Текст книги "Сказания не лгут (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Однако у иннауксов девушки, утратившие невинность до брака в результате связи с любым свободным мужчиной (даже если они рожали от этой связи детей) существенной дискриминации не подвергались. Обычно, Всеобщим презрением были окружены только те девушки, которые утратили невинность вне брака, сойдясь с человеком социально неполноценным: рабом, изгоем. Ее неполноценный статус стигматизировался особым наименованием «скёмма» – опозоренная. Её общественный статус был сравним со статусом лейхты – рабыни или женщины, освобождённой из плена. Но лейхта, которую приняли в род или которая вышла замуж, не смотря на её прошлое, уже не рассматривалась как неполноценный член общества. В то время как скёмма оставалась стигматизированной даже в случае вступления в брак. В то время как Исходя из того, что культура, экономические и социальные условия иннауксов и фрейсов в XV – XXVI веках были очень сходны, представляется допустимым экстраполировать представления язычников–иннауксов на культуру их полуденных соседей – фрейсов…

Объяснение незнакомых слов и выражений.

Копытница или копытка – инфекционное гнойничковое заболевание у парнокопытных животных. Фрейсы были уверены, что вызывает его маленький червяк, вгрызающийся меж пальцев раздвоенного копыта животного. Меры, принимаемые в народной медицине против этого заболевания, кроме магических приёмов, содержали рациональные – соблюдение гигиены, обработка копыт животных бактерицидными веществами.

Синявка – цикорий, дырень – зверобой продырявленный, желтоглазка – ромашка, желтогубка – донник лекарственный. Ойфен (фрейс.) – открытая печка, топившаяся по черному.

Винтруссвайн – фрейсско– вендельск. – Зимний Вепрь. Кабан или домашняя свинья, мясо которых подаётся на стол во время празднования Винтусбрекка – праздника Перелома зимы.

Станина – часть цельнокроеной туникообразной рубахи, платье без рукавов.

Кюльда – последний месяц года, предшествующий празднику Винтрусбрекка.

Горчак – мелкая (около 10 см) рыбка семейства карповых.

Калкан – крепкий подкожный слой соединительной ткани на спине самца. Служит для защиты животного во время поединков с другими кабанами.

Конный переход – расстояние, которое может без отдыха одолеть запряженный в сани или осёдланный конь. Около 30 км.

Родьян – общее собрание свободных мужчин, на котором принимались важные решения, вершился суд.

Рогожник или альгис – особый вид тростника, корни которого пригодны в пищу. Фрейсы заготавливали его в сушёном виде с лета и добавляли в хлеб ради экономии зерна. В обряде переделывания обычно пользовались чистым зерном.

Глава 5

1469 год от основания Мароны, Хардуса на Оттерфлоде.

Предрассветная стража самая трудная – сил нет, как спать хочется. Атанарих и Фритигерн вот уже добрый час вместо того, чтобы смотреть в сторону Белого холма с заставой, глазели на восход. Там медленно выплывало солнце. Когда оно будет над рекой, придут их сменить. Но над рекой солнце будет ещё не скоро.

Одно радует – люди поднимаются, проще бороться с дремотой. Небо едва посинело, а над дерновыми крышами уже потянулись дымки. Потом заскрипели двери – выпустили из стаек скотину. Стуча копытами по утоптанной земле, прошагали матки с жеребятами. Весь табун пасли на другом берегу, а этих, покуда была возможность, от хардусы далеко не отпускали. Управлялся с ними мальчишка Валамер, гордо восседавший на холощеном коньке. Фритигерн соскочил с насыпи вниз, распахнул ворота и, не дожидаясь, когда все пройдут, поднялся наверх. Валамер, проходя под забралом, засвистал, хвастаясь умением ездить без седла.

– Важный маслёнок! – хохотнул Атанарих. Мальчишка, услышав голос Венделла, развернулся и поклонился ему. Атанарих снисходительно кивнул в ответ, не без удовольствия глядя, как Фритигерн пытается скрыть зависть. Для всей здешней мелкоты Атанарих был богом: каждый мечтал, чтобы наставник его заметил и разрешил учиться обращению с деревянным мечом и езде верхом.

Фритигерн скрипнул зубами. Любому ясно – он лучше Венделла. За зиму наловчился биться так, что уже несколько раз одолевал Атанариха. Но он всё равно оставался простым воином первого левого дома. А Атанарих – наставник прибылых, ему и честь наособицу.

Пастушок проехал. Матки разбрелись по лугу перед хардусой.

– День будет ясным: ни облачка, – зевая, заметил Атанарих. Привычно окинул взглядом окрестности: нет ли где вспугнутых птиц, а особенно – не запалили ли костёр на Белом холме?

И вдруг враз сонливость потерял. Зажмурил глаза, раскрыл их пошире – не рябит ли? Нет, в бледнеющей синеве чётко виднелась дрожащая красная звёздочка костра. Дёрнул Фритигерна за рукав:

– Смотри, огонь!

Рука сама потянулась к верёвке била, но Фритигерн недоверчиво покачал головой:

– Погоди, заполошный! Вдруг снова примерещилось?

Венделл закусил губу, набычился. В прошлый дозор ему тоже виделся знак приближения хаков. Валамер Куница, нёсший с ним ночную стражу, долго приглядывался, но ничего не разглядел.

– Видно, повоевать не терпится, – ворчал тогда Валамер, однако, поспешил к Ариульфу Кукушке, старшему над стражей в эту ночь. Мало ли что? Тот всю хардусу тревожить не стал, поднял только свой дом. Но хаков не было, и простоявшие наизготове под моросящим дождём воины не скупились на злые шуточки. Кукушка, правда, прикрикнул на них: мол, было бы хуже, если б к утру хаки заявились под стены хардусы нежданно. Сегодня Атанарих собирался в дозор, и Аттан Лось напутствовал Фритигерна:

– Тебе, Зубрёнок, сегодня тревожиться не о чем. С тобой зоркий воин идёт – видит хаков, что собираются в набег на берегах Ласийского моря.

– Ты–то разглядишь их не раньше, чем они окажутся у тебя перед носом, – огрызнулся Атанарих. Аттан вскочил было, но Аларих Куница так зыркнул на них, что Лось, махнув рукой, сел, а Атанарих счёл за благо выйти. Фритигерн некоторое время смотрел вдаль и, наконец, выдохнул:

– Кёмпе и Айвейс! Бей тревогу!

А у самого голос весёлый. Началось! Наконец–то появился враг, и они смогут себя показать. Всю зиму мечтали, едва снег стаял – ждали, скрывая от старших нетерпение. Вот и пришло время ратное, когда смогут они, воины, исполнить своё дело.

Венделл изо всех сил заколотил в сосновую доску, выбивая звонко и радостно: «И–дут! И–дут!». Стук подхватили другие дозоры. В Нарвенне так перестукивались медные била в дни больших праздников.

Крексы, узнавая о приближении врага, кричали и плакали. Но фрейсы и венделлы – другой породы. У них не то что слёз и сетований, не было даже бестолковых криков и суеты.

Прекратился стук молотов в кузне Годасгила, смолкли весёлые пересмешки женщин на берегу. Пастушок Валамер засвистал, собирая табун. В домах поднялись по тревоге воины – Атанарих слышал деловитые, короткие приказы. Прежде всех появился на забрале Видимер. Подбежал, вспрыгнул легко на сложенный из полубрёвен помост вдоль ограды. Сощурился, вглядываясь вдаль: рассвело, огня почти не видно. Но птицы, спугнутые войском, висели вдали чёрным облаком. Хмыкнул довольно:

– Идите есть и спать! До полудня они не появятся.

Молодые воины заспорили было, но Видимер лишь насмешливо губы скривил – и они враз примолкли. Видимер прав – начнётся приступ, неизвестно когда удастся поесть и отдохнуть. Они своё дело сделали, уследили прближение врага.

Пусть другие к осаде готовятся.

Маслята, едва перевалившие за шесть зим, свистят собакам: надо скотину собрать и отогнать в Вейхсхейм. Туда же отнести вовсе малых детей. Матерям некогда – им надо еду готовить, воду греть, за раненными ходить. Несколько женщин и мальчишек катят к стене деревянные бочки и тащат огромный котёл для вара. В доме Гуннель, Грид Плакса и Чёрная Базина кормят воинов. Те едят торопливо, но без суеты. Увидев Атанариха и Фритигерна, улыбаются. Аттан Лось дружески хлопает Атанариха по плечу. Он, конечно, не забыл, как подтрунивал над Венделлом вечером, но то – дело прошлое.

– Сказали, до полудня не подойдут. Что–то медленно тянутся, – говорит Атанарих.

– Телеги да эсир – они медленные, – говорит Аттан.

– Эсир? – не понимает Атанарих.

– Пленные, которых кобылы гонят вперёд себя, живым щитом.

* * *

Перестук бил ворвался в сон Атанариха. Он вскочил – спал в одежде и не разувшись. Только военную рубаху надеть и оружие взять. Двое мальцов тут как тут – подлетели, сдёрнули со стены жердь с распяленной военной рубахой и поднесли: только поднырнуть под неё – и готово, надета! А мальцы уже жердь выдернули из рукавов и тащат шлем, налучь, колчан. Вокруг Фритигерна тоже хлопочут, и можно было бы обождать его, да сил не хватило утерпеть. Схватил копьё и щит – и бегом к стене.

Воины все, кроме него и Фритигерна, на местах. Под навесами – Одоакр построил их вдоль стены как защиту от стрел – женщины под присмотром Кунигунды калят камни и бросают их в кадки с водой. Аутари следит за прибылыми, носившими дрова к кострам. Увидев Атанариха, бросает сухо:

– Перевяжи шлем тряпицей. Целиться по тебе слишком просто.

– Я их не боюсь!

– Мне мало понравится, если я после этого набега провожу тебя на костёр, – пожал плечами Аутари. Атанариху стало стыдно. Нашёл среди женщин Берту, подошёл, торопливо погладил по плечу. Она не ждала неуместной ласки, вздрогнула, повернулась к нему, растерянно улыбнулась

– Чего–нибудь на шлем не найдётся? – спросил Атанарих.

Молча сняла убрус, ловко завертела ткань наподобие сёрского тюрбана.

– Удачи тебе, мой воин.

Он хлопнул её по заду и умчал на стену.

Его место было в трёх махах от забрала, между Валамером Куницей и Годасгилом Кузнецом из рода Россомах. В первые же дни в хардусе Аларих показал ему это место и велел накрепко запомнить. Теперь–то он прибежит сюда и не ошибётся, даже если будет мертвецки пьян. А во время осенних страж он ковырял ножом на бревне своё имя «Atanarix». Говорил, что от скуки, а на самом деле боялся, что не сразу место найдёт…

Вспугнутые птицы, кружившие над перелеском, давали знать, что тревога поднята не напрасно. Но хаков не было видно, и прошло немало времени, прежде чем меж перелесков мелькнуло что-то серое, издали казавшееся телом огромного змея.

Валамер достал лук и принялся натягивать тетиву, спокойный, будто собирался не в бой, а так – на ученье пострелять. Атанарих последовал его примеру, а когда снова глянул за стену, в лощине у хардусы показались первые хаки. Уже можно было раглядеть отдельные фигуры. Валамер дёрнул Атанариха за руку:

– Скройся, сейчас навесом обстреляют.

Тот послушно присел, вскинул над головой щит, как его наставляли с детства, и, заметив меж брёвнами щель, припал к ней.

Всадницы, достигнув поляны перед хардусой, остановились на краю. Говорили, пересмеиваясь. Потом одна их них резко вскрикнула, и все враз взяли с места резвой рысью. Докатились лавиной на полёт стрелы и по вскрику выстрелили. Воздух наполнился резким, как зубная боль, воем. По щиту, навесам и доскам настила часто застучало – будто ливень внезапно припустил. Одна стрела упала рядом с Атанарихом, и тот увидел прикреплённую к древку свистульку. Пожалуй, не было в хардусе маслёнка, у которого не было бы такой игрушки. И Атанарих часто слышал этот пронзительный свист. Но когда одновременно взвыли десятки таких свистулек, показалось – над головой кружит лейхта, ищущая твоей крови!

– Эврих, оказывается, ничуть не приукрасил, – смеясь, крикнул Атанарих.

– В сказаниях нельзя врать, – хохотнул рядом Годасгил Кузнец и пожал плечами: нашли, мол, чем пугать! Атанарих позавидовал его спокойствию – он сам мечтал равнодушно пережить первый натиск. Но не так это просто оказалось – только сидеть, прикрывшись щитом, и слушать перестук стрел. Они, кажется, пока не приносили особого вреда – только у навеса какой–то маслёнок пронзительно взвизгнул и выругался – видно, зацепило, но не слишком.

Самое мерзкое, что ответить невозможно. Атанарих припал к щели меж брёвен, наблюдая, что происходит на поляне. Лучницы сыпали стрелами, не давая защитникам хардусы распрямиться. За ними к стене приближались пешие люди с вязанками хвороста. Среди них было много женщин и даже дети. Атанарих догадался, что это и есть эсир. Оборванные и грязные, без оружия, они шли, подгоняемые бичами. Многие плакали и молили пощадить их. Но Атанарих не чувствовал к ним ничего, кроме презрения и ненависти. И не он один – Годасгил тоже бормотал под нос ругательства. За эсиром двигались толпой спешенные хаки с обнажёнными кривыми мечами.

А на краю поляны хаки устраивали стан. Плотно поставив по краям крытые войлоком повозки, воздвигли в середине белые шатры, утверждая возле них длинные копья с конскими хвостами у наконечников.

– Соловый бунчук в середине – это Бури, – пояснял наблюдавший за врагом Куница. – Вороной справа – Юлдыз, её названная сестра. А красным крашеный – это Гелинчик, родная сестра Бури.

– Три хоттын? – переспросил Атанарих, прикидывая, сколько же людей могла привести каждая.

– Весной всегда много приходит. Норовят у нас шкурки, заготовленные за зиму, добыть, чтобы до большой торговли сбыть их сёрам или на берегу Ласийского моря, – встрял в разговор Годасгил Кузнец. – Наверно, их раза в три больше нашего.

– Что эсир не счёл? – заметили от навеса. – Раза в четыре больше.

– Ладно. И не таких гоняли, – хохотнул Годасгил и добавил тише. – Худо, что Бури злая.

– Едва до сухой дороги дотерпела, – согласился Валамер Куница. – Пришла за дочку мстить!

– Ты, Венделл, сильно не геройствуй, с тебя станется, – наставил Кузнец.

Атанарих не без раздражения кивнул в ответ.

Лучницы откатились в стороны, давая пройти эсиру. Пользуясь этим, фрейсы стали стрелять по врагу. Атанарих, не целясь, выпустил по толпе пять или шесть стрел, прежде чем снова укрылся щитом, густо утыканным стрелами со свистульками. Толпа эсира – ничуть, казалось, не поредевшая, – подходила к валу. Карабкались на него, швыряли в ров вязанки. Хаки сыпали навесом, и оставалось только смотреть на то, как приближается враг.

– Суки! – выругался в бессильной ярости Атанарих.

– Не обижай собак, – насмешливо заметил Годасгил, пряча лук и берясь за копьё, – Они кобылы.

Атанарих и Валамер коротко рассмеялись. Старая шутка. Ещё осенью Аутари рассказал, что кобылы, это, оказывается, не ругательство: хаки сами себя так величают. Биё. А биё – это на их языке значит «кобылица».

Тем временем хакийские стрелы перестали стучать по щитам: эсир принялся карабкаться на стены. Та подрагивала под их ногами. И хаки теперь стреляли редко и прицельно.

– К Холле их! – крикнул Атанарих. Не подымаясь с колен (покуда на стенах не будет много хаков, выпрямиться – значит угодить под верную стрелу), сжал копьё, готовый нанести первый удар, едва голова врага появится над краем стены.

Вот показалось чьё–то перекошенное отчаянием лицо, и Атанарих ударил, не думая, кто перед ним. И тут же второго сбил – этого он успел разглядеть. По древку побежала кровь. От навеса подскочил Фравита Сойка с парящим ведром. Одна стрела попала в него, но не пробила дублёной кожи доспеха. Не глядя, Сойка плеснул кипяток за ограду. Отчаянный вой – вар достиг своей цели. Да, при такой толпе мудрено промахнуться. И поделом им!

Третья голова, показавшаяся над стеной, была в шлеме – и Атанарих выпрямился – теперь хаки вряд ли станут срелять, раз на стене появились их воины! С силой толкнул врага копьём в грудь. Широкое лезвие вошло меж пластин доспеха.

– Одна готова! – крикнул радостно, и тотчас забыл о своей первой убитой хаке.

На нём – полтора маха стены. Враги ползут, как мураши. Даже лестницу приставили… Слегка отступив, чтобы удобнее было колоть, Атанарих бил копьём то налево, то направо. Снова подскочил Сойка и плеснул за ограду кипяток. А Валамер Куница взвыл и скорчился, зажимая лицо руками. Такая была ему неудача – поймал редкую стрелу. К раненому метнулась от навеса женщина в плаще из толстой кожи. Укрыла полой, помогла уйти. Значит, Атанарих теперь оборонял не полтора маха стены, а два с лихвой. А там прислонена ещё одна лестница!

Страшный удар сотряс стену – это в ворота с разбега били бревном. Не страшно: тяжёлые дубовые створки выдержат долго, а случись беда – упадёт решётка! С забрала, перекрывая шум боя, раздавался голос Витегеса. Атанарих не вслушивался в его приказы: он был на стене, а рих – с теми, кто держал ворота.

Отбиваться трудно только первое время. Потом дух воина укрепляет Кёмпе. И больше не нужно думать. Ноги сами переступают, уходя от опасности, а копьё, обагрённое кровью… – опьяняюще пахнущей кровью... – само колет, без труда сбивает трусов из эсира и встречает кобылу, прячущуюся за их спиной. С чем сравнить боевую радость? Так по весне кололи идущую с нереста белугу.

Но боевая радость не затуманивает головы. Осмотрительность почётнее храбрости – сколько раз Атанарих слышал это в хардусе. Людей мало. Пока ты жив – держишь свой кусок стены. Погибнешь – друзей подведёшь. Вот падает Годасгил Кузнец, и тотчас перемахивает через ограду молодая биё, ловкая, как ласка. Кидаётся с обнажённой саблей на стоящего за Годасгилом Вульфа Бобра. Тут подскакивает с ведром кипятка Фравита Сойка. Выплёскивает за ограду, в лезущую следом кобылу. Вульф бьёт древком по руке с кривым мечом. Колет в грудь хаки. Она валится с помоста на тело Годасгила. Вульф делает шаг в сторону Атанариха. Атанарих подвигается к нему. Брешь закрыта. Теперь на его совести два с половиной маха стены. Ничего, никого не пустим!

Хвала Кёмпе, чьи руки дают воину смекалку и ловкость. Но бой длится и длится, и хоть голова по–прежнему ясная – бог не оставляет своих людей! – но тело изнемогает. Рубаха промокла насквозь. Жарко. Нёбо распухло от жажды. Пить некогда. Облизать губы и колоть, колоть! Древко копья – липкое от крови и уже не скользит в руках. Свист стрел, надсадное кряхтение, предсмертные вопли ошпаренных, двуязыкая ругань... Гнусит хакийский рог… Атанарих догадывается, что сейчас хаки отступят. Пока биё готовятся к новому приступу, можно попить. Альис и Холла – квас тёплый! Но повезло – какой–то малец подскочил с лагушком, а в нём вода… холодная… Атанарих, не отрываясь, весь вытянул. На место Годасгила подбегает Иддо Лось из второго дома. Хорошо. Значит, снова будет два маха стены, а не два с половиной, легче… Снова эсир ползёт к стене, подгоняемый бичами... Успеть копьё ловчее перехватить, врага встретить.

Хаки сменяют друг друга, прут, как евражки. Но фрейс приучен к тяжелому труду. Кобылы норовят перемахнуть через заплот? Не выйдет! Он, Атанарих Венделл, упрямее.

Долго ли идёт бой – кто скажет? Неутомимый Сойка подскакивает и льёт свой кипяток там, где нет уже ни Валамера, ни Аттана, ни Годасгила… Живы ли они? Убиты? Некогда разбираться. Хаков много. Стиснуть зубы, выругаться (На кого – на хаков? На немеющие руки? На пот? На солнце палящее? На язык, распухший от жажды? ). И колоть, колоть, колоть. Через силу – колоть. Пот заливает глаза. Но Кёмпе направляет руку воина, отводит его из–под вражьей стрелы и меча.

– Венделл, иди, отдохни… – это Танкред Выпь из второго дома. Смена пришла. Атанарих скатывается с помоста у заплота и торопливо ковыляет в сторону навесов. Отдых. Значит, он, Атанарих Венделл, доживёт до утра. На стенах будут воины из вторых домов. Ночью хаки тоже ходят на приступ, но не так свирепо.

– … Решили стену обойти. Гляжу, через частокол на берегу перелезли и спускаются на верёвках. Ну что, мы их из луков всех положили… – восторженно рассказывает кто–то из прибылых. Но Атанарих не может вспомнить, кто это…

– Что, теперь у нас возле бань куча дохлых кобыл? – хохочет какая–то женщина.

– Ну! – смеются ещё несколько голосов.

– Не дороги им их головы!

– Похоже, в них вовсе не было ума! Посередь дня под стрелы лезть.

– Видимер! – это Витегес, – Ночью с обрыва глаз не сводить, костры на берегу жечь.

Атанарих ищет взглядом риха. Вот он – его военная рубаха и лицо забрызганы кровью, но он бодр, словно лев после охоты…

Атанариху становится стыдно, что он так устал.

Отдых. Он с трудом разжимает пальцы на древке копья и тянется за флягой. В ней ещё есть квас, тёплый, но кислый – на один долгий глоток.

– Там жёны воды принесли, – говорит Иддо Лось. – И еду.

Есть не хочется, но Атанарих бредёт туда, где толпятся люди. Пахнет варёным мясом. Ему дают в руки лагушок. Он жадно пьёт холодную воду.

– Ещё?

– Ещё…

Атанариху кажется, что он никогда не напьётся. Распухшие от жажды губы и язык так и останутся, как из шерсти. Но после третьего ковша становится легче.

– Давай на руки солью, Венделл, – предлагает Базина Чёрная. – Все в крови, глянь.

И, не дожидаясь ответа, черпает ковшом.

Воины толпятся у котла с мясом, а старуха Кунигунда раздаёт.

– Что это? – смеется кто–то. – Конина что ли?

– А что же ещё? Овцу вам, что ли, резать? – бойко отвечает та. – А кобыл вон сколько набили!

Все хохочут, Атанарих тоже, хотя смысл шутки доходит до него как сквозь сон. Он получает лепёшку и мясо, отходит в сторону, садится на землю и ест. К горлу подступает тошнота – устал. Спать, наверно, надо поближе к стене, на дворе. Кого–нибудь из детей попросить плащ принести. Солнце садится, холодком тянет. Мокрая от пота рубашка холодит. Это приятно… Отупение усталости постепенно опускает.

У стены толкутся маслята – стрелы собирают. Особо охотятся за срезнями, ласточкиными хвостами. Воины в хардусе их любят. Срезень оставляет длинную, кровоточащую рану. А ласточкин хвост, засевший в теле, можно вытащить, либо насквозь пропихнув, либо выдрав клок мяса. Если его, прежде, чем стрелять, ещё в падали подержать, то всякий, в кого ласточкин хвост попадет – всё равно, что покойник. Свистульки – этих навалом – себе на игрушки разбирают. Обычные хакийские стрелы собирают, словно мусор – от них только и толку, что можно набрать железа, да отдать Одоакру или Годасгилу. Ах, нет, Годасгилу уже не отдашь. Другому кузнецу, Теодориху из второго дома, что ли? Он скует что–нибудь полезное, потому что хакийскими стрелами из фрейсских луков не постреляешь – слишком легки и коротки.

Атанарих вспоминает, что в колчане осталось стрел едва–едва, и подзывает ближайшего маслёнка:

– Эй, Витерих. Принеси мне стрел и плащ.

Тот радостно бросает свою добычу, кричит, показывая на неё, другим мальцам:

– Эй, вы! Меня Венделл за стрелами послал! Это моё! Тронете – дам в лоб!

И вприпрыжку несётся в сторону дома. Ещё бы – он может услужить самому Венделлу! А Атанарих ест – голод всё же напомнил о себе. И надо наполнить флягу. Подняться тяжело – он всё–таки сильно устал. Сейчас квасу наберёт – и спать. Ещё неизвестно, сколько придётся отдыхать.

Витерих принёс плащ и стрелы. Атанарих набивает колчан дотуга, отходит к плетню у огорода, кладёт под голову щит, пристраивает рядом копьё, колчан и шлем. Укладывается, кутаясь в плащ. И проваливается во тьму…

* * *

Солнце ещё дюжину и три раза всходило и сползало за горизонт. Дни, однообразные в своей тяжести.

Бывалые поговаривали, что не надумай Бури мстить – глядишь, давно бы отступила, пошла искать пути полегче. Тем более – вода в Оттерфлоде в этом году низкая, и, наверно, с такой силой было бы проще взять хардусу риха Хенно. Другие спорили – мол, там брод неудобный, и раньше Зоммербрекка – Перелома Лета – соваться туда не следует. Но ни те, ни другие не спорили, что Бури не добыча нужна, и она готова сидеть под стенами бесконечно. Говорили, что это предвещает мало хорошего: того и гляди другие хоттын захотят поживиться фрейсским добром. Не надо быть гюдой, чтобы предречь: многие захотят пойти через этот брод. Говорить о том, что будет, когда к озлобленной Бури подойдёт подмога, ни у кого охоты не было. Это хаки могут выбирать, биться, или нет. У фрейсов выбора нет, так и нечего языком молотить.

Три первые ночи хаки, едва отдышавшись после очередного приступа, шли на новый, но потом поостыли. Днём досаждали по–прежнему, а ночами натиск сперва ослабел, а потом и вовсе иссяк – кобылы тоже устали. Но вовсе забываться не стоило – кто же мешал хакам вдруг посреди ночи подняться и пойти на приступ? Такое бывало – дважды. На восьмую ночь кобылы снова попытались подойти с обрыва, через частокол. Но их ждали и встретили, как следует. Может, желания попытаться ещё раз и не отбили, но заставили затаиться. Через три ночи они собрались и навалились на хардусу всей силой. Только не вышло у них внезапно напасть.

А всё потому, что в хардусе у Витегеса был заведён обычай, которому даже любящие порядок крексы могут позавидовать. Стены, выходящие на реку, оберегали прибылые. Днём – из правого дома, ночью – из левого. Им помогали маслята, которые постарше. На воротной стене сменялись воины первых и вторых домов. Последних, правда, становилось всё меньше. Осаждавшие гибли чаще, но и защитники уплатили кровавую дань Кёмпе. На место убитых приходили воины из вторых домов. Поговаривали, что из прибылых Гульдина Бычка и Рандвера Волчонка возьмёт к себе Куница. Только Аутари упросил риха не торопиться, дождаться конца этого набега. Чтобы как–то покрыть слишком большую убыль людей, Фледу послали по ближайшим хеймам – просить о помощи. Но на это надеялись мало: кто ж летом лишние руки из хейма отдаст? И тому были рады, что от Цапель пришли трое, вовсе маслёнок и два раба, да Зубры двух рабов прислали, да ещё четыре хейма – по одному.

Но покуда держались, и соблюдали черёд для отдыха. Спали – благо ночи стояли тёплые и сухие – тут же, на огородах. Падали, наскоро перекусив и не смыв пота и крови. Даже вездесущие мухи не мешали. Мух приманивали трупы. Раздавленные сотнями ног, они издавали всепроникающий приторный кисло–сладкий запах. Старуха Гуннель, оставив раненых на попечение женщин, била в барабан, угрожающе распевая, чтобы отпугнуть вражеских лейхта от защитников хардусы. Вейхсхейм, в который уводили раненых, денно и нощно окуривали можжевельником, чтобы уберечь самых слабых и уязвимых от зловредных мертвецов. Атанариху раньше казалось, что лейхта похож на труп. Но теперь всё чаще думалось – на муху. О мухах Эврих не пел, как не пели сказители венделлов. Но однажды, после очередного приступа, Атанарих сравнил хаков с мухами. Как злорадно хохотали все! Аларих Куница даже сказал, что посоветует Эвриху, чтобы тот в следующий раз не унижал благородных волков, сравнивая с ними хаков. Вот с мухами их сравнить – самое верное дело.

Иногда, в редкие дневные затишья, из стана выезжала какая–нибудь биё, и, бахвалясь, звала фрейсов на честный поединок. Фрейсы осыпали её насмешками, она тоже выказывала проворство в ответах. Атанарих уже начал узнавать некоторых и знал их имена. Конечно, хаки все на одну морду, но толстая Айдолай в крашеном доспехе и золотом шлеме мало похожа на рослую, как мужчина, Меше. Чаще других выезжала вёрткая Байгуш. И на насмешки она была злее многих. У Атанариха чесались руки сразиться с ней, но ему настрого запретили даже думать об этом. У Вашьяз оружие сверкало золотом. Она приходилась роднёй хоттын Юлдыз. Плечистая Куш была дерзкой, и все говорили, что ей не дорога её голова. Но покуда никто не мог снять эту голову с широких плеч. Коренастая Селмиз любила хмельное. Лицо у неё всегда было красным, и глаза шало блестели. Но ловкость свою она и пьяная не теряла. Прочих Атанарих так и не научился различать.

Лучше всего, когда накатывали с севера короткие проливные дожди. И хаки обещали воротиться, как только перестанет лить. Едва проглядывало солнце, они возобновляли натиски. В одну из таких передышек Атанарих поднялся на забрало: говорили, что оттуда виден хакийский стан, будто на ладони. Добрый дождь хлестал вовсю, скрывая даль лощины, в которой разместились хаки. Но то, что творилось прямо за стеной, образованной крытыми войлоком повозками на тяжёлых, в пол–человеческого роста, древянных колёсах было видно хорошо. Удивило, что на пространстве от кибиток до шатров хоттын не было ни одной палатки. Хаки – их было много – укрывались от дождя плотными войлоками, теснясь у многочисленных костров.

Помнится, Атанарих не сдержал своего удивления, но рих Витегес подошёл к нему и пояснил, что хаки гордятся своей неприхотливостью в походах. Даже прославленные биё, имеющие много скота, в походах спят под открытым небом, постелив толстый войлок и положив голову на щит. Только хоттын могут жить в шатрах, не боясь упрёков в изнеженности.

– Если напасть на такой стан на конях, – ответил Атанарих, – ничто не помешает добраться до шатра хоттын.

– Зачем? – хитро прищурился Витегес.

– Убить хоттын – тогда её хардрада разбредётся. Всегда так бывает.

– Но как ты преодолеешь стену? – Витегес явно знал ответ, и спрашивал молодого воина, желая его проверить. Атанарих, польщённый тем, что рих заговорил с ним, указал на пару повозок, которые хаки откатывали всякий раз, когда шли на приступ.

– Они меньше, легче, стоят иначе – если что, Зубры смогли бы их откатить.

Витегес рассмеялся, а Видимер Сокол, сидевший у дальней стены забрала, укрывшись от дождя щитом, хмыкнул и сказал:

– Смотри, рих, ты думаешь заедино с безусым юнцом.

– Не оттого ли, что даже безусому юнцу ясно самое простое решение? – весело отозвался рих.

Атанарих навострил уши, поняв, что Витегес уже обдумывал вылазку. Но разговора об этом больше не было. Вскоре дождь кончился, небо посветлело, и хаки затрубили сбор. Атанарих помчался на своё место, едва не упав на скользкой после дождя лестнице.

За эти дни Атанарих ни разу не вынул из ножен меча. Копьём обходился.

За эти дни решётка, которую смастерил Одоакр, ни разу не была опущена. Высоко поднятая над воротами, торчала, как нелепое украшение.

За эти дни Атанарих много раз думал, что зря тратил время, обучая воинов умению держаться в седле, словно хака. Да и биться мечом редко кому приходилось. Не было в том нужды!

На дюжину и третий день биё Вашьяз долго дразнила воинов хардусы. И многим стоило труда сдержаться и не принять её вызов. Не добившись своего, Вашьяз повела на стены хардраду. И такова была её неудача, что какая–то стрела всё же заткнула её поганую глотку. Вашьяз унесли, после чего хаки бросились на стены с такой яростью, какой от них не видели даже в первые дни. Витегес велел поднять и поставить на стены Второй правый дом, иначе не удалось бы сдержать натиска.

Отбиваясь копьём, Атанарих вдруг понял, что не видит на стене Куницы. Переживать за друга было некогда, но мысль, что Аларих ранен или убит, едва не стоила жизни самому Атанариху. Не прикрой его Аттан Лось, срубили бы.

Потом в стане хаков забили бубны, и раздался рёв рожка, дававшего знак отступить. Берта принесла напиться, и лицо её было тревожным. Атанарих спросил, где Куница:

– Жив он, – мрачно ответила Берта, – Витегес зовёт тебя в Правый дом.