Текст книги "Вести приходят издалека"

Автор книги: Татьяна Ярославская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Когда Цацаниди умер, Виталька перестал на консультации ездить. Сначала я хотел договориться с другим врачом в этом же институте, да все тянул, а потом мне показалось, что ни к чему это уже. Голова у сына больше не болела, по матери он тоже уже не горевал.

С Цацаниди-то я за время Виталькиного лечения очень сдружился, помогал ему кой в чем по мере сил, а тот иногда со мной откровенничал. Не доверял он своим подчиненным и методам своим, как я понял, никого не учил.

Я к новым выборам готовился. Знаешь поди, на четыре года избирают, через год начинай следующую кампанию готовить. Как-то раз позвонил Витальке, что поздно вернусь. Он говорит, что все нормально, из школы пришел, поел, садится уроки делать… Пришел я домой, а дома тихо, темно. Ну, думаю, спит Виталька. Заглянул в комнату, а его нет. А он в ванной. В душевой кабинке. Сидит в уголочке, голый, скрюченный, синенький… И полный поддон крови…

Иловенский порывисто вскочил и вышел из комнаты. Маше было невыносимо жарко, голова кружилась от услышанного. Она сняла куртку и бросила ее в свободное кресло. Павел вернулся, держа в одной руке два пузатых бокала, а в другой – неполную бутылку коньяка. Налил и сунул один бокал Маше. Не чокаясь, они выпили. Павел налил еще.

– Ну, вот. Больше мне, кажется, рассказывать не о чем. Пожалуй, Витальку действительно убили. Только не тот, кто ты думаешь, не Цацаниди. Это я его убил.

– Ты? – поразилась Маша.

– Я. И его, и Элю, и брата с невесткой. Они погибли, на вертолете разбились.

– Какой ужас…

– Да, ужас. Это я их всех убил. Это и есть моя расплата за помощь колдуна Василия, хоть я и не просил его об этой помощи. За то, что пообещал матушке и нарушил свое обещание. За все надо платить. Я все плачу и плачу…

– А матушка твоя жива? – спросила Маша.

– Матушка жива. Она теперь племянника растит, он сиротой остался. Такой же, как мой Виталька, помладше на год. Они там, в Архангельске живут.

– Паш, ты их забери к себе, – вдруг вырвалось у Маши.

– Чего? – Павел расхохотался. – Да ты хоть знаешь, какую я жизнь веду? Да у меня за последние пять месяцев столько баб перебывало! Меня ж в Думе так и зовут: Член Федерации.

– А ты не веди такую жизнь. Попроси у матери прощения, а племянника воспитывай как своего сына. Перевези их сюда в Москву.

– Да ну…

– Не ну. Ты что, думаешь, твоя жена и сын хотели бы, чтоб ты тут допился до смерти или СПИД подхватил?

– Не надо меня учить, – огрызнулся Иловенский. – Меня уже размазало, не отскребешь.

– Я и не буду. Кроме тебя самого, тебя уже никто не отскребет. Ладно, ты мне вот что скажи: ты сына через фирму хоронил?

– Естественно, не сам же.

– Через какую?

– Да Бог ее знает, я уж не помню.

– Она не из той клиники, где Цацаниди работал?

– Нет, вроде нет. Я тогда вообще как-то не в себе был, помощники все устраивали. Я только настоял, чтоб вскрытия не делали, и так ведь все понятно. Не хватало еще, чтоб…

– Паша, если все-таки дело возбудят, ты поможешь? – с надеждой спросила Маша.

– Чем же я помогу?

– Пока не знаю. Но ты же власть.

– Это я на этом свете власть, – горько усмехнулся Иловенский. – А там, – он поднял брови вверх, – там я Цацаниди не достану.

– Я достану, – зло сказала Маша.

– Тогда ладно, на вот, нацарапай мне свой телефон.

Он подал ей электронную записную книжку. Маша «нацарапала» номер своего мобильного.

– И смотри, – грозно сдвинул он брови, – напишешь обо мне статью – убью! Ясно?

– Ясно, – кивнула она.

– Все, пока.

Когда он закрыл за ней дверь, она не смогла сразу войти в лифт. Этот Павел Иловенский произвел на нее убийственное впечатление: не старый еще мужик с твердым убеждением, что жизнь его кончена, с ужасающим чувством вины, устроивший мемориал из комнаты покойного сына, «Член Федерации», хам и пьяница… Человек с непереносимой болью в душе. Какое право имел Цацаниди втянуть его ребенка в свои эксперименты, втянуть, зная, что несчастный мальчик потерял мать и едва пережил эту потерю?

Маша тяжело вздохнула и протянула руку к кнопке лифта. В тот же момент двери его открылись, и Машу едва не свалило с ног удушливое облако дорогих духов. Окутанная этим облаком, из лифта выплыла роскошная девица с бесконечными ногами и стеклянной пустотой в голубых глазах. Задев обалдевшую Машу полой норковой шубы (и это в середине на редкость теплого апреля), девица двинулась в сторону квартиры депутата Павла Иловенского.

49

Ильдар Каримов чувствовал себя уж если не вором, то, по крайней мере, незваным гостем в чужом доме. Как там говорят? Незваный гость хуже татарина…

Когда-то, совсем не долго, он был в этом доме хозяином. Хорошо ему здесь не было никогда.

Теперь здесь был другой хозяин. Он стоит сейчас за Ильдаровой спиной, прислонившись к дверному косяку и скрестив на груди руки. Стоит и, наверное, недоумевает, зачем отец настоял на встрече именно здесь, у них дома.

А Ильдару очень хотелось увидеть, как живет его сын, взглянуть на его комнату, его вещи. Посмотреть, какие книги стоят на его полках, узнать, какую он слушает музыку, какие смотрит фильмы. Из этого ведь немало можно понять. Семнадцать лет уже не вернешь, как ни лезь из кожи вон. Ни первое слово, ни первую двойку, ни сказки на ночь, ни содранные коленки – ничего уже не вернешь, все это прошло мимо Ильдара. Все это и все, что там еще бывает у маленьких детей… Господи, он ничего этого не знает и, похоже, уже не узнает никогда. И даже некого в этом обвинить, кроме себя самого. Вот, если бы Маша закатывала истерики и запрещала ему видеть сына, обвиняла его, Ильдара, в том, что он их бросил и предал, если бы… Тогда он не чувствовал бы себя так погано.

Интересно, Тимур расскажет матери о том, что он был здесь? И как Машка отнесется к тому, что в ее дом просочился лазутчик? Тимуру уж наверняка ничего не грозит, но ему, Ильдару, она, пожалуй, открутит голову. Опомнился, спохватился, явился на готовенькое…

Тимур молча разглядывал отца и гадал, зачем тот, узнав, что мама уехала в Москву, напросился в гости? Ходит по их комнате, рассматривает Кузькины диски и кассеты. Хорошо, хоть не трогает ничего. Его присутствие вызывало у Тимура не то чтобы чувство оскорбленной собственности и уж тем более не брезгливости, а скорее – какой-то безотчетной досады и, совсем немного, опасения: а ну как захочет отец вернуться, а мама вдруг да и примет его? И что? Станет он вмешиваться в их с Кузькой жизнь? Станет их воспитывать? Будет жить здесь, с ними? Чушь, конечно, у него же свой дом. Что, они должны будут с ним жить?

Тимур готов был впустить отца в свою жизнь, но только чуть-чуть, лишь настолько, насколько самому Тимуру удобно. Вовсе не входило в планы сына наверстывать упущенное. Никакой тоски по этому упущенному Тимур не испытывал, да и не мог испытывать. У него был дед. Такой дед, что мало у кого из знакомых ему мальчишек такой отец был, как у него дед. Так что настоящего мужского воспитания хватало Тимуру с лихвой. Вот только Кузьку дед не любил, и не свернуть его было, характер у деда прямой и жесткий, без выкрутасов. Что-то такое и в Тимуре от него было.

– Пап, ты что пить будешь? Чай, кофе?

Тимуру хотелось увести отца из их комнаты.

– А что у вас обычно пьют?

– Мы с мамой чай, а Кузя только свежемолотый кофе уважает, так что могу сварить.

– Нет, – поспешно ответил Ильдар, – я тогда тоже чай.

Они устроились на кухне. Легкая неловкость, которой не было в предыдущие встречи в офисе Ильдара и в кафе, никак не исчезала. Поговорили о Тимкиной учебе, об экзаменах, отец рассказал о поездке на выставку в Китай.

– Я в следующий раз вам с мамой из Китая настоящего чая привезу, – пообещал он. – Там хороший чай долларов по четыреста за килограмм стоит. Сюда такой вообще не возят.

– Мама раньше хороший чай из Москвы привозила, а теперь и в Ярославле все купить можно. Мы с Кузькой раньше глупые были, все просили что-нибудь интересненькое из командировки привезти. Вот мама и искала, что бы такое купить, чего в Ярославле нет. А там все то же самое, только дороже.

– А сейчас-то она снова в командировке? Вы-то как справляетесь? Может, вам домработницу нанять?

Тимка даже поперхнулся чаем, закашлялся и расхохотался.

– Ну, ты скажешь! Мы прекрасно справляемся! Раньше-то к нам бабушка приходила, а теперь мы уже взрослые. Кузька сготовит, вон, котлет нажарит, еще и бабушке с дедом оттащит.

– Он сейчас где, Кузя-то?

– Улетел в свою студию, – махнул рукой Тимур. – Весь в модельном бизнесе. Приносил фотографии, правда, здорово получается. Мама только ругается…

– Почему?

– Так он голый совсем, так, цветочки вместо трусов. Худющий, просто Кощей, но, говорят, теперь такой типаж в моде.

Чай они уже выпили, а Тимур все никак не мог решиться заговорить о том, что его волновало. Ильдар эту нерешительность почувствовал.

– Ты ведь хотел о чем-то со мной поговорить, да? – спросил он сына.

Тимур кивнул.

– О нас?

– Нет, о маме.

– Что с ней? – мгновенно насторожился Ильдар. – Замуж собирается?

– При чем тут замуж? – изумился Тимур.

Любопытно, этот вопрос отца, похоже, очень беспокоит. Не потому ли пришел? Выяснить, не живет ли в доме посторонний мужчина… А не сам ли он здесь посторонний?

– Понимаешь, папа, – это слово пока не просто давалось Тимуру, не привык он к этому слову, – беспокоюсь я за нее. Может, это глупо, может, не должен я в ее дела соваться, но я же не прощу себе, если с ней что-нибудь случится. Сам я ее ни остановить, ни защитить не могу. Но ты-то, наверное, можешь, тебя-то она послушает, да?

– Не знаю, – пожал плечами Ильдар.

– Она тебе не доверяет?

– Почему же, доверяет, наверное. Но всего не рассказывает, это точно.

– Она говорила тебе про тетю Аню Григорьеву?

– Конечно, – кивнул Ильдар, – мы же все вместе учились в одной группе, с ней и с ее мужем. Да и ты о ее смерти мне говорил, помнишь?

– Это другое. Мама говорила тебе, что ищет доказательства того, что тетю Аню убили?

– Н-нет, а что это ей в голову взбрело?

– То-то и оно, что ей не самой взбрело. Ее, похоже, в этом специально убедили. И следят за ней, я сам видел. А что, если она доказательства и в самом деле найдет и они ее убьют?

В глазах Тимура была неподдельная тревога, и Ильдар потребовал подробного рассказа.

Тимур не пропустил мимо ушей ничего из того, что рассказала им с Кузькой мама, и теперь передал все отцу с подробностями и именами, со всеми планами, которые строила она, исходя из всего случившегося за последние дни.

Выслушав сына, Ильдар принял решение: Машу надо не охранять, как просил Тимур, тайком от нее самой, ее нужно срочно отзывать из Москвы! Она уже слишком много знает, настолько много, что это, безусловно, уже стало опасным. Самое страшное, что она уже знает их имена, имена, так хорошо известные самому Ильдару. Интересно, она всех уже вычислила? Если всех, то может быть уже поздно.

– Я сам позвоню ей, – сказал он сыну.

– Папа, ты учти, что она о наших с тобой встречах ничего не знает. И я хотел бы сам ей об этом рассказать. Не хочу, чтобы она… – Тимур замялся, смутившись.

– Считала тебя предателем? – закончил за него Ильдар. – Не волнуйся, я ничего не скажу. А об этом нашем с тобой разговоре ей вообще знать не стоит. Насколько я ее знаю, ей может очень не понравиться, что мужчины что-то решают за нее и за ее спиной. А остановить ее надо любой ценой. И даже против ее воли.

50

Когда Кузя вернулся из фотостудии, Ильдар Каримов уже часа два как ушел. Кузя был явно не в духе и прямо с порога начал брюзжать.

– Тимка, ты учти на будущее, если захочешь и дальше конспирацию соблюдать, что у твоего отца одеколон французский, его запах теперь неделю надо из квартиры выветривать. А у тети Маши нюх, как у ищейки, она его вмиг учует.

– Ну и что?

– А то. Скажи ей, что с отцом видишься, а то она потом обидится. Хочешь, я скажу?

– Нет уж, я сам разберусь. Вот приедет, я и расскажу.

Ужин сегодня готовил Тимур, поэтому на столе стояла отварная картошка с маслом и нарезанный крупными кусками холодный язык.

Кузя уселся за стол с видом жены, мужу которой отчего-то взбрело в голову доказать, что и он умеет готовить, а ей теперь придется, так и быть, съесть результат его неумелых попыток, да еще не забыть похвалить за старания.

Тимку его вздохи над картошкой и скептическое изучение кусков языка забавляли, но в конце концов он не выдержал.

– Ешь давай, не кривляйся, будто я тебя отравить хочу. Просто и полезно.

– Это я кривляюсь? – притворно возмутился Кузя. – Я не кривляюсь, я ем. Но ведь я картошку почистил, язык вчера сварил. А ты бы мог…

– А я наоборот – картошку сварил и язык почистил. Так что мы квиты.

– Не-ет, – Кузя сладострастно намазывал на кусок языка горчицу. – Сделал бы язык по-кавказски.

Тимур повернулся на табурете, достал из ящика длинный нож и насадил на его лезвие два кусочка языка, а на самый кончик – картофелину.

– На! – сунул он конструкцию Кузе.

– Это чего? – изумился тот, осторожно принимая произведение искусства.

– Язык по-кавказски. Остренько. Кинжал можешь не есть.

– Не любишь ты меня, – шутливо вздыхал Кузя, объедая мясо с ножа. – Надо лучок в кастрюльку покрошить, язычок порезать, грибочками засыпать, орешками толченными, чесночку пару зубчиков. И сметанкой все залить. И тушить минут двадцать в духовке, да чтоб не кипело. Вот это по-кавказски.

Тимур только головой покачал.

– Кошмар! Столько возиться, чтоб за две минуты все съесть! Ты сыт?

– Ага, – отозвался Кузя, протягивая брату пустую посуду.

– Вот и хорошо, – кивнул Тимур и постучал пальцем по краю протянутой тарелки. – Посуду помой.

Спать они улеглись поздно.

– Тим, а Тим? А вот ты бы мог влюбиться в девчонку, которая тебя старше?

– Не знаю, – буркнул Тимур. – Я вообще еще не знаю, мог ли бы я влюбиться. Как-то ничего такого я пока не чувствовал.

– Да ты что! – Кузя скинул одеяло, перевернулся на живот и подсунул под грудь скомканную подушку. – Вообще ничего не чувствовал? И тебе, ну, это… Не хотелось, что ли, никогда?

– Кузь, а, по-моему, хотеть и влюбиться – это разные вещи, тебе не кажется?

– Ну, слава Богу, а то я уж подумал, что… Тима, но ведь у тебя, кажется, никаких девчонок еще не было, или я где-то недоглядел?

– Иди ты к черту!

– Нет, я серьезно, – канючил Кузя.

Тимур сел на кровати и потряс взлохмаченной головой.

– Фу, зараза, ты спать дашь или нет?

– Ну, Тима, ты мне друг или поросячий хвостик, в конце-то концов? У меня, можно сказать, судьба решается, можно сказать, вопрос жизни и смерти, а ты спишь, как суслик!

– Знаешь, я тебе, конечно, друг. Но у тебя этот вопрос жизни или смерти, а точнее – целоваться или нет с очередной пассией, встает просто с пугающей регулярностью. Ты найди уже себе что-нибудь одно, а то, знаешь ли, СПИД не дремлет…

– Ты, блин, совсем уж!.. – взвился Кузя и, надувшись, отвернулся к стене.

Тимур тут же закрыл глаза и бревном упал на подушку.

Кузя немного посопел, потом осторожно повернулся, увидел, что Тимур спит, и вылез из кровати.

– Тим, а Тим… – потряс он брата за плечо, присев на край его постели.

– Убью! – простонал тот, снова продирая глаза.

– Но мне действительно нужна твоя помощь!

– Ой, давай уже, – зевая, смирился Тимур, снова усаживаясь на кровати, чтобы не заснуть.

Кузя просиял.

– В общем, она старше…

– Сильно?

– Не так, чтобы очень… Хотя, вообще-то очень. Сильно старше. В целом, она мне нравится.

– Как это «в целом»? – удивился Тимур.

– Ну, она красивая, умная, богатая… И я ей очень нравлюсь.

– В чем проблема-то? Ну и гуляй с ней.

– Да? Ты думаешь? Но ведь она старше. Смешно не будет?

– Тоже мне, Пугачева и Киркоров! – фыркнул брат. – Да на сколько старше-то?

– На девятнадцать лет! – выпалил Кузя, зажмурившись.

– На ско?.. Да ты ох… оф… обалдел, что ли?! – Тимур задохнулся от возмущения. – Да мама тебя убьет! И эту Дьячевскую до кучи!

– А что? За что убьет-то? – быстро заговорил Кузя. – Ну, влюбилась женщина на старости лет, да и не такая уж она старая, такая же почти, как тетя Маша. Но для нее это, может быть, последняя любовь, свет в окошке. А мне жалко, что ли? Не убудет же с меня! И опять же, сколько лет я у тети Маши на шее сижу…

– Что она тебе пообещала?

– Так работу, деньги… И потом квартиру, может быть. Что в этом такого ужасного? И ей будет приятно, и мне хорошо. Разве это преступление?

Тимур смотрел на брата с ужасом и почти с отвращением.

– А ты знаешь, как это называется? – зло прошипел он. – Альфонс! Ты этого хочешь?

– Да почему сразу – альфонс?

– Да потому! Или еще – проституция! Знаешь, среди мужчин тоже проститутки попадаются, которые за деньги…

– Знаю! Помню! – горько выкрикнул Кузя.

Тимур вздрогнул и опомнился.

– Кузь, прости, но… – он замолчал, увидев вдруг хитрые смеющиеся глаза брата.

– Ты чего? Пошутил, что ли?

– Ага! – весело кивнул Кузя.

– Придурок! – заорал Тимур и шмякнул брата по голове подушкой.

– Убьешь же! – Кузя упал с кровати и со смехом закрывал голову руками. – Сотрясение мозга будет!

– Мало тебе! – продолжая лупить его подушкой, злился Тимур. – Мозгов у тебя нету, трястись нечему!

Тут наволочка на подушке треснула. Братья с тоской смотрели на длинную дыру: подушка словно улыбалась беззубым ртом.

– Вот теперь мама нас точно убьет, – проговорил Тимур.

– Ерунда! Перья-то не вылезли. Завтра купим другую наволочку, а эту выкинем.

– Все из-за тебя.

– Всегда сразу из-за меня! Мне, правда, совет нужен.

– Опять? – Тимур в ужасе поднял брови.

– Не опять, а снова. Короче, эта Соня ко мне пристала. Тим, чего теперь делать-то, а? Ведь выгонит же с работы.

– А ты хочешь и в крапиву сесть, и не уколоться?

– Хотелось бы… Может, мне голубым прикинуться?

– Совсем с ума сошел? Давай-ка я с отцом посоветуюсь, уж он точно что-нибудь подскажет. А сейчас ты ляжешь и уснешь. И больше чтоб глаза мои тебя не видели!

Кузя кивнул и полез под одеяло. Но не успел он примоститься на своей подушке, как Тимур выдернул ее из-под Кузиной головы. Прямо на голову брата он плюхнул свою пострадавшую в баталии дырявую подушку.

– Кто ее порвал, тот пусть с ней и спит, – проворчал Тимур.

– Добро пожаловать, дорогая, это наша первая брачная ночь!

– О-о! Горбатого могила исправит, – простонал Тимур и через минуту сладко спал.

51

За весь день бесплодных попыток Маша Рокотова отчаялась, что у Козлова или у Елабугова, последних в ее списке пациентов академика Цацаниди, кто-нибудь отзовется. У первого никто не подходил, у второго постоянно было занято. Строго говоря, в ее списке было еще двое, но с ними проще: Густов пока жив, это сын Кати, с Бураковским тоже все ясно, он умер в Ярославле, хоронили его через фирму «Некрополь».

Она решила съездить к Козлову домой. Купила в ларьке подробную карту Москвы и с радостью обнаружила, что улица со странным названием Девятая рота находится совсем недалеко от метро «Преображенская». Время было вполне подходящее для визита, шестой час вечера, а с Остапом они договорились встретиться только в девять. Шульман пригласил ее в кино. Уже выходя из метро, Маша напоследок еще раз набрала номер Елабугова. К ее удивлению, трубку сняли. Она так растерялась, что забыла имя того, кому звонила.

– Слушаю вас, – произнес женский голос.

– Э-э, здравствуйте, будьте добры… господина Елабугова, – выкрутилась Маша.

– Антон Ильич не может подойти к телефону.

– Он умер? – ни с того ни с сего ляпнула Маша и обозлилась на себя за глупость.

– Пока нет, – совершенно спокойно ответила женщина. – И не собирается, но к телефону он не подходит. Никогда.

– Простите, ради Бога, но мне очень нужно с ним переговорить. Это касается работ академика Цацаниди…

– Академика Цацаниди? – с тревогой переспросила собеседница.

– К черту, к черту их пошли, – послышался в отдалении бодрый бас. – Думают, добрались? Хренушки!

– Антон Ильич просит послать вас к черту, – констатировала женщина. Сейчас она повесит трубку, поняла Маша.

– Постойте, – взмолилась она, – выслушайте меня…

И она снова, как и всем, с кем ей уже удалось встретиться, стала терпеливо объяснять, почему ей так необходимо встретиться и поговорить.

– Дуся, повесь трубку, я тебе говорю, – гудел Елабугов.

– Отстань, Антоша, сама знаю. Боишься, так поди вон в огород, воздухом подыши, – сказала та, кого он назвал Дусей, мимо трубки, а потом обратилась к Маше. – Он не будет с вами говорить. И не только с вами, он вообще ни с кем не встречается и не говорит. Если все, что вы рассказываете, правда, напишите ему по электронной почте. А я уж уговорю его ответить, не сомневайтесь.

– Я очень на вас надеюсь, – вздохнула Маша, доставая записную книжку и пристраиваясь на какую-то скамейку. Телефон она плечом прижимала к уху. – До вас так трудно дозвониться.

– Да, Антоша все время в Интернете сидит. Это единственный способ его общения с миром, который он считает безопасным. Пишите…

Дом на улице Девятая рота, в котором жил Никита Козлов, был самый обычный, блочный, без домофонов и консьержек. Но и двор, и подъезд оказались на удивление чистенькими и ухоженными. Лифт, правда, не работал.

Маша поднялась на пятый этаж по лестнице, подумаешь, проблема! Лифты она ужасно не любила, чувствовала себя в них, как в гробу на колесиках, и пользовалась ими только тогда, когда подниматься надо было выше седьмого этажа. До седьмого могла пешком, выше – увы.

Она сразу решила: позвонит, постучит и со спокойной совестью скажет Марине Бобровой и Остапу, что ничего не вышло.

Обычно Маше это было совершенно несвойственно. На работе ей не раз приходилось решать задачи и потруднее, добиваясь встреч с такими людьми, о которых она поначалу даже думала с содроганием. А сейчас ей мучительно хотелось схалтурить. Что она может услышать здесь? Рассказ об еще одной смерти? Или этот Никита Козлов, который был не только пациентом, но и аспирантом Цацаниди, жив? Хорошо бы жив. Маше было страшно слышать эти истории, эти трагедии, поведанные несчастными людьми, потерявшими своих близких. И тем страшнее, если эти близкие погибли по чьей-то злой воле.

Маша уже протянула руку к звонку, но тут за дверью что-то стукнуло, щелкнул замок, дверь широко распахнулась. Смешно пятясь, на площадку вышла худенькая девушка. За собой она тянула детскую коляску, в которой сидел плотно упакованный для прогулки малыш.

Девушка, оказавшись на площадке вся, вместе с коляской и малышом, увидела Машу и подскочила от неожиданности.

– Ой! Вы к нам?

– Наверное. Мне нужен Никита Козлов.

– А вы кто? – спросила девушка. Ей было лет пятнадцать. Сестра, что ли? Что б ей такое сказать?

– Я из библиотеки. Он брал книгу, – начала Маша. Как ни обернется, потом всегда можно сказать, что ошиблась.

– А его нет. Вы напишите, какая книга. Я Тане скажу, она поищет.

– Тане?

– Ну, да. Его жене. Никитка столько книг набрал в разных местах, ужас! А мы же не знаем, какие откуда. Но, если спрашивают, сразу отдаем. Вы бы позвонили.

– Я звонила, у вас телефон не отвечает, – сказала Маша. Она уже поняла, что Никиты Козлова тоже уже нет в живых, и знала, как дальше строить беседу. – Скажите, а что случилось с Никитой?

– Умер.

– Как это случилось?

– А зачем вам? – бдительно нахмурила брови девушка. Она уже успела старательно запереть оба замка и развернула коляску по направлению к лифту. Малыш сосредоточенно сосал соску, двигая круглыми щеками, и таращил темные и блестящие, как вишенки, глаза.

– Я сейчас в научной библиотеке работаю, а раньше в институте преподавала, где Никита ваш учился. Он даже однажды под моим руководством курсовую работу писал. Так что мы с ним давно знакомы. Я потому и зашла сама, живу тут неподалеку. Меня зовут Мария Владимировна.

– А я Юля, Юля Козлова, – сразу заулыбалась девушка. – Я сестра Никиты.

– Юля, знаете, а лифт не работает.

– Фу, ты! Опять! Слышь, Даня, держись, по ступенькам прыгать будем. Бум-бум!

Даня, не поворачивая головы, скосил глаза-вишенки на юную тетушку и приготовился прыгать.

– Давайте вместе, – предложила Маша и решительно взялась за коляску.

Вдвоем они довольно легко стащили коляску с пятого этажа.

– Спасибо огромное, – с чувством сказала Юля, когда они оказались на улице.

– Как же вы назад заберетесь?

– А я сначала Даньку внесу, а потом бегом за коляской.

– Не украдут?

– Могут! Как-то раз колеса сняли. Минута какая-то, я прибегаю, а колес уже нет. Наверняка какой-нибудь умелец себе на тачку упер.

– Юля, а что же случилось с Никитой? – Маше хотелось вернуть девушку к прежней теме.

– Убили его, – вздохнула Юля. – Он вечером от приятеля шел, прицепились пьяные подростки, избили. Он еще три дня в больнице лежал, потом умер.

– Какое горе! – искренне произнесла Маша.

– Да… Уж горе так горе. Данька только родился. А сейчас ведь так тяжело с маленьким. Таня сразу на работу вышла, денег-то не хватает. Телефон вот за неуплату отключили. Танины-то родители в деревне живут, самим не хватает, и наши с Никиткой тоже не богачи. Я вот нянчусь после школы, а с утра моя бабушка сидит. Только она старая совсем, ни погулять с ним, ни поиграть не может. А ему уже годик скоро. Он и поползать хочет, и попрыгать, да, малявочка? – Юля ласково потрепала Даньку по толстой щечке.

– Тех подростков поймали?

– Да, только они обкуренные были, несли какую-то ерунду. Вроде, кто-то им его заказал, денег дал… Несовершеннолетние. Их в специнтернат отправили. Кошмар, как сейчас все безнаказанным остается! Вот у писателя Белянина сына убили одноклассник и его старший брат, слышали?

Маша кивнула.

– Старшего-то посадили, а младшего, как и этих, в специнтернат отправили. Он там немного побыл, года три, что ли. Выпустили такую мразь! Но только выпустили, как сразу и нашли его труп обгоревший. Вот это, я понимаю, справедливо! По мне, так несовершеннолетний преступник гораздо хуже взрослого. Он разве не знал, что убивать нельзя? Или не понимал, что убивает? Если он в детстве этого не понял, так его надо расстрелять сразу за такое преступление, потому что он уже все равно не исправится. А его в интернат, вместо настоящего наказания. Для чего? Чтоб он там у таких же, как он, учился? И выходит он оттуда уже матерым преступником. Жить стало страшно…

Юля откинула со лба белокурую пушистую прядь и, несмотря на всю жестокость того, что только что говорила, улыбнулась светлой детской улыбкой.

Маша вздохнула. Все это, конечно, по-своему правильно, хоть и совсем не гуманно. Неужели ее Тимка тоже так думает? Нет, он все-таки более мягок в своих суждениях, более человечен. Хотя…

– Жаль, как жаль, Никита был такой молодой, здоровый мужчина. Жить и жить, – сказала она вслух.

– Да, молодой. Хотя меня он сильно старше. Но он был не очень здоровый. Врачи сказали, что он умер именно потому, что у него была операция, а его били опять по голове.

– А в какой больнице он лежал?

– Его сразу отвезли в больницу при институте, в котором он работал. Там самые лучшие врачи, но его все равно не смогли спасти.

Они помолчали.

Юля вдруг спохватилась:

– Вы же хотели записать название книги!

– Да-да, сейчас…

Маша достала из сумки листочек бумаги и записала первое пришедшее ей в голову название какой-то несуществующей монографии.