Текст книги "Сказания не лгут (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Сказания не лгут

Пролог

Юрка не придавал значения снам, особенно кошмарным. Это сестра любила в них копаться, да и то не могла явно определиться, в какую из версий верить. То толковала по Фрейду, подтверждая таким образом, что ничего, кроме уже имевшегося в твоей башке, в них не появится. То, ссылаясь на верования коренных народов Сибири, утверждала, что сны есть результаты странствий могильной души по иным мирам. Якобы, пока человек спит, эта душа выбирается из головы. И, бродя повсюду, видит всякую всячину про этот и другие миры. Ну и прочая фигня из области фэнтези. А иногда сестрёнка и вовсе загибала: мол, сны берутся, разумеется, из твоего собственного опыта, но ты живёшь не первую жизнь, вот иной раз и всплывает воспоминание о прошлых рождениях.

Да какая разница? Сон – он и есть сон, посмотрел – забыл. Ну, иногда, не сразу забыл. Как в анекдоте: «Скажите, мучают ли вас эротические сновидения? – Доктор, ну почему же мучают?»

Но сегодняшний сон отличался такой реалистичностью, что, проснувшись, Юрка испугался: где, чёрт побери, его оружие?! И потом некоторое время не мог сообразить, почему в доме не пахнет дымом, железом и давно немытыми мужскими телами? Куда делся земляной пол, шкуры на дерновых лежанках?

Потом окончательно очухался и понял – сон это был.

Разумеется, сон. Насколько он помнит, никогда не жили на земле народы венделлов, фрейсов…

Значит, и войны этой не было. И свирепых богатырш–хак.

Не было и крепости, называвшейся Хардусой.

Только вот едва прикроешь глаза, так сразу и видишь: ограда, крытые дёрном длинные дома, золотой идол в центре…

Не было никакой крепости, и никто не брал приступом её ворот! Хотя сердце до сих пор колотится: враг прорвался! И радость подкатывает к горлу – перебили стерв!

А в ушах всё ещё звучит крик Фритигерна: «Атанарих, огородами побежала! Кобыла!»

И верно, одна из хак, почуяв, что иначе не спастись, метнулась между домами и – сараями, через огороды к невысокой стене ограды. А они – всё сплошь молодёжь, прибылые* в дружине… нет, в хардраде, так у них дружина называлась, – ломанулись вдогон. Он сам первый её настиг, ударил древком копья в спину, так, что бегущая упала ничком. И нам мало было убить её – хотелось поиздеваться, натешиться. Сердце до сих пор колотится от азарта погони, предвкушения забавы.

Он перевернул добычу на спину, и с удивлением увидел редкие усики и бородку на лице врага… Мужик это был – не баба. А все думали, у хаков только бабы воюют. И, оглянувшись на сопящих и гогочущих от предвкушения кровавой забавы товарищей, он молча перерезал хаку горло и показал в сторону ограды: выкиньте, пусть его свои похоронят по–человечески.

Кто это сделал? Атанарих, или всё–таки Юрка? Спросонья он никак не мог найти границу между собой из сна и собой проснувшимся.

Чёрт, приснится же такое!

Уже окончательно проснувшись, он предпочёл ещё раз осмотреться, чтобы убедиться, что находится в своей квартире.

Ну да, а где ж ещё?

Вот будильник электронный – показывает, что до подъёма осталось два часа. Диск с фильмом "Титус" – скоро со столика свалится – поправить надо... Зря этот термояд на ночь смотрел! Компьютер в темноте гудит – снова выключить забыл. Гёлфренда под боком посапывает. И пахнет от неё дорогущим гелем для интимной гигиены, туалетной водой «Секси граффити», а не потом и чем–то кисловатым… э… не хотелось думать грубо о той женщине из сна. Как же её звали? Берта… Теодеберта, кажется? Или Фридиберта? Запах ещё помнился, тело – крепкое, ширококостное, всё веснушчатое – помнилось, а лицо и имя – уже с трудом.

Да какая разница, как её звали, и какое у неё было лицо, если её на самом деле не было?

Ни–че–го не было!

Всё спокойно.

И безопасно.

И скучно…

Юрка перевёл дыхание и улёгся в надежде, что этот сон приснится ему снова.

И, задрёмывая уже, подумал: «А вдруг это правда было? Или есть… где то… не здесь…»

Объяснение незнакомых слов и выражений.

Прибылый – волк первого года жизни, так же – молодой воин, первый год живущий в хардусе.

Глава 1

Не оттого, что я на год моложе,

я менее удачлив и любим?

В. Шекспир. Тит Андроник.

1468 год от основания города Мароны.

Мерный плеск вёсел убаюкивает. Солнышко пригревает так, что даже не думается об осени, которая на полуночье мира такая же сырая и тоскливая, как в Нарвенне зима. Выжженная за лето равнина – с одной стороны и крутые обрывы – с другой. Мыслитекут вяло и непонятно куда.

Дорога – по суше ли, по воде – всё одно. Атанарих, сын Хродерика, не раз слыхал: если всё время ехать, куда глаза глядят, то можно добраться даже до того света. Он в это верит, хотя, прошёл за лето столько дорог, сопровождая купца Басиана... Выучился с мачтой и снастями управляться, в шторме был. Кормщик даже похвалил его. Бился с разбойниками, самому приходилось нападать. Повезло вот – ранен был. Несильно, и на молодом теле всё зажило, как на собаке. Но Басиан раскудахтался, словно баба, перепугавшись, и после этого его опека стала совсем невыносимой. Помощники Басиана, крексы, даже шутили – не поймёшь кто при ком телохранитель: Атанарих при купце, или купец при Атанарихе? Но разве для этого сын славного воина отправился с торгашом, чтобы сидеть собачкой у хозяйского кресла?

Юноша горько усмехается. Как говорил его воспитатель, раб–крекс* Антиной, правда – не то, что было, а то, что помнят. А помнят в Нарвенне ту попойку в лупанарии, когда разгулявшиеся парни, венделлы и крексы, гоняли по улице голых шлюх. И то, как отец отчитывал наутро перед всеми домашними своего младшего. Атанариху не надо сильно напрягать память, чтобы вспомнить покрасневшее от гнева лицо доблестного Хродерика и услышать его громкий, хрипловатый голос. Как привык отдавать команды в бою, перекрывая звон мечей, так и дома говорил. Своды просторного, ещё крексами построенного дворца, отражали трубный бас. А голова Атанариха и без того болела с похмелья.

Отец расхаживал по зале, словно разъярённый лев в клетке. Бросал яростные взгляды на потупившегося сына, выплёвывал слова, будто мечом рубил:

– Мало мне чести иметь такое дитя! Разве для того твоя почтенная мать мучилась, рожая тебя, чтобы ты покрывал наше имя позором, бражничая с крексами?!

Даже сейчас, вспоминая слова отца, Атанарих чувствует, как приливает кровь к щекам, и от мысли, что по покрасневшим лицу и ушам все на либурне* догадаются, о чём он думает, становится ещё стыднее. Атанарих с деланной неторопливостью достаёт гребень, распускает косички и расчёсывает волосы, пряча не к месту залившееся краской лицо. Прогнать мучительно–постыдные воспоминания он не может.

Отец в то утро решил ограничиться словесным вразумлением. Трудно сказать, что тяжелее. Хродерик не раз бивал сыновей, но всегда наедине, без свидетелей. Рука у него тяжёлая, а всё же Атанарих предпочёл бы увесистые тумаки, чем прилюдное наставление. Особо обидно, что при братце Хильперихе, который не принимал участия в той попойке только потому, что обольщал перезрелую крекскую матрону, мяукая под её дверьми слащавые песенки. И потому брат сейчас сидел, злорадно ухмыляясь, за столами рядом с воинами. А Атанарих принимал перед всеми позор.

Отец, разъяряясь, подлетел, вцепился в волосы, заставляя поднять голову и глядеть в побелевшие от злости светло–голубые глаза:

– Или не знаешь: крексы рады вашей низости?! Она разъедает боевой дух венделлов, как ржавчина – висящий в безделье меч! Умрём мы, и крексы вас пинками прогонят, как бродячих псов!

Оттолкнул сына и выдохнул:

– Что скажешь?

Да что тут можно сказать?

– Мне стыдно, отец, – Атанариху стоило труда не опустить голову, а смотреть в глаза Хродерика. Главное, продолжить, даже если отец перебьёт. – Но пойми и меня. Хвала риху* Аллобиху, сыну Видимера, он держит в страхе врагов. Ты воспитывал меня, чтобы я был достойным славы предков. Ты обучил меня владеть копьём и мечом, и сам знаешь – в поединках я лучше многих юношей! И я хотел бы совершить дела, которые могут сравниться с твоими подвигами! Но вот уже сколько лет в королевстве царит мир…

Отец, хотевший было продолжить бранить нерадивого сына, остановился, вскинул бровь, склонив голову набок, поглядел на Атанариха и проворчал:

– Выучился болтать, как крекс…

Но щёки его стали бледнее. И метаться по залу прекратил. Атанарих, прижав руки к груди, словно молитвы богам возносил, страстно продолжил:

– Я вёл себя постыдно, отец, я виноват. Но… это не от того, что я уподобился изнеженным крексам. Здесь, – он особо выделил это слово голосом, и даже руками развел, показывая, что имеет ввиду не только родительский дом, но и всю Нарвенну, – мне нечего делать! Прошу, пошли меня на границы, или куда–нибудь ещё, где будет пригодно моё умение воина! И поверь, тебе больше не придётся стыдиться меня!

Это было сущей правдой. Ещё в детстве, слушая на пирах песни сказителей, Атанарих мечтал скорее вырасти, стать рядом с отцом под знамя короля Аллобиха. Но он не успел на свою войну.

А тут ещё Амалафрида назвала его юнцом. Небось, никто не называл юнцами пятнадцатилетнего Хродерика и его сверстников. И достойные девы не смеялись им в лицо, когда те тайком под столами хватали их за коленки. Но Амалафрида посмеялась, и, назвав его дитятей, пошла танцевать с Хильперихом. А потом, уйдя из пиршественной залы, сидела с ним на траве, сплетая пальцы. Слушала его болтовню, без устали хохоча старым, как мир, шуткам. Победи Атанарих хоть одного настоящего врага, а не сверстников на ристалище, разве посмела бы Амалафрида так разговаривать с ним?

– Гладко сказал, – Хродерик не успел скрыть довольную улыбку. И Атанарих вскинул голову, с мольбой глядя на него:

– Помоги мне, отец!

Тот сдвинул брови и бросил подчеркнуто сурово:

– Ступай!

А всё же было ясно – оттаял. Атанарих хотел уже обрадоваться, но отец закончил:

– Подумаю.

Значит, сомневался. А в таких случаях он советовался с матушкой.

Вечером Атанарих, прокравшись на крышу женской половины дома и притаившись у фенестры*, подслушивал разговор отца с матерью. Внутрь не заглядывал, боясь попасться на глаза. Да и не нужно было смотреть: по звучанию голосов и долетавшим словам легко представлялось, что происходит в покоях.

– Ведь ему всего лишь шестнадцатое лето! – мягко, но настойчиво возражала матушка. Лицо у неё, скорее всего, было кротко–печальное. Она всегда изображала печальную кротость, когда упрямилась.

– Или ты предпочтёшь видеть своего любимчика неженкой и пьяницей, словно внука риха Аллобиха? – рычал отец.

– Да хранят нас Аирбе и Айвейс* от этой беды! – воскликнула Амаласунта. – Но всё же Атанарих поспешен в решениях и легко склоняется на сторону умеющего красно говорить.

Молчание. Попала в точку. Отец задумался. Небось, жуёт губами, шевелит длинными золотистыми усами, гоняет желваки на выбритых скулах. Проклятье! Значит, действительно считает его, Атанариха, ветрогоном. От этой мысли у юноши даже слёзы выступили. Но как мог он доказать родителям, что они не правы?

– Нельзя научиться ездить верхом, не сев на коня, Амаласунта, – вздохнул, наконец, Хродерик. – А сев верхом, не раз упадёшь, прежде чем выучишься.

Потом сказал тихо, ласково, упрашивая жену:

– Я думал, что уже потерял двух сыновей в этом проклятом крекском болоте. Ведь Хильперих вырос вовсе пустым человеком. Сегодня я узнал, что хотя бы младший не до конца увяз.

Атанарих судорожно втянул воздух сквозь сжатые губы. Дальше–то что?

– И ты посылаешь его на границу со свирепыми тацами*, где он может погибнуть? – в голосе матушки слышались слёзы. Хорошо, пусть плачет! Отца это всегда сердит. Вот, добилась: отец решительно рыкнул:

– Пусть он лучше погибнет, как мужчина, чем я буду видеть, как мои дети становятся ничтожествами без чести и доблести!

– Да, да, ты прав, Хродерик… – матушка вскочила, зашлёпала босыми ногами по комнате, – Прости глупую женщину…

Атанарих понимал, что она не согласна с отцом, но не спорит. Тянет время, ищет выход и боится перечить, чтобы отец окончательно не упёрся.

Ложе заскрипело – Хродерик тоже встал.

– Дай Атанариху хотя бы почувствовать, что значит быть воином!

– Пропадёт без пригляда! – охала матушка, мечась по покоям, но вдруг остановилась, щёлкнула пальцами. Что–то надумала! Сердце застывшего в ожидании Атанариха готово было выскочить из груди.

– А почему бы не попросить Басиана взять Атанариха с собой? Он собирается этой весной к фрейсам за мехами!

Отец некоторое время молчал. Потом произнёс не без издёвки:

– Значит, до этого ты ни в какую не хотела отправлять сына на границу с тацами? А теперь готова сунуть его прямо в пасть к хакам? К бешеным кобылам, которые расчленяют трупы? Греют ноги в распоротых животах рабов и, подбросив вверх младенцев, ловят их на свои копья? Что–то я мало понимаю твои помыслы, Амаласунта.

– Что–то я не заметила, чтобы Басиан вернулся оттуда с распоротым животом! – насмешливо отозвалась матушка.

Отец расхохотался, ударил в ладоши и плюхнулся назад на постель – кровать коротко крякнула под ним. Потянул к себе жену – ложе снова надсадно застонало.

– Хитра ты, Амаласунта. Басиан присмотрит за Атанарихом, чтобы тот не слишком бражничал и вообще, вёл себя разумно, – засмеялся Хродерик с явным облегчением. – Что же, будь по–твоему.

Хаки! Воительницы, свирепые, как всадники Кёмпе*! Атанарих снова впился зубами в руку – на сей раз, чтобы не закричать от радости, и стал молить Прях–Куннан*, чтобы они не переменили помыслы отца до утра. Даже мысль, что какой–то мужлан–крекс будет за ним присматривать, не могла отравить его радость…

Зря радовался…

Где они, эти хаки? Недалеко – Атанарих их даже видел – несутся вдоль берега на низкорослых конях, улюлюкают, зарятся на караван. Но река, по которой идут суда, широка. Кораблей у хаков нет, они ездят на конях. А их ужасные луки тут безопасны. Даже если хакийские стрелы летят дальше, чем стрелы венделлов, какой смысл обстреливать либурны, до которых нет возможности добраться? Больше следует опасаться имеющих быстрые суда фрейсов, или сёров*, но Басиан идёт не один, а с другими купцами. На такой большой караван только безумец решится напасть. Так что опасность, о которой Атанарих наслушался, нанимаясь к Басиану, кажется ему раздутой, словно рыбий пузырь. Не подходить близко к берегу, останавливаться на ночлег на островах, выставлять дозор – и можно спать, как в отцовском доме, ни о чём не беспокоясь. А он–то надеялся, что вернувшись, сможет рассказать на пиру о своих подвигах…

Атанарих не сразу понимает, что напевает вслух:

– Веди меня, дорога,

Веди куда–нибудь,

Далеко–далеко!

Спохватывается, краснеет от досады и воровато оглядывается: не слышал ли кто? Он не умеет слагать песни так хорошо, как его отец или Хильперих. И слух у него не слишком точен. Да что оглядываться? На либурне всегда кто–нибудь рядом окажется. Ну, гребцам не до того, а вот воины или торгаш наверняка слышали. Показалось, что сидящий рядом толстенький, подвижный Басиан, хозяин каравана, насмешливо щурит глаза, и с противной ухмылкой человека, который помнит тебя, когда ты ещё в колыбель мочился, понимающе кивает.

Ну и альисы* с ними! Голос у Атанариха приятен, а сфальшивить, распевая песню, которую никто до тебя не пел, нельзя. Как нельзя сбиться с пути, если не знаешь, куда идёшь.

– Басиан – поворачивается Атанарих к крексу. – Расскажи мне о хаках.

За долгий путь Атанарих много раз просил Басиана рассказать, и каждый раз внимательно слушал скороговорку купца, где причудливо мешалась книжная речь с обыденной: «В давние времена были народы небывалых великанов, которые в своей гордыне прогневали Солюса*, и тот заточил их в землях на краю света. Но, по грехам нашим, Солюс попустил им выйти из тех земель. Языка они не имеют, а только кричат, подобно зверям: «Хак–хак!» – за то их так и зовут – хаками. Воюют у них только жёны, а мужи их ростом малы, нравом робки, в кибитках сидят, растят детей. Хаки эти с малолетства садятся в седло и верхом всю жизнь проводят – на конях и едят, и спят, и совокупляются в повозках, и когда детей родят, то в колыбелях за плечами возят. Едят конское мясо, которое сырым кладут под седло и так вялят. Пьют конское молоко. Одеваются в конские шкуры. Всё, что не даёт конь, добывают грабежом или выменивают у торговых людей». Но теперь купец только ворчит:

– Сто раз рассказывал! Через день доберёмся до Торгового острова, сам насмотришься! Ты вот что лучше послушай. На Торговом острове закон таков – ссоры и драки запрещены.

Атанарих морщится:

Знаю! Сто раз слышал: все вокруг сразу разнимать кинутся, правому и виноватому по шее наваляют, потом платить пеню придется…

– Сто первый послушай, – ворчит Басиан, – Пени за тебя кто платить будет? Введешь в убыток. – и смеётся.

Атанарих понимает, что Басиан шутит, но улыбаться не хочется. Вздыхает раздражённо, поднимается и отходит к мачте. Достаёт меч из ножен. Тот огнём горит на солнце, и Атанарих раздражённо засовывает его обратно. За дни пути по реке он успел его на пять раз отменно наточить и до зеркального блеска отполировать. И каждую железную бляху на своей боевой куртке, и шлем…

Когда же он будет, этот Торговый остров?!

* * *

Торг шёл уже давно. Покупательница – шарообразная хака в парчовом халате, едва не ломающемся от грязи, – яростно тыкала пальцем в амфору с вином, потом, рыча и лопоча что–то, совала короткой лапой за свою жирную спину. Там, со связанными руками и палкой поперёк рта, чтоб не кусалась, стояла светловолосая женщина. Пленница была одета в грязную, порванную в нескольких местах рубаху: хаку мало волновала внешняя привлекательность товара. И то правда – не наложницу, а работницу продавала толстозадая воительница. А рабочие стати и так хорошо видны. Раба ещё молодая, крепкая, здоровая.

– Да что мне твоя дохлятина? – ласково бормотал и медово улыбался, но не уступал Басиан. – У нас такого добра в Нарвенне, что на тебе вшей.

Атанарих почесал нос, пряча улыбку. Точно. Уж на что воняли, пропотев от работы, гребцы на либурне, а такого запаха юноша отродясь не нюхал. Говорят, хаки вообще никогда не моются, а одежду таскают, покуда не порвётся и не сползёт с плеч.

– Быр–тыр–дыр! – брызгая слюной, пыхтела раскрасневшаяся хака, задирая на пленнице рубаху и показывая крепкие ноги, предлагая пощупать мускулы: мол, хороший товар.

– Отдам я тебе вино, только не за эту скотину, а вот за это! – Басиан беззастенчиво ткнул в тяжёлую золотую фибулу на массивной груди бабищи. – Ну, давай, соглашайся. Вино отменное.

– Быр–тыр–дыр! – рычала, тараща узкие глазенки, хака, мотала головой, её длинные сальные косы метались, как змеи.

– Тогда нет, – мотал головой и махал руками в ответ Басиан.

Хака, переваливаясь, сердито пошла было прочь, но видно хотелось ей купить вино. Вернулась, показала два пальца, потом на кувшин, потом на фибулу.

– Быр–тыр–дыр? – это было уже согласие.

– Идёт, – кивнул Басиан, махнул рукой, – Забирай.

Бабища отстегнула фибулу, небрежно бросила на дощатый прилавок, потом оглянулась. Две её спутницы – обе в замызганных овчинных халатах, подлетели, потащили прочь кувшины, а знатная хака со своей пленницей двинулась за ними. Басиан удовлетворенно спрятал фибулу в поясной мешочек, почесал вспотевшую шею:

– Ну, вот, другое дело, а то на что мне её пленница? Того гляди – убежит, а держать в путах – подохнет.

Атанарих подумал, что крексы в этом отношении куда более выгодные рабы – у них нет гордости. А эта – умрёт, а в неволе жить не станет.

– А не обманешь этих зверей. Плохое вино брать не стала, самое лучшее взяла, – внезапно закончил Басиан. – Избаловались. Раньше всё подряд хватали.

Тем временем хаку с пленницей остановили два мортенса*. Порывшись в котомках, достали оттуда несколько шкурок, отдали хаке. Та бросила верёвку и, равнодушно поглядывая по сторонам, вразвалку направилась дальше. Рабыня, едва её избавили от кляпа, злобно закричала вслед бывшей хозяйке. А как руки развязали – и вовсе! Кулаки сжала, рванулась вслед бывшей хозяйке, но мортенсы повисли на ней и удержали. Та опомнилась, и только плюнула вслед. Юноша невольно начертил на груди знак, оберегающий от колдовства – вдруг проклятье прилетит не тому, кому послано? Эти лесные – такие искусные, что и драться им не нужно. Нашлют порчу по ветру. Басиан тоже осенил себя знаком Солюса. И сказал не без досады:

– А наших вот не выкупают…

Помолчал и продолжил назидательно:

– Дикари эти лесные – тоже не овцы невинные. Сами рады чужое украсть. Я помню, однажды, – тогда ещё молодой был, с отцом своим торговал, – нагнали они нас на челнах. Я так и не разобрал, фрейсы это были, или мортенсы. Ночь, темно, речи я в ту пору не слишком знал… В двух днях пути отсюда. Да тем же оружием, которое мы им продали, и отняли у нас всё. И шкурки, и золото, и рабов. Ладно, хоть людей живыми отпустили. Что скажешь?

– Скажу, что молодцы, – засмеялся Атанарих, – Не надо было пускаться в путь в одиночку. Сильный берёт то, что ему даётся.

– Сильный, – добродушно проворчал Басиан. Но на Атанариха не обиделся. Сам при случае не преминул бы отнять добычу у слабого, так что же на других злиться? Ведь жив остался?

– Я вижу, тебе фрейсы по нраву пришлись?

Атанарих кивнул.

– Они нам сродни. Фрейс и Венделл – родные братья были. Мне их речь совсем легко понимать. По–нашему говорят, только неторопливо так, будто горячее во рту.

– Тогда вот с теми сейчас поможешь. Ко мне идут. Не один год я их прикармливал. Всегда оружие берут!

Басиан указал пальцем в толпу. Атанарих привстал на цыпочки, выглядывая. Невольно присвистнул – заметные люди! Одному лет сорок, а двое – немногим старше Атанариха, едва бородки пробиваются. Все широкоплечие, коренастые, как быки.

Басиан засеменил им навстречу из–за прилавка, завопил приветствия.

Старший добродушно улыбнулся, обнажая крепкие, желтоватые зубы. Махнул короткопалой, с навеки въевшейся копотью рукой. Атанарих продолжал восхищенно рассматривать покупателей. Не только ростом и статью были они приметны. На груди старшего в три ряда красовалось ожерелье. Нижний ряд – кабаньи клыки, выше – волчьи и рысьи, а вокруг бычьей шеи – медвежьи. У младших пока такого великолепия не было, но тоже не один–два клыка болтались на нитке – полное ожерелье. У одного даже медвежий коготь имелся.

– Молитвами Солюсу, – осенил себя знамением своего бога Басиан. – Что привело тебя ко мне, доблестный Рицимер?

– Мне нужно два меча и два щита, – произнёс фрейс гордо. – Мой хейм даёт Витегесу в хардусу двух воинов. Сын мой Фритигерн (он хлопнул по плечу того, что с медвежьим когтем) давно желает пойти по моим стопам. А вот племянник, Гелимер, – тому больше по сердцу оставаться в лесах. Силой не уступит Фритигерну, а из дома уходить ему не по нраву.

Видно, не одному Атанариху послышалась в словах Рицимера скрытая издёвка. Тот, кого назвали Гелимером, набычился, упрямо засопел.

– Я разве противлюсь? Раз Куннаны хотят…

Рицимер похлопал его по плечу, успокаивая, и продолжил:

– Что попросишь за твой товар, почтенный Басиан?

– Привёз ли твой отец мёд и воск? Коли так – за меч – пифос мёда, за щит – круг воска.

Фрейс кивнул. Торговаться не стал, хоть Атанарих и решил, что запросил крекс немилосердно.

Разумеется, ни мёда, ни воска с собой у фрейсов не было. Но тут часто меняли заглазно: выбирали товар, условливались о цене, потом приносили плату и забирали своё. Но сейчас Басиан заулыбался льстиво:

– Выбирай. Бери с собой всё. Знаю, доблестный Рицимер, ты скорее умрёшь, чем обманешь и нарушишь слово.

Фрейс был готов и дважды наведаться. Но басиановы слова ему польстили. Кивнул юношам: подходите. Фритигерн, нетерпеливо топтавшийся и косящийся на прилавок с оружием, кинулся и замер, растерявшись при виде ряда обнаженных мечей, льдисто сверкающих на солнце. Дрожащими руками схватился было за один – самый большой, погладил его кончиками загрубелых толстых пальцев, будто женщину ласкал, потом к другому кинулся, а там третий манит… Как тут выбрать?

– Этот попробуй, – сжалился над ним Атанарих. Парень недоумённо посмотрел на безусого юнца, но, увидев на его поясе меч, принял совет. Благоговейно, в обе руки, принял оружие, прикинул – уравновешен ли, какова тяжесть, удобно ли лежит рукоять в ладони.

«Вот бы в Нарвенне на ристалище сойтись с таким медведищем! – думал Атанарих, привычно оценивая противника. – Великая слава – такого одолеть».

Тот тем временем придирчиво тронул лезвие, поискал, на чём бы опробовать, но не нашёл и прогудел недоверчиво:

– А не туповато ли?

Атанарих обиделся. Туповато ему! Да он сам лично всю дорогу каждый меч до совершенства доводил!

– При твоей силе главное, чтобы он не сломался, а острота у него достаточная, – серьёзно заметил Атанарих. – И вообще, не меч тебе нужен. Тебе бы в руки дубину или хотя бы топор.

Парень недобро зыркнул на венделла. Видно, счёл его слова насмешкой и пробасил угрожающе:

– Сойдясь в поединке со мной, ты бы не был так дерзок!

Атанарих презрительно прищурил глаза. Этого хватило: Фритигерн шумно, как свирепый бык, выдохнул, Басиан перепугался, но прежде, чем успел вмешаться, Рицимер полюбопытствовал:

– А что, юноша, ты искусный воин?

– В Нарвенне последним не был, – гордо задрал голову Атанарих.

– Не побоишься показать своё искусство в поединке с моим сыном?

Атанарих коротко кивнул и легко перескочил через прилавок. Фритигерн проворно выхватил из ножен меч.

– Палки возьмите, – сорвался на визг Басиан.

Рицимер в тот же миг оказался между юношами, невольно заставив разойтись, забрал у сына меч и кивнул племяннику – мол, позаботься об оружии.

Гелимер – впервые за весь разговор с лица его сползло мрачно–упрямое выражение – метнулся в сторону, выломал из оградки поодаль два подходящих по длине дрына. Атанарих, прикинув их в руке, великодушно отдал Фритигерну тот, что тяжелее и длиннее:

– Я и так тебя одолею.

У Фритигерна аж пятна по щекам пошли, желваки на скулах заиграли, но головы не потерял, гордо отмолчался.

Басиан подал им щиты – круглые, обтянутые бычьей кожей.

К прилавку Басиана потянулись зеваки. Столпились кругом, загомонили: ставили на поединщиков. В победу Атанариха мало кто верил – даже те, кто с ним на одном корабле плыли и повидали его в бою.

Парни встали друг против друга, изготовившись.

Атанарих оценил, что ноги фрейс поставил крепко, только слишком прямо. И спина – будто кол к ней привязали. Значит, будет неповоротлив. И он с лёгким сердцем уступил фрейсу первый удар. Тот дрын над головой занёс и опустил со всей силы, Атанарих щит подставил, а сам слегка и стремительно по ногам рубанул. Фритигерн не то, что отступить не успел – вообще ничего не понял. Толпа взвыла, Рицимер восхищённо захлопал в огромные ладоши:

– Всё, сын мой, нет у тебя ноги!

Атанарих осмотрительно обозначил ещё удар по шее – мол, добил, а то раненный зверь опаснее.

Поскольку на Фритигерна ставило большинство, в насмешках его не пожалели. Но что уж после поражения кулаками размахивать? Осталось проворчать с напускным добродушием:

– Быстр ты, словно хорь вонючий.

А у самого улыбка кривая, и глаза кровью налиты, как у быка. Только гордость не позволяла в драку кинуться. Атанарих примиряюще протянул ему руку.

– Опасно думать о противнике с пренебрежением, – Рицимер положил руку на плечо сына, успокаивая. А на юношу посматривал с немалым любопытством.

– Со мной возьмёшься биться?

Зеваки, разочарованные быстрым исходом поединка и потянувшиеся было прочь, остановились, повернули назад.

– В бою поостерёгся бы. – осмотрительно польстил бывалому воину Атанарих, – А так – отчего бы не попробовать?

В толпе загомонили, прикидывая, есть ли на сей раз у венделла хоть какие–то надежды на победу. Рицимер, взвесив дрын, ухватил его половчее. Встал. В отличие от неопытного сына он держался верно. И, несмотря на мощное тело и солидное брюхо, перетянутое широким ремнём, должен был выказать немалое проворство.

– Уже то для меня будет честью, если ты меня не сразу одолеешь, – произнёс Атанарих и набросился на противника.

Удар, который незамедлительно обрушил на щит юноши Рицимер, чуть не выбил венделлу плечо. Атанарих пожалел, что нельзя подставить сопернику неокованную кромку щита. Настоящий меч увяз бы в дереве, и мига, пока противник его вытаскивает, могло хватить, чтобы рубануть. Но пока он не мог достать длиннорукого фрейса. Оставалось только отступать, отражая удары щитом. Рука всё ощутимее ныла и явно слабела. Вскоре фрейс уже гонял молодого венделла по кругу, всё больше увлекаясь погоней. И мало похоже было, что он скоро задохнётся. Атанарих вовсе забыл о своём мече, только за щитом прятался. Зрители надрывались от крика и хохота, награждая венделла нелестными прозвищами. А тут ещё юноша оступился и упал на одно колено. Рицимер со всей силы ударил сверху, но Атанарих вскинул щит и рубанул противника поперёк пояса, вскочил и отбежал.

– Смотри, он кишки ему выпустил! – заорал кто–то в толпе. – Хитрый щенок!

Рицимер бросился, было, за венделлом, но из толпы напомнили весело:

– Ты ранен, Рицимер!

– С распоротым брюхом не побегаешь!

– Падай и кишки с земли подбирай!

– Перехитрил!

Удивлённый Рицимер, под улюлюканье и крики зевак, послушно опустил дрын и, переводя дух, покачал головой:

– А я думал, ты того… совсем ополоумел от страха. Думал – загоняю.

Зеваки бесновались, Фритигерн и Гелимер – те вовсе смотрели на юношу, как на колдуна. Атанарих, поняв, что его хитрость удалась, едва всё не испортил. Чуть не заорал от радости. Хуже – только начать скакать, словно обезьяна. Чудом опомнился. Скромно склонил голову, произнёс почтительно:

– Мне повезло…

Снял щит и потряс всё ещё болевшей рукой, показывая, что ему досталось.

Старый фрейс дружески похлопал Атанариха плечу.

– Не принижай своё умение. Ты перехитрил меня – разум в бою важней силы.

Достал из поясной сумки беличью шкурку, протянул купцу:

– Дай нам вина, Басиан, я хочу угостить молодого воина!

Толпа, поняв, что ничего интересного больше не будет, потянулась прочь. Атанарих, польщённый оказанной воином честью, потягивал вино, отвечал на вопросы о своём роде и о дороге, которая завела его так далеко от дома. Потом Рицимер осмотрел предложенные сыну мечи и одобрительно кивнул:

– Ты, Атанарих Вепрь, выбрал для моего сына самый лучший клинок. Помоги и моему племяннику.

Гелимер покорно зашагал к прилавку. Сам искать не стал, а принял тот меч, который посоветовал ему Атанарих. Внимательно осмотрел его, взвесил, спросил другой для сравнения. Атанарих одобрительно кивнул, дал ещё пару попробовать. Гелимер долго сравнивал, потом остановился–таки на первом. Нацепил ножны, бережно вложил в них меч. Атанарих подумал, что из этого парня воин, пожалуй, вышел бы получше, чем из его двоюродного братца. И никак не мог понять, почему Гелимер так трепетно держится за незавидную долю мужлана?