Текст книги "Сказания не лгут (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Рандвер! Ты настоящий воин! – крикнул Атанарих. – И ты, Зубрёнок, молодец! Ваша победа.

Фритигерн устало опёрся на деревянный меч, сдул прилипшие к мокрому лицу волосы и гордо оскалился в улыбке. Словно настоящий бой выиграл.

– Фритигерн, а если тебе оставить половину твоего отряда – победишь? – крикнул Рысь.

– Отчего не попробовать? – расплылся в улыбке Зубрёнок.

Мысль показалась не из худших. Атанарих захлопал в ладоши.

– Значит так. Отдыхайте. Потом разобьём вас по–новому на хардрады, и будет ещё один бой. Радагайс! Иди в дом, пусть женщины позаботятся о твоём плече. Если завтра будет болеть – отдыхай.

Тот скорчил недовольную мину, но подчинился.

Парни побросали на вал тяжёлые щиты и мечи и потянулись в хардусу – к бочкам, попить. Атанарих глянул на Аутари, кутавшегося в мокрый меховой плащ.

– Тяжело тебе?

– Ничего, я привычный, – улыбнулся тот. – Знаешь, скоро я тебе уже не понадоблюсь, Венделл.

– Скажешь тоже, – расплылся в довольной улыбке Атанарих. – Слушай, а почему меня все Венделлом зовут? Я ведь Вепрь.

– Вепри у нас тоже есть, – вместо Аутари влез в разговор Бальхобавд. – Только они больше идут не в нашу хардусу, а к Хенно, что выше по реке. А Венделл ты тут один. Ни с кем не перепутаешь.

Парни вернулись быстро – в дождливый день стоять не хотелось. Атанарих свистнул в два пальца, обращая внимание на себя. Приказал:

– Тейя! Собери своих. Пусть каждый второй идёт к Гульдину в отряд.

Гульдин, мрачно грызший ногти, враз повеселел и первый засвистел в два пальца, созывая своих. Разбились заново. Атанарих оценивающе посмотрел на будущих противников, покачал головой:

– Так, Рандвер, ступай в хардраду к Фритигерну. А ты, Гульдин, выбери взамен Рандвера любого.

Тот неуверенно оглядел воинов противника и показал пальцем на старшего в доме, Бобрёнка.

– Хорошо, пусть будет Тейя, – согласился Фритигерн.

Парни, всё ещё разгорячённые боем, недобро посматривали друг на друга, будто и не жили в одной хардусе. Гульдин о чём–то быстро переговаривался с друзьями.

– Вперёд! – крикнул Атанарих.

Обе ватаги обнажили мечи и с воплями кинулись друг на друга. Гульдин кое–чему научился. Собрал своих в стаю и они вскоре отбили Фритигерна от его хардрады. Окружили его, словно собаки медведя. Зубрёнок успел убить троих, но Тейя треснул таки мечом сначала ему по руке, а потом рубанул по плечу. Зарычав, как зверь, Фритигерн покорно зашагал на вал, присоединяясь к недавно убитым им противникам.

– Теперь всё, – выдохнул печально Атанарих. Но Рандвер сдаваться не собирался. Сбил оставшихся вокруг себя и держал оборону. Отряд Гульдина редел. Когда силы почти сравнялись, с вала выскочил маленький и вредный Фридобальд Журавлёнок, кинулся в бой.

– Ты куда? – закричали все – и сидевшие на валу, и Атанарих и дозорные.

– А я мёртвым прикидывался! – звонко отозвался тот, уже добежав до схватки и успев исподтишка срубить двоих гундобальдовых, прежде чем его снова отправили на вал, где, к слову сказать, так и не вспомнили, кто срубил Журавлёнка. Выходит, и правда схитрил. Замешательство, вызванное выходкой хитреца, стоило гульдиновым воинам куда больше двоих сражающихся: рандверовы воины не дремали. Силы сравнялись.

– Рандвер! Рандвер! – надсаживались с вала и недавние враги, и друзья. Дозорные и Атанарих, забыв обо всём, вторили воплям прибылых.

Потом у Гульдина снова появился перевес, но торжество длилось недолго – на предводителя насели сразу двое, он убил одного, второй изо всех сил приложил вражеского риха по спине. Люди Рандвера теснили врага, но недолго. Прошло совсем немного времени, и у Рандвера остались всего двое против четверых. Еще немного – и сражался один Рандвер. Поняв, что сила не на его стороне, он кинулся бежать. Те, увлекшись, помчались за ним, и один, Вульфрам Дрозд, вырвался вперёд. Рандвер внезапно развернулся и рубанул его по ногам. С последним, Фарой Лосёнком, пришлось повозиться – и всё же Волчонок в ударах оказался проворнее. Все вопили так, что на Вонючке всполошились невозмутимые вороны. Все прыгали, били в ладони, кричали наперебой.

Рандвер, кажется, последний понял, что победил.

* * *

После невероятной победы бились ещё долго. Сперва Атанарих решил погреться. Позвав сменившихся стражей, бился один против обоих. Переярка Бальхобавда быстро одолел, а вот с Алагерном долго звенел мечами на потеху всем прочим. Пришлось туго – прежде, чем смог противника по ноге ударить, в грязи поизвивался, что змея. Вывозился, будто альис болотный. И синяков заработал, наверно, немало. Ну да когда без этого обходилось? Потом парни отдышались. Позвав в помощь Фритигерна, Рандвера и Гульдина, Атанарих, Бальхобавд и Алагерн вшестером отбивались ото всех сразу. В поле прибылые их одолели, но когда старички взялись оборонять стену, то не просто смогли отстоять хардусу – ни одного убитым не потеряли…

Когда Атанарих с Фритигерном, мокрые и грязные, вернулись в дом, мужи сидели у очагов и наводили смертельную остроту на кованные остроги, напоминавшие трезубцы, которыми в Циркусе бились крекские боевые рабы. Только эти имели по два зубца, каждый из которых украшал внушительный шип. Фритигерн тотчас за своей острогой побежал и сел точить.

Атанариха про то, поедет ли он лучить, никто не спрашивал. Так уж повелось. Не звали его ни за дровами, ни стены подновлять, ни рыбу ловить, не говоря уже об огородных заботах. И трудно сказать, кто завёл этот обычай. Не то Аутари, который сказал, что было бы неразумно наставника прибылых впрягать в воз, который любой свезти может. Или Аларих Куница, который сам мужланской работы избегал и Атанариха на неё не посылал. Атанариху это было по нраву. Он безропотно шёл стоять в дозоре не в свою очередь, или обучал искусству воинского дела всех желающих. Или с Аларихом на охоту уходил… Но сейчас–то Куница сидел и яростно орудовал напильником! Наверно, лученье всё же не было простой рыбной ловлей…

А разговоры! Стоило только одному припомнить, какую рыбу удалось залучить, остальные наперебой начинали рассказывать своё. Атанарих наслушался о щуках, налимах и, особенно, сомах, длиной больше маха, которые рвали сети, словно шершни паутину, но от остроги уйти не могли; о сомовьем рихе, который в длину не менее трёх махов и сгубил выпавшего из лодки Хейлига. Это казалось сказкой. Но человек пять уверяли, что сами видели это несчастье.

И Атанарих сам попросился «лучить». В доме будто только этого и ждали – каждый захотел помочь. Алавив выбрал острогу. Фридерих насадил на древко и, сунув её в бочку, долго смотрел, не идут ли из–под втулки пузыри. Аттан Лось приволок верёвку: мол, если древко всё же сломается, она поможет сохранить острогу и вытянуть рыбу.

И все наперебой рассказывали, как надо лучить. Непременно ночью! При свете берёзовых лучин и соснового корья! На плоскодонках, потому что душегубец сом непременно перевернёт! А сколоть стоящую в яме сонную рыбу – только кажется простым! Секрет надо знать! От советов голова пухла, и особенно было непонятно, почему так сложно попасть по хорошо видной неподвижной рыбине здоровенной острогой.

Из соседнего дома пришёл Рицимер. Полез в вещи Атанариха, выбрал оттуда меховые штаны, просаленные сапоги, длиной аж до самого паха, две тёплые рубахи и куртку с куколем. Велел одеваться и пойти с ним учиться. Атанарих не стал спорить, хотя за день зорово устал.

Рицимер проследил, чтобы Атанарих надел всю одежду. Сам, совершенно не обращая внимания на недовольное ворчание юноши, закатал рукава, словно дитятке неразумному. Пошли на реку. Дождь всё моросил. Ноги в неуклюжих болотниках были как деревянные и не чувствовали тропы. Атанарих оскользался, пока волочил плоскодонку, взмок. Только на воде почувствовалась промозглая стынь, и Атанарих решил, что не зря его укутали, словно крекскую старуху в ветренный день.

Зубр сел на корму лодки, привычно запалил сложенный на кованой решётке костерок на корме, шевельнул веслом. Плоскодонка медленно и бесшумно двинулась по тёмной воде.

– Смотри! – шепотом показал он Атанариху за борт.

– А что шёпотом–то? – невольно понижая голос, отозвался юноша.

– Чтобы рыбу не пугать, лучше вообще не говорить или совсем тихо, – отозвался Рицимер. – Ты в воду гляди.

Они поплыли вдоль берега. Свет от зажжённого корья был настолько ярок, что Атанарих чётко видел на дне полегшие водоросли, крупные валуны, мелкую – явно не для остроги, – рыбёшку, полузатянутый песком конский череп.

– Попробуй его сколоть,– посоветовал Рицимер. – Пока приноравливаешься – медленно подводи острогу, а как до него останется ладони две – резко коли со всей силы. Понял?

Юноша кивнул. Сделал всё сказанное, норовя попасть меж глазниц. Лодка слегка приплясывала под ногами. Он привык доверять своей сноровке и сильно удивился, когда острога воткнулась в дно примерно в ступне от черепа. Ошарашено оглянулся на Рицимера. Тот беззлобно улыбнулся.

– Вода обманчива. Стань за моей спиной, смотри, как надо.

Поднялся, перехватил острогу, дождался, когда уляжется поднятая муть, начал заводить…

Атанарих прилип к его плечу, стараясь видеть примерно то же, что и охотник. Острога шла перед торчавшей из песка костью. Венедлл был уверен, что Зубр промахнётся. Но когда Рицимер легко и стремительно нанёс удар, зубья оказались как раз промеж глазниц.

– Попробуй ещё раз.

Атанарих кивнул и снова наладился колоть. На этот раз он попал куда ближе к намеченному месту, царапнув по затылку конской башки. Но угодить точно промеж глаз удалось лишь с пятого раза. Юноша перевёл дыхание.

– Стыд какой…

– Ничего, приладишься, – приободрил его Рицимер. – Передохни, попробуем кого–нибудь залучить.

Потом они долго мотались на лодке вдоль берега, охотясь на топляки и коряги, то отплывая глубже, то наоборот, забираясь в камыши. Атанарих сильно замёрз, до ломоты в пальцах ног, руки одеревенели и худо слушались. Спина с непривычки заныла, но он уже уверенно попадал по добыче, и хотелось довести умение до совершенства. Рицимер, тоже шмыгавший покрасневшим носом, терпеливо ждал, не без одобрения поглядывая на упрямого Венделла.

– Ну что, домой поплывём? – наконец сдался Атанарих, постукивая зубами. Рицимер кивнул.

Направились к берегу. Вытянули мокрую лодку на песок. И некоторое время прыгали, согреваясь. Рицимер, глядя на Атанариха, по–отечески тепло улыбнулся и спросил:

– Когда лучить поплывём, я попрошу… – задумчиво произнёс Рицимер, пока они вытягивали лодку на берег, – Ты вроде с Аларихом сладился?

Атанарих кивнул.

– Вот с ним и с Видимером Соколом, значит, попрошу тебя в лодку. Они раньше с Аутари всегда лучили… Ты в этот раз за острогу не хватайся. Лучше сядь на корму и следи за огнём.

Ещё вечером Атанарих обиделся бы, что ему отвели столь незавидную роль. Но теперь лишь согласно кивнул.

Лучить собирались далеко от хардусы – у Хаковой излучины, которую, как смутно помнил Атанарих, показывали ему на пути с Торгового Острова. Он ещё тогда спросил, почему она так называется? Ведь вокруг леса, и до этого места всадницам нельзя добраться.

– Хаки своих не хоронят, – ответили ему тогда. – Ну, если только своих хоттын жгут, тогда на костёр вместе с ними могут других биё положить. Вроде как хардрада убитой. А так – бросают падаль, а мы в воду её сбрасываем и баграми на стрежень оттаскиваем. Их водой уносит. А тут, на излучине, отмель есть. Многих сюда выбрасывает. Сомов тут – тьма! На дохлых хаках жируют.

Двинулись ещё до заката. Народа собралось много, со всех домов. До места лова было далеко, но все соблюдали тишину. Темнело быстро. Небо ещё краснело над лесом, а деревья уже сливались в сплошную чёрную стену, и на воде стало темно.

– Огонь зажги, – почти одними губами произнёс Видимер. Атанарих передал ему весло, вынул из поясной сумки кресало, высек искру. Сухое смолистое корьё разгорелось. Огонь, вспыхнув, осветил воду под кормой. Атанарих нагнулся пониже, с интересом разглядывая, что творится за бортом. Шли далеко от берега, дна видно не было, зато постоянно попадалась рыба. Не те гигантские сомы, о которых рассказывали фрейсы, а больше мелочь, из которой женщины делали фискс. На других плоскодонках тоже разжигали корьё. Зрелище плывущих по широкой реке огней завораживало. Атанарих залюбовался и не сразу сообразил, что дощаник поворачивает: начиналась та самая Хакова излучина. Вышли на мелководье. Глянув в воду, Атанарих увидел множество обглоданных дочиста костей – и конских, и человечьих. Некоторые уже поросли водорослями. Атанариху то и дело казалось, что он видит колышущиеся чёрные косы.

И тут под кормой слабо шевельнулось что–то длинное и толстое. Атанарих подался вперёд и увидел рыбину, длиной не меньше маха. Она сонно висела у самого дна. Атанарих, памятуя о тишине, показал на неё пальцем. Видимер кивнул: мол, скоро. Аларих неспешно выбрал одну из трёх острог, лежавших на дне лодки. Видимер продолжал грести, плавно пошевеливая широким веслом. Они скользили дальше, и Атанарих всё чаще видел рыб. Огромные, почти недвижные, они не обращали внимания на плывущих над ними людей…

Аларих стоял, подняв острогу, но не торопился бить. Видимер впился в охотника взглядом, ожидая знака остановиться. Наконец, Куница кивнул, лодка стала. Аларих начал медленно–медленно опускать острогу под воду. Атанарих замер, как собака, почуявшая дичь. Рыба пошевеливала плавниками, не чуя, что смерть крадётся к ней. Вот конец остроги замер и вдруг метнулся вперёд, сом очнулся, резко взмахнул плавниками и хвостом. Но было поздно, кованые зубцы вошли в его спину, он даже не успел забиться, как Аларих до отвращения неспешно потянул его наверх, заводя между положившим весло Видимером и Атанарихом. Едва над водой показалась широкая, усатая морда рыбы, Атанарих вцепился ей в жабры.

– Не мешай, – прошипел Видимер, перехватывая у него добычу, – За огнём следи! Дрова намочишь.

Атанарих, как побитый, отпрянул на корму. Видимер перекинул рыбину в лодку. Запахло свежей кровью. Сокол достал засапожный нож и быстро ткнул рыбину в спину за головой, перерезая хребет. Сом дёрнулся и замер, разинув рот. Атанарих уставился на его редкие, острые зубы. Подумал, как могут они впиваться в мёртвое человечье тело. И в живое тоже…

Аларих равнодушно придавил спину жертвы ногой, выдернул острогу, глянул на корму: огонь! Атанарих поспешно подбросил лучины. Притухший было костерок снова вспыхнул. Видно, пойманная рыбина потревожила соседей, но не настолько, чтобы те одолели одурь спячки. Видимер сделал пару бесшумных гребков. На новом месте рыба ещё не знала о пришедших охотниках. Снова в неподвижную спину жертвы нацелилась смертоносная острога, качнулась и накренилась лодка, Видимер нагнулся и потянул очередную жертву. Шлепок, укол ножом и чавкающий звук. Аларих и Видимер давно охотились вместе, и действовали слаженно, понимая друг друга без слов. Лученье казалось лёгким. Атанарих ещё замёрзнуть не успел, а на дне уже лежали шесть сомов среднего размера. Под кормой иногда попадались и более крупные рыбины, но их Аларих словно не замечал.

Остальные охотники растянулись вдоль излучины. Иногда взглядывая на соседей, Атанарих видел выхваченные огнём людские силуэты, вздымавшие из воды рыбьи туши. Аларих и Видимер отплыли как можно дальше от других.

Внезапно одна из лодок дёрнулась и быстро двинулась на глубину. Атанарих увидел, как отклонился стоящий в ней человек, натягивая верёвку, идущую к остроге.

– Ума нет, – едва слышно поворчал Видимер. – Сейчас всех распугает. Можно подумать, он один тут!

– Гребём к мысу! – прошипел Аларих, – Подальше от дурня.

– Эх, всё равно, конец лученью,– посетовал Видимер. – Могли бы больше добыть.

– Пустое, ещё поохотимся, – покачал головой Аларих и вдруг кивнул Атанариху.

– Давай ты.

Венделл поднялся. Вроде бы наловчился уже охотиться с острогой. Но тут, при мысли, что будет настоящая добыча, разволновался. Лодка предательски заплясала под ним. Юноша замер, боясь, что оскользнётся на сомах, или расшатает лодку настолько, что та черпанёт воду бортом – только сейчас он заметил, как глубоко просела их плоскодонка.

– Не бойся, – подбодрил его Видимер.

Добычу долго искать не пришлось

– Веди перед её носом, – напомнил Куница.

Атанарих, закусив губу, нацелился. Неспешно подвести и…

– Есть! – свистящим шепотом отозвался Видимер. Рыба забилась так, что подняла со дна чей–то череп. Атанарих прижал ее со всей силы ко дну.

– Ты её далеко сколол, – возбужденно прошипел Аларих, – Сейчас сорвётся.

– Куда она с зубцов денется? – хмыкнул Видимер.

Атанарих повёл бьющуюся рыбу наверх. Вытаскивать сколотую слишком далеко рыбу было неловко.

– Чтоб ей в ельник уйти, – простонал сквозь зубы Атанарих, пытаясь подтянуть рыбину ближе к борту. Древко остроги вырывалось из рук, лодка раскачивалась – и только камыши мешали ей накрениться так, чтобы черпануть воды. Ледяные брызги осыпали охотников с головы до пят. Аларих закатал рукава повыше и бесстрашно сунул руки в бурлящую воду, уцепил за жабры и уверенно уколол ножом за головой.

– Вот боров, – довольно подытожил он. Рыбина, правда, была не самая крупная из улова, но и не особо меньше прочих. Атанарих стал выдёргивать острогу и почти переломил рыбу.

– Ничего, с почином тебя, – подытожил Видимер, – Давай ещё.

Вторую удалось сколоть удачнее – вытаскивали её с меньшей морокой. Третью и чтвёртую – вовсе легко. Следующую Атанарих попортил – зацепил, но она сорвались, ушла подыхать на глубину.

– Ничего, ты уже устал, – хлопнул его по плечу Аларих, – Хватит подранков плодить. Довольно с тебя на сегодня. Да и пора…

Атанарих опустился на дно лодки, чувствуя, как руки подрагивают от напряжения и болят ноги и плечи.

Лодки сбивались рядом, ближе к середине реки.

– Видиме–е–р! – раздалось над водой. Ясно, об охоте уже никто не помышляет.

Аларих уступил Венеделлу весло, а сам сел к костру, погреться. Налегли на весла, нагоняя остальных.

– Что так далеко отбился? – возбужденно поблескивая из темноты глазами, спросил кто–то, кажется, Зизебут Зубр. Это они скололи кого–то очень большого, и тот увёл их на глубину.

– Стану я с вами, дурнями, рядом лучить! – проворчал Видимер, – Вы тут реку взбаламутили.

– Зато смотри, какого добыли! – весело отозвался Готафрид Рябой, поднимая голову добычи. Даже при неверном свете многочисленных костерков было видно, что она вдвое шире, чем у самого крупного сома, лежащего на дне лодки Видимера. У Атанариха в груди защемило от зависти. Вот повезло, а им такой не попался даже.

– Мах и рука в длину, – не унимался Готафрид. – Еле вытянули.

– Ума нет, – поддержал Сокола Рицимер. – А потопил бы он вас?

– Не потопил же! – шало хохотал Готафрид.

– Было бы из–за чего – старый, невкусный, – смеялись с других лодок.

– И много ещё добыл?

– Двух! Этот третий.

– У меня поболе будет, – равнодушно бросил Видимер. – Только Венеделл четверых сколол, про Куницу я и говорить не хочу.

И гордо похлопал по борту. Атанарих только тут понял, что их плоскодонка сидела в воде глубже многих. И это нельзя было списать на тяжеловесность охотников. Он весело рассмеялся.

– Ничего, Венеделл, молодцом, – заметил Рицимер. – А подранил много?

– Одного, – мрачно отозвался Атанарих.

– Для начала вовсе хорошо.

В хардусе никто не спал. На берегу толпились и воины, и женщины, и дети. Разожгли несколько костров, многие держали в руках факелы. Это было расточительством, но все рыбаки, не сговариваясь, подбросили на решётки лучины, разжигая огонь поярче. Причалили. Попрыгали в воду, налегли, вытягивая тяжёлые плоскодонки. Народ столпился, разглядывая улов.

Рыбаки с деланным безразличием вытаскивали свою добычу. Зизебут и его друг, Андаг из Соколов, подняли за жабры своё чудище. Все столпились вокруг, прикидывая, сколько же ему может быть лет. У остальных добыча была вдвое короче. Атанариху снова стало завидно до слёз. Даже мелькнула мысль, что в следующий раз надо бы сесть к Рицимеру в лодку, или с тем же Готафридом. Или с Саром, который сейчас ходил вокруг добычи и по–детски сокрушался, что ему это бревно не попалось.

– Довольно охать, – притворно проворчал лучащийся от всеобщей похвалы Зизебут, – побыстрее покончить с этими хакожорами, да в баньку бы.

– Топят уже, – радостно отозвались несколько голосов.

Разделывали рыбу возле домов. Ловко поддев ее острогами или просто жердями под жабры, подвешивали в воздухе. Пока один держал, второй отрезал конец хвоста. Кровь из туш почти не шла – сомы давно уже уснули. Мужи легко и уверенно распарывали рыбинам животы. Требуху, вопреки ожиданиям Венделла, не выбрасывали, а складывали в принесённые женщинами вёдра и корыта. Её перебирали дети, иногда радостно поднимая над головой находки: кости, а то и какую–то мелочь вроде фибул и пряжек.

– А требуху–то зачем? – не понял Атанарих.

– Жир топить, – весело пояснил Аларих. – Зимой похлебать – и сытно, и на здоровье. Кто жир пьёт, у того скорбута никогда не случается, и куриной слепоты тоже.

Он стоял с ножом в руках, перемазанный кровью, возле рыбины, которой только что вспорол брюхо. Показал Атанариху печень и висящий рядом пузырь:

– Вот это – не раздави.

Кажется, желчный пузырь был единственным, что выбрасывалось. К печени относились тут с огромным почтением. Атанарих сомов ни разу не пробовал, но решил, что именно она – самое вкусное.

Тем временем Аларих уверенно отделил от хребтины мясо. Всего два надреза ножом – и тяжёлые половинки отправлялись на услужливо подставленные руки очередной женщины или воина, а на острогах болталась только голова и хребет. Их тоже не выбрасывали: пойдут в уху.

Аларих поддел на острогу небольшого, с руку длиной, сома и кивнул Атанариху:

– Ну–ка, сам попробуй.

Распороть живот сома оказалось нетрудно, равно как и осторожно оторвать ядовито–жёлтый желчный пузырь. А вот ловко спороть мясо с хребтины не удалось. Тем не менее, Аларих, посмотрев на рваные края пластин, и на куски мяса, оставшиеся на хребте, похлопал Атанариха по плечу.

– Уха наваристей будет. Ничего, вот у нас в хейме племянник живёт, твой одногодок. Он тоже не умеет рыбу разделывать.

Атанарих, злившийся на то, что выглядит явным неумехой рядом с фрейсами, засмеялся.

– Мне, значит, простительно?

– Ты раньше этого не делал, а фрейса с малых лет приучают. Не злись, привыкнешь.

Скопом с добычей управились очень быстро.

Потянуло дымом – во всех дворах запалили коптильни. А у ворот кто–то кричал:

– Бани истопили. Бегите за чистой одеждой – пойдём сейчас.

Атанарих блаженно потянулся. День сулил новые удовольствия.

* * *

Берта не любит пиры, но кому есть до этого дело? Совершенно никому, поэтому никто даже не догадывается, что Рыжая Берта не любит пиры. Что, едва начинается первая суета – вытаскивается котёл для варки пива, и Яруна принимается распоряжаться:

– Ты за водой ступай, ты за солодом, а ты котел вымой и бочку для сцеживания приготовь! – внутри у Берты всё сжимается, как перед ударом. И хочется клясть всех и всё вокруг на чём свет стоит. Но браниться Берте покуда не с руки. Когда она будет постарше, особенно, если станет хранить ключи от дома, тогда можно и побраниться. А пока ты молода и никто из воинов ещё не назвал тебя своей подружкой, язык лучше прикусить. Потому что забранишься или заспоришь – получишь полотенцем или, что хуже, рукой. Рука у Яруны не такая тяжёлая, как у мужей, но тоже мало не покажется. Интересно, почему и у старой Гуннель и у молодки Яруны одинаково сухие и жёсткие ладони? А как выставит костяшку среднего пальца повыше прочих, как этим пальцем даст по лбу – всё равно, что камнем! А плакать – хуже нет. Люди не любят больных и кислых. Что толку, что Грид ноет и жалуется? Берта таскает воду с реки и мелет солод, и Грид таскает такие же вёдра и двигает тяжёлыми дубовыми жерновами. Только на Грид ещё и ворчат, и никто не жалеет её, хоть она и в тягости. Только и слышишь: «А то она первая ходит!»

Нет уж, Берта лучше будет смеяться, напевать и, словно весёлая рыжая белка, помчится выполнять новый приказ спесивой Яруны. Давно ли эта мортенса ходила по хардусе, боясь голову поднять? А как рих Витегес взял её на ложе – так будто снова стала честная женщина, начала нос задирать!

Да что уж! Не до гордости, Берта, беги бегом! Тогда и похвалят, и пожалеют скорее, чем стонущую Грид. Потому что Грид все почитают бездельницей, а на Берту можно положиться – поможет охотно и легко.

Но пиры Берта не любит. Куда лучше таскать те же вёдра для стирки, чем для ухи. Работа по приготовлению пира вовсе не тяжела. Когда тебе ещё нет двадцати зим, легко подвесить на крюке огромный котёл для ухи и натаскать в него воды. А уж побросать туда сомовьи головы, плавники и хребты и вовсе несложно. Ещё сказали бы, что трудно небольшой огонь под котлом поддерживать, чтобы уха, упаси Фрова, ключом не вскипела. Весь вкус отобьёт! Или щелучить вываренные сомовьи головы, отделяя мягкое, вкусное мясо от черепов. Всяко легче, чем снимать со стен пиршественной палаты тяжёлые столешницы, водружать их на козлы и скоблить дочиста ножом, натирать хвощом, чтобы были гладкие и жёлтые. А впрочем – и это не работа. Как не работа – нанизать на вертелы куски огромного сома, добытого сегодня Готафридом и поджарить их так, чтобы жир не стёк бесполезно в огонь.

Может, будь это только забота Берты, она бы утомилась, но в хардусе немало женщин. И когда готовятся пиры, то приходят со всех домов, так что не одной Берте приходится хлопотать. Вон из третьего дома уже тащат поджаренную сомовью печень. А из второго лепёшки принесли – горяченькие. А тут как раз и мясо всё отлущено и готово отправиться в навар. Пусть у Яруны голова болит – за всеми уследить и всем распорядиться! А Берта лучше за ухой приглядит.

И это здорово, когда уха уже доходит, и её дух разносится по всей пиршественной палате. И в ушаты наливается густой, жирный навар. Разумеется, сперва надо накормить мужей, но старуха Гуннель, дай ей Куннаны здоровья, – не то, что Яруна. Обязательно подойдёт и, положив костлявую руку на плечо Берты, скажет:

– Там в котле осталось. Иди, похлебай, только быстро.

Гуннель всегда даёт жёнам поесть перед пиром. Так они будут расторопнее, и не станут браниться меж собой у очага. И первыми всегда позовёт Берту, и Асагерду, и Ингунну – расторопных и неунывающих. А те уж подружек покличут. Рассиживать долго некогда: надо ещё успеть волосы причесать и надеть чистое платье: пир ведь! И украшения. Иной раз воины дарят подружкам серьги, и бусы, и браслеты. Ну и когда их носить ещё? Только на пиру и показать, что у тебя есть. Хотя Берта может похвастаться только расшитой рубашкой да налобной повязкой, и ещё ожерельем из сушёного шипишника. Никто ей не дарил ни колец, ни браслетов, ни перстенёчков. Не то, чтобы у неё вовсе не было мужчины. За два года, что Берта в хардусе, их было немало. Считать – не всех и вспомнишь. Разве что двоих… Один вот, Валамир, трепало вырезал с узором. Ещё прялку нарядную начал, да не успел докончить. Убили его. А второй, Вульф, тот, что её в Первый дом из Третьего увёл, теперь и думать о ней забыл – получше нашёл. А впрочем, и ладно, что забыл. Злой он, нравный. Что не по его – дерётся. Пусть теперь красотка Гоисвинта слёзы льёт, сама же задом перед ним вертела, увела от Берты. Ну и что с того, что привёз он Гоисвинте ожерелье золотое, с красными каменьями? В тот же вечер, как с Торгового острова вернулся – поколотил.

Ох, гости уже собираются! Ради пира приоделись в лучшую одежду, надели свои ожерелья из зубов и клыков, расчесали промытые щёлоком волосы. Кое–кто оставил их лежать пушистыми волнами по костяным ожерельям, а кто заплёл в косы. В палате сразу становится весело, празднично – хороши чёрно–алые родовые узоры на нарядных рубахах. Палата наполняется радостным гомоном.

Но как не любит Берта пиры!

Это совсем не трудно – позаботиться, чтобы на всех семи столах еды было вдоволь, а ковши и рога вовремя наполнялись пивом и мёдом. Если ты, конечно, не спишь на ходу и не считаешь чаек. Еды вдоволь, две бочки мёда выкачены и стоят посередь зала, пива наварено вдосталь. Черпай и разноси. Ноги молодые, и нечего стонать, как старуха, что ломит. Не ходили ещё эти ноги столько, чтобы их ломило.

Уже то хорошо, что еды – вдосталь, и беречь её покуда не приходится. До весны, когда каждая пластина солонины и горсть зерна на счету, далеко. Меж столов носятся дети: этим – и мальчикам, и девочкам – пиры в радость. Еда и выпивка делают воинов добрыми. Всякий готов подсунуть лакомый кусочек, угостить мёдом или пивом из своего ковша. Иной раз и женщинам перепадает. Угощают, а сами так и норовят руки под подол сунуть. Но покуда их ласки Берту не пугают. Всегда можно сказать, что надо носить угощение и улизнуть. Пирующие не насытились – только знай, подноси!

Ох, только бы на собаку не наступить. Иная лежит смирно под столом, получает от хозяина подачки. Все бы так! Нет, грызутся меж собой, забавляя пирующих мужей. Те их нарочно стравливают. Шум, крик, хохот.

Нет, не любит Берта пиры.

Это в начале пира все добродушны, а как захмелеют – только и держи ухо востро. Это женская забота, чтобы застольная перебранка не переросла в драку, или чего похуже. Унять ссорящихся не всякая женщина может. А иная может, да побоится. Хотя – чего бояться? Ты ведь не отцовская дочь, не мужняя жена, ты – в хардусе живёшь, лейхта – почти раба… Тебе нечего терять, значит, и бояться нечего!

Берта умеет понимать пьяный гул пира, как хороший охотник – звуки леса. Там вот питьё закончилось, тут весело, а здесь ссора назревает. Точно, назревает! Вон там, где прибылые сидят, смех неладный. Ох! С маслятами этими сплошная морока. Пьют наравне с мужами, а держать себя не умеют.

Бери кувшин с пивом в руки – и вперёд, к гогочущим дуром прибылым. Мало ли что – в животе сжимает от страха. Может, ещё ничего плохого и не случится. Иногда хватает одного появления женщины, чтобы буяны унялись. Не то, чтобы постеснялись, как при матери или сестре. Просто забывают, о чём бранились.

А рёв, правда, нехороший, похабный. Помоги, Фрова! Травят этого маслёнка, Венделла, что их наставляет. Понесли его альисы из–за своего стола, где сидят мужи постарше, к прибылым! Понятно, там ему веселее, вольготнее. Но парнишка горячий, вспыхивает, что сухая ветка. И на трезвую–то голову едва сдерживается – Берта давно это поняла, а что от пьяного ждать?! Надо не спешить, послушать, что к чему…

– Говорить–то всё что угодно можно… – надрывается звонкоголосый Ботерих.

– Да, это врёшь ты, Венделл. – вторит ему, подперев тяжёлую голову, Фритигерн. Говорит ещё неспешнее, чем обычно – по виду не скажешь, что крепко хмелён, а по речи слыхать. – Альбофледу не обма–анешь!