Текст книги "Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить (СИ)"

Автор книги: Татьяна Маркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– А глаз-то у тебя заплывает.

– Ничего, он тоже хорошо получил.

– Девчонка у тебя смешная. Ревет как белуга, я ее спрашиваю: «Чего ревешь-то», а она знаешь, что ответила? – и он замолчал, ожидая ответа.

Максим пожал плечами. Шеф весело преподнес:

– Колготки порвала, – и он засмеялся. – Представляешь, ей колготки жалко.

– Она лучше бы нас пожалела, – проворчала Аврора.

– Ничего, – миролюбиво сказал таксист, – зато будет, о чем вспомнить на старости лет.

– Если так будет продолжаться, до старости можно не дожить, – не согласилась Аврора.

Татьяна забылась. Очнулась она, когда такси остановилось у ее дома. Максим помог ей выйти из машины. Она встала, тяжело опираясь на его руку. Света протянула ее сумку, оставленную на сиденье. Сумку взял Максим – Татьяна не реагировала.

– Макс, тебя подождать? – спросила Аврора.

– Нет, езжайте. Деньги нужны?

– Нет, деньги есть, – ответила Аврора и колко бросила Тане на прощанье:

– Спасибо за веселый вечер.

От этой неприкрытой ненависти Тане стало так жалко себя, что она опять заплакала. «Волга» уехала, Максим повел ее домой. Ей казалось, что Максим тащит ее не туда, не может удержать равновесия, из-за него она все время спотыкается. Споткнувшись, она каждый раз горестно говорила:

– Никто меня не любит.

Наконец они добрались до квартиры. Максим помог ей раздеться и лечь в постель. В квартире она уже выла не переставая:

– Ну почему меня никто не любит? Никому я не нужна.

– На твоем месте я не был бы так категоричен, – попытался утешить ее Максим.

Она закрыла глаза. Максим немного подождал, не скажет ли она еще что-нибудь. Но она, кажется, уже спала. Любовь ей подавай! Выдать бы ей ха-а-рошую порцию любви, да сейчас нет желания. Похоже, сегодня он действительно перебрал. Максим зашел в ванну. Потрогал перед зеркалом заплывший глаз – вроде открывается и что-то еще видит. Он напился прямо из-под крана холодной воды и ушел, потушив свет.

У нее было столько работы, а она не могла заставить себя сдвинуться с места. После вчерашнего болела голова, и тело сковала слабость. Была уже середина дня, а Таня все лежала на диване, как чахлое растение, засыхающее без воды. И еще она боялась. Она боялась встречи с Максимом, боялась его реакции. Она не знала, чего от него ждать. Вот вчера, в ресторане, весь кипел от злости, а дома заботливо уложил ее спать. Она может притвориться, что ничего не помнит из вчерашнего вечера. Таня еще ни разу не смогла напиться так, чтобы забыть, что она делала – ей становилось плохо намного раньше. Максим же не сможет проверить, что она помнит, а что нет. Но самое главное – ей было стыдно. Сказав, что ничего не помнит, она может и получит снисхождение у Максима, но только не у себя.

Максим пришел во второй половине дня. Несмотря на синяк под глазом, он был свеж и энергичен.

– Здорово, мать! Как всегда болеешь?

Таня утвердительно промычала.

– У меня тоже голова болит. У тебя еще остался кофе? Может, сваришь?

Таня пошла на кухню, Максим за ней. Это называлось – она варит кофе. Все делал Максим, она только подавала ему кофе, турку, сахар. Они пили кофе на кухне, сидя за кухонным столом напротив друг друга. Кофе у него получился вкусный. Максим не вспоминал вчерашний инцидент.

– Мне еще к уроку подготовиться нужно, план написать, а сил нет, – пожаловалась Таня.

– Да, веселиться хорошо, болеть потом плохо, – согласился Максим.

– По тебе не скажешь, ты бодро выглядишь. Только вот глаз, – Таня осеклась. Не стоило напоминать ему об этом.

– Очень страшно? – спросил Максим.

– Да нет, тебе даже идет.

– Ты так считаешь? – Максим осторожно дотронулся до глаза.

Таня кивнула:

– Как настоящий бандит.

– Хорошо, по просьбам трудящихся, как только фингал сойдет – повторим. А потом можно ещё.

– Да я же на колготках разорюсь!

– Это я возьму на себя. Вот, правда, директора кооператива не обещаю – публика в таких местах самая разношерстная.

Когда Максим ушел, Таня смогла себя заставить сесть за тетради.

Через день Максим принес три пары колготок:

– Вот тебе компенсация.

– Это же была шутка. Я не возьму, – Таня выставила руки перед собой ладонями вперед, отвергая его дар.

– Я помню, что ты хотела со швом, но извини, таких не нашел. Так что бери эти.

– Нет, нет.

– Ладно, не ломайся, бери.

И она приняла три плоских упаковки немецких колготок по семь рублей.

– И впредь будь умной девочкой – снимай колготки, перед тем как пойти в кустики, – он был доволен.

Хорошо, что уши у нее были прикрыты волосами, иначе Максим бы заметил, как они покраснели.

Школу всколыхнула волна слухов о маньяке. Два дня назад было совершено убийство девушки-студентки. У Козловой Оксаны Ильиничны муж работал в городской милиции, и она знала все подробности.

– Девушка изнасилована и задушена. Тело нашли в тот же вечер. Убийство произошло часов в десять вечера. В районе мясокомбината, в конце переулка в Первомайском районе, где кончаются дома, в сторону реки.

– В городе появился маньяк, – сделал вывод кто-то из учителей. – Помните, прошлой осенью тоже студентку изнасиловали и убили. А труп нашли только весной, когда снег растаял.

– И не сомневайтесь, это маньяк, – подтвердила Козлова, – обе были задушены. Осенью у таких убийц обостряется агрессивность.

Но ведь позавчера Максим был весь вечер у нее дома и ушел поздно. Если даже время убийства установили неправильно, вряд ли, покинув ее, Максим еще кого-то изнасиловал и убил. Следовательно, это сделал кто-то другой. Никакой это не маньяк.

– А я слышала, что первое убийство совершил студент, вроде из ревности или мести. Значит, это разные люди, – сказала Таня, и тут же пожалела об этом.

– Да, был на подозрении студент, который жертву видел последним, но доказательств не было. А почему ты думаешь, что он не может быть этим маньяком? – спросила Козлова.

– Не знаю, – пожала плечами Таня, – но если это маньяк, необходимо как-то предупредить людей, что вечером женщинам опасно ходить одним по улицам.

– Ты что? – возразила Козлова. – Все будут говорить, что милиция не работает, не может справиться с каким-то маньяком.

– И для поддержания реноме городской милиции, подвергаются риску ни о чем не подозревающие женщины?

– Нормальные женщины по ночам по городу не таскаются. Вот ты сама, Таня, куда ходишь поздно вечером?

– Десять часов – разве поздно? – удивилась Таня.

В защиту Козловой выступили несколько учительниц:

– Конечно, в это время библиотеки и магазины уже закрыты.

– Учиться надо, а не на дискотеках трястись.

– Приличные девушки одни ночью не гуляют.

Таня не ожидала такого напора. В учительской часто спорили по поводу происходящих в стране событий, но Таня раньше не вступала в полемику. Сегодня же она сама не заметила, как спровоцировала новую дискуссию:

– Что же, давайте, закроем дискотеки, а в кинотеатрах последний сеанс сделаем в семь часов. А как же тогда свобода, демократия?

Но ее не понимали.

– Татьяна Викторовна, вы за что ратуете?

– Городским властям виднее, объявлять о маньяке или нет. Еще ничего не доказано, и нечего сеять в городе панику.

– Поплачетесь вы со своей демократией, помяните мое слово. Зачем нужна эта демократия, если преступность будет расти.

Но и Татьяна не была в одиночестве. Некоторые из учителей, в том числе Людмила, начали отстаивать точку зрения Тани. Сама она уже не принимала участие в диспуте, мучаясь вопросом: он или не он убил? Впрочем, для нее это уже не имело значения. У него для этого всегда найдутся «Прохи». Она содрогнулась от отвращения, снова ощутив прикосновения Прохиных рук и мерзкий запах перегара изо рта.

Глава 9

Таня утешала себя мыслью, что она не единственная женщина, вынужденная жить с нелюбимым мужчиной. Сколько женщин сосуществовали рядом с ненавистными мужьями, сколько девушек выходили замуж по принуждению. И порой она убеждала себя в том, что так тоже можно жить. Надо лишь стиснуть зубы и немного потерпеть. И она будет свободна. Ведь Максим не из тех, кто поддерживает длительные отношения с девушками. Иногда, чтобы не зародить в душе надежду, она даже позволяла себе мечтать о благородном герое, который освободит ее, повергнув Максима – каждый раз по-новому. Но чаще ее посещало глухое отчаянье. Временами Таня ловила себя на том, что стоит, зажмурившись, и даже мотает головой, отгоняя неприятные воспоминания. И это могло случиться везде – в классе на уроке, на улице, дома, в автобусе – везде, где настигали ее воспоминания. Она боялась, что скоро начнет разговаривать сама с собой. Хаотичное течение мыслей, следуя своим прихотливым потокам, постоянно выносило на свет осколки из прошлого, которые она с таким трудом старалась вычеркнуть из памяти, или хотя бы запрятать подальше. Там, на дне памяти, эти кусочки ее жизни должны поблекнуть и потускнеть, и пробудившиеся через несколько лет, они уже не вызовут острой боли, а просто станут ее прошлым, проходным случаем. Но быть может, они меркнут не от времени, а от частого использования? Ведь как она ни старалась, она не могла забыть ни одного мгновения с того страшного вечера. Ей ничего не оставалось, как ждать, просто ждать. Это было унизительно, жалко, ничтожно. Она, считавшая себя такой гордой, независимой, потеряв самоуважение и веру в себя, уже не пыталась подняться.

На работу она ходила как автомат: бездушно, безучастно вела уроки, проверяла тетради, писала планы, потому что так надо. Ее выручало, что в этом году она снова вела математику в пятых классах, и помогали прошлогодние наработки. Ей нужно было что-нибудь делать, чтобы не думать все время об одном и том же. А она устала думать, устала ненавидеть Максима, она просто знала, что ненавидит его, но уже не чувствовала это так остро, как зимой знаешь, что больше всего любишь свежую клубнику, но не можешь почувствовать ее вкус. Она не знала, изменилась ли сама, или старый мир изменился так, что она его перестала понимать. Она видела привычные вещи и не узнавала их. Если где-нибудь на улице ей встречалась пара, он и она, в голове болезненной вспышкой проносилось: «И этот вцепился». Она уже представить не могла, что женщина добровольно согласится быть с мужчиной. И даже если эта пара светилась от улыбок, она не верила, что это натуральные улыбки. Максим тоже постоянно шутит, смеется, так что порой и ей становится смешно.

Он продолжал возить ее с собой в машине, когда разъезжал по своим делам, один или с приятелями, некоторым из них было далеко за тридцать. Когда они были на людях, Максим вел себя с ней галантно и предупредительно, задавая ненужные вопросы: «Радость моя, на тебя не дует?», словно специально демонстрируя: «Вот моя девушка». Он и наедине играл роль милого и ласкового друга. Только однажды во время близости он резко сказал:

– Да не дергайся ты так, когда я вхожу.

Таня промолчала.

– Не лежи как бревно! Расслабься, дура. Тебе же лучше будет.

И с каким-то ожесточением налег на нее.

Бабье лето закончилось. Максим снова велел ей ехать с ним. Подходя к машине, он сказал, чтобы она села сзади. Они остановились у «Детского мира» – Максим кого-то ждал. Минут через пять к ним в машину подсел мужчина в кожаной куртке. Максим пожал ему руку, а на Татьяну пассажир не обратил никакого внимания. Машина тронулась. О чем говорил Максим с приятелем, Таня не слушала – не хотела знать. Они ехали в район Мочище. Максим развернул «Волгу» в каком-то переулке возле крепкого деревянного дома за высоким забором и остановил машину. Он повернулся к Тане:

– Дорогуша, выйди, подыши свежим воздухом, а мы поговорим.

Таня свирепо сверкнула на него глазами, но вышла без слов. Вслед она услышала откровения Максима своему другу:

– Обиделась. Ну, ничего, потом так сладко будет с ней мириться.

Она изо всей силы хлопнула дверцей.

Таня стояла уже минут пятнадцать, когда начал накрапывать дождь. Она изучила уже все соседние дома и заборы. На улице было тихо и пусто. За все время, пока она стояла, пробежал лишь похожий на цыганенка мальчуган лет пяти. Где-то далеко истошно лаяла собака. Вполне мирная деревенская жизнь. Но она слышала, что здесь можно достать наркотики, купить в любое время суток спирт. Постепенно этот район сокращался под напором строительства – с высокой трибуны народу было обещано, что в 2000 году каждая семья будет жить в собственной квартире. Но строительство шло очень медленно, и район оставался криминальным рассадником. Во двор на другой стороне улицы вышла пожилая женщина в плаще и быстро стала закидывать сушившееся белье в таз. Таня не решалась подойти к машине, зонтик она все равно оставила дома. Таня встала под большую березу, растущую через дом от того, возле которого стояла «Волга». Листья на ней пожелтели, некоторые из них осыпались на землю, но большинство листьев еще держались на дереве, и могли прикрыть от дождя, если он не перейдет в ливень. Дождь, слава богу, не усиливался, и она оставалась сухой, но было унизительно чувствовать себя забытой вещью. Таня закипала все большей ненавистью, глядя на «Волгу».

Наконец из машины вышел пассажир, нырнул в калитку и скрылся во дворе дома. Таня немного постояла в надежде, что Максим проедет немного назад, чтобы забрать ее. Но, поняв, что этого не случится, она сама пошла к машине, осторожно переставляя ноги – по опавшим листьям приятно ходить, когда они сухие, но не в дождь. «Волга» завелась и поехала, но не назад, навстречу Тане, а вперед. Таня остановилась – она не могла понять, что делает Максим. Может он хочет развернуться? И только когда «Волга» скрылась вдалеке за поворотом, она осознала, что ее бросили, забыли. Таня не знала, что делать. У нее все клокотало в груди от злости. Но нужно было как-то выбираться отсюда. Она не имела представления, где находилась. Хорошо хоть помнила, что они где-то пересекали трамвайные пути, только бы найти их. Сколько раз они потом поворачивали по этим тесным кривым переулкам? Если просто идти по переулку, она, наверное, выйдет к рельсам, а там дойдет до остановки. Сумка с деньгами осталась в машине. Ладно, можно проехать зайцем, это не страшно, лишь бы выйти к трамваю. Ей показалось, что дождь усилился. Проезжей частью переулка была хорошо утрамбованная земля, которая начала немного раскисать. А вдоль домов широкой полосой в несколько метров росла трава, которая уже пожухла, но сейчас она пропиталась водой, и на ноги капал не только дождь, но и фонтан брызг с травы после каждого шага. Таня шла по кромке между дорогой и газоном, где земля была покрепче, а травка пореже, но брюки снизу быстро промокли и хлестали по ногам мокрой тряпкой. Ей было безумно жаль себя, дождь полил сильнее, она замерзла. Через дом, над скамеечкой у палисадника был надстроен широкий козырек, где можно было укрыться от дождя, но в этом районе задерживаться было страшно. Едва она дошла до поворота, где скрылся Максим, как услышала звук мотора. Из-за угла вынырнула до боли знакомая «Волга» и остановилась возле нее. Таня села на заднее сиденье. Максим начал разворачивать машину.

– Блин, Танька, я совсем забыл про тебя! Прости дурака. Мне таких новостей наговорили, что все из башки вылетело. Милая, не сердись, – начал оправдываться Максим.

Таня смотрела прямо перед собой, пытаясь сдержать слезы.

– Обиделась? – заискивающе спросил он, ловя в зеркале заднего обзора ее взгляд.

Таня отрицательно помотала головой. Она вытерла ладонями капли дождя с лица.

– Ты плачешь?

– Это дождь, – как можно равнодушней ответила Таня, но голос дрогнул, предательски выдавая слезы.

– Девочка моя, ну, обругай меня что ли. Я идиот, как можно было забыть про тебя!

– Ты ведь сделал это умышленно. Не притворяйся, – на этот раз ее голос не срывался.

– Танечка, ты о чем? Ты думаешь, я специально оставил тебя в незнакомом месте?

– Да, чтобы поиздеваться, а потом проявить благородство. Как тогда, когда мне нужно было в садик, – у нее опять зазвенели слезы в голосе.

– Клянусь богом, но я, действительно, забыл о тебе! Каюсь, виноват, но только в этом. Я ничего не планировал заранее, – он был убедителен, и Таня была склонна поверить ему.

– Мне от этого не легче.

– Испугалась?

Таня промолчала.

– Не дуйся, воробышек. Имей снисхождение к умственно отсталому идиоту. Смени гнев на милость. Ты сильно замерзла?

Она опять не ответила. Это был его обычный треп, разве могут такие люди чистосердечно раскаиваться?

– Танюшечка, что мне сделать, чтобы ты не дулась на меня? Ты только не злись. Ладно?

Так и не дождавшись ответа, Максим предложил:

– Все, я решил – больше не буду тебя брать с собой в эти поездки. Ты ведь хочешь этого?

Возможно, это было сказано не совсем искренне, просто он натешил свое самолюбие, и ему самому надоело возить ее с собой, она не собиралась отказываться.

– Конечно.

– Солнышко, я тебе обещаю, что это было в последний раз. Ты больше не сердишься?

Она пожала плечами, лишь бы он отстал от нее.

Дома, помогая ей снять, плащ, Максим случайно коснулся ее руки.

– Ну-ка, дай сюда лапки, – скомандовал он, после того как повесил плащ.

Он взял ее ладони в свои руки и констатировал:

– Ледяные. Совсем замерзла, бедняжка. Тебе нужно принять горячую ванну, а то простынешь.

И воодушевленный своей идеей сам пошел готовить ванну. Это была хорошая мысль, ей необходимо погреться и побыть одной.

– Все готово, иди, грейся, – вышел он из ванной. – А я пока сварю кофейку.

– Ты только дверь не закрывай, – крикнул он из кухни, – я тебе кофе принесу.

Чем это закончится, она подозревала, но дверь в ванную покорно оставила открытой. «Потом так сладко будет с ней мириться».

На этом он не остановился, через день принес ей коробочку духов «Climat».

Но общение с друзьями Максима, не всегда имело такой неприятный характер. Однажды, оно пришлось ей на пользу. Максим действительно перестал брать ее на свои «криминальные» встречи, у нее стало больше свободного времени. Как-то в конце октября она заехала в ЦУМ. На втором этаже в обувной отдел стояла огромная очередь – выкинули демисезонные сапоги. Зимние сапоги ей подарил отец, а в «деми» она ходила уже три года, пора было их сменить. Таня с сожалением посмотрела на очередь – в лучшем случае три часа, за это время товар закончится, даже ее, не самый ходовой, тридцать шестой размер. Таня не смогла даже подойти к прилавку, чтобы рассмотреть фасоны. Размеры и цены ей сказали потенциальные покупатели. Югославские. Таня пошла вдоль очереди назад, раздумывая становиться в хвост или забыть и поехать домой. И тут ее окликнули. Таня осмотрелась. И если бы Света не затормошила ее, не заговорила с ней громко, она прошла бы мимо, не узнав ее в красной вязаной шапочке, надвинутой на лоб.

– Таня, мы уже здесь стоим, – громко закричала Света. – Ну, что взяла деньги? Я же говорила, что ты успеешь сбегать, нам еще стоять около часа.

Таня недоуменно смотрела на нее: о чем она говорит, да еще так громко, а потом сообразила, что Света хочет поставить ее к себе в очередь, и постаралась поддержать игру:

– Ага, взяла.

Она встала перед Светой. Сзади кто-то возмутился, что эта девушка здесь не стояла, но Света возразила:

– Мы вместе занимали, она ходила домой за деньгами, – и шепнула Тане, – не обращай внимания.

Минут через сорок, когда они с коробками в руках вместе вышли из магазина, Света сказала:

– Двадцать восьмого у меня день рождения, придут все наши, родителей не будет. Ты не сможешь прийти ко мне пораньше, часа в три, помочь на кухне?

– Конечно, конечно. Только я не знаю, где ты живешь.

– В том же доме, что и Максим, тридцатая квартира. Договорились?

– Хорошо.

– Ну, пока, – и Светлана свернула за угол.

Конечно, договорились, но вся беда в том, что она не знала, где живет Максим. Как только Максим появился у нее, Таня спросила у него адрес Светланы.

– А зачем тебе?

– Она пригласила на день рождения.

– Так вместе пойдем.

– Света попросила прийти пораньше, помочь на кухне.

– И не сказала, где живет?

– Почему же, сказала.

– А ты забыла адрес?

Таня отрицательно помотала головой.

– Она сказала, что живет в одном с тобой доме.

– А ты оказывается, не знаешь, где я живу.

Таню уже начал бесить этот разговор. Что за манера, все ему нужно подробно узнать, прежде чем ответить.

– А что – это преступление, не знать где живет председатель горисполкома? – с вызовом спросил Таня.

– О, да! Это страшное преступление, и карается оно смертельным поцелуем.

И он прижался к ее губам, так крепко притиснув к себе, что она чуть не задохнулась. Через минуту, ослабив объятия, он сказал:

– Смертная казнь, может быть отменена, если обвиняемый искупит свою вину, прибыв на место преступления.

– Куда?

– Ко мне домой.

– Нет, я не поеду.

Он опять поцеловал ее. Во второй раз оторвавшись от ее губ, произнес:

– Третий поцелуй будет последним, лучше соглашайся.

– Но что я буду там делать?

– Я сам не пойму, почему ты до сих пор ни разу не была у меня. Узнаешь не только где, но и как живет «хозяин города».

– Не желаю ничего знать. Я просто спросила у тебя адрес Светы, а ты снова меня куда-то тащишь.

– Таня, у тебя очень скверный характер, – горестно вздохнул Максим. – Ты постоянно вынуждаешь меня прибегать к угрозам и насилию, а я не хочу делать этого, потому что по натуре человек очень добрый. Ты заставляешь меня раздваиваться.

– Так оставь меня в покое, пока окончательно не раздвоился.

– Танька, не испытывай мое терпение, – дурашливо сказал он, и тут же добавил мягче, – лучше одевайся.

И она стала собираться. Что же ей надеть? Его родители, наверное, уже пришли с работы, будут с интересом к ней присматриваться. Что она им скажет, здравствуйте, вот пришла посмотреть, где вы живете?

– А что я скажу твоим родителям, зачем пришла?

Максим откинулся на спинку дивана.

– Скажешь, что решила подцепить меня в мужья, и пришла посмотреть, подходит ли наша квартира для временного совместного проживания.

– Почему временного? – удивилась Таня.

– В этом месте мамуля задаст тот же вопрос. А ты ответишь, что надеешься, что не позже чем через год мой папа устроит нам отдельную двухкомнатную квартиру.

Она все еще не решила, что же наденет. Красный костюм – слишком нарядный, как будто она действительно хочет произвести впечатление на его родителей, а блузки и пиджак, которые она носит в школу – чересчур деловые.

– Да не волнуйся ты, никто не будет тебя в упор разглядывать, особенно, как ты одета, – он словно прочитал ее мысли.

Она быстро натянула на себя простое темно-синее трикотажное платье.

Они минут двадцать ехали в скрипучем холодном трамвае, высадились у гостиницы, и, пройдя на Красногвардейскую улицу, вошли во двор дома старой застройки.

– Светик живет в третьем подъезде, на четвертом этаже, – сказал Максим. – А номер квартиры я не помню. Знаю, что первая налево.

– Тридцатая.

Они вошли во второй подъезд, поднялись на третий этаж, и, нос к носу, столкнулись с респектабельной парой, выходящей из квартиры.

– Максим, ужинай без нас, все на плите, – сказала женщина, и Таня обратила внимание на сходство между ней и Максимом.

– Здравствуйте, – сказала Таня.

Мужчина и женщина ответили на ее приветствие, и пошли к лестнице.

– А вы куда? – спросил Максим.

– Ты забыл, мы идем на премьеру, – оглянулась женщина.

Несмотря на общие черты лица, невозмутимый Максим не был похож на эту немного нервную женщину. Внешне он был холоден и уверен, а ее словно сжигал внутренний огонь.

– Ах, да, «Не все коту масленица», Островский, – сказал Максим, и, подхватив Татьяну под локоток, почти втолкнул ее в квартиру.

– Тебе повезло, – сказал он, раздеваясь в прихожей. – Церемония знакомства не состоялась.

Он потянул ее на кухню:

– Давай сначала поедим, а то я умираю с голоду – сегодня четыре пары, и консультация перед контрольной точкой – и за все время два пирожка в буфете.

– Так тебе нужно готовиться к контрольной, – она надеялась смыться.

– А зачем? Мне и так меньше четверки не поставят.

Пока Максим проверял содержимое кастрюль на плите, Таня огляделась. Кухня была большая, светлая, радостная, с длинным, накрытым скатертью, столом в центре.

– Отлично, сегодня котлетки, – довольным тоном сказал Максим. – Пойдем мыть руки и – есть.

– Что, я сюда есть пришла?

– Конечно. И есть, и пить, и спать, – он повел ее мыть руки.

В ванной ее поразили стены и потолок, выложенные черным кафелем. На полу кафель был белый. Пока Максим мыл руки, она рассматривала сантехнические изыски обстановки, недоступные рядовым советским гражданам. Максим ушел на кухню, показав полотенце для рук, а когда она вошла на кухню, на столе стояли две полные тарелки. Дома она готовила без удовольствия – зачем изощряться для себя одной, – и также без удовольствия ела. Какой же вкусной сейчас ей показалась эта домашняя еда.

Поставив пустые тарелки и чашки в раковину, Максим потащил ее в другие комнаты.

– Это кабинет, – открыл он дверь первой от кухни комнаты. Комната была небольшая, только письменный стол и два книжных шкафа. – Ничего интересного, – он повел ее дальше.

– Здесь я обитаю, – сказал он, показывая следующую комнату. – Потом разглядишь.

Она успела увидеть только часть незаправленной кровати, и открытые дверцы шифоньера.

В огромной гостиной полированная «стенка» была изготовлена по специальному заказу, это была уже не «стенка», потому что она занимала две стены, недаром старший Данилов работал прежде на мебельной фабрике. Таня еще осматривалась, когда Максим потянул на себя двери, как показалось Тане, шифоньера, и перед ней открылась еще одна комната.

– Там спальня, – закрыл он двери. – Это чтобы ты как-нибудь не испугалась, если оттуда кто-нибудь выйдет.

– А не тесновато вам втроем в четырехкомнатной квартире? – поинтересовалась Таня.

– Когда мы получили эту квартиру, с нами еще жили бабушка и сестра. Так что все приличия были соблюдены. Анюта сейчас в Новосибирске живет, а бабушка умерла.

Таня подошла к пианино.

– Умеешь играть?

Максим вместо ответа поднял крышку инструмента и сыграл «Цыганочку».

– А вот еще, – он исполнил знакомую мелодию из классики, которую к стыду своему, Таня не могла вспомнить, может Моцарт?

– В музыкальной школе учился? – спросила она.

– Смеешься! С такой-то техникой. Сестра ходила в музыкалку, а я смотрел, как она занимается, а потом стал и сам играть.

Таня не была уверена, что ее школьная подруга, ходившая в музыкальную школу, смогла бы после стольких лет после окончания школы, исполнить лучше. Максим продолжал перебирать клавиши.

– Одно время мы с ней чуть не дрались, ей всегда надо было готовиться к уроку в то время, когда я садился за инструмент. Хорошо, папа купил мне электронное пианино, я потом два года играл в школьном ансамбле под названием «Кипяток».

– Я поражена, мне кажется это так сложно, у тебя, наверное, талант.

– Да нет никакого таланта. Мне просто все легко дается. Я и читать научился сам, еще до школы, сидел рядом с сестрой, когда она уроки делала. И считал и писал до школы. А когда Аня занималась современными танцами, то дома всегда репетировала со мной. Мы с ней танцевали и фокстрот, и брейк, и рок-н-ролл – что хочешь.

– Разве фокстрот современный танец?

– У них был такой курс, сначала учили фокстрот, твист, и так далее, включая брейк. Она даже сердилась на меня, что у меня все получается с первого раза, а ей нужно было повторять много раз каждое движение.

– А спортом занимался?

– Биатлоном, ездил на соревнования, а потом тоже бросил. Я скажу тебе по секрету, только обещай, что никому не расскажешь?

– Хорошо.

Он тихо, проникновенным шепотом сказал:

– Я и вязать умею, меня бабушка научила.

– Да ты прямо, как кот Матроскин. И вышивать, и на машинке. А грабить и убивать тоже от скуки начал?

– Хотелось проверить, на что способен.

– «Тварь ли я дрожащая, или право имею».

– Нет, без всякой достоевщины, я же примитивен.

– И злопамятен.

– Ага. Но, что мы все обо мне, да обо мне. Ты посиди пока здесь, телевизор посмотри, или почитай что-нибудь, а я скоро приду.

Он включил телевизор и вышел из комнаты. Таня подошла к книжному шкафу. Когда минут через десять Максим вернулся в гостиную, она стояла с книгой в руках. Он подошел сзади и поцеловал ее в шею, приподняв волосы, стянутые черной бархатной лентой.

– Чем ты там заинтересовалась? – заглянул он через плечо.

Таня захлопнула толстую книгу и показала ему корочку.

– УК РСФСР, – прочитал он. – Да ты сядь, что стоишь.

Она вместе сели на диван. Таня снова открыла книгу и стала листать. Максим с минуту смотрел в телевизор, а потом спросил:

– Что ты там ищешь?

– Сколько тебе дадут лет.

– За что? – сделал он испуганное лицо.

– За принуждение к сожительству.

– Да брось ты, – он взял у нее из рук книгу и положил на журнальный столик. – Даже если такая статья есть, меня оправдает любой суд. У меня есть сильный аргумент в свое оправдание, вернее два аргумента.

И Максим расстегнул пуговицы на платье, погладил ее плечи, и, опустив бретельки бюстгальтера, вынул груди из чашечек. Подержал их в ладонях.

– Разве можно устоять, когда у женщины такая грудь, это выше человеческих сил.

Максим просунул руки ей подмышки, осторожно положил ее на спину и прижался щекой к груди.

Она испугалась при мысли о том, что это произойдет здесь, в чужом красивом доме. Она смирилась с тем, что он с ней делает в ее постели, но здесь она чувствовала себя добычей, принесенной в берлогу хищным зверем. Он, словно страшное чудовище, разбрызгивает свою ядовитую слюну повсюду, даже в своем жилище.

– Максим, ты что, прямо здесь? Не надо, прошу тебя.

– Не бойся, они вернутся еще не скоро, все нормально.

Жаркое дыхание обожгло грудь. Он обхватил губами сосок, а рукой пытался поднять подол платья.

– Только не здесь, прошу, только не здесь.

– Хорошо, – он поднял голову. – Пойдем в мою комнату.

Он водворил на место бюстгальтер.

– Туда никто не зайдет, а если хочешь, можно запереть дверь.

С этими словами он поднял ее на руки и отнес в свою, только что убранную комнату. По крайней мере, постель была заправлена, а шифоньер закрыт.

Они уже снова сидели на кухне и пили чай, когда вернулись родители. Они слышали, как те сразу же прошли в спальню. До кухни донеслись приглушенные закрытыми дверями голоса – они ссорились. Таня смутилась. Максим, естественно, злится на нее за то, что она стала свидетелем семейной сцены. Но когда она осмелилась взглянуть на него, он совершенно спокойно встретил ее взгляд.

– Вот, ты и узнала, где живет предисполкома, и даже как.

– Я пойду домой, – сказала она и встала.

– Я провожу тебя.

Вдруг голоса, вернее один голос – женский, стал громче, это открылась дверь в гостиной:

– Нет, я старалась держаться, но это выше моих сил. Видит бог, как я старалась, но меня довели.

Таня встретилась с женщиной, выходя из кухни.