чаю, а я пока водичку согрею.

Остап с мученическим видом вышел из кабинета.

Марина хитро подмигнула Маше:

– С Гадой Моисеевной уже встречались?

– С кем? – удивилась Рокотова.

– С мамашей Шульман. У вас с Оськой, похоже, роман?

– Он, может быть, и думает, что роман.

– А вы?

– А у меня двое детей и полная гармония в душе. Так что с мамой я знакомиться не буду.

– И правильно, – одобрила Марина. – Из него никакого мужа не получится. Когда мы учились, девчонки бегали за ним табунами. А мне уже тогда было ясно, что все это без толку.

– Из-за мамы?

– Нет, про маму он пусть кому другому рассказывает. Это замечательное прикрытие, только в сорок лет уже смешно на маму ссылаться. По-моему, любой человек строит свою жизнь так, как он хочет, явно или подсознательно. И под эту свою позицию подгоняет аргументы и обстоятельства. Вы вот тоже на первое место ставите то обстоятельство, что у вас двое детей, а на самом деле вы не хотите замуж, потому что у вас полная гармония в душе. Так ведь?

Маша радостно кивнула. Марина Боброва с ее рассуждениями ей очень нравилась.