Текст книги "Сказания не лгут (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

ТЕПЕРЬ ПРО МЕНЯ.

По воле риха Витегеса я наставляю молодых воинов – прибылых – в воинском умении. И рих Витегес почитает меня, посадил за первый левый стол, правда не на лавку, а на скамью. И мои соседи все старше меня, иные раза в два или больше. Старший в моей хардраде Аларих Куница и я очень дружен с ним: хожу на охоту. В эту зиму я убил пять волков, две рыси и росомаху, а кабана зимой Кёмпе не дал мне, и медведя тоже я не добыл. Кабана я летом убил из засады и клык дали мне. Лося добыл тоже. В моём ожерельи теперь есть и зубы, и когти, и больше всего – пальцев хаков Мы решили брать от каждой убитой хаки по суставу пальца, и у меня уже 4 дюжины, а лето пока не кончилось, ещё будут.

Я совершил много славных дел и про них теперь поют песни. За это лето набегов было много.

Сперва весной пришла хоттын Бури, потому что рих Витегес прошлым летом убил её дочь Каман, и ей не терпелось отомстить. Она пришла с двумя своими подругами, и у них было много воинов и эсира – так они зовут пленных, которых гонят перед собой на приступы. Они осадили хардусу, и мы еле отбились. Такова была удача, что рих Витегес устроил вылазку, и я в той вылазке был. И мы стан сожгли, срубили шатры хоттын и убили Бури, оттого хаки отступили. У нас смеются, что у хаков воюют жены, а мужи робки. Это не так. Жёны у них воюют, но больше мужи. Лицом они толсты, бороды и усы редки и носят косы и мужи, и жёны, так что мужей путают с жёнами. Про ту вылазку есть песня и про меня там поют немало. А хаки после смерти Бури бежали.

Потом один воин из рода Бури – Меше его зовут – стал нападать на хейм Волков, и мы бились с ним и убили. Я убил его своей рукой, и за то рих Витегес дал мне золотое ожерелье и про меня целую песню пели.

Потом пришла одна хоттын Яплар, у неё воинов было мало и мы её быстро прогнали. Наших убили мало, и меня ранили несильно. За тот набег рих наградил меня золотом.

Потом внезапно ночью на нас напала хоттын Мусук. Но это не страшно – ворота были затворены, и стража её увидела и всех подняла по тревоге. И мы семь дней от нее отбивались. И про то тоже песни есть и в них про меня поют, только мало – мы за стены ни разу не вышли. А рих меня хвалил и наградил.

Потом прислали просить помощь из хардусы другого риха, Хенно, и я и еще 2 десятка воинов поехали на подмогу. И там я убил полюбовника хоттын Гульсар, риха Тумера. И мы перебили всех кобыл и никого в живых не оставили, за что рих Хенно дал нам много золота и рабов из эсира.

Потом я был с Фритигерном и ещё одним воином в дозоре в степи и пленили девицу хаку. Пытали её. Она выдала свою хоттын, и мы с Фритигерном девицу ту обесчестили. Фритигерн её не убил и потом жалел о том. Она мстила, и хаки убили всех его пять сородичей и самого ранили в лицо, но он живой. Дед ему после того велел жениться. И сам я чуть не умер – рана у меня загноилась. Спасла меня Берта, которая есть моя женщина. И теперь я живой и про тот набег есть песни и про меня в них поют. И то был последний набег в это лето, потому что осенью хаки уже страшатся идти на фрейсов, боятся дождей и распутицы, а уходят к Ласийскому морю.

Так, хвала Кёмпе и Куннанам мы прожили весну и лето, и я погубил 5 дюжин и три хаки, и имя твоё и своё не опозорил. И есть я в чести у Витегеса и память обо мне добрая.

Почтительный твой сын Атанарих Вепрь, которого фрейсы зовут Венделлом».

Приписка, сделанная в конце, была ещё более торопливой и корявой:

«Отец, Басиан сказал, что на следующий год будет большой набег, и звал меня уехать, но я посмеялся и сказал нет, потому что это есть великий позор оставить своего риха в беде. И было бы позором мне и роду моему так бежать. И за предательство сиё будет мне смерть более прискорбная, чем брату моему Хильпериху, о котором я скорблю. Целую дар твой, и помолись Куннанам и Кёмпе, чтобы через год я был живой, и хаков прогнали прочь».

Вечером к Басиану пришли двое воинов, Аттан Лось и Видимер Сокол, принесли четыре мешка: куньего, бобрового, беличьего и лисьего меха. Долго расспрашивали о том, что он видел и слышал про Амшун. Атанарих больше не появился возле Басиана. Тот иногда видел его среди торговых рядов – то с друзьями, то с женщиной, но к купцу он больше не подходил.

Сказка о погибели воителя Фритигерна.

(Из сборника: «Сказки старой Фридиберты: Фрейсские героические сказания в пересказе для детей. – Арбс: Изд–во «Детлит», 2986 г.)

Правил в Фрейсии великий король Витегес, который собрал при своём дворе много славных воинов. В те времена зарились на его страну дикие племена хаков. И чтобы они не смогли внезапно напасть, завёл король Витегес следующий обычай: каждый воин в свой черёд нёс службу на границе со степью. Были там построены небольшие хардусы. Вот в положенный срок выпало отправиться на границу трём друзьям: мудрому Видимеру, отважному Атанариху и могучему Фритигерну.

Жили воители в хардусе, со степи глаз не сводили, смотрели: не пылит ли войско хаков вдали, не бегут ли звери, потревоженные нашествием? Время от времени выезжали на охоту.

И вот однажды охотились все трое в степи. Вдруг видят, скачет одинокая хака – высокая, как мужчина, на большом мохноногом коне. В руках у неё копьё, на голове золотой шлем сияет.

Узнали её фрейсы: никого в степи не было сильнее, чем биё Айю. Мощью и воинским искусством превосходила она многих мужей.

Увидела фрейсов, кричит:

– Эй, мужи, посмеет ли кто из вас сразиться со мной?!

Заспорили друзья. Каждый хотел помериться силой с отважной воительницей.

Наконец, Ведимер посоветовал:

– Мало чести втроём одолеть одного врага. Давайте же кинем жребий, и пусть честь поединка достанется тому, кому он выпадет.

Так и порешили. Срезали три прутика, тянули по очереди. Выпала удача могучему Фритигерну.

Выехал он вперёд на своём коне, поднял копьё.

– На что будем биться? – спрашивает.

– Биться будем на то, – отвечает ему биё Айю, – Что победитель волен с побеждённым что угодно сотворить. Захочет – смерти предаст, захочет – в рабство возьмёт, захочет – иное что прикажет. И побеждённый не посмеет ему перечить.

Согласился на то Фритигерн. Стали они биться. Сшиблись сперва на конях. Вылетела из седла Айю, но тотчас вскочила на ноги. Стали рубиться на мечах. Мечи их затупились. Вложили они их в ножны, стали бороться. Схватила биё Айю Фритигерна, подняла, швырнула и вогнала в землю по колени. Но ухватил Фритигерн воительницу, швырнул оземь. Да так, что она лишилась чувств. Подошёл к ней Фритигерн, смотрит и думает: что же ему сделать с биё?

А была Айю молода и хороша собой. Фритигерн и распалился желанием. Пришла она в себя. Фритигерн ей и говорит:

– Ничего не хочу, кроме как провести с тобой ночь.

Услышав волю победителя, помрачнела Айю. Но не пристало воителю отступать от данного слова. Мудрый Видимер и Атанарих обступили товарища, возразили в один голос:

– Совсем помрачился твой рассудок. Разве ты не знаешь, что хаки великим бесчестьем полагают сойтись с мужчиной против своего желания?

– Убей её, – говорит мудрый Видимер. – Много вреда принесла фрейсам эта дева. И ещё больше принесёт.

– Не бесчесть врага, недостойно это отважного воителя, – увещевает его благородный Атанарих.

Не послушал их Фритигерн. Разбили они шатёр в стороне от шатра Видимера и Атанариха. Взошла биё Айю на ложе Фритигерна. А наутро сказала ему:

– Вот, выполнила я твою волю. Но коли хочешь ты жить спокойно, лучше убей меня сейчас, потому что я не прощу тебе своего бесчестья.

– Разве я трус?! – гордо воскликнул Фритигерн. – Коли хочешь, то бейся, но я не собираюсь убивать тебя.

Снова сошлись в поединке Айю и Фритигерн. И снова не повезло хаке: отрубил он ей правую руку. Ни меч держать, ни лук натянуть. Так и уехала биё ни с чем.

Минуло два десятка лет. Вот однажды приезжает в хардусу Витегеса молодая хака. Подъехала к стенам и стала звать на смертный бой:

– Не желаю биться ни с кем, лишь со славным воителем Фритигерном, сильнее которого нет среди фрейсов!

Фритигерн никогда от боя не прятался, надел доспехи свои, сел на коня, выехал навстречу биё.

– Как звать тебя? – спрашивает.

– Зачем тебе моё имя? – отвечает хака. – Не всё ли равно, кто тебя убьёт? Но коли хочешь знать, зовут меня Фарлан.

Стали они биться. Трижды сшибались на конях, покуда у Фарлан конь не охромел. Спешились, стали на мечах рубиться. Силен Фритигерн, теснит Фарлан, да она не сдаётся. Вдруг оступился Фритигерн, упал. Наступила ему на грудь Фарлан и говорит:

– Помнишь ли ты, Фритигерн, биё Айю, которой ты руку отрубил?

– Помню, – отвечает Фритигерн.

– Она мать мне. За неё я тебе мщу!

Изумился Фритигерн, говорит:

– Раз ты её дочь, то и мне не чужая. И мне ты дочь.

– Это мне ведомо, что ты матери моей бесчестье нанёс, – отвечает Фарлан.

Отпустила она Фритигерна, стали они дальше биться. Второй раз оступился Фритигерн, упал. Фарлан срубила ему голову, к седлу приторочила. Написала записку: «Голову воителя Фритигерна матери в подарок отвезу, на копьё подле её шатра повешу. Отомстила за бесчестье материнское биё Фарлан, дочь Айю». Привязала записку к стреле, пустила в хардусу. А сама уехала восвояси.

Из «Правдивого сказания о Фарлан-биё». Перевод Т. Вато. Арбс. Типография Арбского государственного университета, 3016 г.

В тот год хоттын Гри-Курт поехала торговать на Остров. Она взяла с собой много людей и Фарлан, которой в ту пору пошёл тринадцатый год. Девочка была ловкой и рослой.

Фарлан, которая у хоттын Гри-Курт

За конем ходила,

Чашу с кумысом подносила,

Круглый день по слову хозяйскому бегала

стала упрашивать хоттын, чтобы та взяла её мать, поколеченную Айю. Та сперва не хатела её брать, но Фарлан не хотела оставлять мать в степи, потому

Сапоги хоттын обнимала, плакала,

Косы со спины на грудь перебрасывая.

Тогда хотын Гри-Курт сжалилась и взяла мать девчонки с собой.

Однажды шла Айю со своей дочерью по острову, и увидела могучего фрейса со огромным шрамом на щеке. Она показлаа на него дочери и сказала: «Вот тот, от кого я позор приняла. Это твой отец, зовут его Фритугер-айхыр». Фарлан распалилась гневом и сказла: «Видно, не до конца смыла ты с себя позор, если насильник топчет землю!» Не успела Айу опомниться, как Фарлан подошла к фрейсу и сказала ему: «Айхыр, знаешь ли ты ту женщину?» – и показла ему на мать. Тот увидел искалеченую руку Айю и кивнул. «Я дочь её», – сказала Фарлан, выхватила саблю из ножен и срубила голову Фритугер-айхыру. Все растерялись, а Фарлан, схватив голову за волосы, бросилась бежать в стан своей хоттын. Фрейсы бросились за ней, но стражи Гри-Курт не пустили их в стан и фрейсы потребовали суда.

Гри-Курт, узнав, что сделала Фарлан, сказала: «У девочки той во взгляде огонь, на лице заря! Добрая биё вырастет из неё!» И велела отправить девочку с острова прочь. Так Фарлан спаслась. Она увезла с собой голову Фритугер-айхыра.

Собрали суд. Хоттын Гри-Курт на нём говорила, и Айу-биё говорила, какое бесчестье причинил ей Фритугер-айхыр. Потому было решено, что Фарлан была в своём праве, и фрейсы ушли, получив за смерть своего айхыра только золотое блюдо.

А хоттын Гри-Курт взяла Фарлан в ближние биё и держала в чести.

Так Фарлан

За материн позор отмстила –

Ей честь утраченную воротила.

Из головы обидчика она сделала две чаши – из одной пила сама, в другой приносила дары духам своего очага.

Из статьи Т. Вато. «Женская честь в представлениях хаков XV века». //Сборник « VI научно–практическая конференция «Вопросы гендера в хронологическом и географическом аспектах», 13–16 луйгана 3015 года, г. Арбс, Арбский государственный университет»/ под ред. Р. Вульфса и Х. Аухса. Арбс. Типография Арбского государственного университета, 3016 г. С. 96–104.

Даже после принятия веры в Солюса у халыков сохранялись значительные пережитки матриархальных устоев. Они допускали как добрачные связи, так и сохранившийся до настоящего времени институт пробного брака. При таких условиях девственность невесты при вступлении в законный брак была скорее исключением, чем нормой. До принятия веры в Солюса халыкские женщины имели ещё большую сексуальную свободу и сами выбирали себе партнёров. В том числе могли взять себе на ложе раба, который, впрочем, не мог стать законным мужем. Брак не мог заключаться без согласия невесты. Мало того, женщина или её родители могли сами засылать сватов к понравившемуся мужчине. Дети, рождённые в браке или вне брака, от свободного или от раба – все наследовали социальный статус матери.

Удалось выявить только один аспект, связанный с сексуальным поведением, когда халыкская женщина считала себя обесчещенной. Связь, состоявшаяся без желания женщины, позорила её. Смыть с себя позор женщина могла только отомстив насильнику – сама, через друзей или родственников. В этом отношении очень показательно халыкское сказание о детстве биё Фарлан. Родившись от позорящего мать союза, девушка не удовлетворилась тем, что родственники матери, пытаясь отомстить, убили отца и братьев насильника. Она вступает в явно неравный бой с фрейсом Фритигерном и с гордостью везёт домой его отрубленную голову, из которой потом делает две чаши. В одной ставит подношения хранителям очага, из второй пьёт сама. И эта чаша для Фарлан является самым главным из её сокровищ…

Объяснение незнакомых слов и выражений.

Телёнок – иносказательное наименование новорожденного ребенка.

Козочку ту волк задрал – Ребёнок была девочка, и её вынесли в лес.

Крекский легион – около 2 тысяч воинов. Атанарих предполагает, что у Амшун может быть войско от 7 до 9 тысяч всадников.

Атер (крекск) – злой дух, бес.

Глава 7

1470 год от основания Мароны. Зубров хейм.

Новость, которую привёз Фритигерн в хейм, взбудоражила всех. Он, обычно такой сдержанный и степенный, сообщил её раньше, чем причалил лодку к берегу.

– У хаков – падёж! Слышите?! Па–дёж! У хаков падёж!– кричал он, как мальчишка. Изувеченное шрамом лицо было перекошено радостью и оттого выглядело свирепым и страшным. Дети, игравшие на берегу, сперва испугались, увидев одинокого гонца в лодке. Потом разобрали, что это дядя Фритигерн, и кричит он от радости, и сами завизжали и запрыгали, как дикие. А Галафред, подскакивая на бегу и пронзительно визжа, понёс новость в хейм.

– И–и–и! Падёж! У хаков – падёж!!!

– Уа–а–а–айи–и–и! – эхо подхватывало звонкий мальчишеский голосок, разносило благую весть по лесу. На вопли ребёнка из дома выскочила сначала мать его, Кунигунда, вдова Эвриха, потом другие женщины. Разобравшись, в чём дело, они тоже крик подняли. Рекаред заворчал, но был рад. Велел послать за Гелимером, что пахал на ближней деляне. А тот и сам крики услышал, бросил всё и, перехватив половчее копьё, кинулся к селению.

На берегу вокруг Фритигерна уже все топтались, обнимали, веселились. Гелимер, забыв о том, что он взрослый муж и отец, припустил вприпрыжку с откоса. Навстречу ему кинулся Галафред:

– Дядя, у хаков – падёж!

Тот охнул, бросил копьё, протиснулся, растолкав баб и ребятишек, к двоюродному брату. Фритигерн сгрёб его в объятия, затискал, затормошил:

– Братец! Не зря, не зря всё было!

– Не зря было всё… – отозвался Гелимер, обнимая воина. Потом отстранился, поискал глазами Берту. Та, стоя в толпе баб и детей, тоже смеялась и кричала вместе со всеми, запрокинув к небу мокрое от слёз лицо. Глаза у неё были слепые.

А потом вдруг рухнула на песок прибережья, и заголосила надрывно:

– Атанарих, муж мой! Велика была твоя удача! Но что делать мне? Оставил ты меня одну! Ушёл на ложе Аирбе! Ты не видишь, какую радость принёс людям! Не радуешься вместе с нами! Не знаешь, что у тебя родился сын, Атанарих! Не можешь обнять свою жену!

От надрывного воя все затихли. Потом Ульрика бросилась к Берте, обняла её, залопотала что–то утешающее. Берта закусила руку, чтобы замолкнуть. Потом справилась, извиняюще забормотала:

– Да что же это я? Не хотела… Простите… Я не хотела!

И бросилась от берега, зажимая рот. Гелимер виновато потупился, зачем–то пояснил:

– Впервые плачет, как привёз…

Или сам удивился крику Берты?

Когда он прибыл на похороны Атанариха, Берта поразила его своей твёрдостью. Стояла у костра, в белом вдовьем одеянии, осунувшаяся, суровая. Не рыдала, даже стона не проронила. Мужи плакали, а она – словно кремень. Многие тогда хвалили её. Хотя – потом уже, узнав, что Берта была в тягости, – Гелимер подумал: разумности тут меньше, чем кажется. Не стоило брюхатой жене на похороны ходить. Нет, пошла. (Впрочем, удача Атанариха велика, на всех её хватало. Отходила положенный срок, и разродилась благополучно, ребёночек здоровый и сама быстро поднялась.)

Но, едва они отчалили от хардусы, Берта сказала:

– Как бы не дитя – пошла бы за ним на костёр следом.

И, закрыв лицо руками, заплакала – горько, безутешно. Гелимер смолчал, хотя полагал, что идти за покойником – глупость несусветная. Оно понятно – то старый обычай. Для старухи, что не хочет быть роду в тягость – святое дело, она своё отжила. А молодой женщине с чего бы умирать?

Да и было бы по кому убиваться. Нет, разумеется, не ему, Гелимеру, говорить плохое про Атанариха Венделла. Если уж на то пошло, Венделл его своей головой выкупил, а потом и всех – за чужой народ на смерть пошёл. Добрый был – чего не отнять, того не отнять. Ради других себя не жалел.

Но пустой, словно цветок без завязи. Дальше сегодняшнего дня не глядел, и глядеть не хотел. Ладно хоть догадался напоследок жениться на своей Фридиберте. Всё честь по чести, даже пир сладили – накануне того дня, как его в жертву принесли. Дар ей вручил – украшений золотых, покупных тканей. Ещё ожерелье золотое, что ему подарил рих Нарвенны, золотой шлем, свой меч и прочее оружие – чтобы сыну отдала. Даже если бы без дара взял её в жёны – и то доброе дело сделал: лейхте из хардусы честь возвратил. Вдова героя – завидная невеста, кого угодно себе в мужья найдёт. Тем более, такая работница! Все в хардусе её хвалили – и мужи, и жёны. А она на костёр идти вздумала. Ну да пусть плачет! Известно: муж заплачет – и тому легче станет, что уж о жёнах говорить? Может, дурь выплачет.

Плыли долго, а Берта всё рыдала и рыдала. И на ночь пристали к берегу – всё не унялась! Слушая её, и Гелимер раздумался…

Сперва – зло. Замучала Берта его своим воем. Было бы по ком такой жене убиваться? Разве такой, как Атанарих, может быть хорошим мужем? Щедрым – да, любил разбрасывать то, что в руки пришло. Ласковым – разумеется, потому что добр был и скор на подмогу и жалость. Друзьям верен был. А к роду, к семье не привязан.

А потом – сам едва не разрыдался. Молодой он был, Атанарих Венделл. И такой добрый и весёлый парень. Жить бы да жить ему! Глядишь, с годами нажил бы ума, и, пожалуй, дельный бы из него муж получился. А теперь уже ничего не поправишь.

И Гелимер сам заплакал.

Берта подошла к нему, он обхватил её лапищами, и так, обнявшись, словно брат с сестрой, они плакали. Потом Гелимер попытался её утешить:

– Оставь, Фридиберта. Тебе теперь не о том Атанарихе думать надо, а о другом, что под сердцем носишь.

– Полагаешь, Атанарих будет? – попыталась улыбнуться она.

– Атанарих, как иначе?

А ведь о том, что Берта с начинкой, Гелимер узнал не от неё. От Гуннель–гюды.

– Берта, а Атанарих, когда Фритигерна за мной посылал, знал, что ты дитя ждёшь?

Она, не переставая плакать, покачала головой.

– Я ему только после свадьбы сказала… перед смертью.

– А что раньше–то? – искренне удивился Гелимер, и даже подумал с сомнением: а верно ли, что от Венделла тот ребенок? Хотя Гуннель клялась и божилась, что с той поры, как Берта с Атанарихом снюхалась, ни с кем она больше не зналась, так что, раз понесла – то от Венделла, больше не от кого.

– Боялась, бросит он меня, – всхлипнула Берта и снова залилась горькими слезами, выдохнув промеж всхлипов… – Баба, она ведь как? Понесёт – пока приведёт дитя, пока кормит… Скольких жён у нас так вот в хардусе бросали?

Всё всхлипывая, Берта сготовила ужин. Ела мало, и всё слёзы смахивала. И ночью плакала. Но встала до свету и сготовила завтрак. Он попробовал её утешить, но махнул рукой – ей одной, кажется, легче было.

Когда привёз Берту в хейм, дед, помнится, глянув на её распухшее лицо и искусанные дочерна губы, проворчал:

– И что, будет Венделлова вдова на лежанке валяться да слёзы лить?

– Не будет, – отрезал Гелимер.

И правда – не стала. С первого дня за работу принялась. И плакать прекратила – будто ножом отрезала. Со стариком Рекаредом быстро поладила. И с жёнами подружилась. Даже с заносчивой Хродехильдой как–то сладилась. Никто не злословил, когда Гелимер весной из своей доли её подкармливал и тяжёлую работу делать не давал. Так, посмеивались, что он за Бертой ходит, словно за стельной коровой. Да ещё шептались, что Гелимер, как у Берты постель после первого мужа простынет, возьмёт её во вторые жёны. Гелимер про это уже думал. Он бы не прочь. Не отпускать же такую работницу из хейма? Не захочет за Гелимера – за любого другого сородича пусть бы шла. Но, по всему видно, Берта не хотела другого мужа. Хотя… ведь года ещё не минуло. Год будет, когда на берёзах листья пожелтеют, а сейчас ещё лето…

– Она сына родила? – спросил, кивнув вслед убежавшей Берте, Фритигерн.

– Сына. Атанарихом назвали. И твоя Хродехильда родила – Теодорихом назвали. Год урожайный. Еще Нандила Эврихова рожала, да вот не сберегла, ушёл по весне… Жалко, так хотела сохранить память о муже. Теперь вот завидует Эберлинде Волчице, что мы прошлое лето приняли. Она тоже девочку привела, и говорит, от Эвриха.

– А Ульрика?

– Не каждый год, – скривился Гелимер и добавил, явно бодрясь. – И так приплод большой, сохранить бы.

Фритигерн подумал, что, верно, гелимерова жена либо скинула, либо умер ребёнок, и оттого брат так морщится. Осклабился, переводя разговор:

– Если бы дед вместе со мной успел Теодеберта женить, глядишь, и он отцом бы стал?

– Не успел. Теодеберт всё хардусой вашей бредит, испортил сватовство… – серьёзно ответил Гелимер. – Ну, глядишь, теперь женит.

– А что, сватает кого? – Фритигерн только головой качал, дивясь дедовой хватке.

– У Росомах Иделинда–вдова, ещё не старуха. Да и Кривая Пальдвара Медведица будет рада любому жениху, – серьёзно ответил Гелимер.

– На месте Теодеберта я бы на Иделинду согласился, хоть она ему почитай в матери годится, а всё же не уродка. По молодости красива была.

– Вот и присоветуй.

– Ох, братец! Да ты, никак, с дедом в один голос поёшь.

– А с кем мне петь в голос? С тобой что ли? – усмехнулся Гелимер.

–...Бездельником, – скрипуче и ворчливо, передразнивая деда, закончил Фритигерн. Оба засмеялись. К ним присоединились мальчишки, вертевшиеся вокруг взрослых.

– Вот ещё, – строго глянул на них Гелимер. – Будете мне над прадедом смеяться, захребетники!

Подростки враз примолкли и, когда они двинулись в хейм, от взрослых поотстали. Видно, Гелимера уже побаивались не хуже деда.

– Матереешь, – покачал головой Фритигерн. – Неужто дед сломил–таки упрямство наследников?

Гелимер развел руками:

– Дядя совсем расхворался, отступился. А остальные меня немногим старше, их дед прижал. А боязно, коли Рекаред уйдёт. Я и вполовину его не стою.

– Ну, он–то так не думает, – возразил Фритигерн.

Они уже добрались до заплота вокруг хейма, когда навстречу им показался дед. Он совсем высох. Палка ему теперь требовалась не только для важности. Но глаза по–прежнему были ясные, жёсткие. И говорил властно и уверенно. Фритигерн хотел ему всё по порядку рассказать, а тот ответил:

– Успеете. Пойдём в дом, что на дворе–то кричать?

Глянул на старшую сноху, Идисбургу, да на Берту, уже успокоившуюся, и стоящую скромно поодаль. Мол, вы можете идти с нами. Потом повернулся и зашагал в дом. Оба внука и две женщины пошли за ним. Дед пригласил мужчин сесть за стол, женщины остались стоять в стороне. Рекаред, только усевшись и дождавшись, когда гости тоже усядутся, спросил:

– Что за мор? Откуда узнал?

– Верные вести пришли, – солидно ответил Фритигерн. – У Витегеса есть верные люди, из купцов, которые доносят ему вести. Так что, не слухи это. Аирбе на хаков беду наслала. Ну и сам суди – лето уже через серёдку перевалило, а ни одного набега!

Дед и Гелимер кивнули – так слаженно, будто не двое, а один человек были. Мол, продолжай.

– Ну, как вы знаете, Амшун в то лето вокруг себя много хоттын собрала: кого подарками, кого угрозой приманила. И по осени её на общем сборище хаки подняли на белом войлоке. Чтобы не упустить свою удачу, пошла она набегом на полуденные земли: пограбила и на берегу моря, и на восход солнца немало; набрала золота. Но там и настиг её гнев Аирбе. Взрослым лошадям легче – хоть и в горячке, и гноем чихают, но бывало – выправляются. А молодняк выкосило весь подчистую. Говорят – зарежут такого, а у него всё внутри в язвах! Ну, на восходе да на полудне тоже не трусы живут – сильно поубавили силы у Амшун, и бежали хаки назад в степи в самую зиму. А зима, сам знаешь, какая снежная в этот год была. Лошадям беда, а хакам и того хуже… Вот какова удача была у Венделла! Умилостивил Аирбе, и та врагов извела разве что не под корень!

Говорил Фритигерн с таким видом, что было ясно – повторял бы и повторял.

– Да, велика была удача Венделла, – согласился Рекаред. – Верно, нравом он был приветлив и умел тронуть чужое сердце. Умолил Матерь…

И дед посмотрел на Гелимера, победно щеря в улыбке почти голые дёсны.

Гелимер рассеянно кивнул: выслушивая о бедах хаков, он вдруг подумал, что зараза, пожалуй, может дойти и до фрейсских земель. А коли беда случится, скоро ли хозяйство оправится? Вспоминал, не было ли тревожных знаков заразы у его лошадей, и в соседнем хейме. Дед перехватил его взгляд, и, кажется, понял, о чём внук думает.

А Фритигерн всё радовался:

– Много времени пройдёт, пока кобылы снова на ноги поднимутся. И решать свою беду хаки будут не сообща, а начнут грызться из–за табунов…

– Ваши–то кони гноем не чихают? – спросил Рекаред. Фритигерн сперва не понял, потом мотнул головой: нет, не видели.

Гелимер и Рекаред переглянулись и кивнули одобрительно.

– Большой удачи человек был Атанарих Венделл, – заметил старик. – Может, хватит её и на то, чтобы зараза только хаков била. Ну а покуда нет беды... Не грех и пир ради такого устроить!

И не утерпел, заглянул внуку в глаза.

– Ты, конечно, не в советниках Витегеса, а всё же… Слыхал чего? Верно, в этот год не будете вы из хеймов новых людей брать? А то…

Ясное дело, что. Теодеберта не уберёг, а в хейме ещё трое в возраст входят.

– Про то рих сказал, – сразу посерьёзнел Фритигерн, – Что этот год не будет никого брать. Если только кто по своему желанию уйдёт из хеймов в хардусу. А там посмотрим.

Рекаред прищурился, хмыкнул одобрительно. Повернулся к Берте, молвил ласково:

– Ступай, дочка, распорядись, пусть к пиру готовятся. Великая радость у нас.

Та поклонилась и выскользнула из дома.

– Хорошая баба, скажу, Фритигерн. Не чета твоей Хродехильде. Та норовиста, поперечна. Узду на неё надеть некому, муж в отлучке, она чуть что, твоим именем прикрывается. Зря ты ей острастки не дал прошлый год. Да и скучно ей без тебя. Ты бы, если тихо станет, годик в хейме пожил. Так мужей тут не хватает! Делянки вот надо новые под пашни чертить, рощу, что вскоре после рождения Теодеберта чертили, корчевать. Лядину у Сладкого ручья пахать! А?

Фритигерн нахмурился, проворчал:

– Хардусу оставлять нельзя, может, с голодухи какая хоттын и попытается на полночь пойти. А с Хродехильдой я поговорю.

Рекаред недовольно покачал головой.

– Все вы, из хардусы, как порченные.

После разгульных пиров в хардусе Берту чинные застолья жителей хейма вовсе не утомляли. Разве что о детях беспокоилась. Их, всех троих – её Атанариха, фритигернова Теодориха и Гелимерова топотыжку Одальзинда унесли в землянку и приставили к ним Гильдегарду. А та сама ещё девчонка, не ровен час, заиграется. За одним Одальзиндом нужен глаз да глаз, такой непоседа стал. Так что, как только пирующие угомонились, она с радостью убежала.

Детишки спали, а в землянке было душно. Ночь стояла тёплая. Закутав маленького Атанариха в шерстяной плат (малыш и не думал просыпаться), она вынесла его во двор. Светила луна. Берта села на завалинку, приоткрыла личико сына. Ей нравилось смотреть на него и находить всё новые и новые признаки сходства с отцом. А чем больше времени шло, тем больше виделось общего и в светлых волосиках, и в разрезе глаз, и даже пухлых губёнках. У того, первого Атанариха, тоже рот не успел отвердеть, и в лице было столько мальчишеского!

Берта любовалась сыном, и мысли её, перескакивая с одного на другое, постепенно убрели далеко от Зубрового хейма. Надо же, без малого год прошёл с того времени, как Атанариху этот купец, Басиан, на Торговом острове сказал, что Амшун собираются на белом войлоке поднять и возгласить хоттын всех хаков! Может, надеялся, что Венделл с ним уедет, в родительский дом? Плохо же он Атанариха знал.

После этого только и разговору было, что хаки пойдут всей силой на полуночные земли. Не то, что фрейсы, иннауксы – и те встревожились. Мортенсы и вовсе стали фрейсам посылать своих людей, чтобы союз заключить. Мол, хаки сперва вас пожрут, а потом нас.

Совета у риха Витегеса тогда многие со страхом ждали. Берта тоже тревожилась, но и во сне ей присниться не могло, что так всё сложится.

Даже когда все вокруг стали шушукаться про Большую жертву Аирбе – и то сердечко не дрогнуло. Решила: из полусотни, почитай, мужей обязательно, что ли, её Атанариха выберет богиня? А ещё говорят, сердце беременной жены – вещее.

В старину, рассказывали, каждый год грозную богиню улещали. Потом стали реже, раз в семь лет. Малую жертву – свинью или овцу – понятно, каждый год, а вот большую… Ну, а если беда какая – засуха или потоп, или мор нападает – тут уж не до торга с Матерью. Тут на смерть, как в старину, должен пойти свободный муж, чтобы разделить ложе с богиней. Последний раз такое было, когда Берта ещё не родилась. Она про ту великую жертву только от бабки слышала.

Все говорили, что Аутари Хворый хочет пойти к богине. Его жалели, но никто не перечил. Одна лишь гюда Гуннель решила Аирбе спросить – можно ли без жребия к ней послать человека? Аирбе ответила, что хочет по жребию…

Но Аутари тогда лишь улыбнулся загадочно.

В тот день мужи по–особому к риху собирались – словно не на совет, а на решающий поединок. Лучшие одежды достали, выбирали перстни, сравнивая, чтобы схожих не было. То и дело Атанариха звали, и он по золотым перстням царапал слова – как он говорил – имена воинов, ближних советников риха.

И Атанарих на тот совет шёл. Хотя ему Аларих Куница сказал:

– Ты не нашего народа сын. Не ходи, то дело фрейское.