Текст книги "Сказания не лгут (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Наскоро отерев лицо от пота и крови, Атанарих поспешил на зов. Там уже были многие, и Аларих Куница (хвала Кёмпе – живой и здоровый!) тоже.

– По всему видать – Вашьяз мы убили. Значит, сегодня её будут оплакивать и устроят тризну в честь благородной биё. – пояснил Рицимер. – Значит, сегодня мы выйдем из хардусы и попробуем убить Бури.

Несмотря на усталость, Атанарих радосно вскрикнул, ударяя в ладоши. Над этим никто не засмеялся – все в доме были радостны. Даже Видимер, всем видом показывавший, что считает затею опасной и потому бессмысленной.

Потом Витегес, сидевший у стола, поднялся, и все стихли, готовые слушать его.

Самым ловким и неслышным охотникам надлежало выйти из хардусы пешими. Обогнуть стан, запалить кибитки, угнать или распугать коней, пасущихся дальше по лощине, у Ближнего Староречья, где удобные водопои и богатые травой луга. А потом, не ввязываясь в бой, лесами пробираться на Белый холм и там ждать конца набега. Обоим первым и второму правому дому, как разгорится пожар, выйти из хардусы на конях и напасть на стан. Зубрам – откатить повозки и оберегать проход до самого конца боя, остальным – ворваться в стан. Атанариху, Алариху Кунице и Урсиману Медведю, которые выказывали особое искусство в верховой езде, велели отобрать четверых или пятерых человек. Им – каждому во главе своей малой хардрады – предстояло пробиться к шатрам хоттын и запалить их. Честь поджечь шатёр Бури досталась Алариху, Урсиман должен был добраться до Геленчик, а Атанарих – до Юлдыз. Чтобы загорелось наверняка, Одоакр наколдовал какой–то особый вар, и разлил его в рыбьи пузыри. Стоило упасть на него хоть малой искре, он вспыхивал, словно сухая солома. На воротной решётке хотел стоять Одоакр, но Витегес не велел колдуну даже показываться из Вейхсхейма. Хотел поставить на забрало Прехту, но тут Одоакр упёрся. Решётка была вверена старшему сыну Одоакра Вульфзигу и его брату Алавиву.

– Третьи дома и второй левый дом пусть сейчас идут на переднюю стену. Они же ночью будут беречь хардусу, – сказал под конец рих. – Над ними старший будешь ты, Видимер.

Сокол вскинул бровь, возражая:

– Ты сам пойдёшь с воинами?

– Где же ещё должен быть рих? – Витегес говорил спокойно, без заносчивости, и оттого всем стало понятно, что всё давно решено. – Бой будет слишком опасный, чтобы я остался в хардусе. И если удача покинет меня – ты будешь хорошим рихом.

Видимер прикусил губу, сдерживаясь, но поклонился. Витегес продолжал:

– Аутари. Коли нас останется слишком мало, ты поедешь по хеймам, и приведёшь новых людей. Не рабов и не маслят, а тех, кто давно носит меч! А теперь – есть и отдыхать. Ко второй трети ночи все должны быть готовы.

Хаки не ждали вылазки. Знали, что воинов в хардусе мало, что каждый на счету. Знали, что подмоги воинам ждать неоткуда. Считали фрейсов плохими всадниками. Потому и провожали знатную биё к грозной Эрелик пышно. Сложили погребальный костёр – сполохи его были видны из хардусы. Пока горело тело (ветер нёс на хардусу вонь палёного мяса), устроили тризну. Ночная тьма ещё оглашалась звоном бубнов и горестными хмельными криками, когда, перебравшись через стены, вышла из хардусы дюжина смельчаков. Пятеро из них были воины, остальные – ещё не опоясанные мечами маслята. Для порученного им дела не нужны были сила и умение вести пляску мечей.

Наконец, настало время перед рассветом, когда тьма сгущается, и сон людей особенно крепок. В сгустившейся тьме небо над лесом пошло красными всполохами, взвыли яростно волки, заржали испуганно кони вдали, раздались первые крики, затрубил тревожно один рог, затем его клич подхватили другие. И поднялся над хакийским станом многоголосый шум – словно воронью стаю потревожили.

И тогда спустился с забрала рих Витегес, надел шлем, приказал отворять ворота. Помчались, разрывая факелами ночную тьму, на потревоженный хакийский стан воины из хардусы. Впереди – Зубры, мощные и тяжёлые, за ними – Витегес и прочие.

Никто не обольщался надеждой, что удастся надолго отвлечь хаков. Но всё же, прежде, чем враг понял, что нападают не со стороны леса, а в лоб, да ещё верхом, фрейсы успели подлететь к кибиткам. Спешившись и вцепившись в борта повозок, стоявших чуть наискось по отношению к прочим, Зубры сдвинули их с места, и поволокли, осовобождая проход для всадников.

Хаки, сперва бросившиеся к дальнему краю стана, поняли, что их одурачили и хлынули навстречу фрейсам. Но те, яростно выкликая «Кёмпе! Кёмпе!» рвались к белым шатрам и разноцветным бунчукам. Впереди – словно стрела, входящая в живую плоть – рих Витегес. Жеребец, названный Фрьёндсом, Другом, не подвёл. Он легко вставал на дыбы и бил копытами, наседая на людей, будто на спине его сидел не могучий муж, а легковесная хака. Витегес разил направо и налево кованой дубиной.

– Кёмпе! Кёмпе!

Но смятение недолго владело биё. Не уподобились хаки испуганным уткам или осторожным гусям. Навстречу фрейсам уже неслось пронзительное:

– Ха–ак! Ха–ак!

Никто из фрейсов не ждал, что с лёгкостью доберётся до шатров. Это только поётся, что спешенные хаки – будто стрижи на земле. Нет, они отлично знали, как биться пешему против конного. Атанарих едва успел стоптать одну и срубить другую биё, как третья кинулась на него со спины. Хорошо, что сзади шёл Бадвила и прикончил гадюку. Атанариху некогда было благодарить – он рванул дальше, рубанул ещё одну, сцепившуюся с Адхельмом Рысью. Встретил щитом стрелу, ещё две тенькнули по замотанному бертиным убрусом шлему, сорвали ткань. И ладно! Пусть все видят его золотой шлем!

Атанарих, горяча своего коня, торил путь к левому шатру. За ним – Бадвила Козёл, Адхельм и Ингвиомер Рысь. Ингвиомер, что ловчее всех бросает камни, сейчас был самым беззащитным. В руке у него факел, на шее – наполненные одоакровым варом рыбьи пузыри. Правее – Аларих Куница, с ним Зигемунд Сокол и Готафрид Рябой с факелом. И ещё двое – кто – не углядишь в неверном свете разгорающегося пожара. Ещё дальше – их не видать, но Атанарих знает – Урсиман Медведь, Гэндзо Куница,Танкред Выпь и Дагарих Лось. За спиной – сплошная свалка, и сквозь перезвон мечей несётся:

– Кёмпе! Кёмпе!

– Ха–ак! Ха–ак!

Впереди – тоже сумятица и бой. Или это пожар тушат? Или эсиры поднялись? На них мало надежды, они безоружные!

Врагов всё больше, и все свирепые, как ведьмы – видно, ближние хоттын! Но Кёмпе оберегает своих людей!

– Кёмпе! Кёмпе!

– Ха–ак! Ха–ак!

Готафрид и Аларих с Зигемундом пропали из вида. Бадвила – почти безоружный, с факелом – у шатра! По войлоку бежит огонь. Смердит палёной шерстью. Бадвила окружён. И Атанарих окружён. Адхельм Рысь – за спиной.

– Кёмпе! Кёмпе!

Горит правый шатёр! Хорошо!

Ингвиомер пробивается к ним.

Но – альисы! – навстречу с криками «Ха–ак! Ха–ак!» пробиваются всадники.

Не всех коней распугали и увели!

Конь Рыси спотыкается. Ингвиомер падает.

– Всё! – отчаянно ревёт Адхельм, – Шлюхи!

– Ингвиомер в беде! – это кричит Бадвила. Он уже с мечом, щит вперёд перекинул, торопится к Ингвиомеру.

Но далеко! Не помочь! Сам обложен со всех сторон.

Хака повисла на узде. Получила мечом по голове. Но рук не разжала, волочётся за конём. Всё, свалилась!

Подожгли шатёр Бури! Рог трубит.

– Уходим!

Никого рядом.

Нет, клич подхватили.

– Кёмпе! Кёмпе!

– Ха–ак! Ха–ак!

Нет отхода. Слева тяжёлая всадница с копьём. Падает – Аларих срубил. Шаг вперёд и слева – щитом её! Справа – мечом.

Куница впереди рубит, расчищая путь. Снова обложили. Одну срубил, другую Адхельм сколол. Снова Куница рядом. В пяти шагах Готафрид. К нему не пробиться.

Витегес! Выход близко!

Рих бьётся с всадницей, ростом ничуть не меньше его самого. Меше? Не разобрать! Налетает слева – без доспехов – коренастая биё. Аларих прикрывает риха, сцепляется с ней. Атанариха теснят. Но своих много – расступаются, принимая его. Пятятся к выходу. Уже близко!

Фритигерн размахивает оглоблей. Ещё два шага. Аларих тут! Где Адхельм и Бадвила? Где Готафрид? Пара дюжин шагов до выхода – так далеко!

Рих! В крови, но бодр. Его пропускают. Фритигерн торит путь.

– Зигемунда убили! – это Адхельм.

Жив! По лицу – кровь ручьём. Ранен! Дать пройти вперёд. Отбил удар, другой. Готова, кобыла! Куница прикрыл.

– Танкред! Дагарих! – это Готафрид. Жив! Танкред воет у самых кибиток… Альисы! Смолк!

Повозки совсем рядом. Поднять жеребца на дыбы. Парой прыжков проломить вражеские ряды. Сделал! Уже у самого прохода. Снова Адхельм. Прикрыть его. Пропустить. Аларих подскочил, подхватил уздечку коня Адхельма. Путь свободен.

Снова сомкнулись враги.

– Кёмпе! Кёмпе!

– Ха–ак! Ха–ак!

– Наддай! – рычит Рицимер слева.

– Иди к альисам! – надсадно вопит Урсиман Медведь, – Годасгил! Годасгил!

Годасгил воюет справа. Слева – хака! Отбил.

– Кёмпе! Кёмпе!

Пробились – повозки уже за спиной. Конь берёт в галоп, и Атанарих его не сдерживает. Рядом несётся Аларих. Ведёт в поводу коня Адхельма. Рысь припал к гриве. Лишь бы не упал! Сзади хрипло дышит и зовет Фритигерна Готафрид. Где рих?! Вот он, поодаль! Сзади воины. Хардуса темнеет на фоне синеющего неба. У ворот, на краях рва, обозначая проход, над забралом пылают два факела.

До них – рукой подать. Сар пропускает мимо. Атанарих – под навесом забрала.

Жив!

Куда проще идти в бой, чем стоять и смотреть с забрала. Решай сам, Видимер Сокол – он был бы за стенами, а рих – здесь, вне опасности. Тяжело слышать, как доносится гул битвы и гадать, что случилось. Пожар на дальнем конце стана высвечивает мечущиеся тени воинов – не разобрать, кто и где. Вспыхнул алым цветком огонь посреди стана. Запалили шатёр Геленчик. Занялся, разгорелся, а рядом – шатёр Юлдыз занимается. И – о, да, третий! Добрались до Бури! Трубят отход.

Вульфзиг Бобёр вцепился в рукоять ворота. Аутари затрубил сбор – чтобы прибылые перегородили улицу.

Всадники стремглав летят через поляну, уже различимые в отступающей тьме, и Видимер угадывает, кто остался жив. Вот Аларих Куница и с ним кто–то раненый. Они почти в хардусе. Раненый – один из Рысей – Ингвиомер или Адхельм – сейчас не разглядеть. Почти следом за ними влетает, радостно визжа, этот мальчишка, Венделл. Следом – Рябой Готафрид, племянник Аутари Зимнего Риха. Хорошо, что жив. Вон Витегес! Жив! А Зигемунда, сына – нет.

Что же, удача фрейсов была немалой – многие вернулись из боя. Сперва плотно, потом всё реже и реже.

Витегес в хардусе, с ним – другие воины. Окружили риха – не позволят, чтобы он погиб после боя. Несутся прямо по улице к Вейхсхейму.

Но где же Зигемунд? Где Зубры? Живы ли? Фрейсов на поле становится всё меньше. Вместе с отставшими фрейсами скачут к хардусе хаки. Их всё больше – смешиваются с воинами, норовят прорваться за стену. Что ж, и Видимер так поступил бы на их месте. Если бы не знал о решётке.

Зубры живы – их ни с кем не перепутаешь. Вот Сар, Эврих, Зизебут. Сзади всех летит Рицимер, Фритигерн немногим его опередил. И как они ещё далеко! Последние… А Зигемунда, сына, нет! И не будет – погиб он. Иначе Зубры дождались бы его.

– В хардусу ворваться хотят! – кричит брату Алавив. Видимер кивает и приказывает:

– Ждём!

Ждём, хотя хаки уже в стенах хардусы, и на улице завязалась битва. В ворота, бок о бок с хакой влетает Кейльхарт Осётр. Хака тут же вытягивает его кривым мечом и сама падает, сраженная чьей–то стрелой. Их кони несутся дальше по улице, и тело Кейльхарта волочится по истоптанной земле. Удача Дагариха Лося больше – он оторвался от хаки, а Годасгил Волк смог срубить свою соседку на скаку.

– Как Рицимер проедет – отпускай решётку.

По улице уже несётся широкоплечий Фритигерн. За ним – Сар, Эврих. Голос Рицимера слышен под забралом. Алавив и Вульфзиг с силой выбивают стопор ворота, и решётка тяжело падает вниз, переломив спину хакийской лошади, которая в этот миг была под ней.

Всадница упала, придавленная конём, и тут же на неё набрасываются несколько воинов со стены. Готово! Добили. А по ту сторону стены разлетевшиеся лошади не успели стать. Решётка, надсадно затрещав под их натиском, не выдерживает, ломается. Но она своё дело сделала. Хаки, не успев остановить коней, падают и гибнут под напором наседавших сзади, своими телами заваливая проход в хардусу.

– Ай да решётка! – дуром орет Алавив и прыгает, словно мальчишка.

– Чтоб её альисы побрали, – зло хрипит внизу Рицимер. – Подсоби выдернуть!

Под забралом несколько человек, пытаясь затворить ворота, натужно вскрикивая и кряхтя, тянут застрявшего под кольями решётки коня. В хардусе вооруженные копьями прибылые добивают прорвавшихся за стены хаков.

Атанарих, несясь по улице хардусы, заметил прибылых с копьями. Они пропускали своих, но готовы перегородить улицу, едва появятся хаки.

– Враг в хардусе? – крикнул он на скаку.

– За вами погоня! – ответил весело Гульдин Бычок, распоряжавшийся прибылыми. – Поторопись, ещё успеешь!

Он торопился, но разгорячённого коня так не бросишь. Потому, как ни спешил, всё равно опоздал. Возле вторых домов улица запружена людьми. Прибылые, щетинясь копьями, держали натиск, и дальше – сплошная свалка и давка. Хаков уже спешили. У стены правого дома три кобылы всё ещё отчаянно пытаются отбиться. У первых домов мечутся потерявшие седоков кони и две всадницы бьются саблями против множества длинных копий. Одна даже прорвалась, смяв Гульдина Бычка. Но её тут же насадили на копьё и швырнули наземь, прямо на корчащегося и воющего от боли Гульдина. Некоторое время хака тоже елозила, бестолково сгребая руками с дороги свои смердящие кишки, потом сдохла.

У плетня первого левого дома одну кобылу взяли живьём. Она ревёт медведицей, вырываясь из цепких рук Нидгарда Сокола и Нендило Лосёнка. Всё! Атанарих со злостью оглянулся. Из тех троих, что отчаянно отбивались, двое уже мертвы. Третью подранили.

И вдруг заметил: одна биё, забытая в сумятице, перевалившись через плетень Второго правого дома, катится, словно бревно, через двор. И ей уже совсем немного осталось до клетей. Надеется уйти огородами!

– Кобыла! – взвыл Атанарих и первый перескочил через ограду.

Краем глаза заметил – следом, улюлюкая, словно на охоте, помчали ещё несколько прибылых.

Хака уже возле клетей. Вскакивает на ноги. Мышью кидается в щель между стеной и отхожим местом.

– За ней, Дасо! – вопит Атанарих.

Тот бросается следом. Сам Венделл запрыгивает на крышу погреба и, схватив сушившуюся там жердь, спешит наперерез. Хака, запинаясь о грядки, бежит к ограде. Дасо отстал шагов на десять. За ним – Корнберт, Рандвер (ага, он жив! Вернулся!), Кунульф и Адабрант.

Ещё полторы дюжины махов – и уйдёт. Нет, не уйдёт! – по стене поспешает Фритигерн. Хака замечает его, мечется. Потеряла время. Атанарих в два прыжка нагоняет её.

– Живой бери! – волчатами взлаивают прибылые.

Атанарих с силой лупит её жердиной меж лопаток. Она хрипло рявкает и падает ничком. Атанарих пинает упавшую между ног. Хака истошно орёт и корчится.

К Атанариху подбегают его прибылые, со стены подбегает Фритигерн.

– Поймали кобылу вонючую!

Атанарих, тяжело дыша, наступает на спину корчащейся хаке. Хватает её за короткие сальные косички и с силой прикладывает мордой о землю. Оглядывает, победно улыбаясь, парней.

Они, признавая право Атанариха на добычу, стоят вокруг, словно переярки* вокруг старшего волка, загнавшего косулю. Галдят возбужденно, наперебой:

– Не убивай!

– Помучаем кобылу!

– Живьём на ремни нарежем!

– Псами потравим суку! – перекрывая всех, одышливо басит Фритигерн.

Атанарих переворачивает свою добычу. Спина хакийским доспехом не защищена, а на груди плотными рядами блестят медные пластины. Атанарих наступает ей на правую руку и только тогда смотрит в лицо…

…У хаки на жёлтой плоской морде – пусть редкая и короткая, но вполне мужская бородка. Атанарих оторопел. Остальные тоже замерли.

– Муж… – в повисшей тишине шепчет Рандвер.

– Разве у них мужи воюют? – охает Адабрант.

Атанарих растерянно оглядывается на товарищей.

– Первый раз вижу… – почти испуганно бормочет Фритигерн.

– Надо же…– вторит испуганно Кунульф.

Хак пришёл в себя. Открыл глаза. Сперва бестолково, а потом с всё нарастающим ужасом и мольбой уставился на парней. Часто–часто дышал. Лицо в поту, перемешанном с кровью и землей.

Когда Атанарих гнался за ним, то не думал ни о чём, кроме как поймать, затравить. Хотелось быть первым. Наслушавшись рассказов о том, что вытворяют эти бабы, когда берут хейм, жалеть не собирался. Напротив, казалось, будет особенно сладко не просто убить, а, глумясь, выспросить имя, потом обрезать жертве нос, уши. Избивая, сорвать с кобылы одежду и, вырезая из тела полосы кожи, швырять их псам. А потом скинуть под откос обезглавленный и истерзанный труп. А обезображенную голову водрузить на шест промеж обклёванных воронами черепов её соплеменниц.

Но сейчас он… не то, чтобы испугался, вовсе нет. Но как–то гадко и неприятно было – будто снова стоял перед отцом, а тот ругал его прилюдно…

Наклонившись, Атанарих выдернул кинжал, висевший на поясе у хака, и, прежде чем кто–либо из окружавших успел сообразить, что Венделл делает, полоснул пленника поперёк горла. Тот булькнул и забился в судорогах, уже не чувствуя боли.

– Ты что?! – охнул Дасо.

– Ума лишился? – голос Корнберта сорвался на злобный визг.

– Кем ты себя считаешь? – вторил ему Кунульф.

– Зачем потехи людей лишил? – Фритигерн сплюнул тягучей слюной чуть не под ноги Венделла.

Атанарих выпрямился, пожал плечами. Он и сам не мог объяснить, зачем это сделал. Наверно, парни правы, но поправить уже всё равно ничего нельзя. И потому твёрдо, подражая отцу, отрезал:

– Муж это, не кобыла. Мало чести – замучить безоружного мужа.

Обвёл всех вызывающим взглядом, кулаки сжал, готовый дать отпор любому, кто посмеет возразить. Но столпившиеся вокруг парни враз утихли. Будто всем им было тоже неловко, но боялись проявить слабость. А вот Атанарих взял на себя решение, и все остались довольны.

– Да, муж – это не то, что кобыла, – хрипловатым баском подтвердил Рандвер.

Даже Фритигерн пожал плечами и подчёркнуто равнодушно ответил:

– Попадись ты ему, он бы так благороден не был…

И вразвалочку заковылял прочь, всем видом показывая, что ему до глупостей Венделла дела нет. Парни проводили его взглядом. Молчали.

– Выкинем его за ограду? – первым нарушил молчание Рандвер.

– Давай… – единодушно закивали прибылые.

Дасо, самый крепкий из всех, молча поднял труп. Двинулся было к стене.

– Погоди, оружие у него забери, лук и колчан, – опомнился Атанарих. – Нечего добру пропадать.

Труп положили на истоптанную грядку и, кроме оружия и куяка, не тронули ничего, хотя на шее воина были украшения, и халат он носил из тонкой кожи. Даже одежду, как могли, привели в порядок.

– Пальцы на правой руке обруби! – вспомнил Рандвер. – Чтобы, возродившись, стрелять не мог.

Атанарих кивнул. Ножом отсёк большой, указательный и средний пальцы. Дасо понёс тело к стене. Парни все ещё стояли у грядки.

– Как ты завалил его, Венделл… – сказал Кунульф. – как зверя…

– Зверя… – Атанарих расхохотался. – О! Я зимой ни медведя, ни кабана не добыл.

– Так зубы уже за стену выкинули! – заметил Корнберт.

– Зубами хаки не опасны, пальцами! – хрипло гыгыкнул Рандвер.

Атанарих поднял окровавленный палец убитого. Повертел, рассматривая.

– Выварю до косточки – и в ожерелье…

– И я, и я так сделаю! – наперебой загомонили парни. – Будем брать от большого пальца нижнюю косточку…

– Верно. Эх, жаль с нынешней ночи нельзя будет пальцы взять – сколько мы их порубили! – заметил, поблёскивая глазами, Рандвер.

Атанарих, не шибко задумываясь, сунул палец в поясной мешок, в котором хранил всякие мелочи. Пробормотал, вытирая окровавленный кинжал о полу рубахи.

– Ладно, пошли отсюда!

Со стены возвратился Дасо, довольно улыбаясь, заметил:

– Кобылы–то приуныли. Солнце взошло, а они на приступ не идут…

– Эй, нас там ждут, – поторопил Рандвер, махнув рукой в сторону улицы, и оглядел огород. – Эх, как истоптали… Жалко.

Атанарих оглянулся. В Нарвенне ему тоже приходилось во время охоты скакать через поля вилланов. Тогда поваленного хлеба было не жалко, а тут озлился – и на себя, и на прибылых своих – столько добра повытоптали!

– Кобыла вонючая. Изгадила все, ровно боров, – выругался он, забывшись, что беглец был мужем, и первый пошёл к ближайшей тропке.

Прибылые потянулись за ним. Во дворе второго правого дома напились из бочки воды, ополоснули вспотевшие лица.

Жители хардусы деловито прибирали главную улицу от трупов. Фрейсов среди убитых уже не было. Всех снесли в Вейхсхейм, чтобы обмазать смолой, обернуть холстом и берестой. Так всегда делают, если сразу похоронить нельзя.

– Те, кто первыми вышел – вернулись ли?

– На Белом холме костёр запалили, кто–то дошёл. Не скоро узнаем, все ли вернулись…

Убитых хаков было много. Воины деловито обирали трупы, снимая с них оружие, доспехи и украшения. То, что не годилось в дар Кёмпе или воинам – то может перековать Одоакр. Обрубали пальцы на правой руке, чтобы мертвецы, если даже возродятся, не могли стрелять. Тела укладывали вдоль плетня. Атанарих невольно внимательнее присмотрелся к ним. Нет, право слово, как есть все бабы. Морды плоские, голые. Толстых много – мясо жрут и молоко пьют круглый год, жиреют. Груди у всех топорщатся, брюхо горой… У некоторых заметил на щеках что–то вроде щетины. А может, это грязь? Одно тело было уже без головы. Доспех с неё тоже сняли, и на халате из тонкой кожи, промеж двух несомненно бабьих грудей, красовалась глубокая рана. Голова хаки была тут же, рядом, насажена на кол плетня. Айдолай! Он подошёл, не без любопытства разглядывая перемазанное кровью и грязью лицо прославленной биё. Сейчас оно не было искажено ни яростью, ни страданием. Скорее казалось глуповатым – полуприкрытые глаза, сонно разинутый рот. Женщина была раза в два старше Атанариха – толстые щёки начали терять упругость, морщины потянулись от крыльев короткого вздёрнутого носа. Выбившиеся из кос пряди прилипли к перемазанным потом и грязью лбу и щекам. Длинные косы свисали до самой земли.

Подошёл Аутари, задумчиво поглядел на голову Айдолай, усмехнулся.

– Хотел бы я знать, кто её…

– Вроде, Гульдин Бык, – отозвался возившийся рядом с другой убитой Вольдегар Сойка.

– Он хоть жив?

– Жив будет, коли Куннаны того захотят, – встрял в разговор Пилигунд Журавль. – Но мало похоже, что выживет.

Атанарих вздохнул. Ему нравился Гульдин Бычок – способный малый, и со временем мог бы возглавить не только третий дом. Но, кажется, отвоевался.

– А ещё кто? – голос нехорошо дрогнул. Атанарих испугался, что его жалость сочтут за слабость, и попытался скрыть против воли кривящийся рот, улыбнувшись. Но Аутари понимающе похлопал Венделла по плечу. Сказал печально:

– Говорят, Фаствина тоже...

– Фаствина точно убили, – подал голос Хлуберт Хорь, который деловито обыскивал очередной труп. – Ещё Лудериха сильно ранили и Адхельма Кострюка убили.

Атанарих закусил губу. Не сразу смог сказать:

– Достойные воины в дружине Кёмпе…

Хорёк натужно осклабился, видно, тоже бодрился, сдерживая слёзы. Аутари печально покачал головой... Взял отрубленную голову и пошёл в сторону ограды...

О том, что удача фрейсов оказалась больше, чем они думали, стало ясно сразу после восхода солнца. Едва хаки потушили пожар, раздались надсадные вопли их рогов. Фрейсы изготовились отражать новый приступ, но к рёву примешался звон бубнов и протяжные, горестные крики «Ойе–ойе!». Костра было два. На одном должны были сжечь тело Геленчик – она билась с Витегесом, и рих одолел её. А на другом… Из трёх бунчуков над станом колыхался только черный – значит, Юлдыз уцелела. Никто не рассказывал, что бился с Бури, но выходило, что в живых её нет: либо старуха не выходила из шатра, и её там задавило, либо её срубил кто–то из убитых в вылазке – тот, кто уже не мог похвастаться своей победой.

А потом был странный приступ: на стены рвались от силы дюжины три биё. И никакого эсира – одни хаки с яростным рёвом бежали через поляну, не страшась фрейсских стрел. Кто добрался до стен – дрались ожесточенно, но по всему было видно, что они искали смерти, своей и чужой, но на победу вовсе не надеялись. Их перебили всех до единой, заплатив ещё двумя жизнями...

Говорили, что это ближние воины погибших хоттын. Они себя опозорили тем, что не уберегли своих повелительниц и потому не ценили жизнь, что потеряли честь…

Атанарих и другие воины потом собрали из их пальцев добрые ожерелья.

Пока опозоренные биё искали смерти, остальные хаки ушли. Услышав это, Атанарих не почувствовал особой радости. Скорее – облегчение и ужасную усталость…

Весь следующий день фрейсы, не доверяя проклятым кобылам, просидели взаперти. Только желавшие собрать ожерелья перелезали через стены, искали помеченных своим оружием. Далеко не отходили, поглядывали в сторону опустевшего хакийского стана. Многих подмывало пойти и посмотреть, что там осталось, но Витегес строго запретил: хаки коварны.

Из лесу потянулись пленники из эсира, рассказали, что когда начался пожар, они напали на стражников, и, пользуясь сумятицей, утекли в лес. Некоторые были с оружием – кривыми хакийскими мечами, плетьми. Их охотно принимали, отправляя мужей в третьи дома, радуясь, что хоть чем–то могут возместить убыль. Невеликое утешение – эсиров набралось не больше десятка. Жён – и тех было больше, дюжина и четыре. Прибылые все перешли во вторые дома, а Рандвера взял к себе Куница. Об этом много говорили, потому что убыль из первых домов восполняли воины вторых, и считалось большой честью, когда прибылого сразу брали в первый дом.

Ночью мальчишка Валамер, накрывшись пёсьей шкурой, прополз через лес к брошенному стану. Вернулся ближе к рассвету. Рассказал об обгоревших повозках, об огромных кострищах, в которых валялись обугленные человечьи и конские черепа, кривые мечи и наконечники стрел.

На следующий день пришла весть с Белого холма – хаки прошли мимо заставы и идут дальше. И воины, вооружившись крюками и баграми, вышли убирать падаль. Тех, что погибли последними, перед тем, как швырнуть их с откоса в Вонючку, тщательно обыскивали и убирали. С пропастины же – если глаз на что упадёт – срывали, и бросали наземь: мальцы после подберут, отмоют, а то и прикасаться мерзко. И летели под откос раздутые смрадные тела – воронам всё равно, пленник ли из эсира, или прославленная биё. Отъевшиеся, огромные, как собаки, пировали они на трупах, хриплым карканьем воздавая хвалу славным воинам хардусы, и лениво отлетали в сторону, когда под откос падало очередное тело. Вонючка ярилась, принимая в себя смрадную ношу, и торопилась вытолкнуть её в полноводную Оттерфлоду. Там несколько воинов цепляли баграми застрявшие на мелкводьи трупы и волокли на стрежень, задавая знатный пир подводным слугам Холлы.

И Атанарих вместе с другими воинами таскал к Вонючке убитых, ничуть не тяготясь смрадом, ибо запах мёртвых врагов сладок.

* * *

Живущие в хеймах строят дома для своих умерших в ельниках. Они ничем не отличаются от землянок живых, только вход повёрнут не на полдень, а на полуночь, да возле очага не стоит изображение Фровы. У Холлы нет опасностей, подстерегающих живых, Фрова-защитница мёртвым без надобности. Ушедший в обширное царство Холлы будет мирно жить в своём доме, корчевать лес, пахать поля, охотиться и ловить рыбу. Там, на дальнем полуночье, в лесах Холлахейма, нет ни хаков, ни мортенсов.

В хардусе не так. Может, и рады бы многие из воинов, умаявшись от бесконечных кровавых жатв, отдохнуть в дремотных ельниках. Только где же поблизости от хардусы найти такой ельник, чтобы туда не заявились враги, не потревожили убитых? Да и многие ли воины, прожив свой век в хардусе, захотят вернуться в мирные хеймы, к труду, от которого отвыкли?

Уже никто не помнит, кому из рихов первому пришло в голову ставить хлайвгардсы прямо в вейхсхеймах. А чтобы лейхты, души умерших, не тревожили живых, предавать тела огню. Кто скажет, какая гюда впервые узнала, что не дано сожжённым воинам прийти в мирный Холлахейм? Что им не встретиться со своими предками, безмятежно живущими в тенистых, прохладных лесах, полных дичи? Не увидеть поля, которые из года в год приносят обильный урожай? А дано им вечно нести стражу, разъезжая по небу в хардраде Кёмпе, оберегая своих от чужаков.

Но теперь все воины сжигают своих умерших. Кости героев, сложенные в большие корчаги, стоят в длинном, похожем на пиршественную палату, хлайвгардсе. А зимой, когда завывают вьюги, многие мужи среди белых вихрей видят очертания несущихся в бешеной скачке охотников, среди которых иной раз и примерещится фигура убитого друга. Это охотится Кёмпе, муж Холлы, владыка лесов и друг воинов. И с ним – его верная хардрада, в которой живут не знающие ни старости, ни усталости, ни мучительных болезней воины, убитые в бою и умершие от ран. Потому и могут живущие в Холлахейме пахать свои поля без страха, что между ними и степными владениями хакийской Владычицы мёртвых Эрелик вечно стоят на страже воины Кёмпе. И есть ли участь более желанная, чем эта? Но лейхта не может уйти к Кёмпе, покуда цела плоть. Потому и томится в тоске, доколе не увидит языков погребального костра.

Спелёнутые, словно младенцы, в хлайвгардсе ожидают своего часа убитые в этот набег. Терпеливо лежат на заготовленном с зимы снегу. Все три дюжины без двух. Ещё одного поджидают. Им–то ведомо, что Гульдину не выбраться.

Бычок пока цеплялся за жизнь. Лежал, почерневший от боли, стиснув зубы, чтобы не стонать. А когда терпеть становилось невмочь, хрипло выкрикивал: «Уйди, тут останусь! Рано на полночь!», и только лишившись чувств, стонал и кричал в голос и в бреду просил Кёмпе, чтобы взял его к себе. Гуннель давала ему какие–то снадобья и крепкое крекское вино, перевязывала раны. Молила Фрову задержать юношу среди живых, не отпускать его так рано.

Трудно сдерживать приступы хаков – да разве это беда? Беда – песни слушать. Атанарих увязался было вслед за Фритигерном в первый дом, посмотреть, как Эврих слагает хвалу погибшим воинам. Хорошо слушать песни на пирах… А тут, не успеет запеть про одного, как все начинают вспоминать, каким он был, что любил, с кем дружил и ссорился. Те, кто видел его смерть, начинают подробности высказывать. Эврих Атанариха принялся расспрашивать про то, как погибли Годасгил Кузнец и Ингвиомер Рысь. Боясь забыть что–то важное, или соврать, Атанарих попытался припомнить, о чём они говорили, что делали незадолго до смерти: как наставлял его перед первым боем Кузнец, и как перед выездом он, Атанарих, рассказывал Ингвиомеру скабрезную крекскую сказочку про то, как появился на свет предок основателя Мароны. А Ингвиомер весело, заливисто хохотал, запрокидывая голову, и хлопал себя по ляжкам: «Значит, он на их воительницу со своим колом наперевес кинулся, и в лоб от неё кулаком получил? Так сильно приложила, что он семя пролил ей на подол?!» Припомнил, уже против воли, удивлённые глаза Кузнеца, и то, как конь Ингвиомера наступил копытом на лицо ещё живого хозяина, превращая его в кровавое месиво.