Текст книги "Драконьи грезы радужного цвета (СИ)"

Автор книги: Татьяна Патрикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– А ты? – приподнимаясь на локте излеченной в процессе запечатления руки, бросил Шельм ему в спину.

– А я подышу воздухом, – не оборачиваясь, откликнулся лекарь и исчез в пятне солнечного света.

Шут свернулся на одеяле калачиком и зажмурился. На самом деле хоть лекарь и ушел, оставив его одного, он все еще был здесь, все еще присутствовал, но не рядом, а внутри, внутри него, так глубоко, что не выцарапать никакими когтями. И это не просто пугало, это злило. Но Шельм прекрасно понимал, что бессильной злобой ничего не добьешься.

Заставив себя подняться на ноги, он осмотрелся. Пещера была прекрасна. Как он только не заметил сразу, что стены её поблескивают кристалликами неизвестного минерала, а чуть поодаль, в углублении сверкает в тонком столбе солнечного света, льющегося откуда-то сверху из разлома, маленькое озеро, а сбоку в него прямо из камня миниатюрным водопадом ниспадает родник, журча и искрясь. Но Шельм был так поглощен болью, очнувшись, что даже не услышал журчания кристально-чистой, горной воды.

Медленно подойдя к озеру, он замер, а потом, не задумываясь, заклинанием сбросил с себя всю одежду, что была на нем, и, не дав себе возможности передумать, прямо с берега ухнул в ледяную воду. Кожу обжег настоящий холод, до боли и скрипа зубов, но и прояснил мысли.

Теперь он запечатлен с Радужным Драконом. Как просто и как сложно. Вспомнился недавний разговор со Ставрасом и Дирлин. "Он нечто иное, чем человекообразное существо", сказала дракониха, и шут поверил. Под солнцем их мира Ставрас и не был Радужным, вовсе нет, его чешуя была насыщенного бронзового оттенка, но кто же тогда лжет? Ведь Шельм еще не настолько сошел с ума, чтобы ни помнить, что он летал именно на драконе. Или же это была только видимость? Задаваясь этими вопросами, он загребал руками воду, но тело быстро начало неметь, поэтому он выбрался на берег, не дожидаясь, когда сведет ноги. И вынул из походного кулона сменный комплект одежды, чистый, едва уловимо пахнущий цветочным мылом. Переоделся. Хотел закрепить за спиной ножны с мечом, небрежно отброшенные Ставрасом вздумавшим проводить лечебные процедуры, но передумал и снова спрятал свое оружие в кулон. Постоял, прислушиваясь к себе. Но чужое сознание внутри него никуда не пропало, так и оставаясь где-то на самой периферии чувств и дара. Мелькнула мысль, что лекарь тем самым хотел лишь иметь возможность контролировать его. Но, поразмыслив над этим, Шельм отверг её как несостоятельную. И дело было вовсе не в том, что ему очень хотелось верить Ставрасу, вовсе не поэтому. А потому что он неожиданно осознал, что не только он обнажен в чувствах и мыслях перед лекарем, но и тот перед ним. В сердце закрался ужас.

"Вместо того, чтобы накручивать себе невесть что, лучше бы вышел ко мне. Поговорим", раздался в голове наставительный голос лекаря.

Шут вздохнул. Да, теперь ему точно никогда уже не удастся остаться без присмотра. Интересно, а можно распечатлиться, а?

"Нельзя!", мысленно рыкнул Ставрас, на что шут фыркнул, поэтому лекарю пришлось добавить: "Выходи. Я жду".

Драконьи рыки лекаря, окончательно развеселили Шельма. "Ну, раз ты так нетерпелив, дорогой, то я иду, милый!", пропел он в мыслях и вышел в свет. Кто сказал, что дружбу, как и любовь, нельзя превратить в сражение?

У входа в пещеру сидел бронзовый дракон, и бронза его чешуи завораживала радужными переливами. Стоило шуту появиться в расщелине пещеры, как он повернул к нему голову и внимательно всмотрелся в лицо. Шельм насмешливо фыркнул.

– Сделал гадость, теперь виниться вздумал?

Ставрас глубоко вздохнул и отвернулся. Они находились на небольшой площадке, заканчивающейся обрывом, где-то внизу под ладонями ветра колыхалось зеленое море тянущегося до горизонта леса. Красиво. Шут постоял, поразмыслил и все же решил начать разговор первым.

– Почему над Дабен-Дабеном твоя чешуя радужной не была?

– Потому что я, как Радужный Дракон, существую где угодно, но только не в мире, породившем меня.

– Даже в мире снов?

– Особенно в мире снов.

– А в нашем мире ты обычный бронзовый?

– Нет. В нашем, как ты слышал от Дирлин, я вообще не дракон.

– Да, как же так?! – возмутился Шельм. – Я ведь не только тебя видел, но и пощупать успел!

– Да уж, пощупал так пощупал, – отозвался тот, поднял лапу и неожиданно притянул шута к себе под бок. Тот дернулся, но дракон хвостом преградил ему путь к отступлению. Шельм возмущенно покосился на него. Ставрас же даже в драконьем обличии умудрился пожать плечами: – Это остаточные эффекты запечатления, – пояснил он в ответ на недовольный взгляд шута. – У меня физическая потребность чувствовать тебя рядом с собой.

– А то, что я и так рядом стоял, тебя не устраивает?

– Я же уже говорил тебе, что придется немного потерпеть.

– Я думал, ты имел в виду боль от ранения и от запечатления.

– Тебе все же было больно, – с грустью сказал Ставрас и опустился на камни, подложив под голову лапы.

Хвост он убрал в сторону, и теперь ничто не мешало шуту отойти от него, но он так и остался стоять, привалившись к удивительно теплому боку дракона.

– Мы не хладнокровные, – проворчал Ставрас, уловив его мысль про тепло. – Опять с ящерицами сравниваешь?

– Ну, извини, внешне же похожи.

– И где ты видел летающих ящериц?

– На ярмарке, – прижавшись к нему теперь и щекой, отозвался Шельм, вспоминая, как в пятнадцать сбежал из дома, шел к столице и на одной из деревенских ярмарок зарабатывал тем, что показывал селянам как маленькие ящерки, наловленные им на ближайшем лугу, отращивали крылья и взлетали. И ему было уже все равно, что Ставрас, скорей всего, тоже видел это воспоминание. Он устал злиться на него, устал притворяться. И даже макса масочника, которую он всегда скрытно носил на своем теле, больше не жгла душу. Казалось, душа выгорела дотла для того, чтобы когда-нибудь попробовать вновь возродиться из пепла.

– Красивый фокус, – произнес дракон, кося желтым глазом в его сторону. Конечно же, он все увидел. – Научишь?

– Может быть. Только… – Шельм замялся. Мысли метались в голове, как растревоженные сладкоежкой-медведем пчелы, но шут отвесил себе мысленную оплеуху и пришел к выводу, что раз уж они теперь связаны, говорить нужно на чистоту, пусть и не привычно, и пусть даже страшно. – Я не наколдовывал им крылья. Я, дергая за ниточки, заставлял их отрастить.

– Я никогда не встречал такого дара у марионеточников, – задумчиво произнес Ставрас, но не выглядел ни удивленным, ни тем более испуганным. Шельм постарался незаметно перевести дух, а дракон задал давно интересующий его вопрос: – Так какую маску тебе присудили?

– Полишенель.

– Глупо. Ты вовсе не глуп, не циничен, и тем более, не жесток. Почему его?

– Со злости, хоть старейшины никогда и не признались бы в этом. Они просто не знали, какая маска выбрала меня.

– А ты знал?

– Да.

– Шельм?

– Я – Вольто, призрак. Но масочников с этой маской не рождалось уже очень давно.

– Маска масок?

– Да, – отозвался шут, а потом все же решил не развивать эту тему и вернуться к прежней. – Так что там с моей болью? Ты не знал, что запечатление причинит её?

– Я запечатлял человека на себя лишь однажды. И он не был магом.

– Ты об Августе, прародителе королевского рода и основателе Драконьей Страны?

– Да, о нем.

– Ты сказал, что однажды был увлечен человеком. Это был он, да?

Дракон не ответил, но шут и так увидел ответ в его мыслях. Высокий, статный мужчина, с черными кудрями и аристократической кожей, и глаза, темно-карие, но, кажущиеся, почти черными. Ставрас помнил его разным: молодым, почти мальчишкой, взрослым, состоявшимся правителем, и стариком, с редкой сединой во все таких же черных кудрях. Но любил он его юным, порывистым и светлым, как лучик рассветного солнца, преломленный через слезинку утренней росы. И память о нем сопровождала грусть, глубокая и неизбывная, как бездна, по легендам породившая мир.

– Вы с ним были просто друзьями? – после долгого молчания, уточнил Шельм, хоть и так видел, что, да, только друзьями.

– Когда он начал осознавать, что уже не "просто", он успел стать королем молодого королевства и обзавестись юной королевой, в качестве приданного, принесшей в его копилку маркизат Рандевил. А королевству нужна стабильность, опора, будущее и… наследники.

– Ты отпустил его?

– Я сбежал. И долго не возвращался, увидевшись с ним в последний раз лишь на смертном одре.

– Но как же так, ведь ты запечатлил его на себя?

– Когда я ухожу в путешествие по другим мирам, меня не может почувствовать даже тот, с кем моя душа связана узами запечатления.

– То есть, когда из бронзового ты становишься Радужным?

– Да.

– Значит, сейчас это не наш мир?

– Нет.

– Ставрас…

– Да?

– Ты родился Радужным?

– Нет. Бронзовым. Но стал Радужным, когда ушел в вечное путешествие тот, кто был им до меня.

– То есть, теперь, ты не совсем дракон?

– Точнее, совсем не дракон.

– Почему?

– Ну, к примеру, бронзовые драконы могут быть людьми довольно ограниченное время, если же они не расправляют крылья слишком долго, то могут очень сильно заболеть и умереть. Я же, наоборот, веками могу не нуждаться с драконьей ипостаси.

– А в Радужной?

– А Радужную я принимаю каждую ночь.

– А как же тогда на Вересковой Пустоши, ну, после моего обморока? Ты был лекарем.

– Вересковая Пустошь это мой мир, я тебе уже говорил.

– И что это значит?

– А почему ты ушел из дома?

– Потому что… – по инерции начал шут, но оборвал себя и быстро спрятал все воспоминания, как можно дальше.

Дракон глубоко вздохнул.

– Я думаю, будет честнее, если я расскажу тебе о своем мире, когда ты осмелишься рассказать мне о своем бегстве, согласен?

– Согласен, – опускаясь на камни рядом с ним и прижимаясь к его боку спиной, выдохнул шут. – А что там, в городе, ты не знаешь?

– Девочки с Веровеком наводят порядок. Кстати, твоего коллегу скрутили и теперь по моему совету держат в изолированном от людей помещении. Дом баронессы на осадном положении, так как боятся, что если придет кто-то, в ком нет твоих нитей, этот Лютикмилеш сможет подавить его волю и вырваться.

– Лютик, хоть и считается безобидным цветком, именно из его выжимки готовят очень опасный яд.

– Я знаю. А из ландыша, напротив, лекарство, – даже не видя оскала драконьей морды Шельм знал, что Ставрас улыбается.

– Почему ты выбрал меня? – очень тихо спросил он, запрокидывая голову и подставляя лицо ласковому солнцу.

– Потому что захотелось.

– Это не ответ.

– Ну, может, я решил еще раз попытать счастье с человеком.

– Хм, знаешь, мне амбиций не хватит возжелать в единоличное владение целое королевство. Меня вполне удовлетворяет шутовской колпак. Так что, оправдаться тем, что не хотел обезглавливать королевство, у тебя уже не получится.

– Ну да, тебя послушать, осталась самая малость, – протянул Ставрас, опустив тот факт, что Августу в самом начале амбиций тоже не хватало.

– Это какая?

– Убедить тебя, что тебе нравятся не только девушки, но и один конкретно взятый дракон.

– Который и не дракон вовсе?

– Ага.

– Ну, зная твои методы убеждения, может быть, у тебя и получится.

– Ну-ну, – скептически протянул Ставрас и неожиданно исчез.

То есть, это шуту показалось, что он исчез, и Шельм, не ожидавший такого подвоха, опрокинулся навзничь, лишившись опоры за спиной. Над ним склонился усмехающийся лекарь.

– Ты! – возмущенно выдохнул шут, одним прыжком вставая на ноги и поворачиваясь к нему.

Ставрас расхохотался. Шельм прищурился и сладенько протянул:

– Милый, а дай я тебя поцалую!

– Да, не вопрос, – отсмеявшись, весело согласился лекарь, но встретив решимость в глазах шута, напомнил: – Только ты имей в виду, что этот поцелуй считаться не будет.

– Почему это?

– Потому что ты обещал поцеловать меня, так сказать, публично, чтобы развеять сомнения нашего с тобой королевича.

– Когда это я такое обещал?!

– Когда винился в том, что драконов со зверьми сравнил.

– Но…

– И не надо делать вид, что не помнишь. Я же вижу, что ты ничего не забыл.

– Это не честно! Я маленький, наивный, белый и пушистый, а ты издеваешься!

– Ну, что ты, я в твоей пушистости не сомневаюсь, просто, как лекарь, авторитетно заявляю, что ты безусловно таким и был, пока не заболел.

– Заболел? – растерянно моргнул шут.

– Конечно. Чем, как не болезнью объяснить, что теперь ты зелененький и склизкий?

– Интересно, и кто после этого из нас шут?

– Не беспокойся, я согласен на пальму первенства только между нами.

– Ну да, конечно. А с остальными отдуваться, значит, мне?

– А ты думал в сказку попал?

– Был бы в сказке, – напустив на себя притворную печаль, выдал шут, – ты бы надо мной надругался.

– Чего? – все благостное настроение Ставраса как рукой сняло. Лекарь нахмурился.

– Ну, как же, – шагнув к нему и ковыряя пальчиком кожу темно-коричневой лекарской куртки на плече, отозвался шут, не глядя ему в глаза. – Ведь в сказках драконы девиц крадут и держат в своих пещерах, полных сказочных богатств. Вот я и думаю, на что им эти дурынды, как не для того самого.

– Ты не принцесса, – задумчиво обронил Ставрас и неожиданно обхватил руками за талию, привлекая к себе. – Но я готов подумать, насчет того самого.

– Правда? – глаза шута засияли восторгом, но лекарь прекрасно знал, как искусно Шельм умеет играть собственными чувствами.

– Нет, дорогой, – опечалился он. – Староват я для того самого, годы уже не те… Совсем опустился, самому не верится, – старчески заохал он.

И только и успел заметить, как в бирюзовых глазах напротив заплясали задорные искорки. Шельм дотянулся губами до его уха и тоном томной красавицы прошептал:

– А если я буду очень стараться, поднимется?

– Будешь паясничать, рискуешь проверить, – строго бросил Ставрас, устав от словесных баталий. И шагнул в бездну, разверзшуюся у него за спиной, утягивая за собой не успевшего ничего понять Шельма.

– Вот так всегда, – прокомментировал шут, с трудом удержавшись на ногах, вцепившись в предплечья все еще обнимающего его лекаря, и обозревая комнату, в которой они оказались в окружении целой толпы цыган, среди которых мелькнуло и лицо Веровека, стоящего рядом с Роксоланой. – Только настроишься на непристойности, а тут такая подстава. Ты меня совсем не любишь, дорогой, – и трагически вздохнул, да так, что у большинства присутствующих на щеках появился румянец.

– Ну, извини. Сам же понимаешь, сначала дела, потом любовь, – отозвался Ставрас, отступая от него.

Шут еще раз горестно вздохнул.

– Вот уйду от тебя, будешь знать.

– Это к кому же?

– Да, вот хотя бы к нему, – ткнув пальцем в одного из цыган, возвестил шут. – Чем не красавец мужчина?

– Тем, что я красивее, – непреклонно заявил лекарь и шагнул в сторону застывшей статуей баронессы, склонившись в учтивом поклоне. – Здравствуйте, я Драконий Лекарь. Рад, что с вами все в порядке.

– Вашими стараниями, – тепло улыбнулся та, покосившись на шута, самозабвенно строящего глазки одному из её подчиненных.

– Не совсем моими, в первую очередь вот этого молодчика, – кивнув в сторону не прекратившего паясничать Шельма, обронил Ставрас. Все цыгане недоверчиво уставились на шута.

– А я что, я ничего, – отозвался тот, и попытался по-девичьи похлопать ресницами, за что получил очередной подзатыльник.

Возмущенно вскинулся, но лекарь коротко отбрил:

– Можешь считать, что ревную. И хватить из себя дурака корчить. Мадам, если возможно, мы бы хотели сначала перекусить, а потом поговорить обо всем случившемся.

– Конечно-конечно. Но вы не представите мне вашего спутника, Ставрас Ригулти?

– Шельм Ландышфуки.

– Королевский шут? – недоверчиво прищурилась баронесса.

– Да.

– Тогда скажите мне, что рядом с моей дочерью стоит не королевич.

– Не скажу.

– Я-я, скажу! – тут же воскликнул шут, но исправить ситуацию уже не успел.

– Что?! – закричала Роксолана, повернувшись лицом к застывшему Веровеку. Но прочитала ответ в его глазах. – Да, как ты мог?!

Звук хлесткой пощечины приморозил к полу всех в комнате, лишь юная цыганка метнулась к двери и исчезла за ней без следа.

10

Шельму явно не спалось. И это несмотря на полный победных свершений день, насыщенный событиями, как приятными, так и не очень.

Отчего-то сейчас в темноте спальни казалось, что неприятного было больше. Стоит вспомнить хотя бы допрос масочника Лютикмилеша и картинную ссору Роксоланы с Веровеком, причем оба на праздничном пиру, устроенном на подворье баронессы в честь Драконьего лекаря и его спутников, делали вид, что вообще друг друга не знают. Шельм косился на них, но вмешиваться не спешил.

Ставрас следил больше за ним, чем за королевичем. Во-первых, все еще были сильны отголоски запечатления, и мальчишку из поля зрения выпускать не хотелось категорически. Во-вторых, лекарь уже понял, что шут куда как внимательнее относится к названному брату, чем стремится это показать и если появится возможность помирить королевича и цыганку, он непременно ею воспользуется. И Ригулти справедливо полагал, что у него это получится куда как тоньше и не навязчивее, чем у любого другого.

Но на протяжении всего импровизированного праздника шут так и не нашел способа вразумить Веровека и Роксолану. Да что там, даже баронессе это не удалось, хоть она и пыталась поговорить с дочерью, уже жалея, что так необдуманно решила осведомиться о личности полноватого мальчишки с королевской осанкой, показавшимся ей похожим на наследника, которого она видела как-то в столице, куда периодически наведывалась. Так что, все пришлось оставить так, как есть.

Шельму такое положение вещей совсем не нравилось, но он рассудил, что лучше все же дать возможность этим двоим остыть и как следует подумать о своем поведении. Поэтому остаток вечера он провел, кокетничая со всеми молоденькими цыганками, попадавшимися у него на пути, и просто несказанно удивил хозяйку дома, объявив, что две комнаты для них со Ставрасом готовить совсем не обязательно, вполне хватит и одной. На что ему объяснили, что в доме баронессы нет комнаты с двумя кроватями.

Шут захлопал голубыми, под цвет волос, ресницами, и с милейшей из своих улыбок отозвался, что это просто прекрасно, так как спать он собирается на одной постели с лекарем. Проходящая в это время мимо них с баронессой молоденькая девушка, которой, впрочем, как и многим другим, сегодня вечером юный шут оказывал недвусмысленные знаки внимания, так и замерла рядом с открытым ртом. По-видимому, она надеялась посетить обходительного и веселого юношу ночью и, наверное, так и стояла бы, недоуменно хлопая глазами, если бы баронесса не прикрикнула на нее, отправляя распорядиться насчет одной комнаты для лекаря и шута. Шельм просиял и снова убежал танцевать, закружив в веселом танце вовремя подвернувшуюся такую же юную, как он сам, но уже другую цыганку.

Баронесса подошла к Ставрасу, все это время безучастно стоящему в отдалении у плетенного в корзиночном стиле крыльца. Она догадывалась, что лекарь прекрасно слышал их разговор с шутом, но искренне недоумевала, почему тот не вмешался и не осадил нахального юнца.

– Вы уверены, что мне следует прислушаться к его настойчивости? – максимально деликатно спросила она, заглядывая в светло-карие, почти желтые глаза лекаря.

– Разумеется, – едва уловимо улыбнулся тот. – Вы же не думаете, что я позволил бы ему зайти так далеко в обычной, ничего не значащей шутке?

– Тогда, прошу прощения за мою настойчивость, но, неужели, вы действительно любите его?

– Не совсем. Но нечто очень близкое к вашему определению любви.

– Моему?

– Человеческому.

– Но ведь он, похоже, этого совсем не понимает. Или все дело в том, что просто не разделяет ваших чувств к нему?

– Отчего же? Именно эти чувства, он как раз разделяет. Что же касается, ну скажем, некоторых низменных человеческих порывов, то я думаю, мы с ним к такого рода отношениям никогда не придем.

– Мне очень сложно это понять. Потому что если речь о близости, то для человека естественно желать её с тем, кому на веки отдано его сердце.

– Для человека, возможно.

– Но мальчик все же человек.

– Он масочник, – очень мягко напомнил лекарь секрет, который они по настоянию Шельма поведали лишь баронессе, хотя изначально Ставрас вообще предлагал никому не рассказывать, опасаясь, что после таких откровений Ландышфуки придется не легко. – А они, вы ведь сами видели, очень трудно соотносимы с классическим представлением о человеческом существе.

– Если вы о том мерзавце… – начала женщина и крепко задумалась.

Да, стоило вспомнить, как вел себя человек поработивший цыган на допросе, устроенном ему Ставрасом в компании всех семи баро Дабен-Дабена, становилось ясно, что у магов-масочников, действительно, не совсем человеческие корни, хотя к кому бы они могли принадлежать, если не к людям, было не понятно. С другой стороны, Шельм явно разительно отличался от большинства представителей своего рода. Хотя, много ли масочников она видела? В том-то и дело, что вместе с Шельмом только двух. Но отчего-то лекарю все же верилось, наверное, он видел не только этих, но и других, принадлежащих к одному с ними роду. Поэтому, цыганка просто поверила ему на слово и расспросы прекратила.

Ставрас же еще какое-то время понаблюдал за веселящимся шутом и покинул двор, на котором цыгане устроили танцы вокруг высокого костра. И совершенно не ожидал, что почти сразу же за ним в комнату, отведенную для них с Ландышфуки, ворвется раскрасневшийся и счастливый до неприличия Шельм.

– А королевича ты с кем оставил?

– Как с кем? С девчонками, конечно. Видел бы ты, как на него Рокси косится, когда его другие девчонки танцевать приглашают.

– И, по-твоему, это нормально?

– По-моему, – отозвался шут, с размаху падая спиной на мягкую постель и раскидывая руки в стороны, – он ей понравился, потому она так и взбесилась, узнав, что он не просто рубаха-парень, который с ней картошку чистил у ручья, а королевич. Наверное, думает, что, такому как он, она и не нужна, так, поигрался в неграмотного и жизни незнающего, а на следующий день забудет. Но номер-то в том, что она ему тоже нравится, и даже очень.

– И что же хорошего в том, что эти твои девушки, с которыми он танцует, их еще больше отдаляют друг от друга? – спросил Ставрас, сбрасывая на простую, без изысков деревянную табуретку свою куртку из темно-коричневой, почти черной, кожи, и расшнуровывая сапоги.

– В том что, ревнуя, она не потерпит такого пренебрежения к себе, и обязательно попытается с ним помириться.

– Ты уверен? Она все же не кисейная барышня из столицы, а чистокровная цыганка, дерзкая, гордая.

– Не уверен. Но, а вдруг, все же сработает.

– Ну, только если вдруг. Подвинься. И вообще, ты ко сну переодеваться не собираешься?

– Ты что, хочешь на меня ночную рубашку и чепец накрахмаленный натянуть?

– Нет. Но не мешало бы.

– Это еще почему?

– Из вредности.

– А не из ревности, случаем? – приподнимаясь на локтях, хитро прищурился шут.

– Разумеется. Надо же подтвердить твою теорию, которую ты на Веке с Рокси испытываешь.

– Конечно, надо! – наигранно обрадовался шут, но стоило взгляду лекаря из немного игривого стать серьезным и задумчивым, тут же скатился с кровати и принялся быстро готовиться ко сну.

Ставрас забрался под одеяло и блаженно прикрыл глаза, вытянувшись в полный рост. Рядом шуршал одеждой Шельм, но лекарь даже головы в его сторону не повернул, когда он забрался под одно с ним одеяло, хотя для них специально приготовили два. И вообще, на кровати вполне хватало места, но Шельм подкатился под самый бок и даже имел наглость положить голову на плечо лежащего на спине лекаря. Тот не стал возражать, но счел за необходимость полюбопытствовать:

– И что это за нежданные нежности?

– Ну, – задумчиво протянул шут, теребя и перебирая пальцами шнуровку на вороте его рубашки. – Ты же сам сказал, что после запечатления какое-то время будешь нуждаться в моем непосредственном присутствии рядом с тобой. Или я что-то не так понял?

– Так, – не стал лукавить Ставрас, которому неожиданно стала очень приятна такая завуалированная забота с его стороны.

– Вот я для тебя и стараюсь, – объявил тем временем шут, и почти потребовал: – Цени!

– Тебя, пожалуй, не оценишь, по миру с протянутой рукой пойдешь, – фыркнул Ставрас, на что Шельм неожиданно обиженно засопел, убрал руку с его груди и откатился в сторону.

– Как хочешь, – обронил он и демонстративно улегся на своей половине кровати, подложив под голову локоть.

Ставрас, конечно, не обрадовался такой перемене в настроении шута из-за, в сущности, не таких уж обидных слов, но предпочел не раздувать неуместную сейчас ссору. Прикрыл глаза и собрался уже последовать в свое ночное путешествие по драконьим снам, как весь настрой ему снова перебил просто несносный шут.

Шельму, вообще, явно не спалось, он подозревал, что все дело в проведенном Радужным Драконом ритуале. Ставрас, лежавший рядом с ним, знал доподлинно, что именно в нем.

– Ставрас?

– М?

– А что тебе во мне нравится больше всего?

– В смысле? – от такой постановки вопроса лекарь опешил и даже на бок повернулся, чтобы иметь возможность как следует рассмотреть неугомонного мальчишку.

– Ну, часть тела… – отозвался тот, испытующе всматриваясь в лицо.

– Шельм… – предостерегающе начал Ставрас, но тот перебил его.

– Да, ладно тебе, это же не домогательство, а просто любопытство, – отмахнулся шут. – Вот мне, к примеру, кроме твоих желтых глаз, покоя не дают руки.

– Руки?

– Ну, да, – приподнявшись и подперев ладонью щеку, подтвердил Шельм. Обхватил пальцами другой руки его запястье и поднес ладонь лекаря к лицу, с задумчивым видом рассматривая её. – Большие, сильные, с типично мужскими узловатыми суставами, длинными, но ни разу, не изящными пальцами, – проговорил шут, и добавил: – У женщин таких не бывает.

– Ну, еще бы! – польщено отозвался Ставрас.

Шельм сразу же отпустил его руку и снова поинтересовался:

– А тебе во мне?

– Живот, – не задумываясь, бросил лекарь и перекатился на спину, заложив руки под голову.

– Хм? – протянул Шельм, явно не удовлетворенный односложным ответом. Но, после того, как Ставрас не счел нужным пояснить, все же рискнул возмутиться: – Так не честно!

– Ну, а что еще ты хочешь от меня услышать? – повернул голову в его сторону Ставрас.

Шут успел заметить в его глазах какое-то непривычное мечтательное выражение, но спросить о нем не успел. Оно исчезло без следа.

– Просто ответь, почему? – испытав странный душевный порыв протянуть руку и коснуться до лежащего рядом мужчины, немного рассеянно отозвался Шельм.

– Не знаю. Просто нравится и все, – буркнул Ставрас, решив, что тема становится слишком скользкой.

– А когда начал нравиться? – все равно продолжил допытываться настырный шут и предположил навскидку. – С запечатления?

– Нет. С турнира. Помнишь?

– Ага. Помню, сколько мне трудов стоило уговорить тебя участвовать.

– Уговорить? Скорее, принудить хитростью и коварством, – пробурчал Ставрас недовольно. Но на самом деле, вся проблема была в том, что ему банально было стыдно, но не за Шельма, как можно было бы предположить, а за себя. В том, что пришлось согласиться на его условия в тот злополучный день, был виноват только он сам.

Все началось с того, что весь вечер, который Ставрас все же посетил, (?) (посетил что?) а не проигнорировал, как обычно, чтобы хоть как-то развеяться, несносный шут не отходил от него ни на шаг. Так что, очень скоро от его улыбки "а-ля коварный соблазнитель, преследующий прекрасную фурию", которую Шельм с упорством блаженного испытывал на нем, становилось тошно. Потеряв надежду избавиться от приставучего юнца, успевшего набить оскомину своими силами, Драконий Лекарь не выдержал и пробормотал в присутствии короля, что некоторых особо резвых хоть раз полезно высечь для острастки. И меньше всего в тот момент ожидал, что Палтус воспримет его слова, как руководство к действию.

А шут улыбался. Стоял и улыбался, легко опираясь руками на специальную балку, держащуюся на двух столбах, которые были вбиты чуть в стороне от основной аллеи дворцового сада специально для таких вот провинившихся, которых король желал наказать здесь и сейчас, не отходя далеко от пышного бального зала. Правда, обычно их к ней приковывали, чтобы не сбежали, но шут приковываться отказался наотрез. Все думали, что сбежит, но он улыбался, светло и почти по-детски лукаво, а за его спиной резал воздух и тонкую светлую кожу хлыст. Несколько раз хлыст изогнулся, огибая стройное тело, и красные отметины от его "поцелуев" остались не только на спине, но и на плоском животе голубоволосого парня, так не похожего на себя самого без пестрой ливреи и шутовского колпака. Две ярко-розовые полосы с остреньким окончанием по обе стороны от пупка.

Ставрас стоял в толпе зубоскалящих придворных, которым шут изрядно насолил, и они не преминули поехидничать над его незавидной участью, но смотрел только на них, на эти отметины. Красиво, если бы не было так больно. Поднять глаза и взглянуть в лицо мальчишки, которого он собственноручно подвел под монастырь, лекарь так и не смог.

Пятнадцать хлестких ударов хлыста и ни на миг не погасшая улыбка. Ставрас не видел её, но чувствовал всей кожей, точно так же, как чувство вины, выжигающее на ней свой тонкий узор рубцами на внутренней её стороне. Да, после того как экзекуция завершилась и шуту позволили снова надеть рубашку, лекарь поймал себя на мысли, что тот просто не мог ни предугадать, как может отреагировать на нечаянно оброненную им фразу король. И, скорей всего, будучи парнем не глупым, (как бы в свете и полусвете Столицы не было принято считать обратное), легко спрогнозировал именно такой для себя исход. Но, когда шут, успевший привести себя в порядок, поймал его уже у конюшен и строя из себя придворную даму взмолился "защитить честь его любимого на турнире…" лекарь не смог отказать. Просто не смог. А так все хорошо начиналось! И почему в тот вечер он просто не ушел, пока мальчишка его окончательно не достал, а все же продолжил эту глупую и совершенно не подходящую ему игру? Тогда ответа не было. Теперь, кажется, нашелся. Кем бы ни был его запечатленный друг, к нему точно нельзя было остаться равнодушным. Поэтому, наверное, он так необдуманно и связал свою жизнь с ним узами драконьего запечатления.

– За что Палтус на тебя в тот день так осерчал, что даже до плетей опустился? – спросил лекарь у притихшего шута.

– В постели фрейлины застукал.

– И что с того?

– Понимаешь, он сам к ней клинья подбивать навострился, а тут вваливается, значит, без стука в её комнату с миленьким таким букетиком ромашек, а там, в постели вместе с его несостоявшейся пассией я, собственной персоной. А главное, собственно, за что пострадал-то: когда он с ней только перемигиваться начал, девчонка быстро смекнула что к чему и начала шарахаться на всяких там приемах, как от огня, а потом в светлицу к себе забиваться и в слезы. Я её так как-то и застал. Рассказала в чем проблема, ну я, дурак, и вызвался помочь.