Текст книги "Цена Рассвета"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

17

За три часа до начала выброски Арью ознакомили с планом боевой операции, и она поняла, что полку назначена участь кровавой и бессмысленной жертвы.

План был расписан поминутно, и в жестком графике места здравому смыслу не нашлось. Несмотря на то, что планируемая точка входа в околопланетное пространство Синрин находилась под прикрытием сразу трех баз противокосмической обороны, средств и времени на их подавление выделено не было. Краткий пересказ плана, сделанный Масей до начала детального разбора и подробного инструктирования, звучал впечатляюще: «и тут мы подлетаем, и ага!..». Судя по нервно поджатым губам, рыжая не верила ни в какое «ага».

Командир полка был бесконечно спокоен. Огонек световой указки двигался по строкам на доске. План грандиозного жертвоприношения выглядел воистину безупречно: выбросить двадцать семь боевых машин под перекрестные удары трех оборонных станций, подождать, пока они выполнят задание – объемную бомбардировку синринских заводов, скрытых под колпаком скальных пород…

– Чем бомбить-то будем? Обломками бортов? – шепотом спросила Инга.

…дождаться возвращения…

– Привидения на службе – новый боевик студии имени Коврова! – тоже шепотом ответила Арья.

…и отойти назад.

Задавать вопросы даже после положенного по правилам командирского «вопросы есть?» в армии Вольны считалось неприличным, но на этот раз они появились у всех. Нет, как подметила Арья через несколько секунд, не у всех, а только у тех, кто прослужил меньше десяти лет. Таких было чуть меньше половины, но именно они уже командовали не экипажами, а звеньями и эскадрильями.

Старшие молчали, с улыбкой наблюдая за тем, как «молодежь» наскакивает на комполка с вопросами и риторическими восклицаниями. Ураган вопросов волновал того не больше, чем легкий бриз. Так, забавлял слегка.

– Операция будет проходить под должным прикрытием бортовых служб.

– Каких бортовых служб? – вполголоса поинтересовалась у поручика-соседа Арья, не решавшаяся спрашивать комполка напрямую. – У нас всей службы – противометеоритка и десяток про-истребителей…

– Не знаю, – пожал тот плечами.

Вопросы утихли – так волна разбивается о прибрежную скалу, не поколебав ее. Со снисходительной полуулыбкой комполка еще раз построчно повторил план и вышел, взяв под мышку папку с кассетой для проектора.

На его место встал плуковник Иштван Аннуш, спокойный до невозможности и едва ли не радостный – что казалось особо удивительным, ведь именно ему предстояло вести всех в бой. Арья смерила его взглядом, удивилась и подумала, что, наверное, не стоит ни паниковать, ни отчаиваться. Иштван на самоубийцу не походил – напротив, он предвкушал триумф.

– Кто и как вас будет прикрывать, я вам сказать не могу. Но поверьте, ребята, о лучшем прикрытии нам и мечтать нельзя. Прогуляемся, как на курорт! Скатимся как с горочки!

Настроение Арьи колебалось стрелкой на метрономе – от крайнего азарта к крайнему ужасу, проходя через точку апатии. Она верила плуковнику Аннушу, сказавшему, что все будет хорошо. Она верила своим представлениям, говорившим о том, что жить осталось чуть больше двух часов. Верила старшим по званию, спокойно ожидавшим начала загрузки в отделяемый десантный модуль. Верила Масе, сидевшей с видом невинно убиенной жертвы и обгрызавшей ногти…

Сорок пять минут ожидания в ОДМе, в тесной кабине бок о бок с издергавшейся Масей Ковальской и тихо матерящимся бортинженером, которого иначе как Стасиком не называли, за спиной. Маленькая пытка для всех троих, и в первую очередь для Арьи, которая в таком обществе потеряла половину с трудом наработанного спокойствия.

Дражайших сослуживцев, близких, как никто другой – рукой лишний раз не шевельни, чтоб Масе, то есть, гвардии надпоручику Ковальской, командиру экипажа бомбардировщика, в бок локтем не въехать, – хотелось переубивать на месте, не дожидаясь момента выброски. Безмерно крутая и лихая в учебно-тренировочных полетах и на состязаниях пилотажных групп Мася сейчас смотрелась бледно, и не только потому, что во время перелета не пользовалась косметикой.

От нее пахло страхом, но именно она сидела в кресле командира; хорошо хоть молчала.

Красивая сказка об элите в воздухе и на земле расползалась под пальцами, как ветхая ткань.

Арья прикрыла глаза и принялась считать про себя – до ста и назад, в обратном порядке. Дыхание замедлялось, мандраж уходил окончательно, и растворялось, вытекало через кончики пальцев куда-то наружу даже детское упрямое несогласие, недоверие к столь отчаянно трусящему командиру.

«В задачи штурмана входит и посильная помощь пилоту, а иногда и контроль над его состоянием…» – вспоминала она слова одного из преподавателей. Некоторые возможности для контроля у нее действительно были. Правда вот выбор получался отвратный – либо разбиться с Масей, которая просто не может не допустить ошибку, либо вернуться на борт авианосца, не выполнив задание. Трибунал или смерть, варианты – один другого краше.

«Нас подставили, нас всех жестоко подставили с самого начала. И меня – я заложник при этой истеричной дуре. Какая же хитрожопая сволочь придумала провести предполетный медосмотр ДО объявления задач? Ведь Маську же не пустили бы в полет, и я пошла бы… ну, не с Иштваном, но с кем-то из старших…» – вновь теряя равновесие, размышляла она. Но это была уже рабочая, полезная злость. Вернуться назло той подлой скотине, которая все это спланировала и устроила…

– Проверка курсовой системы… – забубнил за спиной Стасик.

Толчок – отделение ОДМа от борта авианосца. Теперь «ржавое корыто», снабженное одноразовыми тормозными устройствами, будет снижаться до тех пор, пока не достигнет второй плановой высоты. Там створки раскроются, как лепестки цветка, и эскадрилья начнет работу.

Самым жутким моментом во всей операции оказались именно минуты между отделением от авианосца и точкой раскрытия. Именно в этот момент все, кто сидел в модулях, были максимально беззащитны. Несколько ударов с орбитальных станций – и даже те, кто уцелеет при попадании ракеты, не смогут либо удержать управление тяжело нагруженной машиной, либо погасить скорость до посадочной.

Да и о какой посадке может идти речь, если внизу – чужая планета, по которой они собираются нанести объемный бомбовый удар? Причем по стратегически важному объекту, сети заводов, производящих новую модель двигателей Шипова, да еще и в таких количествах, что даже последнему дураку ясно – завтра пространственные истребители и бомбардировщики синринцев, оснащенные ими, окажутся над Вольной.

Тысячи, десятки тысяч самых современных машин в мирном небе Вольны. Противопоставить же им нечего. Единственное, что еще можно сделать – нанести превентивный удар.

Второй толчок, куда более резкий, отдающийся болью в позвоночнике, несмотря на конструкцию кресла, призванного гасить подобные удары. Бьющий по глазам даже сквозь двухсантиметровой толщины пластик с поляризационным покрытием свет солнца.

– И п-понеслась душа в рай, – прокомментировал это Стасик.

Арью это даже не зацепило. Все перестало иметь значение – дурные предчувствия, глупые реплики Стасика…

«Наставление по производству полетов надлежит знать наизусть, ибо оно написано кровью, а все приметы – тщета суеверия», – сказал ей инструктор еще в училище, когда она нервно дернулась на словах «последний раз поднимаемся – и все».

Руки летали по приборной панели, задавая все необходимые параметры. Автоштурман, расчет времени, автомат сброса бомб, приблизительная траектория кабрирования… Все, как на учениях, только внизу была не мирная зелень полигона, а ослепительно блистающий снег и серые проплешины скал Синрин.

Все, как на учениях – безопасно и беспроблемно, как-то невероятно легко и спокойно, словно не взаправду. Спустились рисково, по-хамски – до трех тысяч метров; точно отбомбились по заданному участку. Стасик переговаривался с другими экипажами, и у всех все шло, как по маслу, и диспетчер ежеминутно сообщал, что торопиться некуда, синринцы подойдут не ранее, чем через час. Только бился в висках изумленный вопрос «Почему? Как удалось?».

Командир выполнила предельный вираж, чтобы дать Арье осмотреться и визуально проверить эффективность бомбометания. Штурман посмотрела вниз и впервые за почти час полета почувствовала что-то помимо удовлетворения от точности собственных действий и слаженности экипажа.

Пожалуй, это «что-то» было подозрительно близко к шоку.

– Командир, погляди-ка сама. Где завод-то?

Признаки поражения крупного индустриального объекта – количество дымов, их цветность и плотность, – Арья знала наизусть. То, что они обе увидели внизу, по всем характеристикам совпадало с гражданским объектом высокой плотности заселения.

– Бортинженер, экран, обзор. Увеличение. Еще.

Скопления пятнышек и черточек, то и дело застилаемые дымом, превратились в четкую картинку, и более всего она напоминала термитник со срезанной крышкой, в который бросили гранату. Потоки пены из чудом уцелевших противопожарных автоматов, небольшие взрывы – резервуары с чем-то горючим, пожары… и ни одного цеха или промышленного помещения.

– Промазали? – спросил Стасик.

– Всем полком, – фыркнула Арья, кивая на горизонт, где творилось то же самое.

– Жопа, – подвела итог Ковальска.

Славная операция нанесения превентивного удара по стратегическому объекту противника оказалась бомбардировкой жилого сектора Синрин. По пятьдесят тонн бомб с каждой из двадцати семи машин…

Возвращение на авианосец – достаточно сложный маневр, и на пару часов увиденное было если и не забыто, то на время затерлось новым страхом: попасть под удар баз ПКО. Во время выброски базы бездействовали, но кто гарантирует, что за почти два часа они не оклемаются и не перебьют практически беззащитные бомбардировщики?

Однако же обошлось. Авианосец снизился на минимально допустимую высоту, открыл шлюз. Маневр загрузки был хорошо отработан. Бомбардировщик единственный раз за все время полета включал антигравитационный привод, снижал скорость до минимума и осторожно «вплывал» в разверстую пасть шлюза. Емкость аккумуляторов привода позволяла осуществить этот трюк дважды, но все предпочитали вернуться на корабль-носитель с первой попытки и в предельно короткий срок.

Висеть в пустоте, опираясь лишь на поле приводов, о которых ходили слухи, что они отказывают два раза из пяти без видимых причин, не хотел никто.

Два часа в отделяемом десантном модуле, пока авианосец поспешно отходил от вражеской планеты, а в ОДМе постепенно выравнивали давление, чтобы можно было разгерметизировать кабины бомбардировщиков, прошли в тишине. Переговариваться с другими экипажами не было возможности, а между собой – желания. Усталость мешалась с полным непониманием происходящего, и, может быть, в другой ситуации победило бы желание обсудить, высказаться, но… слишком тошно было у всех на душе.

Когда Иштван Аннуш наконец разрешил покинуть машины, Арья увидела его без гермошлема. Взгляды встретились. Мгновение – и проскочила искра, недобрая, не сулящая ничего хорошего ни для Арьи, ни для ее экипажа. Потом черные с недобрыми рыжими бликами глаза прогулялись по остальным, наскоро отделяя агнцев от козлищ. Старожилы были предельно спокойны и довольны, младшие – в лучшем случае глубоко озадачены, и вот это-то недоумение на лицах и вызвало недовольство Иштвана.

Аннуш сказал что-то своему заместителю, и та, едва заметно скривив губы, скомандовала построение. После четырехчасового полета со всем спектром перегрузок ноги шевелились едва-едва, но Агнес это не волновало.

– Вы боевые летчики или трепетные артисты балета? – заложив руки за спину, прошелся вдоль кривоватого и усталого строя Иштван. – Что вас так растаращило? Не завод? Да, не завод. Но не ваше дело, почему не завод. Это планета врага. Каждый ее житель – враг. Каждый покойник – минус потенциальный солдат. Вы выполнили приказ, повторяю: приказ. Так почему кисляк на рожах?

Люди молчали и слушали. Арья быстро зацепилась за «приказ выполнен, а покойники враги» и успокоилась, даже заскучала и уставилась перед собой, лишь изредка стреляя глазами по лицам товарищей. Выражали они разное. У кого – предельную скуку, у кого удивление. Только Инга Эспин упрямо поджала губы, выдвинула вперед подбородок и смотрела на плуковника Аннуша, как на личного врага.

– Разойдитесь, – бросил наконец Аннуш, словно под ноги сплюнул. – Новак, останьтесь.

Арья не стала подходить ближе. Не приказывали – значит, нет повода шевелиться, особенно если ноги подкашиваются, а спина держится прямо не на усилиях мышц, а на упрямстве.

– Возьмешь выписку переговоров и напишешь поминутный рапорт о поведении экипажа.

– Есть!

– И если он не совпадет с данными телеметрии… – тяжелый взгляд матерого хищника на корню пресек мысль Арьи «отмажусь как-нибудь», – то тебе не поможет и Кантор. Век проходишь в подпоручиках.

Арья бесстрастно сглотнула оскорбление. Она знала, что за пару часов в месяц, проведенных с Анджеем, будет платить всю жизнь, каждую минуту. Любое ее личное достижение будет считаться результатом протекции Кантора, любая ошибка – наказанной недостаточно строго по его же заступничеству.

«Девочка Кантора» – как клеймо на лбу. Не смоешь.

И не надо, зло подумала Арья.

– Есть! Разрешите идти?

– Иди…

С рапортом ей пришлось еще и побегать. В первый раз Иштвана в каюте не оказалось, во второй он то ли спал, то ли был чем-то занят. Третий раз Арья твердо решила не отступать и с распечаткой в руке устроилась возле двери каюты. Должно быть, она задремала, потому что поняла, что перед ней кто-то стоит, только когда ее плеча коснулась жесткая рука.

Подскок на ноги, стойка «смирно» – отработанный еще в училище рефлекс; он не пригодился. Перед ней стояла очень старая женщина в гражданском. Настолько древних старух Арья еще не видела. Женщина куталась в широкую черную шаль и смотрелась на борту авианосца дико, неуместно до такой степени, что девушка решила – спит, видит сон, глупый, но смешной.

– Твоя фамилия Новак? – спросила старуха.

– Да, – кивнула Арья.

– Вот ты какая…

– Какая? – зачарованно вопросила девушка, глядя на мираж в шали с кистями. – И откуда вы меня знаете?

– Ты мне мешала, – непонятно ответила старуха. – Боялась. Зачем ты боялась, глупая?

Бесцеремонно и притом мягко старушка потрепала Арью по щеке, – по коже царапнули сухие мозоли, – и ушла вдоль по коридору.

У старухи были прозрачные глаза, казалось, что она не видит доброй половины происходящего вокруг, но смотрит на то, что недоступно прочим. В них поблескивал тот же колючий, но притягательный холод, что и в глазах Анджея. Раньше Арья считала его харизмой, теперь поняла, что это наледь безумия, неотмирности.

Потом девушку еще несколько недель преследовало ощущение, что она упустила во сне что-то очень, очень важное. Ответ пришел среди ночи, и Арья рывком села на койке, задыхаясь и кашляя.

С морщинистого лица старухи, древней, как первый камень на площади Первого Поселения, на Арью смотрели глаза ее сестры.

18

Стать частно практикующим психиатром на Синрин было не самой простой задачей. Окончание специализированного учебного заведения; учебная практика; два обязательных года ординатуры под руководством старшего коллеги с дипломом Всепланетной коллегии одновременно с заочным обучением по материалам, которые выдавала коллегия. Только после этого будущий специалист получал право держать экзамен на звание полноправного члена Всепланетной коллегии психиатрии и невропатологии, и, успешно сдав его – завести свою практику. Средний оклад ученика был таков, что делалось очевидным – лишь немногие семьи, не входившие в «золотые десять тысяч», могут позволить себе вкладывать деньги в образование отпрыска.

Пока что Фархад числился в кандидатах в члены коллегии и проходил ординатуру в столичной клинике. Его совершенно не заботило соотношение оклада и затрат на жилье, питание и приличествующую положению одежду. Вместе с ним работали еще трое ординаторов из той же касты, и двое тоже были первогодками, к тому же обоих Фархад знал по Университету.

Перед поступлением Фархаду пришлось пройти через пять собеседований. Каждое из них начиналось как чистая формальность, и каждый сотрудник клиники заверял будущего ординатора, что его заявка уже одобрена самим директором, так что теперь остается утрясти только некоторые подробности… и разговоры затягивались на пару часов. Каждый оценивал младшего собрата по касте со всех сторон, пытаясь понять, можно ли допускать Фархада к практике или лучше перевести его на чисто исследовательскую работу, причем куда-нибудь в сектор статистики.

Причину столь критичного отбора ординатор Наби понял после четвертого собеседования. Начальник службы безопасности не имел отношения к медицине, а заодно и к деликатности. Зато он внятно объяснил, кто пользуется услугами этой клиники и сколь внимательного отношения, безупречной компетентности и прочих качеств истинного профессионала требует должность, позволяющая лечить не просто «тысячников», а наиболее ценных для государства. Рублено-казенные обороты произвели на Фархада эффект, близкий к усыпляющему, но суть он уяснил. В клинике можно встретить если не Верховного жреца, так любого из членов государственных советов.

Обстановка в клинике разительно отличалась от той, к которой Фархад, а теперь уже врач-ординатор Наби, привык в храме. На девятом уровне не было, конечно, никакого солнца, – просто удачно подобран спектр ламп, оттенок стенных панелей и мебели, – но когда Фархад шел через проходную, ему казалось, что он смотрит из окна родительского дома: свет ласкал лицо, хоть вокруг и было тепло.

Проассоциировать солнечный свет с теплом мог либо «тысячник», либо кто-то из его прислуги. Все остальные вообще с трудом вспоминали, что такое солнце, а если уж вспоминали, то единственное, что приходило им на ум – «снег» или «холод». Среди них находились безумцы, поднимавшиеся на поверхность для занятий лыжами или игр на выживание, но только летом, когда температура поднималась хотя бы до -20. Сам Фархад к подобным выходкам относился крайне скептически, предпочитая теплые бассейны и спортзалы.

В клинике, в отличие от храмов, работало несколько десятков женщин – в основном они служили уборщицами, санитарками и кастеляншами, но была среди них и тройка квалифицированных медсестер, окончивших специальное училище. Разумеется, они обслуживали только женщин, но и это поначалу Фархаду казалось излишним, хотя умом он понимал, что для пациентки из хорошей семьи нестерпима сама идея о том, что за ней будет ухаживать посторонний мужчина.

Всем трем дамам было хорошо за двадцать, каждая носила меж бровей золотую татуировку, вела себя предельно благонравно, и ординатор Наби постепенно привык к тому, что в коридоре ему попадается навстречу женский силуэт в подобающем одеянии. Уборщицы и санитарки были помоложе, каждая стремилась держаться тихо и покорно, но иногда Фархаду резал ухо смех или отзвуки тихой возни. Позже он обвыкся и начал относиться к ним, как к прислуге в родительском доме: вежливо, но равнодушно.

Еще при поступлении ему пришлось выбрать специализацию, и после недолгих колебаний Фархад выбрал клиническую психологию. Это направление должно было приблизить его к заветной цели – частной практике. При всем удовольствии от работы в клинике ему хотелось практиковать дома. Сдав экзамен, он собирался жениться и не хотел ни снимать квартиру в столице, ни подолгу отсутствовать в родном доме, как это делал отец.

Вся компания ординаторов психиатрического отделения Фархаду очень понравилась. В университете он ни с кем близко не сходился, но совместные дежурства помогли сдружиться с ровесниками. Тот же возраст, то же положение, куча общих знакомых и даже любимые заведения – вполне достаточная основа для легкого приятельства. Квартиру он по-прежнему снимал в одиночестве, не желая делить с кем-то жизненное пространство, но не без интереса прислушивался к рассказам Атару и Рока о развеселом холостяцком быте.

– Угадай, Фархад, чем мы сегодня завтракали? – Рока закрывал дверь ординаторской, чтобы хохот не разносился по всему коридору.

– Кашей, наверное?

– Если бы. Этот умник додумался приготовить сосиски с молочным соусом… – Рока делал многозначительную паузу, ожидая реакции, но Фархад знал, что ему хочется рассказать шутку до конца.

– И что же тут достойного внимания? – делал наивное лицо Наби.

– Он берет сосиску. Длинную такую сосиску. Держит ее за кончик, макает в соус, потом держит перед носом и этак облизывает… И тут я ему говорю: не хочешь ли ты пройти анализ? Угадай, что он ответил?

Фархад сделал вид, что пребывает в полном ужасе от драматической картины, нарисованной Рока, потом изобразил живейший интерес к окончанию истории.

– А он мне говорит, – Рока зажал нос, передразнивая низкий и чуть гнусавый голос приятеля, – «Я просто люблю молочный соус, Рока. А он у тебя с чем-то ассоциируется?»

– Никакого почтения к старшим, только пустые шутки и глупый смех! – в ответ Фархад передразнил храмового служку, который часто приходил в клинику за рецептами, а, считая себя особой, приближенной к жрецу, вечно делал дурацкие замечания.

Легкий профессиональный цинизм и специфическое чувство юмора порождали бездну мелких издевок, с которыми вся компания постоянно приставала друг к другу. Любое слово, любой жест подвергались безжалостному пародийному «анализу». Иногда к концу дежурства Фархад начинал уставать от потока узкоспециальных анекдотов, которыми сыпал Рока. Ординатору Наби казалось, что некоторые из них заметно старше, чем отпечаток ноги первого колониста на поверхности Синрин.

– Почему никто не любит регулировщиков движения?

– Тому есть две причины, – на автомате отвечал Фархад. – Первая – подсознательная субъективная психологическая интолерантность, основанная на половых предрассудках. Вторая – то, что у них бабьи мозги. Я эту байку слышу уже восьмой раз. Твоя навязчивость вызывает у меня тревожность.

– Уел, – веселился Рока, потом резко обрывал смех, словно отключал звук у телевизора. – Я никак не могу закончить свою работу. Третий раз переписываю, исправляю, никак не могу довести ее до совершенства…

– А твой деланный невротический перфекционизм не вызывает у меня доверия, – отмахивался Фархад, привыкший к постоянным подначкам.

– Да нет, я серьезно.

– Я тоже.

– Фархад, я на самом деле… Без дураков. Я ее правда третий раз переписываю. Мне все время кажется, что получается какая-то ерунда. Я же могу лучше, я же не совсем бездарь.

Написание шести научных работ за два года входило в программу обучения Всепланетной коллегии. Наби еще не получил тему, но не сомневался, что особых проблем у него не возникнет. Рока же обладал двумя забавными манерами: способностью написать за ночь текст, которого хватило бы на диплом, а потом в минутной вспышке самокритичности уничтожить документ так, что восстановление было уже невозможно.

– Ты показывал черновик доктору Шанидзе? Что он сказал?

– Да мне стыдно ему нести такую чушь…

– Зачем ты пишешь чушь? – поднял глаза от карты, которую заполнял, Фархад. – Напиши что-нибудь приличное…

– Например?

– Ман, награди мя смирением, ибо испытывают меня нечестивые, – пробухтел Наби. – Сначала рефератирование и конспектирование литературы. Список тебе выдали вместе с темой. Это первая половина. Потом пишешь свои соображения – то же самое, но другими словами. Потом результаты наблюдений и заключение. Работы на три вечера, полдекады на сбор результатов. То же, что в университете…

– Мне скучно пережевывать эту жвачку, – признался Рока. – Это все делали до меня лет сто, одно и то же. Ну, появилась в списке новых пара книг. Кто-то же их писал. А я чем хуже?

– Опытом, – коротко ответил Фархад, вновь утыкаясь в карту.

Амбиций Сайто Рока Фархад не разделял, равно как и его энтузиазма по поводу любой высказанной кем-то из авторитетов идеи, прочитанного рецепта или метода лечения. Черноглазый красавчик, любивший выкладывать на лоб пару туго закрученных локонов – по мнению Рока, это прибавляло ему обаяния, по мнению остальных, придавало ему вид подростка, – легко загорался и так же быстро остывал. Фархад сомневался, что хоть одна из идей задерживается у него в голове в виде сухого остатка. Скорее уж в один рукав кимоно с фамильным узором, птицами Хо-оу, влетает, из другого тут же вылетает. Но при всех недостатках Рока был хорошим товарищем.

Легкость на подъем, бездна энергии и способность моментально впасть в уныние – пожалуй, семейные черты всех Сайто, решил Фархад, пару раз съездив с приятелем в гости к его родителям. Отец Рока, его дядя – близнец отца и сам наследник казались зеркальными отражениями друг друга. Старшее поколение отличалось только морщинами у глаз и сединой на висках, но оба Сайто напоминали языки пламени, которое вспыхивает и тут же опадает. Фархаду показали сестер Сайто, застенчивых девушек-погодков в легких домашних кимоно и невесомых накидках. Обе на пару минут выглянули из-за ширмы и тут же спрятались обратно.

Приверженность дома Сайто традициям изумляла и вызывала глубокое уважение. Фархад слишком хорошо помнил историю колонизации, чтобы не знать, каких трудов стоило следовать обычаям предков. Первые колонисты во время перелета не носили ни кимоно, ни сауба; они были вынуждены облачиться в одинаковые комбинезоны, делавшие мужчин неотличимыми от женщин. Даже от хиджабов женам колонистов пришлось отказаться, и тогда супруга главного механика, не перенеся унижения, наголо обрила голову, сказав, что хоть так сохранит верность принципам и соблюдет обычай.

Каждая деталь дома, каждый узор на одежде были восстановлены – по памяти, по записям, ради которых переселенцы жертвовали самым необходимым. Точно так же передавались традиции в доме семьи Наби – от отца к сыну, от матери к дочери, каждый оставлял потомкам свои сокровенные тайны, и поддержание уклада стоило всех сил, которые на него тратились. В этом была сила, позволявшая выживать в каменных лабиринтах под толщей снегов.

– О чем ты задумался, Фархад-кун? – подошел к стоявшему у окна гостю Сайто-средний, дядя Рока.

– Думаю о том, что нас объединяет. О почтении к традициям…

– Вот как, – резко улыбнулся брат хозяина. – А тебе не кажется, что все это только шины, которыми мы пытаемся скрепить безнадежный перелом?

– Такие переломы не скрепляют шинами, – вежливо наклонив голову, уточнил Фархад. – Если я правильно понял вашу мысль, то нужно обнажить место перелома, зачистить концы кости и ввести регенерирующий раствор.

– Ты правильно понял. Мы нуждаемся не в подпорках, а в умелых руках хирурга, который сделает все это.

Фархад посмотрел за окно – там буря неистово билась в зыбкую розоватую пелену защитного поля. В такие вечера молодому ординатору казалось, что окружающий мир удивительно, трепетно хрупок и нуждается в непрестанной опеке. Хотелось взять все сущее в ладони и укрыть от бури, согреть, приласкать…

– Я не понимаю вас, Масака-сан, – не без усилий припомнил он вежливое обращение к старшим в домах «нихонс».

– Я работаю в теплицах, которые кормят всю столицу. Не снятый с ветки плод сначала кажется прелестно спелым, потом – готовым лопнуть от сладкого сока… но еще через день или два он сохнет или подгнивает.

Наби поднял голову и взглянул на собеседника в упор. Может быть, не слишком вежливо, и если Сайто-средний обидится, то второй раз в этот дом Фархада не пригласят. Но он не был не слишком силен в языке недомолвок и намеков.

– Плоду Синрин настала пора оторваться от ветки, – проговорил Масака, человек по имени «Не может быть!», прозванный так за то, что родился близнецом старшего сына, но сумел выжить.

Фархад с удивлением ощутил, что согласно кивает.