Текст книги "Вести приходят издалека"
Автор книги: Татьяна Ярославская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Татьяна Ярославская
ВЕСТИ ПРИХОДЯТ ИЗДАЛЕКА
Роман
Все имена, события и названия в романе являются вымышленными.
Все совпадения случайны.
Автор
1
Прохладным сентябрьским днем Анна Григорьева стояла у помпезной могилы на Ваганьковском кладбище. Ей казалось, что тяжелый мраморный памятник всей своей холодной массой давит на ее сердце. С фотографии, укрепленной в мраморной раме, на нее смотрел старый академик, которого она безмолвно и безнадежно любила все годы, в которые работала с ним. Он прожил большую и, в общем, счастливую жизнь, работал до последнего дня и умер во сне поздней весной. Сыновья и внуки не выполнили распоряжения академика Цацаниди, содержавшегося в завещании. Он просил кремировать тело, а урну с прахом захоронить на старом греческом кладбище в небольшом поселке на берегу Черного моря. Но его, ученого с мировым именем, похоронили здесь, рядом с супругой.
Анна достала из сумки целлофановый пакетик и высыпала на могилу горсть сероватой, вперемешку с мелкими камушками, земли, той самой, со старого кладбища.
– Знаете, Константин Аркадьевич, там море все так же бьет в скалу, кизил поспел и падает на старые плиты. А звезды там такие же далекие, как и здесь. Может, только чуточку ярче.
2
Маша Рокотова ненавидела командировки. Особенно в Москву. Казалось бы, всего четыре часа поездом до родного города, а ощущение такое, что до теплого дома, ванной и уютной постели – сотни и тысячи километров. По мокрому от дождя тротуару несется особая, по-московски озабоченная и хмурая толпа. В окнах зажигают свет чужие, посторонние, потусторонние – люди, которым нет до тебя никакого дела.
– Билетов до Ярославля нет, – устало сообщила кассирша.
– А на следующий поезд?
– Есть только на Воркутинский фирменный, купе, в 21.30. Будете брать?
– Нет, пока нет…
Ну надо же, как не повезло! Впрочем, винить Маше приходилось только себя любимую. Дел в Москве предполагалось так много, что она просто побоялась брать обратный билет на фирменную электричку. Она уходит с Ярославского вокзала слишком рано, и взятый заранее билет уже не раз пропадал.
Попытав счастья с частным автобусом, где ей предложили путешествовать лишь стоя, Маша совсем было решилась брать билет на поздний поезд, а потом все же рискнула… Больше всего она не любила кого-то обременять, но ведь это не кто-то, это Анька. Анькин номер она помнила плохо, но, как ни странно, с первой попытки попала в десятку.
– Григорьева слушает!
– Анюта, привет, это Маша Рокотова! Я не очень тебя отвлекаю?
– Машка! Уж для тебя-то я от всего отвлекусь! Как у тебя дела, рассказывай.
– Знаешь, Ань, я ведь звоню нахально напроситься в гости – я здесь, в Москве. Билетов нет. Пусти погреться, а то так кушать хочется, что переночевать негде…
– Да с дорогой душой! Давай в семь на «Петровско-Разумовской», жду.
Маша убрала телефон в сумку и облегченно вздохнула: вот и неправда, что до нее здесь нет никому дела. И словно стих холодный еще апрельский ветер, и тяжелая сумка уже не так сильно тянула плечо… Оставшийся час Маша решила убить в кофейне Московского универмага.
3
В Москву Аня со своим мужем, тоже их однокурсником Сашкой Кузнецовым, уехала, как только закончила университет. В конце восьмидесятых Григорьевой досталась в наследство от бабушки комнатка в коммуналке на Дмитровском шоссе, и молодая семья физиков отправилась покорять столицу. Вскоре у них родилась дочка Леночка, а Сашка нашел хорошую работу, но вот только не в Москве, а в подмосковных Химках. Ане было неважно, где именно воспитывать малышку, Москва ее угнетала, и она с радостью согласилась на переезд. В результате обмена семья получила вместо большой комнаты в столичной коммуналке небольшую, но отдельную, да еще и двухкомнатную квартирку вдали от городского шума.
Года через два они решили вернуться в Москву, где и Анечка нашла себе работу по душе, и разросшаяся фирма Саши открыла офис. После нового, хитрого обмена через Петербург они вновь оказались неподалеку от своей бывшей комнатки, но уже в той самой двухкомнатной «хрущевке», в которую Маша первое время так часто ездила в гости.
Маша по-хорошему завидовала их дружной семье, с умилением и легкой грустью глядя, как маленькая Леночка самозабвенно прилаживает оранжевые бантики на курчавые волосы смеющегося папаши. Машин сынишка родился уже после того, как она рассталась с мужем, и таких счастливых минут с отцом ее Тимуру узнать не довелось. И никто тут не был виноват, так сложилось…
А потом страшное горе ржавым крюком враз разорвало счастливый покой этой семьи…
Никто и подумать не мог, что опасность подстережет на живописном подмосковном озере, у которого Аня и Саша каждое лето снимали дачу. Леночка отлично плавала и не вылезала из воды, пока губы не синели от холода. Отец недавно научил ее прыгать с маленькой деревянной вышки и каждый раз, забираясь наверх, девочка кричала:
– Мама! Смотри, как я умею!
Ане опасная затея не нравилась, но лишать ребенка такого удовольствия она не хотела.
– Смотрю, зайка!
Тот самый роковой прыжок мать не видела, доставала из пляжной сумки бутерброды. Она бросилась к воде, только когда завизжали дети. Мальчишки, плескавшиеся возле вышки, говорили потом, что Леночка споткнулась на лестнице и полетела вниз головой прямо в мелкий лягушатник. Ее вытащили без сознания, под глазами быстро темнели страшные круги.
– Тяжелое сотрясение мозга, перелом основания черепа, – сказал врач районной больницы.
– Надеяться не на что? – посеревшими губами прошептала Аня.
– Только на чудо…
Чуда не произошло. Леночка умерла. Когда Маша вела подругу по кладбищенской дорожке к автобусу, ей казалось, что она тянет под руку большую шагающую куклу. На застывшем лице Анны полностью отсутствовало выражение, в остекленевших глазах уже не было слез, а в бескровных губах не осталось ни слов, ни стонов. Словно все, что было в ней живого, погребли только что вместе с ее малышкой.
Огромное несчастье, как это ни цинично звучит, стало проверкой семьи Анны и Саши на прочность. Маша, хорошо знавшая и любившая их обоих, не сомневалась, что случившееся еще больше сплотит их и без того прочный союз. Она думала, что Аня, стремясь заполнить страшную пустоту, постарается поскорее родить снова, как делают это многие женщины, потерявшие маленького ребенка. Им кажется, что их малыш снова вернется к ним, пусть и в другом облике, пусть даже другого пола, но воплотится вновь. Маша ошиблась. Анна и в мыслях не допускала возможности родить другого ребенка. По всей квартире она расставила фотографии Леночки и собралась хранить память о ней всю оставшуюся жизнь. Впрочем, понять ее было можно. Но понять Сашу было гораздо сложнее. Если женская логика непредсказуема, то мужская порой просто парадоксальна. Саша обвинил жену в недостаточном внимании к ребенку, помножил этот вывод на постоянную Анину занятость на работе, которую та любила, несмотря на частые командировки и ненормированный рабочий день. И в результате превратил жизнь супруги в кромешный ад. Он обвинял ее в смерти дочери постоянно, совершенно переложив весь груз постигшего их горя на ее плечи. Маша, приехавшая к ним на годину смерти Леночки, пришла в ужас, услышав Сашкины слова:
– Это все только из-за нее! Всегда была занята только собой. Какая же она мать, если не почувствовала, не предугадала! Да что там! Все к этому и шло, я так и думал, что однажды она не уследит за Леночкой. Целые дни торчала при своем начальнике, работа ей дороже ребенка! Ха, работа! Да не в работе дело! Что ты хочешь! Секретутка, директорская подстилка! Да вся классическая литература… Да другая бы все бросила ради дочери, только не эта несчастная карьеристка! Зачем она дала увезти дочку в эту задрипанную районную больницу? Надо же было срочно отправлять ее в Москву, где могли помочь, спасти. Да Анна просто бросила там ребенка умирать!..
Маша была шокирована. Глядя на мечущегося по комнате Сашку и тихо плачущую у окна Аню, она никак не могла понять, что же произошло с ее другом, чтобы в его голове могло все так перевернуться!
– Что ты мелешь, Саша? Да как у тебя язык поворачивается говорить такое! Это ты научил маленького ребенка прыгать с вышки! Неужели ты считаешь такое развлечение нормальным для пятилетней девочки? Даже если б Аня была рядом, она не смогла бы предотвратить беду! А уж про работу!.. Ну, извини меня, создал бы условия для того, чтобы жена не работала, а занималась домом и ребенком. Да она и занималась. Сколько больничных она брала, пока Леночка была крохой, а в кружки-секции кто ее водил? Ты забыл, как Аня без конца отпрашивалась с работы, ее давно уволили бы, если б начальник постоянно ее не покрывал. И вовсе не из любви к ней, Саш, – ну какая может быть любовь у семидесятилетнего академика к молодой секретарше… Да он просто ценит ее как прекрасного работника.
За два дня, которые Маша провела тогда в таком гостеприимном прежде доме друзей, она наслушалась столько нелепых обвинений Саши в адрес жены, была так потрясена его бешеной злобой и Аниным покорным отчаянием, что, наконец, не выдержала:
– Знаете, ребята, может, это не мое дело и не мое право так судить, но, по-моему, вам лучше расстаться. Хотя бы на время. У вас не получается поддерживать друг друга. Мне кажется, что врозь вам будет легче.
Аня, сидевшая в углу у стола, вдруг подняла голову, и в ее поблекших от слез глазах Маша увидела такое удивление и облегчение, словно подруга только что нашла единственно правильный и естественный ответ на самый сложный вопрос, мучивший ее весь последний год.
Рокотова вернулась в Ярославль с твердым намерением в ближайшее время к Ане и Саше не ездить. Ей было больно и как-то стыдно за них, больно от того, что она ничем не может им помочь. Она даже не могла набраться решимости позвонить Ане.
Но вскоре Григорьева позвонила сама.
– Маш, представляешь, он ушел.
– Кто?
– Господи, да Саня. Все оказалось до банального просто. У него роман с сотрудницей из их же фирмы, причем еще с тех, химкинских, времен.
– Быть не может! И все это время…
– Да, все это время. Но это уже не важно. Важно, что он все же чувствует себя виноватым, собрал вещи и ушел к ней. И даже выписался из квартиры, сказал, что не хочет никаких денег, жильем его пассия обеспечена. Просит меня, чтобы я оставила его в покое. Смешно! Чтоб я его оставила в покое! Машка, мне так плохо… Я взяла отпуск. Можно, я приеду к тебе недельки на две?
– Когда тебя встречать?
Аня провела в Ярославле с Машей и ее сыновьями весь отпуск и села в обратную электричку уже живым человеком. Она, наконец, похоронила Леночку, а заодно и Сашку, в своих мыслях и вернулась в Москву, чтобы совершенно утонуть в любимой работе.
4
Если бы Григорьева не бросилась на шею подруге, Маша ни за что бы ее не узнала. Ничего общего не было у этой строгой «академической» дамы с пухленькой чернявенькой Анютой, какой она была, казалось, так недавно.
– Сколько ты у меня не была? Лет пять? Ведь регулярно мотаешься в Москву, а позвонить ленишься, – укоряла подругу Анна, увлекая ее к автобусной остановке.
– Анюта, милая, я честно звонила, но ведь ты же все время занята по уши. Я и сегодня не надеялась тебя застать, просто повезло. Тебя твой академик совсем заездил: то вы в министерстве, то за границей, то еще где. Ему сколько лет сейчас?
Аня ответила не сразу. Маша только сейчас поняла, насколько сильно подруга изменилась. Не то чтобы постарела, а как-то увяла что ли…
– Константин Аркадьевич умер в мае. Так что работа у меня теперь совсем спокойная. Разбираю его архивы, формирую дела. Уже практически все закончила, сдам все и уволюсь.
Маша даже не знала, что сказать. Выражать соболезнования – так ведь Аня не была родственницей академика Цацаниди, только личным секретарем. А с другой стороны, Григорьева явно очень нелегко переживает его смерть. Может, дело тут в потере хорошей работы, да и что говорить, столько лет – немудрено, что она так привязалась к своему шефу.
– Знаешь, Маш, мне очень многое надо тебе рассказать, очень… Просто Бог мне тебя послал! Только все дома. Нам выходить.
Маша, конечно, давно не была в гостях у Григорьевой на Бескудниковском бульваре и не должна была бы удивиться произошедшим переменам. Но чтобы они были такими глобальными! Теперь это был совершенно другой район. Ничего общего с прежними блочными пятиэтажками, в одной из которых на первом этаже в крохотной «хрущевке» раньше жила Аня. В ее крошечных комнатках летом стоял зеленый полумрак: окна растопыренными лапками царапали буйные кусты. По сырому даже летом двору, забитому ржавыми гаражами и ракушками, сквозняк носил мусор с ближайшей помойки. А сейчас на этом самом месте высились четырнадцатиэтажные башни с магазинчиками на первых этажах. Просторный двор радовал глаз новым ярким детским городком и стоянкой, при этом огорчая полным отсутствием деревьев.
– Нюша, а где же дом?
Аня засмеялась:
– А вот он: Дубнинская, дом тринадцать. Теперь я здесь живу. Лужков-то широким жестом снес наши блочные «хрущебы», нам очень повезло: квартиры давали прямо в соседних домах, сносили поэтапно, сразу заселяли в новые.
– Да, у нас пока таких чудес не происходит!
Совершенно чистый лифт в совершенно новом подъезде поднял их на десятый этаж. В квартире еще держался тот самый ни с чем не сравнимый запах недавно построенного жилья, новоселья. И хотя понимаешь, что стройматериалы, вероятно, выделяют что-то не слишком полезное для хозяев новеньких квартир, но это совсем не важно по сравнению с ощущением новой жизни, словно все начинаешь с нуля.
Пока хозяйка хлопотала на кухне с ужином, категорически отказавшись от Машиной помощи, гостья исследовала квартиру, как кошка изучает все закоулки комнаты, в которую попала впервые. Квартира, по Машиным ярославским меркам, была просто огромной: две отдельные комнаты, не меньше чем по 20 квадратных метров каждая, просторная кухня, большая ванная. Ремонта Аня еще не делала, так и жила с теми обоями жутковатой расцветки, которые поклеили строители. Пластиковые стеклопакеты прятались за красивыми портьерами, мебели было очень мало, что создавало впечатление еще большего простора. То, чему было тесно в старой «хрущевке», не смогло заполнить и половины новой квартиры.
– Ну, как тебе мое новое гнездо? – спросила Аня. – Прямо не успеваю привыкнуть на одном месте, как приходится вылетать на новое. Даже мебель лишнюю покупать не хочу, а то вдруг скоро опять на новую квартиру.
– Я бы на твоем месте остановилась на этой. Просто временно не поворачивается язык ругать Лужкова. Я так за тебя рада!
– А ведь все началось с крохотной комнатки в коммунальной квартире… Пойдем-ка поедим, пока не остыло.
5
После сытного ужина Машу стало клонить в сон, но Аня налила ей в большую чашку крепкий кофе и сказала:
– Маша, у меня за последние полгода уже дважды побывали воры.
– О, Господи! И много вынесли?
– В том-то и дело, что ничего. Но погром был страшный. Сначала это произошло на старой квартире. Ты представляешь, разломали мебель, даже линолеум с пола отодрали, зеркала расколотили, обложки у книг разрезали. А потом все повторилось уже здесь. И снова та же картина, даже дерматин на двери вспороли, обивку у дивана и стульев. Кошмар какой-то!
– Крупу из банок высыпали? Варенье? Игрушки мягкие резали?
– Нет, это нет. А при чем тут крупа? – удивилась Аня.
– Ну, значит, искали что-то не большое, но и не слишком маленькое. Скорей всего плоское. Типа письма или фотографии.
– Что-то в этом роде мне и в милиции сказали. Только ничего такого у меня не было. Фотографии все в альбоме, писем не храню. Рабочих документов домой не ношу, и так чуть не круглые сутки на работе. Все, что есть, – в компьютере.
– Ань, но не может же быть, чтобы у тебя не было никаких подозрений. Ты сама-то как считаешь, было у тебя, что искать?
– Нет, у меня этого не было, – покачала головой Аня. – Но что могли искать – я, пожалуй, знаю. Искали документы, бумаги Цацаниди.
– Ну, ты сказала! Бумаги! Судя по разрушениям, могли искать листок, ну, несколько листков. Но бумаги – это слишком объемно.
– Маш, ты свои статьи редактору как, на листочках, что ли, приносишь? – усмехнулась Григорьева.
– Нет, на дискете.
– А архив своих статей хранишь в виде газетных вырезок?
– На компактах.
– Вот такой компакт они и искали. Цацаниди тоже хранил свои архивы на дисках. Он хоть и старый был, но с компьютером управлялся прекрасно. А что сам не успевал, то я ему оформляла. Мы почти все успели в электронный вид перевести: монографии, статьи, заметки, отчеты… Даже истории болезни и личную переписку. Что не успели, я сейчас добиваю. Шеф оставил очень подробное завещание, его содержание в части архивов и документов мне известно. Там точные распоряжения: что, кому и когда передать. Но одного диска нет.
– А может быть, его и не было? – предположила Маша.
– Не может, – отрезала подруга. – Совершенно исключено. Это как раз самая важная часть работ, дело всей жизни Константина Аркадьевича. Более того, в завещании документы по этой разработке оговорены особо… Но и не это главное.
– А что?
– Понимаешь, эти работы касаются совершенно уникального изобретения, прибора, который произведет революцию, просто потрясение в нейрохирургии. Да что там в нейрохирургии! В политике, в криминалистике, истории… Во всех научных и общественных сферах… Это Нобелевская премия, даже сомнений нет!
Знакомый холодок мгновенно пробежал по позвоночнику Маши: Рокотова, как опытный журналист, почуяла, что пахнет сенсацией. В крайнем случае, хорошим материалом на целый разворот. Обычно интуиция ей не изменяла, но здесь… Как-то уж очень сомнительно.
– Аня, ты прости, а ты не преувеличиваешь? И нейрохирургия, и политика, и история… Как-то это все, ну, не стыкуется что ли…
– Еще как стыкуется! И нигде в мире нет не только ничего подобного, даже наметок, даже робких шажков в этом направлении нет. А у Цацаниди был готовый прибор, испытанный на пациентах и показавший невероятные результаты, ошеломляющие!
Аня вскочила из-за стола и теперь нервно ходила по просторной кухне. Лицо ее раскраснелось, а глаза горели каким-то фанатичным огнем.
– Я должна найти этот диск во что бы то ни стало. Ради науки, ради Цацаниди, ради тысяч людей, которых спасет этот прибор!
– Что за прибор-то? – не выдержала Маша, которая была крайне удивлена, что остались, оказывается, еще люди, готовые что-то делать не ради денег, а ради науки, людей… – Ты говоришь об этом изобретении так, будто оно, ни больше, ни меньше, способно воскрешать людей из мертвых.
– Не надо так говорить! – вдруг взорвалась Григорьева. – Ты же просто не понимаешь! И не поймешь, и не поверишь! Они тоже не верят!
Аня уже кричала, она была на грани нервного срыва.
– Прости, Анюта, сядь. Давай-ка я тебе корвалольчика накапаю. Или что у тебя там есть? Валерьяна?
– Не надо, я успокоюсь… Извини, – пробормотала Аня, опускаясь на стул. – Я прошла через это сама, поэтому я знаю, о чем говорю. Я не могу, не имею права тебе все рассказать, скажу только одно: с помощью этого прибора и Цацаниди я нашла Леночку. Я знаю теперь, где она, знаю, что мы будем с нею вместе. Не смотри на меня так, я не помешалась. Я всех их видела… Или нет, слышала, чувствовала, осознавала… Леночку, маму, многих… Там все, кто когда-либо жил. Их можно найти, услышать… Но нельзя вернуть. Зато можно уйти к ним.
Цацаниди нашел путь туда, и не через религию, не через мистику… Он единственный понял, что здесь действуют те же физические законы, что и во всем мире. Он подошел к вопросу о бессмертии души с точки зрения информационного подхода, применяя законы и принципы, работающие в компьютерных системах и сетях. И создал гениальную теорию…
– Аня, я не хотела бы, чтобы ты уходила к ним, – прервала Маша подругу, которая, казалось, снова готова была впасть в фанатичное восхищение работой покойного академика. Сенсация сенсацией, но Григорьеву-то, похоже, несет совсем не в научные области.
– Не волнуйся, – отозвалась Аня. – Я вовсе не планирую покончить с собой. Я теперь понимаю, почему многие религии считают самоубийство смертным грехом. Дело в том, что для перехода в общую информационную сферу совершенно необходимы все процессы, которые сопутствуют естественной смерти. Говоря языком программистов, то, что называют душой, должно пройти особую подготовку, как бы проверку на возможные вирусы, архивацию для информационного перехода. Объект, обладающий элементами, направленными на саморазрушение, будет, естественно, отвергнут системой, как потенциально опасный…
Маша внутренне сжалась: да Григорьева и в самом деле сошла с ума, это же совершенно ясно. Какой-то необычный, ни на что не похожий бред. Хотя… Ей вдруг вспомнились рассказы соседок по больничной палате, куда ее несколько лет назад привезли после операции. Когда наркоз начал отходить, Маша хваталась руками за стену и кровать, словно пыталась остановить бешено вращающееся пространство, а потом совершенно внятно произнесла:
– Там у меня есть маленькая кнопочка на корпусе. Перегрузите меня, пожалуйста…
Кажется, Аню Григорьеву уже не перегрузишь. Зависла она капитально. Но ведь проникновения в ее квартиру были. Искали же что-то.
– Слушай, а какие распоряжения были оставлены академиком в отношении этой разработки?
– Диск я должна передать одному из учеников Константина Аркадьевича, профессору Стольникову, но только тогда, когда он займет должность директора Института нейрохирургии мозга. Это вопрос практически решенный, других серьезных претендентов нет, а выборы через два дня. А еще через год, если Стольников не заявит об изобретении и не опубликует хотя бы часть материалов, я должна буду сама отдать к публикации рукописи…
– Стоп! – встрепенулась Рокотова. – Какие рукописи? Ты имеешь в виду, что должна оставить у себя копию диска?
– Нет, речь идет о бумажном варианте, но у меня его тоже нет, хотя в завещании он и упомянут. Цацаниди забрал у меня все папки с этими документами незадолго до смерти. Может, он просто забыл об этом?
Ясно, подумала Маша, еще один сумасшедший: забрал папки и забыл. Черт-те что! Радует только то, что ее, Машу Рокотову, эта проблема сильно заботить не должна. Ну, не получит мировая наука эту разработку, суть которой она так и не поняла, мир ведь не рухнет. И Ане вроде бы пока ничего не грозит. Воры ничего не нашли, убедились, что диска у Григорьевой нет. Руки на себя она не наложит, слава богу, благодаря своей бредовой теории, она считает это невозможным.
Но оказалось, что успокоилась Маша рано.
– Машенька, милая, мне кажется, я знаю, где может быть этот диск, – сказала Аня. – Помоги мне, пожалуйста, привези его…
Маша взяла подругу за руку и с расстановкой произнесла:
– У меня его нет. Понимаешь? Я его не брала.
Григорьева рассмеялась:
– Ты считаешь меня сумасшедшей? Да нет же! Я и правда догадываюсь, у кого Константин Аркадьевич мог спрятать этот диск. Незадолго до его смерти я сопровождала его в отпуск, он уже почти не ходил сам, пользовался инвалидной коляской. Мы ездили в его родной поселок. Знаешь, такая романтическая поездка к морю в бархатный сезон. Гуляли по окрестностям, посетили немногочисленных знакомых, ездили на кладбище над морем, где похоронена его первая любовь…
Она вдруг замолчала и задумалась. Потом встрепенулась:
– Знаешь, давай сделаем так: пока пусть остается все как есть. Может, я еще найду бумажный вариант или диск окажется не там. Ну, или Стольникова не изберут… А если все сложится, я позвоню тебе, ты съездишь и привезешь диск. Пожалуйста, Машенька, мне не у кого больше просить помощи!..
Анна смотрела на подругу с мольбой и отчаяньем. Но Маше совсем не улыбалась поездка в дальнюю даль за мифическим диском. Опять же это все лишь Анины домыслы, может, там и нет ничего. Да и где это – там? А у Маши работа и дети… Она любила Аню Григорьеву, но, эгоистка от природы, еще больше любила себя, а потому терпеть не могла, когда ее эксплуатировали без ее на то желания. И она предложила:
– А почему бы тебе самой не съездить за диском? Ты же все-таки была там с Цацаниди и знаешь, у кого искать…
– Я не могу, – прошептала Аня. – Я не довезу его в Москву.
– Да почему?
– Меня убьют по дороге…
