Текст книги "Сказания не лгут (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4

1468–1469 годы от основания Мароны

Снег начался вечером, шёл всю ночь, а к утру прекратился, и на едва светлеющем небе красовалась почти полная луна. Едва выпавший, пушистый снежок в её свете казался особенно чистым. Он уже не первый раз ложился – прошло не меньше дюжины дней с той поры, как принесли жертвы Кёмпе. Но тот снег сходил к полудню. «А этот, – вдруг поняла Берта, – уже не растает до самой весны!» Если умыться таким снегом, то лицо будет белым и чистым. Теперь–то есть ради кого красоту беречь.

Скрипнула дверь. Она, не поворачиваясь, сказала:

– Доброго тебе дня, Аутари!

А кому ещё быть? Зимний рих вставал раньше прочих, даже раньше большинства женщин – ходил вокруг хардусы, спускался к реке, поднимался по крутой тропке, пытаясь вернуть ногам былое проворство.

– И тебе, Веселушка. Раненько ты…

– И рада бы поспать, да Фрова за меня дела не сделает, – рассмеялась Берта.

– Другие–то спят, – заметил Аутари, – А ты всегда раньше других поднимаешься. Ну, удачи тебе, Веселушка.

И зашагал прочь.

Берта усмехнулась. И правда – она любила встать пораньше и приняться за дела, не ожидая окриков Гуннель и обычной утренней толчеи. Дел было невпроворот: скотине корма задать, полдюжины вёдер воды принести. А тут ещё новая напасть. Жёны во втором правом доме прозевали, и у них захромали от копытницы* две овцы и свинья. Переполох был на всю хардусу. Животным копыта перемазали дёгтем, а сегодня надо будет подстилки переменить – вычистить старые до самой земли, да новые настилать. Даже если в своём хлеву грязи не терпишь, неровен час, принес кто-нибудь на ногах копытного червя, так не отобьёшься потом.

Умывшись, вернулась в дом и, прежде чем за водой идти, принесла из чулана и сунула к очагу вёдра с помоями: пока она таскает воду, глядишь, согреются.

Когда с водой управилась, большинство женщин ещё не поднимались, одна Гуннель возилась у очага. Да во дворе чуть с Грид не столкнулась – та до отхожего места ковыляла – большая, словно мехом надутая. Срок свой дохаживает, скоро разродится. Хорошо, что разминулись… Мало радости с Грид сейчас разговаривать. Она и так на всё хмуро глядит, а сейчас и вовсе, сплошные жалобы да стоны. Берта умом понимает, как подруге тяжко, а иной раз и шевельнётся в груди гнев. И правда, первая она что–ли в тягости ходит? Линда третьего дня сорвалась, наговорила ей, что мол, коли сил Куннаны не дали, так пойди и удавись, что мучиться? Все Линду стыдили за такие слова. И Берта стыдила – не только Линду, но и себя тоже – потому что в душе была согласна с Кунициной подружкой…

– Ты свинками и овцами займись, да птицей, а с козами я с дочкой управлюсь, – сказала Гуннель, не глядя на Берту. – С Линдой и Фледой управитесь, или кого прислать?

– Прошлый раз управлялись, – сказала Берта. Подоткнула юбку повыше, приладила глиняную плошку с угольками на крышку ведра и пошла в хлевы.

Голодная живность тотчас потянулась ей навстречу, столпилась у оград, отделявших стайки от длинного прохода вдоль всего хлева. Пока Берта разжигала масляные плошки на полках, скотина блеяла, визжала и хрюкала на разные голоса. Задав корм овцам, налила в корыто взрослым свиньям, ласково уговаривая поросят немного подождать. Она нарочно оставила их напоследок: пока эти непоседы будут толпиться вокруг корыта, можно без помех прибрать в загородке.

Хардуса пробуждалась. Со двора донеслись сонные женские голоса, хлопнула дверь – Гуннель и Лив пришли доить коз. Вот ещё кто-то вошёл. Берте было неловко посмотреть. Вроде, не Фледа и не Линда…

– Пусть твой день будет удачным, подруга, – одышливо произнесла Грид.

Её-то тут и не хватало! Еле ползает, а туда же! Берта не стерпела, буркнула:

– Тебя же никто не гнал на работу? Зачем пришла?

– Лежать ещё хуже. Так вроде забываешься…– простонала Грид и пошла к птице, опирая решето с зерном на огромный живот.

Вечно у неё на каждое слово отговорка найдётся. Что ни посоветуй – всегда ответит, почему совет не годен. Вот ведь: дали Куннаны ума, а толку положить забыли!

– Ну, как знаешь, – Берта заскребла вилами, всем видом показывая, что разговаривать не настроена.

Но Грид остановилась против стайки, оперлась на жерди и начала:

– Сегодня ночью никак заснуть не могла. Крутит и крутит живот. А опростаться не могу.

– Так может, это роды? – испугалась Берта.

– Со вчерашнего утра? – скривилась беременная, – Кабы рожать пришла пора, я уже родила бы, верно. Весь день, и ночь!

Берта пожала плечами. Мол, откуда ей знать, сама ведь не рожала.

– Ну… Лучше бы тебе Гуннель сказать.

– Да не хочется её раньше времени тревожить…

– Ну, как знаешь, – подавила раздражение Берта. И правда, разве Грид спросила её совета? Подруга, кажется, почувствовала настрой Берты, простонала мученически и прошла мимо. Завела пронзительное:

– Ти–ти–ти!

– Да благословят Куннаны этот день! – это Фледа явилась. С ней Линда вошла, крикнула с порога, даже не поздоровавшись:

– О, Веселушка уже с поросятами возится! Мало одного Кабанчика, ещё дюжину захотелось?

Берта захихикала: и верно ведь. Была бы жена Атанариху, ответила бы, что не может такого отрицать. Как хорошо бы было – много–много деток от её Вепря, толкающихся за столом…

– От него бы полосатые пошли, – только и проворчала беззлобно.

Подруги визгливо рассмеялись. Линда подошла к загону добавить в корыто помоев, увидела в дальнем углу Грид, размашисто поставила на землю ведро и упёрла руки в бока:

– А тебе тут что надобно? Без тебя не управимся?

Грид промолчала, сделав вид, что, занятая птицей, не услышала. Но стонать перестала, только покряхтывала едва слышно. Линда вылила помои поросятам и, взяв вилы, шмыгнула в овечий загон. Фледа покачала головой:

– Шустрая ты, снова работу почище ухватила…

– Ты бы дольше копалась! – хохотнула Линда.

– Я уже у поросят заканчиваю, – отозвалась Берта, – Ты воды принеси, а я тебе помогу.

–Видишь, ей со свинячьим родом возиться в радость, – поддержала Линда.

Все трое снова захохотали. Фледа пожала плечами и пошла за водой.

– Есть хромые? – спросила Линда.

– Да вроде нет, – отозвалась Берта, – Хотя, если боишься, давай им копыта ещё раз дёготьком помажем?

– Сдурела! Вчера мазали, сегодня чистим всё – и всё вам копытница мерещится? А захромает – так в котёл её…

– В котёл! – это Грид не утерпела.– И у Ингебольды зря прирезали скотину. Ей просто лень лечить.

– Вот заскрипела, словно немазаное колесо, – враз осердясь, огрызнулась Линда.

– Но ведь правда зря, – согласилась с Грид Берта. – Сделала бы им припарки из синявки, и все нарывы бы вылечила.

– Лучше дырень с желтоглазкой! – заявила Грид. – А ещё лучше желтогубку распарить и прикладывать*.

– Коли ты такая сметливая, – взвилась Линда, – Что ж ты себя–то не лечишь?

– Ой, подруги, я лучше пойду от вас, – как можно шутливее произнесла Берта, – А то у вас в руках вилы, ещё сколете друг друга, и мне достанется…

Линда рассыпала колючий смешок и по–мужски разухабисто выругала попавшуюся под ноги овцу. Грид хотела что-то сказать и вдруг охнула, схватившись за раздутый живот, тоненько, жалобно заскулила…

– Это Грид у вас там? – подала из козьего загона голос Гуннель.

– Она, тётушка! – испуганно отозвались обе женщины

– Гоните её в дом, я сейчас! Лив, с козами уж сама, слышишь, супоросая свинья того гляди деток приведёт.

Грид оглянулась, страдальчески изогнув брови, и, поскуливая, заковыляла прочь.

– Эй, помочь? – испугалась Берта.

– Да она не скоро ещё опростается, это же первые роды, и сама она кислая, – со знанием дела отозвалась Линда.

– Я дойду… – простонала Грид уже из–за двери.

– Дойдёшь–дойдёшь, – ласково отозвалась Гуннель, подбегая к ней и уводя в дом.

– Линда, а почему ты думаешь, что она ещё не скоро опростается? – шепотом спросила Берта.

– Было бы скоро – она бы уже в голос кричала, а не поскуливала, – усмехнулась Линда, – Вопила бы, что отродясь не допустит до себя никого из мужей! Так что, Веселушка, даже и не думай, раньше вечера не опорожнится твоя подружка.

– Боязно за неё.

– Да всё будет, как у других, – отмахнулась Линда, – А и помрёт – не она первая, не она последняя…

Берта несогласно качнула головой, но смолчала. Толку от разговора мало, только расстроишься.

Когда они закончили чистить стайки и сметали грязный тростник на рогожку, уже совсем рассвело. Берта, оставив Линду и подоспевшую Фледу стелить свежий тростник, потянула навоз на огороды. На дворе уже стало совсем людно и шумно. Возле кучи чурбаков Фравита Сойка размеренно махал топором, только чурочки отлетали в стороны. Вокруг, словно собачка подле хозяина, подобострастно суетился Атаульф Сиротка, аккуратно укладывал наколотое в поленницу. Несколько мальцов наперегонки с собаками носились, кидались снегом, хохотали. А два старших сына Гуннель, Гульдин и Рагн, уже на охоту собрались – на весь двор оживлённо обсуждали, где будет сподручнее силки ставить. С женской половины тянуло варёным мясом. Несколько голых до пояса мужчин (Атанарих тоже с ними) умывались снегом.

***

– Всё, Венделл, дождались! – стягивая с себя рубаху, весело произнёс Куница, – Этот уже не растает…

И протянул мечтательно:

– Оттерфлода станет, тронемся в гиман.

И тут же оглянулся, скорчив деланно–испуганную гримасу:

– Линды рядом нет?

Атанарих засмеялся, вспомнив вчерашнюю ссору Куницы с его подружкой.

– Жаль, мне с вами никогда не поехать.

Аларих сочувственно кивнул. Такая уж в Венделла неудача. Ученики его на другую зиму подадутся со старшими, а Атанарих будет с новыми прибылыми няньчиться.

– Я всё удивляюсь на Аутари. Неужели ему никогда завидно не было?

– Я не помню, чтоб завидовал, – сказал Куница. – Он ведь давно сюда пришёл. А говорили мне, что он потому и оказался Зимним Рихом, что не захотел в гиман идти.

– Почему? – Атанарих ещё мог представить, что воин остаётся в скучной хардусе по воле своего риха. Но добровольно отказаться от весёлых пиров и поездок?!

– Говорят, он первое время вообще не мог видеть хеймы. Он ведь здесь не по жребию. Его хейм пожгли – он на этом берегу стоял, вон там.

Куница показал между восходом и полуднем, пояснил:

– На берегу Вонючки, в дне пути отсюда. Когда на них хаки напали, он сумел своих увести в лес, и потом в хардусу. Сёстры его, говорят, потом по хардусе всё ходили, величались перед нашими женщинами: они, мол, чести не теряли.

Атанарих покачал головой:

– А что с ними потом стало?

– Рих их в хеймы раздал, в жёны, или кого в род приняли – не место им было тут. Из всех только Гуннель и осталась. Жена, что уж… Аутари готов был её отпустить, чтобы она за другого замуж пошла. Да она не захотела. Так вот, когда играли свадьбу первой из его сестёр, Аутари, понятное дело, в хейм поехал. Как увидел жильё, вдруг лицом побелел, словно покойник, да повернул назад в хардусу. Говорит: «Сердце не снесёт». И больше в хеймах он не бывал, так и живёт тут.

Атанарих покачал головой:

– Вот уж не подумал бы.

– Так говорят, с чего людям врать? – развёл руками Куница. – Но это хорошо, что он у нас такой. А то пришлось бы, как в других хардусах, по жребию оставлять. Мало в том радости – все живут себе без хлопот, пиры, охоты, а ты тут следи за этими недоумками, да баб унимай. Одна Линда чего стоит, да Яруна, как схлестнётся со старухой Кримхильдой, кто из них важнее – так лучше стену от хаков оборонять, чем с ними разбираться!

Они рассмеялись. Аларих, набрав полные горсти снега, стал растираться им. Атанарих помедлил. Вроде бы, который день умывался ледяной водой из кадки. Но всё никак не мог привыкнуть к её обжигающему прикосновению. Снег–то, небось, ещё холоднее будет? Наконец, насмелившись, тоже стянул рубаху и решительно зачерпнул с земли. Его всего передёрнуло, но смолчал – хотя фрейсы, растираясь снегом, иной раз громко кричали от радости. Но Атанарих боялся, что голос выдаст его страх, и крик будет схож с бабьим визгом.

– Венеделл, а правда, что у вас снег не ложится? – продолжая растираться, спросил Куница.

– А мне с чего врать? – пожал плечами Атанарих, сдерживая заклацавшие зубы.

– Значит, на лыжах ты ходить не умеешь, – скорее заключил, чем спросил Куница.

Вот ещё забота. Лыжи Атанарих уже видел – широкие доски с загнутыми носами, подбитые с одной стороны шкурой с ног лося. Говорили, что у фрейсов даже малые дети ловко бегают на этих уродах, отталкиваясь одной палкой. Значит он, беспомощно ковыляющий по снегу, снова будет смешон. Разве только, напроситься к Аутари в пару. Если тот заново ходить учится, то и на лыжах бегать, наверно, тоже?

Из дома вышли Фридерих Бобёр, Филимер Рысь и Фритигерн. Зубрёнок уже голый по пояс, потянулся сладко, по–медвежьи порявкивая и постанывая от удовольствия.

– Наконец–то лёг совсем! – выдохнул довольно.

– Скоро в гиман, – вздохнул Атанарих. Зубрёнок, хоть и жил в хардусе первый год, прибылым не считался. Как воин первого дома имел право поехать с остальными.

– Да что я там забыл, в хеймах этих? Тут останусь…

Аларих хитро улыбнулся, но промолчал.

– Самое то – покуда все здесь – охоту сладить. На лося или на кабанчика, – заметил Фритигерн. – Надо будет отцу сказать.

– Да я полагаю, рих и без советников о том же думает, – отозвался Аларих. И, посмотрев на Атанариха, заметил, – Венедлл, ты бы оделся, простынешь.

– Вы ж не простываете? Я чем хуже? – обиделся Атанарих, и тут же весь передёрнулся от холода. Все трое рассмеялись:

– Гордый ты Венделл, – одобрительно кивнул Куница. – Ну, пошли все, что ли, пока все не застыли.

И первый потянулся за рубахой. Атанарих не без радости оделся, и, оправляя полы, заметил Берту, тянувшую на рогоже кучу грязного тростника в сторону огородов. Она встретилась с ним глазами, улыбнулась приветливо и прошла мимо. Он нырнул в рубаху, влажное тело цеплялось за ткань. В сенях у бочки толпились проснувшиеся мужи.

– Неженки, – бросил им в шутку Фритигерн, – Боитесь снежком умыться?

Все расхохотались – в сенях было немногим теплее, чем на дворе, а вода за ночь замёрзла и сейчас в ней плавали льдинки.

На женской половине кто–то завопил тоненько.

– Заяц что ли? – не понял Фритигерн, – Уже кто–то успел в лес сходить?

– Да не, небось, Грид надумала, – заметил Торизмунд Бык. И тут же сложил пальцы кольцом и осенил дверь на женскую половину знаком, отгоняющим альисов. Поправился:

– Свинья там супоросая, наверно, пороситься начала.

Из дома выскочила Базина Чёрная, растерянно огляделась и, заметив Берту, замахала руками, крикнула:

– Веселушка, бросай свой навоз. Там, гляди, свинья пороситься надумала!

Берта выпустила рогожку, и, зачерпнув немного чистого снега, стёрла с рук грязь.

– Мне–то что делать?

– Баню топить, – огрызнулась Базина.

– А баню–то на что? – спросил Фравиту Сойку Атаульф.

– Поросят туда снести, – буркнула Берта на бегу, – Помёрзнут в хлеву.

– Сиротка, правда, иди–ка лучше навоз убери, чем дурные вопросы задавать. Потом поленницу сложишь, – крикнула Базина и пробежала в хлева.

– Навоз убирать – бабье дело! – заспорил парень, недоумённо оглядываясь на Сойку. Тот усмехнулся в усы.

– Ступай, помоги им, – с усмешкой проворчал Фравита Сойка, не переставая тюкать топором. Но, опуская топор, фыркнул недовольно, – Прямо, будто набег начался.

Наскоро вытирая подолом руки, Берта кинулась к дому. Оттуда уже выскочила девчонка, протянула укутанный в ветошь горшок с угольями. Лицо у неё было испуганное. Берта торопливо кивнула ей и побежала к реке.

Из бани пахнуло травами, деревом и холодом – прошло несколько дней с той поры, как в ней последний раз мылись. Торопливо осенив её знаком, отгоняющим спутников Холлы, Берта шагнула внутрь. В бане было маленькое окошко, но сейчас его плотно закрывала вставленная в пазы доска. Осторожно поставила возле ойфена* горшок, нашарила заготовленные бересту и лучину, запалила одну – сразу стало веселее.

К той поре, как старуха и Фледа привели стонущую и едва переставляющую ноги Грид, огонь успел разгореться и прогнать из баньки холод. А Берта застелила травой и холстом лавку и повесила над огнём котёл с водой – греться.

Грид ступала осторожно и неуверенно. Лицо у неё было совсем белое, и глаза остановившиеся не то от боли, не то от страха.

– Ну чего ты испугалась, дурочка? – ласково уговаривала её старая Гуннель. – Твой срок пришёл. Давай, снимай одёжку.

– Ой, матушки… – простонала Грид едва слышно.

– Ничего, – раздражённо фыркала Фледа. – Справишься!

– Сама–то, как первую рожала, как кричала? – заметила Гуннель. И, оглянувшись на Берту, махнула рукой к двери:

– Сделала своё? Теперь иди!

Та покорно опустила голову и мышкой выскочила из бани. Верно, нельзя ей, нерожавшей, там быть. И вдруг подумала: а что бы не задержаться? Притаиться, послушать под окошком, что будет твориться? Не ровен час, самой то же дело предстоит.

При мысли о том, что она может тоже понести, стало страшно. Покуда выносит и приведёт дитя, она Атанариху на ложе не подружка… Пока оправится после родов, да выкормит малого – за это время дружок и думать о ней забудет. Хорошо, если потом вернётся.

И всё же маленький домишко на берегу реки так и манил к себе Берту. Но тут она вспомнила, что мужей надо кормить, а в доме кроме Базины Чёрной с Линдой, да двух девчонок–слётышей никого не осталось, и бегом помчала наверх.

На женской половине уже толклись несколько женщин из соседних домов – кто–то разнёс весть о начавшихся родах. Вроде бы помочь пришли накормить мужей, а сами всё шушукались по углам:

– Ну, сегодня узнаем, чья в ней начинка такая зловредная.

– По животу судя, так, верно, Зубрёнок. Кому ещё быть такому большому? Тем более, помнится, Сар её на ложе брал.

– Да правда ли? – усомнился кто–то. – Начинка–то зимняя, из прибылых кто…

– Сар прошлую зиму раненый был, в гиман не ездил. А Грид всё за ним ходила, вот и снюхались, небось.

– Да Зубр на Грид и после большого пира не позарился, – захихикали женщины.

– Вот пустобрешки! – оборвала их Базина.

– И вовсе не обязательно дитя большое будет. Я вот когда своего носила, так тоже пузо на нос лезло. – заметила Гильда из Первого правого дома. – А выродился – маленький, как кутёнок.

– Вы помогать пришли, балаболки, или по углам шептаться? – злилась Линда. – Или проваливайте, или несите котёл и черпак.

Мужей новость мало тревожила. Говорили, что рих перед тем, как уйти в гиман, решил устроить облаву на лося, или на кабана. Спорили, где лучше охотиться: на берегу ли Вонючки, или на левом, у Хоринфлоды? Аутари с Атанарихом сидели рядом и Зимний Рих объяснял Венделлу, как ездить на лыжах. Потом рукой махнул – мол, не расскажешь на словах, и предложил:

– Давай сразу после еды уйдём за воротную стену, или даже в дол, там тебя никто не увидит…

– А прибылых я на кого брошу?

– Урок им задай, они и без тебя справятся, – заметил Ардарих Медведь. – А то, давай я за ними присмотрю.

– Ну, коли так… – не слишком уверенно отозвался Атанарих.

Берта думала, что к концу завтрака Фледа должна будет уже появиться из бани, но её не было. Ни в ту пору, пока кормили мужей, ни покуда женщины сами ели, ни даже когда перемыли посуду и закончили убираться в доме… И позже тоже...

Солнце уже далеко за полдень перевалило, когда Линда послала Берту натаскать воды.

Дорога к реке шла мимо бань. И вроде не было резона сворачивать с тропы. Но оттуда доносился такой жуткий крик! Даже не крик – тоненький, пронзительный визг.

И она не утерпела, подкралась к баньке и прислушалась. Грид вопила не переставая, захлёбываясь и задыхаясь. В её бесконечном крике Берта с трудом разбирала слова:

– Ой, да что же это?! Ведь помру–у, помру–у–у!

– Ничего, ещё всех переживёшь, – зло ворчала Фледа и тут же причитывала жалостливо, – Ну потерпи, потерпи, милая…

Гуннель тянула заунывно, словно не замечала воплей роженицы:

– Матерь Аирбе!

– Да что это? Гуннель, тётушка, ой–ой–ой! Рвёт меня на кусо–о–очки!

– Как дева быстро...

– О–ох! Ну когда уж это кончится–то? Ма–а–амоньки–и–и!

– Стала женою...

– Сил нет, помира–а–аю! Ой–ой–о–ой–о–йо!

– Ну, ты хоть немного потужься, только кричишь! – ругалась Фледа.

– Больно–о–о!

– Так пусть дитя...

– Ой–ой–ой–ой–ой–й!

– Изойдёт из утробы!...

– О–ох! Сил моих не–е–ет! – завизжала Грид уже вовсе нечеловеческим голосом, от которого у Берты заломило в висках.

Писка ребёнка всё не было слышно.

Берта некоторое время никак не могла набраться храбрости. Потом поставила вёдра, и тихонько подкралась к двери. Заглянула в щёлку. Грид, голая, стояла в углу у стены, буквально повиснув на жерди для веников. Гюда сидела подле неё на коленях и в руках держала пучок тлеющей травы, а Фледа гладила по плечам и голове. Волосы всех трёх женщин были распущены, и рубахи распоясаны.

Берта, побоявшись, что её присутствие повредит роженице, торопливо пошла прочь.

Фледа пришла, когда готовили утреннюю трапезу. Стоя на пороге, устало произнесла:

– Худая свинка привела порося.

Волосы её, наскоро собранные в косу, были мокры, и одежда липла к телу, как будто она только что мылась в бане.

– Свинья–то не сдохнет? – подала голос Линда, поднимаясь навстречу.

– То одним Куннанам ведомо. По мне, так и хуже бывало.

Линда зачерпнула воды, подобрала из очага уголёк и, бросив его в воду, двинулась посолонь вокруг очага:

– Фрова–матушка, – произнесла она тихо и отчетливо, – Видишь ли ты, кто на пороге стоит? То подруга моя, Альбофледа, её я знаю, и ты знаешь. А кто ещё с нею – то только ты ведаешь, а я нет. Пусть войдёт в дом одна Альбофледа, а те, кто с ней пожаловал, пусть идут прочь, на полуночную сторону, в тёмный ельник…

Трижды обошла очаг и, подойдя к Фледе, стала осторожно сливать ей на руки. Та умыла лицо и руки, и только после этого переступила порог. Тотчас же её окружили все бывшие на женской половине.

– Порося–то в лес унесли, волкам в зубы? – спросила Базина.

– Нет. Свинья сама худая, а порося на удивление крепенький. – пояснила Линда. – Жалко волкам отдавать. Тем более – хряк ведь, не свинка.

– На кого похож?

– На всех сразу, – устало отмахнулась та, не трогаясь с места, – У всех мужей такое меж ног висит.

– Если крепкий, видать, всё же от Зубров, – задумчиво произнесла Базина.

– Может, и от Зубров. Хотя и не они одни у нас тут крепкие. Прошлогодних прибылых вспомяните! – заметила Фледа и зло проворчала, – Лучше бы поесть дали, чем болтать.

Девчонка Лив, перехватив взгляды старших, спохватилась, захлопотала, разворачивая оставленное для Линды. Та жадно накинулась на еду.

– А Гуннель–то со свиньёй есть чем подкрепиться? – спросила Берта.

– С утра взяли, дня на два им хватит, – наскоро проглатывая, ответила Фледа. – Ох, ладно хоть кончилось. Я уж убить готова была эту кислую.

– Всем этого хотелось, – захохотала Линда, – Не только мне.

– Нет, ну надо же, дохлятина эта – порося крепкого привела! – задумчиво протянула Базина.

– Ну, хоть в чём–то ей удача, – согласилась Берта.

– Мало в том удачи, – ответила Линда. – У неё и так сил не было, а теперь ещё за этим ходи. Уж лучше бы свинку принесла, так и думать бы не пришлось.

– А я бы тоже на её месте оставила, – неожиданно для всех произнесла Фледа.

– Вот те на! Что ж ты своих–то всех вынесла, и девок, и даже того мальца? – не поверила Линда.

– Так тогда Вальдило был жив, – грустно произнесла Линда. – А у свинки нашей дружка нет. И не будет… Только и годится на то, чтобы потыкать, коли все стоящие заняты. От этого мало радости, то всем ведомо. А пока она с поросёнком своим нянчится, ей никто со своим колом докучать не станет.

* * *

Загонная охота, устроенная Витегесом перед отъездом в гиман, мало походила на привычные Атанариху. Охотились пешими, а не верхом. И выбрали народу куда меньше, чем ждал Атанарих. Ни одного из живших в хардусе первый год не назвали, кроме него самого. Это никого не удивило: так поступали всегда. Почему Венделлу сделали исключение – тоже ясно, ему охоту накануне Винтрусбрекка возглавлять. Все с этим согласились, кроме Рицимера. Завёл разговор, что Атанарих, конечно, славный воин, но в здешние леса ещё мало знает. Рих рассмеялся и сказал, что так и быть – пусть Фритигерн тоже охотится и стоит в засаде. Атанарих понял, что Зубрёнок зимой захочет возглавить охоту. И про себя решил, что не уступит никому этой чести, но до времени смолчал.

Выбранные ушли в лес. Шли весь день и заночевали в большой землянке. В ней, к удивлению Атанариха, очага не было. Так, в холоде, скинули свою одежду и нарядились в хранившуюся там, пошитую из оленьих и заячих шкур. Она простыла насквозь и воняла прелью. Пришлось попрыгать и поприседать, согреваясь, но огня так и не разожгли. И ели холодное. Легли спать под шкурами. Жались друг к другу, борясь с холодом. Атанарих так и не смог заснуть – пробирало до костей. Скудная еда радости не прибавила. Но все говорили, что Кёмпе скорее пожалеет продрогших и полуголодных, чем сытых. Сжалится и пошлёт им добычу в тот же день. Кёмпе, однако, решил испытать своих слуг. Лосей они нашли только на второй день – в урочище, которое называлось Сухим болотом.

Оглядывая лощину – совсем затянувшееся староречье Вонючки – Атанарих в очередной раз подивился, насколько точно дают фрейсы названия разным местностям. Наверно, весной и в начале лета тут бывало болотце, а к осени оно окончательно пересыхало – только кочки под ногами напоминали о нём. Не удивительно, что урочище нравилось лосям. Многочисленные осинки и ивы – порядком погрызенные – в изобилии росли в ложбине. Атанариха всегда удивляли привычки лосей: они могли здорово озобать одно дерево и с презрением пройти мимо другого, ничем не отличавшегося от соседа. Помнится, он даже пробовал веточки с разных деревьев, пытаясь найти отличие в горечи каждого из них. Фрейские лоси в этом мало отличались от венделльских. На неглубоком снегу чётко виднелись следы лосиных копыт – даже короткие подставы чётко отпечатались. И помёта хватало. Судя по всему, этой ночью тут жировало большое стадо. Должно быть, стельная лосиха и молодняк. Матёрый бык – гон ещё не закончился – вряд ли потерпел бы вокруг себя такую толпу. Охотники разглядывали следы, слюнили пальцы, ловя ветер. Удачный ветер – как тянул с самого утра на полуденную сторону, так и не переменился.

Охотники разделились. Видимер остался с загонщиками. Остальные, предводительствуемые Витегесом, выбрались из лощины, чтобы верхом пройти на полдень и перерезать дорогу лосям. Путь их был много короче лосиного. Сухоречье круто изгибалось, и лоси неспешно шли по дуге, а охотники торопились по прямой. Загонщикам предстояло обождать. Условились начать охоту, когда солнце окажется над верхушкой кривой берёзы, росшей поодаль.

Атанарих не без зависти проводил взглядом удаляющегося Фритигерна. Большого и тяжёлого Зубрёнка сразу взяли в засаду, а легконогому Атанариху досталось место в загоне. Пришлось проститься с надеждой в эту охоту самому добыть зверя.

Казалось бы, до вершины берёзы не так далеко, а ждать было томительно. Кроме того, вспотевший от быстрой ходьбы Атанарих начал подмерзать. Чтобы скоротать время, завёл про себя хвалебную песню Кёмпе:

– Клянусь тебе, Кёмпе,

Леса владыка,

Что не погибнет

Телёнок в утробе,

Матка тяжёлая,

Дитя несмышлёнок...

Не тронет их

Лук мой стрелою

Копьё своим жалом…»

И успел пропеть её пять раз, прежде чем Видимер поднялся и знаком показал, что пора.

Лосей они увидели не скоро. Рослые, длинноногие – у пары молодых бычков ещё рожки не сброшены – объедали молодые деревца. Видимер затрубил в рог, подавая знак к началу загона. Тотчас все закричали, зашумели, неистово завертели над головой трещётками. Лоси кинулись прочь по лощине, ни одному не пришло в голову податься в лес. Не то, что кабаны, которые забиваются в самую непролазную крепь.

Догнать лосей не было никакой надежды, но всё же загонщики, крича на разные голоса и трубя, бежали следом. Даже когда добыча исчезла из вида, ни один не перешёл на шаг, не замолчал. И даже когда стало ясно, что лоси уже нарвались на засаду, всё равно кричали и бежали, прогоняя промозглую стынь и предвкушая тепло от огня и горячее жареное мясо.

Когда добрались до места, всё уже было кончено. На изрытом, испятнанном снегу темнели две большие туши. Пахло кровью и свежим навозом, а с откоса уже тянуло костерком: истомившиеся за трёхдневный пост воины собирались жарить требуху.

Атанарих направился к Рицимеру и Фритигерну, склонившимися над молодым бычком. Зубры свалили лося всего двумя стрелами. Первая попала по печени: следы на снегу чётко рисовали, как лось резко подался в сторону и замедлил ход. Вторая стрела повалила его. Зверь забился, взрывая снег, смешивая его с палыми листьями и кровью. И Зубры, зайдя со спины, добили его копьём, а потом перерезали горло.

Фритигерн, увидев Атанариха, выпрямился, замахал руками, крикнул:

– Я его положил!

Атанарих опустился на корточки возле добычи. Потрогал молодые – всего о двух отростках – рожки, покосился на длинные острые копыта.

– Рих вроде как положил бычка с одной спицей, – продолжал Фритигерн, – Прямо в сердце. Ты бы видел, как он ногами брыкнул!

– Ещё бы одного добыли, но там матка бежала, её боялись зацепить. – заметил подошедший Аттан. За его спиной топтался, принуждённо улыбаясь, Эврих. – Ушёл, а совсем близко от меня был.

Рицимер хмыкнул и, выдернув стрелы, приказал коротко:

– Поверните его…

Атанарих, Аттан и Фритигерн ухватились за пышущую жаром тушу, и повернули на спину. Достали ножи, слаженно заработали, начав снимать шкуру с ног – каждый со своей стороны.

Рицимер показал Атанариху длинное острое копыто и, улыбнувшись, сказал:

– Какое из четырёх нравится тебе больше, загонщик?

Атанарих улыбнулся, но про себя подумал, что хотел бы получить рога. Хотя бы и такие скромные, как у этого бычка. И решил, что в зимней охоте, в которой он будет всем распоряжаться, обязательно станет в засаду.

* * *

– Следишь ты что ли за мной, Веселушка? – спросил Атанарих, а в глазах его – добрая усмешка, мол, знаю я, что ты следишь, и рад этому.

– Случайно увидела, – весело отнекивалась Берта. Положила на скамью сухую рубаху, приняла добычу: шесть удавившихся петлями куропаток и попавшую в клепец куницу. Не слишком богато, столько же маслята привозят каждое утро. Атанарих мог бы высмотреть себе делянку получше. Но облюбовал Альисов лог на левом берегу Оттерфлоды – больше из–за крутых склонов, на которые он каждое утро забирался, учась ходить на лыжах не хуже любого фрейса.

– И вчера, и третьего дня – тоже случайно? – поддразнил её Венделл. Он уже скинул меховую куртку и стягивал через голову мокрые рубахи.

– Конечно, случайно… – невозмутимо ответила Берта.

Она сама не поняла, как меж ними началась эта игра: уследить, когда Венделл возвращается в хардусу, и как бы невзначай принести ему сухую рубаху – переодеться. Разумеется, он и сам бы переоделся и оставил пропотевшее платье на своей лежанке, чтобы она забрала и вымыла. Но ей было приятно услужить, и Венделлу это нравилось. По крайней мере, когда, смётывая привезённый с левого берега стожок, она не заметила его возвращения, Атанарих, словно маслёнок, запустил в неё снежком, и пошёл в дом, как ни в чём ни бывало.