Текст книги "Все или ничего"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Глава 6
БЕССОННИЦА
– Федька, собирайся немедленно! Айн, цвай, драй! Руки в ноги – и вперед!
– Угу, угу, – заторопился Атос. – Сей момент. Я по-военному. Сорок пять секунд… Мы в армии так одевались: пока спичка у ефрейтора не догорит.
– Сорок пять – это, пожалуй, перебор. И я тебе не ефрейтор. И вообще, тут не армия, а жилище молодой женщины.
– Да, конечно, молодой женщины… Он сейчас должен прийти, да? Я уже выметаюсь!
– Кто – он? Ты чего замельтешил? Мы еще посидеть успеем, поболтать. Успокойся.
– Не бойся, я не обижусь! У тебя же личная жизнь… Он придет… твой… а я тут на диване растянулся, компрометирую тебя. Приревнует еще! Я лучше на вокзал…
– Во-первых, я никого не жду. Во-вторых, поедем вместе, и не на вокзал, а в аэропорт. Полетишь самолетом.
– Куда? – опешил он.
– Во Владивосток, конечно. Забираешь сестру – и сразу же обратно. Тоже самолетом.
– Ирка, ты чего-то порешь, я не врублюсь.
– А ты врубайся! Устроили твою девочку в этот самый реабилитационный центр, понял? Причем без всякой очереди и совершенно бесплатно.
Федор смотрел на нее не моргая. Он не верил. Боялся, глупый, что она так жестоко шутит.
– Чего уставился, как баран на новые ворота? Баран – это ведь я, Овен. Эй, очнись!
– Так не бывает, – возразил Атос, очнувшись. – В один день? Раз, два – и готово?
– В один день! Обижаешь! В пять минут.
– Ух ты…
– Ах ты, все мы космонавты!
– К-как… как это ты смогла?
– Связи! – небрежно отмахнулась Ира, будто речь шла о сущем пустяке.
– Ирочка… милая… д’Артаньян…
– Ты б еще расплакался, Атосик! Или руки кинулся мне целовать… Есть у некоторых типов такая привычка. Фу! Обслюнявят, потом отмываешься с пемзой.
– Не буду слюнявить, хоть и надо бы. Спасибо тебе, Первенцева. Ты сама не понимаешь, какое огромное тебе спасибо.
– Ну что, двинули в аэропорт? Багажа у тебя ноль, так что можно на моей Моте. Во Владивосток откуда рейсы? Из Домодедова? Из Внукова?
– Нет, Ир, я все-таки поездом.
– Почему? Воздушная болезнь? Тошнит? Возьмем по пути леденцов, будешь сосать. Помогает.
– Да нет! – Он замялся. – Просто у меня тогда на обратный путь финансов не хватит.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать два.
– Ну вот, большой мальчик, а дурак дураком. Или меня за дуру держишь. Я что, совсем без понятия? Вам с сестрой дорогу оплатят в оба конца. Да еще в третий – тебе одному, чтоб ты мог домой вернуться. И навещать ее тоже будешь за счет фонда. Я обо всем договорилась.
– Ну, Ир… – Федя был потрясен. – Да я по гроб жизни…
– Ага, ловлю на слове. Надеюсь прожить лет до ста двадцати, так что обязательство твое – долгосрочное.
– Я для тебя что хочешь… жизнь отдам… только свистни!
– Знаешь, Федь, – устав от этих изъявлений благодарности, оборвала Ирина. – Я уже столько насвистелась со вчерашнего дня! На разные лады… Поехали. Билет возьмем, отправим тебя, и завалюсь наконец спать…
…Не знал Александр Дюма о существовании мотоциклов и самолетов. Однако это еще полбеды. Но писатель не подозревал и о том, что его отважные герои могут по ночам рыдать в подушку, бессильно молотя ее кулаками, как злейшего врага.
Автор бессмертной книги вообще не догадывался, что в королевский мушкетерский полк могла быть зачислена женщина. Да не в результате ошибки или обмана, как в какой-нибудь «Гусарской балладе», а вполне легально, в соответствии с реальными боевыми заслугами.
Мадемуазель д’Артаньян, что с вами?
Ведь вы выручили своего друга Атоса. Неужели вы жалеете об этом? Неужели какая-то эфемерная «личная жизнь» вам дороже крепкой мужской дружбы? Как это непохоже на вас!
Теперь Владимир решит, что я его просто использую…
Даже если буду клясться в любви – подумает, что это из корысти.
Дорогие подарки от него как должное принимаю, словно последняя дешевка, да еще и просьбами донимаю…
Но я докажу, докажу, докажу, что мне ничего от него не нужно! Что я не ищу никакой выгоды!
А я ведь и правда не ищу.
Единственное, чего я хочу от Владимира, – это… Это… Ой, не могу больше!
О господи, как я несчастна!
А счастье-доля требуется каждому: и доброму, и злому!
Уснуть бы! Один розовый слон, два розовых слона, три… Целый караван розовых, толстых и совсем не мудрых слонов…
…Не спалось и Владимиру.
Войдя вечером в свою спальню, он вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Включил свет – и окаменел.
Прямо посреди широкой кровати, на золотистом атласном покрывале, прислоненный к горке взбитых подушек, стоял большой портрет Натальи в застекленном деревянном багете. Конечно, это Петька его сюда принес. Не Зинаида же!
О, Львов слишком хорошо знал, что это за фотография! Ее специально увеличивали в фотоателье перед Наташиными похоронами. На уголке рамки тогда был прикреплен траурный бант из черного крепа.
А на поминках именно перед этим портретом стояла накрытая кусочком ржаного хлеба стопка с водкой.
Володя долго тогда пересматривал семейные альбомы, выбирая самое лучшее, самое выразительное фото. На всех карточках Наташа была печальной, а на этой все-таки улыбалась, хоть и еле заметно. Снимок был сделан еще до последнего всплеска ее болезни.
Владимир помнил, как восьмилетний Петька тогда целовал эту фотографию, рискуя разбить стекло и пораниться, как он звал маму и умолял ее вернуться. А потом забился в истерике:
– Она нас бросила, папка, да? Это из-за меня? Потому что я плохо учусь? Она меня разлюбила и ушла насовсем! И тебя разлюбила. Бросила, бросила! Мамочка…
Поэтому, выждав сорок дней, отец потихоньку спрятал портрет, чтобы не травмировать и без того нервного ребенка. Может, он был не прав и не стоило этого делать?
«Прости, Наташа, но я хотел как лучше, – шептал он теперь, как будто жена могла его услышать. – Это не значит, что я тебя забыл. Я всегда буду тебя помнить… мы с Петей будем помнить».
Да, но почему сын извлек эту рамку из кладовки именно сейчас? Заподозрил что-то?
Может, продолжает ревновать к Зинаиде? Случайно наткнулся, разыскивая что-то из старых вещей? Непонятно.
Однако чудится в этом поступке некий укор. Петька в последнее время вообще не в своей тарелке: сегодня, к примеру, целый вечер глядел исподлобья, и ногти опять все обкусал. Как будто хотел завязать непростой разговор, мужской и откровенный, но так и не решился.
Чтоб они провалились, эти родственнички, которые так безжалостно растревожили ребенка!
А впрочем, разве он все еще ребенок? Петр мужает. Вот уже голос начал ломаться. Скоро, наверное, к нему придет первая любовь. И он, как все мальчишки, по наивности будет думать, что она же – единственная, на всю жизнь.
Да что там мальчишки! Сам Владимир, вполне взрослый человек, вплоть до роковой уличной аварии считал себя однолюбом.
Нет, он не постригся в монахи, после того как овдовел, и не давал себе обета целомудрия. У него были связи с женщинами, случались даже весьма пылкие увлечения, но не более того.
Но настоящей любви не было. И Львов решил было, что он уже свое отлюбил… А оказывается, ошибся.
В один прекрасный или, наоборот, ужасный день вся его жизнь перевернулась вверх дном. Как будто он снова превратился в мальчишку-несмышленыша, Петиного ровесника, если не младше.
Ирина… Что она принесла ему? Блаженство или катастрофу? Ясно одно: это поворот судьбы.
Он был растерян. Он ничего не понимал ни в себе, ни в окружающем мире. Чего же тогда спрашивать с Петьки?
– Наташа, подскажи, – присел он на край постели перед портретом. – Ты всегда умела найти для меня в трудный момент нужные слова. А теперь мне как раз очень, очень трудно. Не молчи, Наташа! Ты ведь не осуждаешь меня, правда? И не ревнуешь? И не считаешь мою любовь отступничеством или предательством? Конечно нет. Я помню, как ты… в самый последний твой день… пожелала мне счастья.
Наталья сказала тогда:
– У тебя еще будет все, Вовочка. Не горюй по мне. Пожалуйста. Хорошо, что я уйду именно теперь… пока ты еще молодой. Обещай мне одну вещь…
– Какую, милая?
– Что ты не запретишь себе влюбиться.
– О чем ты! Ведь скоро поднимешься. Потерпи!
– Мне виднее. Обещай!
– Обещаю, – сдерживая скорбный спазм, выдавил он.
Вот когда пришла пора сдержать слово!
Но перед Владимиром и не возник, попросту не успел возникнуть вопрос, запрещать или не запрещать себе любить.
Чувство пришло, налетело, нахлынуло девятым валом – и накрыло его с головой.
– Наташа, а как же наш сын? Удастся ли все ему объяснить? Ведь рано или поздно придется… – Если, конечно, эта девушка все-таки ответит ему взаимностью.
Он вглядывался в увеличенные фотографом черно-белые черты. И чем дольше смотрел, тем явственнее казалось ему, что на щеках жены проступает неяркий румянец, в зрачках появляется живой блеск.
Вдруг словно дрогнули длинные темные ресницы, и легонько шевельнулись уголки губ. И из глубин памяти – а откуда же еще? – прозвучал нежный, слабый голос:
– Не бойся. Не сомневайся. Всему свое время.
И еще два слова, после недолгой передышки. Наташа в последние месяцы жизни вынуждена была делать в разговоре паузы, чтобы отдохнуть:
– Просто… люби.
Глава 7
ПОХВАЛА ДОРОЖЕ ПОХВАЛЬБЫ
И он просто любил. Утром он собрался и поехал на улицу Сергея Лазо.
Он просто хотел прийти к ней.
А там будь что будет!
Ну вот и пришел.
А там…
Дверь квартиры нараспашку. В комнате погром. Из стены выдраны куски штукатурки, и вокруг этих пробоин, словно проделанных снарядами, висят жалкие ошметки обоев.
Диван вроде бы на месте, полки с кубками висят как висели, а журнальный столик опрокинут. Стоявшая на нем ваза лежит на боку, но она, видно, только чудом не разбилась.
Но… нет в этом тесном жилище никакого тренажера фирмы «Боди-бьюти»!
А ведь должен быть! Эта махина – не иголка, ее в ящичек стола не упрячешь.
– Ты чего тут не видал?
Швабра тяжело опустилась прямо ему на плечо, осыпав пылью дорогой светлый костюм.
Владимир вздрогнул и обернулся.
Перед ним в боевой стойке пружинила старушка. Упершись рукоятью швабры ему в грудь, она к тому же, словно теннисистка, размахивала железным мусорным совком, целясь в физиономию непрошеного гостя.
– Моя голова – не мячик, бабуля! – крикнул Львов, прикрывая лицо. – Для других целей мне пригодится!
– Ты чего тут потерял?
– Не чего, а кого. Ирину. Владиславовну. Первенцеву.
– А кто такой? – проворчала баба Вера все еще сердито, однако совок опустила. – Документы при себе?
– При себе, при себе. – Он достал удостоверение фонда и, раскрыв на месте фотографии, помахал перед старушкой. – Владимир Павлович. Будем знакомы.
Красные корочки с золотым тиснением внушили старушенции почтение.
– Верыванна. – Она протянула ему вместо ладони все тот же совок, и Львов на полнейшем серьезе пожал его.
– Ой! – спохватилась бабка и подала взамен совка… швабру.
– Ничего-ничего, бывает, – успокоил Львов и точно так же, без тени улыбки, потряс пыльную щетину, словно дружественную пятерню.
– Тьфу, пропасть, запутал ты меня!
Старушка с грохотом швырнула инструменты на пол и протянула ему две сухонькие руки сразу, чтобы исправить свою двойную ошибку.
Владимир же, как истинный джентльмен, обхватил их своими огромными холеными кистями и галантно поцеловал, словно какой-нибудь великосветской гранд-даме.
– Ой, грязные! Я тут прибиралась, – засмущалась соседка и отдернула руки. Спрятала их за спину.
Она была целиком и полностью покорена.
– Ты не сердись, деточка, что я тебя так, с налету! Время такое. Народ-то, понимаешь, всякий шастает.
– Всякий – это какой? Кто у вас тут шастает?
– Вредители попадаются.
– Это они тут стены разломали?
– Нет, это Ирка сама. Тут, деточка, намедни одну штуку привинтили… Трубочки, понимаешь, пружиночки, огонечки мигают. Красивая штуковина была, зараза.
– А оказалась бомбой, что ли?
– Хуже!
– Что может быть хуже?
– Сказали: для освоения космоса. А оказалось – поганый кухонный комбайн.
– Сливки взбивать?
– Человеков! Простых, понимаешь, тружеников. И даже престарелых пенсионеров. Ветеранов труда.
– Что вы говорите! И пенсионеров не пощадили? На вас-то, Верыванна, не покушались, надеюсь?
– Хо, еще как покушались! Они из меня, детка, такие сливки взбили, ироды! Еле разогнулась потом, вся спеклась, как безе в духовке. Спасибо еще, режим мясорубки не включили.
По бабе Вере, правда, не видно было, что над ней измывались злоумышленники: подвижности этой старушки могли бы и юноши позавидовать.
Но Владимир предпочел недоверия не выказывать:
– Ай-я-яй, да кто ж это посмел?
– А шут их знает, деточка. В костюмчиках таких и в беретках лиловеньких. Мы, говорят, к вам посланы из фирмы «Бьюти». Бьют, значит, наших.
– Н-да… диверсанты.
– Но мы с Иркой эту заразу обезвредили. Увезла она ее. Только вот стенку пришлось разворотить. Жалко. Крепко присобачили, сволочи, еле отвинтили.
– Это, уважаемая Верыванна, дело поправимое. Слава Богу, вы с Ириной Владиславовной сами в живых остались. Телефончик тут имеется?
– А как же! Два! И у Ирки, и у меня. Куда звонить-то надумал?
– В контрразведку, конечно. А вдруг вам тут тайком встроенных микрофонов понаставили?
– Вот уроды! Была бы помоложе – своими бы руками им такие бьюти устроила! Разобьютила бы в пух и прах!
…Легко встать в красивую позу, но трудно в этой позе продержаться долго, если она не является для тебя естественной.
Ира в ответ на широкий жест Владимира решила сделать жест не менее широкий. В пику ему, назло! Знай, мол, наших: мы не нуждаемся в твоих щедрых, дорогостоящих подарках. Обойдемся. И не вздумай возомнить себя опекуном и благодетелем несчастной калеки! Она не калека! Она уже встала на ноги и исцелится окончательно сама, без посторонней помощи.
С таким боевым настроением встала она после беспокойной ночи и короткого, тревожного предрассветного забытья.
С помощью бабы Веры Ирина размонтировала великолепный «Боди-бьюти».
Соседка помогала рушить иностранный механизм с таким же энтузиазмом, с каким прежде его испытывала. Ведь на самом деле вовсе не тренажер ей был нужен, а живое общение. Легко ли на старости лет, давно потеряв всех родных и близких, сидеть целыми днями в маленькой квартирке одной, взаперти, пусть даже и с постоянно включенным телевизором? Тоска, да и только…
Ира никогда не была собакой на сене, а потому супертренажер не окончил свое существование на городской свалке. Его ждала более достойная судьба: владелица решила передать этот чудо-аппарат, так легко ей доставшийся, тем, кто в нем по-настоящему нуждался.
Искать преемников долго не пришлось: волею обстоятельств идея уже была подброшена. Ирина переправит «Боди-бьюти» в тот самый реабилитационный детский центр, в который Федя должен был привезти свою больную сестренку.
Ведь у многих из этих ребятишек, говорят, нарушен двигательный аппарат. Так пусть же умная машина обучит их двигаться!
Остановив на дороге по сходной цене микроавтобус, Ирина с помощью водителя погрузила тренажер и направилась прямиком к намеченной цели.
Вот и двери центра. Учреждение как учреждение, вроде спортивного интерната, в котором прошло ее детство. Даже можно предположить, где находится кабинет директора.
Сейчас она решительно ворвется в этот кабинет и скажет скромненько, но не без гордости:
– Вот – принимайте. Я – чемпионка России по фехтованию Ирина Первенцева. Хочу подарить вашему заведению…
И так далее и тому подобное. Ее начнут благодарить, горячо жать руку, словом – все, что положено в таких случаях.
Но сначала надо перетащить тренажер в вестибюль, чтобы отпустить микроавтобус.
И они с водителем начали по частям переносить разобранный «Боди-бьюти» в здание.
Но когда Ирина, предвкушая триумфальную передачу дорогого снаряда, уже делала последнюю ходку, вдруг из коридора наперерез ей выкатилось кресло на колесиках.
В нем, не доставая затылком до верхнего края спинки, сидело крошечное, сморщенное, горбатое существо, передвигавшее рычаги управления не по росту крупными руками.
– Эй, осторожней! – прикрикнула Ирина. – Зашибу!
Существо глянуло на нее глубокими, умными и печальными глазами, казавшимися на уродливом лице чужими, и невозмутимо ответило топким, скрипучим голоском:
– Зашибли уже один раз. Во время родов.
– Ой, – потерянно сказала Ира и уронила охапку никелированных трубок на пол.
Это и есть больной ребенок? Трогательное дитя? Непонятно даже, какого оно пола. И возраст не определить. Наверное, еще нет шестнадцати, раз центр – детский, но на вид точно так же можно дать и шестьдесят.
Ей стало страшно. Куда страшнее, чем в ночном лесу, лицом к лицу с передвигающимися на задних лапах синим медведем и золоторогой коровой. И даже несравнимо страшнее, чем в тот миг, когда ее задумали швырнуть в огонь.
…А следом за первым обитателем центра вышла девочка лет двенадцати, очень даже хорошенькая, с темными кукольными кудряшками, заботливо уложенными в очаровательную прическу.
– Вы не бойтесь, тетя, – успокоила «куколка». – У нас тут все сперва пугаются.
Ирина опомнилась: да она, никак, труса празднует!
– Я не боюсь. Просто от неожиданности вздрогнула. Помоги мне, пожалуйста, все это собрать.
Девочка глубоко вздохнула, словно извиняясь, и вместо ответа протянула перед собой тоненькие ручки, на которых не было не только пальцев, но и кистей: только страшные, уродливые культяпки торчали из красивых, отделанных кружевами манжеток.
Иру затошнило. Поспешно отведя взгляд, она присела на корточки. Руки почему-то дрожали, и составные части тренажера рассыпались вновь и вновь, жалобно позвякивая.
И тут кто-то погладил ее по волосам, как будто пытался по-дружески успокоить и вселить уверенность.
«Хоть один нормальный человек нашелся», – с облегчением подумала она и глянула на этого неведомого доброжелателя.
Но перед ней стоял мальчик, которого назвать нормальным никак было нельзя.
Его прозрачные глаза, лишенные всякого выражения, смотрели куда-то сквозь нее. Этот взгляд не был осмысленным, а потому особенно пугал. Лицо одутловатое, отечное, синюшное, нижняя губа безобразно отвисла, и по подбородку стекала слюна.
– Мма… – утробно произнес он, – мма…
Девочка с кудряшками объяснила:
– Он вас мамой считает. Вы ему понравились. Своей-то мамы у него нет, она от него отказалась.
Ира закрыла лицо ладонями, так и не поднявшись с корточек. Какой ужас! Она просто не в силах вынести все это. Куда оно испарилось, все ее бесстрашие, которым всегда козыряла? Это тебе не на красный свет ехать и не выходить на поединок со спортсменами мирового класса!
Так вот что имел в виду Федор, говоря, что его мамка «напортачила»! Так вот какую жизнь приходится вести Атосу, нянча сестренку!
А она-то, дура, поглядывала на однокашника свысока: дескать, сдался, разнюнился, раскис! Форму, мол, растерял! Пожалела его, конечно, посочувствовала, помогла как могла. Но даже в малой степени не осознавала, в каком аду существует ее друг изо дня в день, из года в год. Всегда!
Федька, оказывается, герой. Настоящий мужественный граф де ля Фер, не бросающий в беде слабого, даже если слабый… не может не вызвать своим уродством чувство брезгливости.
У Дюма все романтично, и даже болезнь описана красиво. Эдакое благородное страдание, окрашенное флером. А здесь… здесь неподходящий для романов материал. Об этом не только писать, но и думать было бы невыносимо.
С лестницы раздался цокот женских каблучков. Но Ирина только поглубже уткнулась лицом в колени, инстинктивно приняв защитную «позу зародыша». Поглядеть на следующего больного она уже была просто не в состоянии.
– Здравствуйте, девушка, – абсолютно внятно и разумно произнесли над ней. – Вы к нам в гости? Милости просим. Мы всегда рады гостям. Пойдемте, ребятишки вас чаем угостят. Они у нас молодцы: очень красиво сервируют стол.
Стыдно было и дальше по-страусиному прятать голову, и Ирина поднялась. Ее пошатывало, словно пьяную.
Мальчик, которому она понравилась, ухватил ее за палец липкой, влажной ладонью, и ей стоило больших усилий сдержать рвотный позыв.
– Я директор центра, – представилась привлекательная, элегантно одетая женщина средних лет.
– А… я, – прохрипела Ира, – я…
Весь подготовленный монолог щедрой дарительницы, включая, кажется, даже ее собственное имя и спортивные титулы, улетучился из головы.
Потихоньку высвободив свои пальцы и избегая смотреть на детей, она сосредоточила взгляд на перламутровой пуговке у директрисы на кофточке. Этот мерцающий, переливающийся кружочек словно загипнотизировал ее, став крохотным островком спасения среди океана ужаса и безнадежности.
Женщина, кажется, поняла ее состояние: видимо, подобная реакция людей, пришедших сюда из здорового, яркого, счастливого мира, была ей не в диковинку. И глава заведения, чтобы не обидеть маленьких обитателей центра, начала задавать гостье вопросы, одновременно сама же на них и отвечая, так что Ирине, к ее великому облегчению, не удавалось и рта раскрыть.
– Не правда ли, вам понравились наши ребятки? Симпатичные, да? Они обязательно должны были вам понравиться. Они у нас все очень хорошие и очень любимые…
Любимые…
Так вот что значит настоящая, подлинная любовь…
Это не борьба за первенство, не доказательство своего превосходства над партнером, не ревность, не чувство собственника…
Любовь – это… Каждое утро терпеливо укладывать кудряшки девочке, у которой нет рук.
Это на своих руках, в обнимку, пересаживать с каталки в ванну обездвиженное существо, чтобы искупать его.
Это утирать рот умственно недоразвитому ребенку. Причем ребенку не своему, а чужому, от которого из-за его дефектов отказалась даже родная мать…
Женщина в кофточке с перламутровыми пуговками умеет любить.
А я? Я, скорее всего, нет.
Значит, мне еще предстоит этому научиться…
Но я всего лишь обычный человек, и мне хочется, чтобы любовь была праздником, а не подвигом…
Едва назвав себя и наспех объяснив цель своего визита, Ирина ретировалась из этого пугающего места, где способны подолгу находиться одни лишь подвижники. Она так и оставила тренажер брошенным на полу вестибюля и даже не выслушала слов благодарности.
Да какая благодарность! Если б могла, сделала бы для этих обездоленных и отверженных малышей куда больше… только заочно. В центре она больше не появится.
«Мелкие и жалкие мыслишки! – упрекала себя Ира, но тут же и оправдывала: – Зато честные».
Ее высокая, чуть не на грани зашкаливания самооценка теперь резко упала. Она поняла, что есть вещи гораздо более сложные, важные и достойные восхищения, нежели, скажем, мушкетерская отвага. И есть вещи, на которые она, кажется, не способна.
И еще есть на свете особенные люди, никому не известные и не знаменитые, но которые во много раз сильнее, чем она, успевшая к двадцати годам прославиться на всю страну.
Вспомнились слова лесного старика, властелина огня:
«Похвала дороже похвальбы… Похвалишься, когда люди похвалят».
Что ж, верно. Попусту хвастать глупо.
Прав был дед, да не совсем. Самое сложное – это достойно держаться даже в тех ситуациях, когда и похвалить тебя некому, а подчас некому и поблагодарить.
Когда нужно не выставляться напоказ, а… просто любить.
