Текст книги "Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить (СИ)"

Автор книги: Татьяна Маркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава 5

Проснулась она, когда должно было светать, но из-за разразившейся грозы за окном было темно. При всполохе молнии ее словно обожгло. Она все вспомнила. Она закрыла одеялом голову, вжавшись в кровать, как будто хотела спрятаться от воспоминаний. «Какие сиськи мягкие», «Им бы понравилась эта киска», «Наш зайчик хочет убежать». Она укусила свою руку, чтобы заставить замолчать воспоминания. Но физическая боль не смогла унять боль в сердце. Это было невыносимо. Она зарыдала. Не плач, а утробный вой, звериный рев вырвался из ее горла. Она била кулаками по постели, рвала зубами подушку, и едва затихала, как перед ней всплывали ухмыляющееся лицо Прохи и брезгливое – Максима, и она снова грызла подушку и кусала руки. Вскоре она почувствовала слабость, и только это физическое бессилие остановило дальнейшее безумное самоистязание. Она лежала с закрытыми глазами и не хотела вставать. Встать – значит принять свое несчастье, смириться с ним. Она была не готова к этому. Тяжелые, мучительные сны затянули ее в свой водоворот.

Когда она проснулась во второй раз, было десять часов утра. В окно ярко светило солнце, но оно не грело. В ее жизни наступил закат, закат в полдень. Болела голова, мучила жажда, и временами подкатывала тошнота. Она встала и приняла горячий душ. Стало легче. Вернувшись в комнату, сняла с кровати простыню, понесла ее стирать. Все это делала механически, беззвучно плача и слизывая соленые слезы языком. Пытаясь отвлечься, она стала считать, могла она забеременеть вчера или нет. Еще в университете она увидела в каком-то женском журнале схему для расчета так называемых опасных и безопасных для оплодотворения дней. Таня, как человек, привыкший иметь дело с цифрами, с легкостью запомнила ее. В студенческие годы она ей не пригодилась, и она, наверное, уже не помнит ее. Схема грубая, и все же. Значит так, последние 11 дней цикла – безопасные, 8 дней перед ними – опасные, и все остальные опять безопасные. Она принималась считать, но мысли путались и сбивались, у нее ничего не получалось. Она яростно терла под струей холодной воды простыню, смывая пятно крови, как символ своего позора, а не чудесный дар своему любимому. На Алкину свадьбу на три дня приезжал брат жениха – Юрий, у них закрутился такой стремительный роман, что она не успела найти в нем никаких недостатков, Юра ей нравился, безумно нравился. В последнюю ночь перед его отъездом она позволила ему многое, она готова была отдать ему последнее, тем более что даже по самым грубым подсчетам, последствий бы не было, но ее остановило, то, что завтра он уезжает. А она не хотела остаться брошенной. Он вроде не обиделся, они даже обменялись письмами. Сейчас он с горьким сожалением вспомнила о своей глупости. Хоть в первый раз она отдалась бы по любви. «Лучше сделать и каяться, чем не сделать и каяться», – так, кажется, сказал Максим в первый вечер знакомства. Мысли опять перескочили на Максима. Да, в глазах своих поругателей она выглядит жеманной институткой из прошлого века, судорожно цепляющуюся за свою честь, выжившим из ума анахронизмом. Она представила, как Максим поделится своими впечатлениями с друзьями.

– Ну, как тебе новая телка, больше не брыкалась? – обязательно спросит Проха.

– Все путем – пропахал целину.

– Да, ну? То-то она так брыкалась – берегла свое сокровище.

– Берегла бы еще, пока не сгнило. Сегодня опять к ней заверну.

– Может, как-нибудь поделишься?

– Погоди. Не так сразу. И тебе достанется.

Она словно слышала их голоса наяву. Налив в таз с водой «Белизну», бросила туда простыню, а сама пошла на кухню, попить воды. На кухне на полу повсюду были разбросаны осколки чашки, вилки и ложки. Таня снова заплакала и начала убираться. В горле пересохло. Она стала жадно пить воду прямо из чайника. Голова раскалывалась. Она вернулась в ванную, достирывать простыню. Слезы постоянно наворачивались на глаза. Закончив, она посмотрелась в зеркало. Картина была отвратительной. Лицо опухло, раскрылись все поры, распухший красный нос лоснился и блестел так, что в нем отражалась лампочка, веки набрякли и покраснели, рот стал большим и безобразным, как у лягушки. Во рту был неприятный привкус, который не перебивала зубная паста. Болела голова. Жаль, что у нее нет рассола, говорят, помогает при похмелье, и огурцов не осталось. Она вспомнила, что вчера купила бутылку молока. Ей так захотелось холодненького молочка. Но в холодильнике его не оказалась, оно осталось в прихожей со всеми покупками со вчерашнего дня. Таня пошла за сумками, молоко, конечно же, прокисло. Она все равно поставила его в холодильник. Рядом с сумками лежало Ольгино письмо. Таня быстро прочла его.

Оля писала, что не вернется в этот город никогда. Она нашла свою любовь, нашла работу, где не нужна трудовая книжка – в салоне видео и аудиозаписи. И счастлива. Может быть, позже она приедет за зимними вещами. Она сожалела, что не сможет лично поздравить Таню с наступающим днем рождения, писала, как ей тяжело расставаться с Таней – она была ее лучшей подругой, сокрушалась, что они не попрощались толком. Но как Ольга ни старалась, она не могла скрыть своей радости по поводу своей обретенной свободы. Таня в сердцах швырнула письмо на пол. Это был сокрушительный удар. Ольга бросила ее, предала, оставила одну с этими грязными подонками!

Ну почему она тоже не убежала, а осталась здесь? Ей сразу же надо было бежать, бежать подальше! Бежать? Но куда? К матери на Север, к отцу в Тулу? У всех у них своя жизнь. И чтобы она им сказала? Она же сама до конца не могла поверить, что за словами Максима не пустые угрозы. Да что теперь рассуждать, прошлое изменить нельзя, его можно только забыть. Но как можно все это забыть? Она вернулась в комнату. Сыр и колбаса на столе засохли, колбасу она выбросила, а кусочек сыра попробовала. Его чуть солоноватый вкус заглушил тошноту. Ей опять пришли мысли о беременности. У нее выходило, что ничего не будет. Впрочем, какая разница, не вчера, так это случится завтра. «Сбегаешь на аборт, и все дела». Она застонала, стиснув зубы. Ну что же сделать, чтобы забыть вчерашний вечер хоть на время? Когда-нибудь потом воспоминания поблекнут, и уже не будут так мучительно жечь, если она доживет до этого времени. А что же делать сейчас? Снова и снова в памяти всплывали детали вчерашнего вечера. «Желание девушки – закон», «Ты пьешь водку, не закусывая?».

Вот она, спасительная мысль! Ей нужно снова напиться, и не как вчера, а так чтобы совсем ничего не помнить. На столе стояла начатая бутылка водки. Конечно же, надо напиться до соплей, и тогда ей станет все безразлично. Она сходила на кухню и принесла воды запивать водку. Таня села так же как вчера на диван и стала методично пить водку, запивая ее водой и закусывая сыром. Но почему-то легче не становилось. Боль была все нестерпимее, горе – горше, а ненависть – все более обжигающей. О, как ненавидела она его, за свои слова, которые он вынудил ее произнести, за ужас, который испытала. Но что за наслаждение, что за блаженство должен был испытать он, если ради этого готов пойти на преступление? Она вспомнила нависшее над ней напряженное лицо, сосредоточенный взгляд, внимательные глаза, закрывшиеся за миг перед тем, как в них можно было прочитать ответ на этот вопрос.

Ну, почему она не дала себя убить, оказалась такой малодушной? Пусть бы ее изнасиловали, но это было бы один раз. Тогда ей не пришлось бы вновь и вновь переживать все в своих воспоминаниях. И не только в воспоминаниях. Он будет приходить к ней множество раз, прежде чем она ему надоест, и может даже тогда не оставит ее в покое, а отдаст кому-нибудь из своих дружков. Впрочем, прекратить это еще не поздно. Она может покончить с собой. Это достаточно просто, только перерезать вены, можно под горячей водой, чтобы быстрей. Но она не смогла подняться, ноги ее не слушались, было трудно оторваться от дивана. Она представила свою мать, убитую горем, ее подавленного мужа, отца, оглушенного несчастьем. Может кто-нибудь ещё всплакнет над ее гробом. Это ослабило ее решимость. Еще остались невидимые нити, привязывающие ее к жизни. Ну нет, достаточно того, что она уже проявила малодушие вчера! Надо перерезать вместе с венами и эти связи. Лезвия лежат в ванной. Она решительно встала. Ощутив невесомость в теле, осторожно, чтобы не взлететь, прошла в ванную комнату. Из шкафчика вытащила бритвенные лезвия «Нева», развернула одно, примерилась к запястью. Какая же она тоненькая эта голубая жилка, как медленно из нее будет выливаться кровь, как долго она будет ждать смерти. Хватит рассуждать, пора действовать! Таня открыла горячую воду и широким плавным движением руки чиркнула лезвием по запястью. На коже появился тонкий порез сантиметра два – лезвие оказалось слишком тупым, а она – чересчур бережной к себе, – в последний миг из памяти всплыл противный скрип тупого лезвия, когда она сбривала волосы под мышками, и рука сама притормозила. Стало больно, она прижала руку ко рту, пососала ранку. Боль ее отрезвила. Чтобы перерезать вены недостаточно быстро провести бритвой по руке, нужно будет приложить усилие. Нет, пока она не готова, надо еще выпить. Таня бросила лезвие на край раковины, закрыла воду и вышла.

Присев к столу, она снова налила себе водки и сделала большой глоток. Просто она еще мало выпила. Вот допьет бутылку и тогда ей легче будет принять решение, и Максим больше никогда ее не увидит, никто больше не увидит. Впрочем, она заслужила такое отношение. Она дрянь, шлюха, не достойная другого обращения. Ведь она сама произнесла, что хочет быть его! И не важно, что ее вынудили это сделать, прижав к стенке в прямом и переносном смысле. Короче, ее место на панели. Да. Лучше уж отдаваться за деньги. Сейчас она допьет водку, и пойдет на новую работу, и Максим ее уже не застанет, да и не нужна она ему будет после этого.

Когда она вылила остатки водки в стакан, в дверь позвонили. Звонок дошел до ее сознания с третьего раза, когда стал требовательным и нетерпеливым. Она глотнула воды, прежде чем идти открывать. Двигалась она легко и грациозно, но пол почему-то уходил у нее из-под ног. С трудом она вышла в коридор. За дверью даже не убирали палец с кнопки звонка. Она открыла дверь, и, не взглянув, кто пришел, повернула обратно. Важно было понять, всегда ли теперь пол в ее доме будет качаться. Похоже, придется с этим смириться. Она села на диван, пол тоже прекратил движение. Дверь захлопнулась. Не заходя в комнату, на кухню прошел Максим, крикнув:

– Привет, золотко.

Он что-то делал на кухне, было слышно, как лилась вода. А когда вошел в комнату, сказал:

– Очень пить захотелось.

Таня не обратила внимания на его слова.

– Ты сегодня один? Нам больше никто не понадобится? – удивилась Таня.

– Зачем? – не понял Максим.

– Свечку подержать, например, – водка развязала ей язык.

– Ты пьяная, что ли?

– Совсем чуть-чуть. Мне захотелось расслабиться.

– Чуть-чуть – слабо сказано.

– А ты пришел вовремя, малыш. Еще бы немного – и ты меня бы не застал, – призналась Татьяна.

– Ты куда-то собралась? – спросил Максим.

– Туда, откуда не возвращаются.

Максим подошел и наклонился над ней, опершись руками с двух сторон от ее головы о спинку дивана.

– Что ты задумала? – требовательно спросил он

– Отстань от меня, я не помню, но я должна куда-то пойти, – Таня напрягла память, ведь она что-то решила, как только допьет бутылку.

– В таком состоянии? Куда?

– А чем тебе не нравится мое состояние?

– Да ты в стельку пьяная!

– Не придирайся, я вполне владею собой.

– И куда ты собралась?

– Это тебе может не понравиться. И отстань от меня, я уже не помню.

Максим сел на свое вчерашнее место у стола, на котором стояли пустые бутылки от водки.

– Ты что, это все одна выпила? – удивился он.

– Ах, так ты пришел сюда выпить! Опоздал, голубчик, я тебя опередила.

– Там оставалась почти полная бутылка!

– Что жалко стало? – ей стало так смешно, что ему ничего не досталось. Она громко смеялась, не успевая переводить дыхание.

Максим ошеломленно смотрел на эту всклокоченную, с воспаленными глазами фурию. Смех незаметно перешел в стон.

– О, как мне плохо, голова раскалывается, – жалобно застонала она и откинулась на спинку дивана.

Черные брови скорбными птицами распластались на позеленевшем лице, губы стали серыми, как газетная бумага. Вдруг она резко вскочила и побежала в ванную, зажав рот руками. Максим пошел за ней.

– Не наклоняйся вниз, держи голову прямо, чтобы в нос не попало, – посоветовал он, придерживая ее волосы за спиной, чтобы они не свисали на лицо, когда она корчилась в спазмах над унитазом.

Потом он подвел ее к раковине и умыл ей лицо прохладной водой.

– Зачем тебе это? – спросил Максим, увидев на раковине валявшееся лезвие.

– Волосы сбривать.

– Что?

– Ими можно брить не только бороду, – пояснила Таня.

– А это что? – Максим взял ее за кисть и вывернул левую руку запястьем вверх.

– У Прохи спроси, он мне вчера руки выворачивал, – зло ответила Таня, и он отпустил ее руку.

– Не бросай где попало, – Максим засунул лезвие в коробку и положил ее в шкафчик.

Проводив до дивана, Максим уложил ее, подложив под голову подушку с кровати.

– Пить, – попросила Таня.

Максим принес из кухни стакан воды.

– Почему теплая? – недовольно спросила Таня, – надо было воду из крана спустить.

– Это кипяченая, пей, я сказал.

Она выпила весь стакан, и опустилась на подушку. Он включил телевизор и сел у нее в ногах. Таня боролась с тошнотой, пытаясь уснуть. Но силы оказались не равны, и тошнота победила. Она резко вскочила и снова побежала к унитазу. Максим пришел за ней. Процедура повторилась: унитаз, затем раковина. Они вернулись в комнату, и заняли свои места: Максим в одном углу дивана, напротив телевизора, она на подушке – в другом, и на этот раз ей удалось быстро заснуть.

Когда она проснулась, Максима не было, телевизор был выключен. Мучила жажда. Таня прошла на кухню за водой. На кухонном столе в банке с водой стояли тигровые лилии. Она схватила букет и выбросила его в мусорное ведро. Напившись воды, вернулась в комнату и легла на диван. Она почти заснула, но раздался звонок. На пороге снова стоял Максим.

– У меня дежа вю, – сказала она, пропуская его в прихожую, – по-моему, это уже было.

– Нужно меньше пить, – засмеялся он, пронося на кухню сумку.

Она прошла за ним. Максим открыл холодильник и выгрузил из сумки пару бутылок «Боржоми» и несколько бутылок «Пепси-Колы». Одну бутылку он оставил, и, захлопнув холодильник, попросил открывашку. Таня не могла почему-то вспомнить, где она лежит, и стояла как истукан. Максим махнул рукой и вилкой открыл бутылку.

– Будешь? Может боржоми? – он взял стакан.

Таня отрицательно помотала головой. Тогда он поставил стакан на место и стал пить пепси из горлышка. Таня ощущала себя гостьей на собственной кухне. Последний раз она пила «Пепси-колу» совсем недавно, когда проезжала через Новосибирск, первый и пока единственный город Сибири, в котором была запущена линия по производству этого напитка. Она даже привезла несколько бутылок с собой – на Алтае пепси была редкость, и выпила их в основном Анжелка на пляже.

Максим выпил всю бутылку и, чтобы выбросить её, открыл дверцу шкафчика под раковиной, где стояло мусорное ведро. Увидел смятый букет.

– Зачем ты это сделала? – обернулся он к Тане.

В его голосе не было злости, скорее недоумение, что так можно поступить с цветами. Тогда разозлилась Таня.

– Ненавижу тигровые лилии! – воскликнула она. – Терпеть не могу эти ужасные цветы, в мерзкую крапинку.

– А я думал, что девушки любят все цветы. И какие же ты любишь?

– Любые, только не эти, – произнесла Таня.

И пошла с кухни. Надо было сказать, любые, но только не от тебя, как всегда, когда было уже поздно, сообразила Таня. Она снова прилегла на диван, ей все еще было нехорошо, она плохо контролировала себя. Максим тоже зашел в комнату, включил телевизор. Таня ждала, когда он положит ее в койку, ведь именно за этим он пришел. Она ждала и мрачнела все больше и больше. Но Максим не торопился, видимо, считал, что она еще не готова. Как он раздражает своей самоуверенностью. Ведет себя как хозяин. Выбросил пустые бутылки от водки, убрал тарелки со стола, стоявшие со вчерашнего дня, а теперь откинулся на диване и смотрит футбол, попивая пепси из бутылки. Она хорошо видела его профиль. Он не обращал на нее никакого внимания. Это начинало надоедать. Требуется его поторопить. Таня села и немного придвинулась к нему.

– Долго ты еще будешь здесь торчать? – начала она. – Или привык загребать жар чужими руками, без своего Прохи не знаешь с чего начать? Я тебе помогу.

Максим оторвался от телевизора и удивленно посмотрел на нее.

– Получи свое и уматывай. Надоел до смерти.

Она встала и начала развязывать пояс сарафана, в котором ходила дома в жаркие дни.

– Я же знаю, ты так просто не уйдешь, так что давай, малыш, поторопись, – поясок не развязывался, она нервничала и почти кричала.

Максим встал перед ней и вял ее за подбородок.

– Ты что?

Наконец-то она развязала пояс и отбросила его.

– Сейчас я буду готова, только потом сразу уходи. Сейчас, сейчас, – она опустила одну бретельку сарафана с плеча, обнажив грудь.

– А душ холодный не хочешь?

– Что?

– Сейчас увидишь.

Он резко поднял ее, перекинул как куль через плечо и утащил в ванную. Она пару раз ударила его кулаком по спине. Он поставил Татьяну на пол, она хотела вырваться, но он крепко держал ее, опустил обе бретельки сарафана и потянул его вниз. Широкий сарафан упал на пол, он также стянул с нее трусы, она несколько раз его пнула, но это только ему помогло – трусы сами слетели с ног. Она стала ругаться:

– Ты – дурак ненормальный, псих, маньяк.

Он словно не слышал ее. Крепко прижимая Таню к себе, Максим одной рукой открыл кран с холодной водой и, отодвинув к стене сохнувшую простыню, переключил душ. Она отчаянно вырывалась. Максим поднял ее, неминуемое должно было случиться. Она громко завизжала. Бесполезно. Он поставил ее в ванну, под холодную воду. Она взвыла и тут же задохнулась – от холода перехватило дыхание. Максим держал ее обеими руками, брызги летели на его волосы, плечи, грудь. Он тоже замерз и хотел добавить горячей воды, но ему было трудно при этом удерживать Татьяну, и тогда он отпустил ее и выключил воду:

– Думаю, достаточно.

Из ванны Таня вылезла сама.

– Изверг, садист, маньяк!

Он снял с крючка большое полотенце и подал ей. Другим полотенцем он вытер свои руки, стряхнул капли воды с волос на голове. Рубашка с короткими рукавами намокла на груди и плечах, и он снял ее, положив на край ванны. Потом стал энергично вытирать Таню. Она не сопротивлялась, стараясь не смотреть на его голый торс – он ослеплял ее. Своей же наготы перед тем, кто украл у нее честь, она не стеснялась, вся ее защитная реакция вылилась в громкую ругань:

– Дурак безмозглый!

– Ага, мозгов нет – считай калека, – согласился Максим.

– Кретин!

– Умственный инвалид, – поддакнул он.

– Подлец!

– Моральный урод, – он поднял с пола ее вещи и повесил себе на плечо.

– Ублюдок! Садист, маньяк.

– Ты повторяешься, милочка. Фантазии не хватает.

– Осел, баран, козел вонючий, грязная свинья.

Максим присел, вытирая ей ноги. Она замотала волосы полотенцем.

– А это уже из области животноводства. Ты разве ветеринарный оканчивала, моя козочка?

– Мерзкий бандюга.

– Подними ногу.

Таня подняла ногу, продолжая ругаться:

– Подлый уголовник.

Он вытер ее ступню.

– Теперь вторую.

Она поменяла ноги, чуть не потеряла равновесие и схватила Максима за плечо.

– Отвратительное чудовище.

Он вытер вторую ступню и встал.

– Да, словарный запас у тебя бедноват, – он повесил полотенце. – Нужно будет как-нибудь заняться твоим образованием. Подними руки.

Он надел ей через голову сарафан, отдал трусы и вышел из ванной, прихватив свою рубашку. Но потом снова заглянул и сказал:

– А с козлом поосторожней, особенно при свидетелях, – и закрыл дверь.

Таня вернулась в комнату и легла на диван, ее слегка знобило. Максим накрыл ее покрывалом, снятым с кровати, а сам исчез на кухне. Было слышно, как он что-то ищет, открывая шкафчики и выдвигая ящики. В голове у нее было легко и пусто. Не было ни одной мысли. Они все умерли. Не было сил даже ненавидеть. Через некоторое время вошел Максим с двумя чашками кофе. На кухне он нашел открытую пачку молотого кофе и сварил его. Максим подал ей одну чашку, а со второй сел на диван сам.

– Ну вот. Из-за тебя пропустил конец матча.

Таня с удовольствием пила горячий кофе, кофе у него получился вкусный. Она согрелась, размотала полотенце на голове. Душ и кофе сделали свое дело – она почти протрезвела. Максим отнес пустые чашки на кухню, а полотенце в ванную, и вернулся с расческой. Усадив ее так, как ему было удобней, он стал расчесывать еще влажные волосы. Он с удовольствием перебирал тяжелые прямые пряди, и пугался, когда ненароком сильно дергал спутанные кончики волос, заглядывая ей в лицо, не морщится ли она от боли. Он спросил о работе. Она с ужасом вспомнила, что через три дня ей выходить из отпуска. После того, что она пережила, казалось невозможным, как обычно разговаривать с людьми, знавшими ее раньше, делать те же вещи, что и до этого. Она стала другой, и это как клеймо, которое увидят все.

Максим ушел вечером, когда она захотела спать, помог ей перебраться на кровать и бережно укрыл одеялом.

На следующий день все так же раскалывалась голова, и болело тело, во рту пересохло. Губы потрескались. Но самое страшное, все так же разрывалось сердце, а мозг сжигали ненависть и стыд за свое унижение. Как больно и страшно было думать о том, что случилось, но не думать она не могла, как ни хотела. Нет, так можно сойти с ума. Надо что-то делать. И выпить нечего. Только боржоми и пепси. Чтобы чем-то себя занять, она принялась за стирку. Стиральной машины у них не было, и Таня стирала на руках. Она энергично терла белье, с ожесточением выкручивая его, ей нельзя было останавливаться ни на секунду, чтобы не было времени думать. Развесив над ванной белье, она стала убирать квартиру. Потом мыть окна. Лишь бы ни о чем не думать. Не думать! В третьем часу позвонили. Она вздрогнула. Потом бросила тряпку в ведро и пошла открывать дверь. Это была Люда, за руку она держала дочку. Таня не знала, радоваться ли, что это не Максим, или огорчаться, что пришла подруга. Она не хотела никого видеть.

– Привет, Танюша!

– Привет, заходите.

– Что Ольга приезжает? – спросила Люда, проходя в комнату.

– Нет.

– Смотрю, ты тут уборку затеяла. А что вчера не зашла, как договаривались?

– Заболела. Отравилась, наверное.

– Ты такая бледная, и вид измученный. Тогда зачем ты уборку устроила, если болеешь? – Люда показала на открытое окно с ведром на подоконнике. – Тебе же надо лечиться.

– Да я вчера отлежалась. Сегодня вроде ничего.

– Мама, я хочу пить, – сказала Анжела.

– Подожди, сейчас, – не оборачиваясь к дочке, сказала Люда, и снова спросила, – Ольга-то когда приедет?

– Оля не приедет.

– Как?

– Мама, я хочу пить!

– Я пойду ее напою.

Таня повела девочку на кухню.

– Давай я сделаю тебе морс из смородины.

Таня открыла холодильник, чтобы взять банку с протертой черной смородиной. Ребенок увидел бутылки с «Пепси», которые принес вчера Максим.

– Я люблю газировку, – скромно сказало дитя.

– Она холодная, Анжела.

– Я люблю холодную газировку, – еще более скромно подтвердил своё пристрастие чадо.

Таня совсем забыла про эти бутылки, она вообще не хотела их даже трогать, потому что их принес Максим. Но отказать ребенку было трудно. Тем более что этим она ничего не докажет ему. Особенно, после того как выхлестала почти полную бутылку водки, что он принес с Прохой.

– Люда, ей можно дать пепси из холодильника? – крикнула Таня.

Услышав утвердительный ответ, она уже без колебаний взяла одну бутылочку. Таня не нашла консервный нож в ящике стола, и стала искать его в глубине стола на полке. Она отыскала нож – вчера с похмелья она, собирая вещи с пола, рассовала их не по своим местам. Довольная, она резко поднялась и сильно ударилась головой о металлическую ручку ящика стола.

– С-с-с-с! – со свистом втянула она в себя воздух и схватилась за ушибленное место.

Как больно! Слезы выступили на глазах. Мало ей страданий, так еще нужно было получить там, где и так уже есть шишка. Она захлопнула дверцу и швырнула нож на столешницу, все еще держась рукой за голову. Анжела с сочувствием заглянула ей в глаза.

– Тебе больно?

– Да.

– Ты плачешь?

– Нет.

– Злишься?

– Нет. Мне просто грустно.

Анжела живо соскочила со стула, на котором устроилась, ожидая напиток, и упершись ручками в дверцу стола, стукнулась об нее лбом.

– Смотри, я тоже ударилась, но я же не загрустяю! – сказала она.

– Золотой ты мой рыбенок, – Таня подхватила девочку на руки и поцеловала. – Не нужно биться головой об стену – бесполезно.

– А я же об стол, – весело крикнула Анжела.

На кухню пришла Люда, ей надоело сидеть одной в комнате. Таня поставила ребенка на пол.

– Будешь пить? – спросила она Люды.

– Откуда «Пепси», где купила?

– Там уже нет.

– Тогда наливай.

Таня разлила гостьям напиток.

– А себе? – спросила Люда.

– Мне пока лучше воздержаться от газированной воды.

– Ну да, конечно. А мы тебе пирожков принесли, вчера напекли, с картошкой, капустой и курагой. Тебе можно?

Таня пожала плечами.

– Анжела, принеси мне сумку из комнаты, – попросила мать, – сейчас положим их в холодильник, а вечером поешь. Тань, я ничего не поняла про Ольгу. Ей же, как и тебе, в августе на работу выходить – практику вести.

Таня пересказала содержимое Олиного письма.

– Это даже к лучшему, что Ольга решила бросить школу, – заключила Люда.

– Да, конечно, – кивнула Таня, вспомнив, как решимость Ольги начать новую жизнь в школе, разбилась о равнодушие учеников и собственное же нетерпение. Она желала видеть результаты своих усилий уже завтра, а лучше – сегодня.

– Школа все-таки не для нее, – продолжала Люда. – Зачем терять еще два года. Жаль, конечно, что ее не уволили по-хорошему. На госпредприятии она без трудовой вряд ли устроится.

– Но как же ее могли уволить, если она не отработала три года?

– Все могли, если бы захотели. Только не в этом гадюшнике. Ты этого, наверное, еще не поняла, но скоро увидишь, куда попала. И наша школа ничем не отличается от других, везде такая же грызня. Видимо играет роль специфика профессии. Ведь все привыкли руководить, командовать. И к тому же от учителя требуется непогрешимость еще в моральном отношении. Воспитывая других, он должен быть чист как стеклышко. Стоит кому-то оступится – заклюют.

Анжела давно ушла в комнату, Таня дала ей бумагу и карандаши для рисования, а девушки долго еще сидели на кухне. Людмила что-то сегодня разговорилась. А Таня, внимая ей, все время прислушивалась к себе, может хоть на минуту отпустит боль, выйдет заноза из сердца, но тщетно. Таня молила, чтобы Людмила скорей ушла. Она боялась, что может прийти Максим, и Люда с ним встретится. Никогда, никому она не расскажет, что с ней произошло – это ее стыд, ее позор, ее боль, ее тайна. Как ни тяжело ей было одной наедине со своими мыслями, рядом с людьми было еще хуже. Делать вид, что ей интересно, о чем они говорят, чем живут, в то время, когда просто тяжело их видеть, потому что у них все хорошо.

Наконец Людмила собралась уходить. Таня проводила гостей и продолжила свою работу. Она домыла окна, почистила раковину, унитаз, вымыла полы и под вечер устала так, что не было никаких сомнений, что она уснет сразу же, как только прикоснется к подушке. За весь день она съела один пирожок, и, не поужинав, легла спать в начале десятого.

Засыпая, она вспомнила, что у нее не заперта входная дверь – уже вечером она выходила выбрасывать мусор в контейнер во дворе, и оставила замок на предохранителе, потому что не брала ключ. А, вернувшись назад, забыла опустить «собачку» на замке. «Бог с ним, с замком», – вяло подумала Таня. Она медленно погружалась в спасительный сон, и вдруг словно разбилась о твердое дно глубокого колодца – это звонок в дверь заставил бешено стучать ее сердце. Пока она выкарабкивалась из темного колодца подсознания, снова позвонили. «Я уже сплю, – сказала она себе, – открывать не буду». В дверь продолжали звонить. «Ну что за люди! Ведь открыто же!» Она продолжала лежать. «Я сплю. Если кто-то сильно хочет попасть сюда, ему достаточно просто толкнуть дверь. А еще у некоторых есть шпильки». Звонки не прекращались. «Неужели придется вставать?» – морщилась Таня. «Ладно, пусть позвонят еще пять раз, и если не уйдут, то пойду открывать». До пяти сосчитать не удалось. Звонок верещал непрерывно – гость не убирал палец с кнопки. Но как только Таня собралась вставать, наступила тишина. А потом дверь с шумом распахнулась, и кто-то влетел в квартиру, видимо, рассчитывая высадить дверь плечом. Таня прыснула в подушку – жаль, она не видела выражения лица гостя. Удивительно, что она еще не потеряла способность смеяться.

В комнату вошел обеспокоенный Максим. Подойдя к кровати, он спросил:

– Что случилось? Что с тобой?

– Ничего.

– А почему ты лежишь?

– Сплю.

– Спишь? Так рано? Еще только пол десятого.

– Для меня в самый раз.

– Опять водку пила? – с подозрением посмотрел на нее Максим.

– Нет.

Максим не поверил:

– Дыхни, – он склонился над подушкой.

– Вот еще, – фыркнула Таня.

Максиму этого было достаточно – он убедился в свежести ее дыхания.

– А почему мне дверь не открыла?

– Зачем, если она и так была открыта?

– Но почему?

– А я теперь не буду запираться. От тебя никакие замки не спасут, а больше мне боятся некого.

Таня сама не знала, зачем это сказала, она вовсе не собиралась держать дверь открытой все время.

– А если в квартиру заберется вор или пьяный по ошибке?

– Ну и что, я теперь ничего не боюсь, хуже уже ничего не бывает. Так что запираться ни к чему. Вот еще, ломать ноги потом – бегать тебе дверь открывать. Больно надо. Ты-то что беспокоишься? У тебя же, наверное, все местные воры в подчинении, скажи им, чтоб обходили эту квартиру стороной.

– Ты ничего не понимаешь, и не лезь не в свое дело.

– Я никуда не лезу, ты сам меня затащил. Я по уши вляпалась в это.

Она удивилась, как легко это произнесла. Она думала, что больше не сможет разговаривать с Максимом, глядя ему в глаза, да еще ничем не подкрепившись из спиртного. А сейчас она спокойно говорила с ним, да еще возражала. Хотя очень неудобно лежа разговаривать с человеком, который стоит над тобой. А встать она тоже не могла, коротенькая ночная сорочка после многочисленных стирок стала блеклой и вылинявшей – она стеснялась.

– Ладно, не психуй. Все было бы нормально, если бы ты вела себя умнее. Ты хоть сегодня вставала? Я как вчера ушел – ты спала, сегодня прихожу – ты лежишь на том же месте.