Текст книги "Цена Рассвета"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

11

– Напоите эту заполошную идиотку чем угодно, но чтоб днем, в эфире, она показала класс.

Аларья прижала ладони ко рту и уставилась в пол. Долговязого стройного военного она знала в лицо. Именно он передавал Глору особо важные материалы, которые получал по своим каналам. У женщины не было номера его коммуникатора, но он откуда-то сам узнал об убийстве и появился на месте раньше, чем милиция. С ним явился десяток людей в серых мундирах или зелено-коричневых полевых костюмах. На погонах у всех красовались глаз и молния. Спецподразделение… Аларья не могла вспомнить, какое именно.

Когда они явились, женщина сидела на кухне, куря одну сигарету за другой. Долговязый военный вошел без стука, взял Аларью за подбородок, развернул ее лицо к себе и сказал спутникам пару фраз. Потом прошел в комнату. Оттуда послышались резкие возгласы и отборная брань. Ругались спутники долговязого, сам он говорил очень тихо. На его беду, у Аларьи был очень хороший слух, а стены в квартире не отличались излишней толщиной.

Военный вернулся на кухню. Заплаканная женщина вспомнила, как его зовут: Анджей. Анджей Кантор. Какой-то генерал, точное звание она вспомнить не могла. Лицом к лицу с Аларьей он вел себя на порядок вежливее. В голосе звучала искренняя печаль вперемешку с заботой. Если бы Аларья не слышала, что он произнес в комнате, она поверила бы.

– Где документы, Аларья?

– В сейфе…

– Очень хорошо, нам повезло, что они на месте. Простите, что тревожу вас в этот горестный момент, но у меня есть к вам очень важная просьба. Вы должны рассказать обо всем перед камерами. И о собранных материалах, и об убийстве тоже.

– Что рассказать? – вздрогнула Аларья.

– Расскажите, что знаете. О том, с какими документами Глор собирался выступить сегодня вечером. О том, что его убили, чтобы он не смог этого сделать. Вы же понимаете, что уцелели лишь чудом?

Аларья молча кивнула.

– Жизнь предоставила вам шанс продолжить дело своего… друга. Он очень любил вас, Аларья. Вы не можете предать его дело, вы обязаны выступить сегодня. Только уже по центральному каналу. Четырехчасовой эфир. Глор о таком, наверное, и не мечтал, но… Больше не будет политических убийств. Больше не будет коррупции в правительстве. Я вам это обещаю. Клянусь вам. Но вы должны выступить с разъяснениями по документам. Это дело государственной важности, за которое отдал жизнь ваш друг.

«Политических убийств… четырехчасовой эфир… коррупции в правительстве… клянусь», – каждое слово словно гвоздями вбивали в мозг Аларьи. Даже сквозь шок и боль потери она узнавала мастерски поставленные интонации. Вот только с репликами за стенкой блестящий специалист, должно быть, из контрразведки, категорически прокололся. Позволил себе лишнее. Да и то, что было сказано в самом начале прямо в лицо…

«Не гримируйте ее, так правдоподобнее»? Нет, как-то иначе. «Не надо ее сильно гримировать, так эффектнее…»? Нет. Другое слово в конце.

«Достовернее». Он сказал именно это слово.

Словно здесь репетируют любительский спектакль. И нет никому дела до человека, чей еще теплый труп лежит на полу собственной квартиры, валяется сломанной игрушкой, изуродованной куклой. Ни слова о том, что виновный в убийстве понесет наказание, ни слова о справедливом воздаянии, расследовании, поиске убийцы.

Генерала Кантора волнуют только документы. Они на месте, генерал может расслабиться и отправляться вершить дела государственной важности. Аларья сыграет в его игру, выступит на центральном канале. Судя по всему, долговязый генерал въедет в телецентр на бронированной машине или танке с антигравным приводом, на танке, с тихим шелестом скользящем по брусчатке в центре города…

– Вы нашли оружие? – спросил у кого-то в коридоре генерал из контрразведки.

– Нет, но нашли гильзу от пистолетного патрона. Кажется, стреляли из «Чезета». Антикварная штучка… откуда бы она взялась?

– Действительно, странно, – пожал плечами генерал. – Вещь музей…

– Не трудитесь, – тусклым голосом прервала его Аларья. – Это его пистолет… Глора. Семейная реликвия, со времен колонизации. Он специально заказывал мастеру патроны и запчасти. Мы иногда стреляли за городом, вот почему я все это знаю…

– Где же теперь эта реликвия, панна Новак?

– Понятия не имею. В комнате, на лестнице, в пруду под окнами… какая разница?

– Мы обязаны произвести расследование. Хотя и так все ясно. Он любил разбирать пистолет, сидя за столом, так?

– Да, – Аларья взяла со стола кружку и машинально провела пальцем по ее краю. Глазурь на вручную расписанной чашке потрескалась многие годы назад. Глор и Аларья любили пить кофе из таких вот огромных старых кружек, ведь в них вмещалось не меньше полулитра. Пусть кофе был синтетическим, обоих он вполне устраивал. Голубая каемка на осиротевшей отныне чашке поблескивала так жалобно, что женщина с трудом сдержала слезы.

– Вы вышли из квартиры, не закрыв дверь. Почему?

– Отключился стационарный телефон. Я вышла позвонить в техслужбу от соседей, но на нашей площадке никто мне не открыл, и я спустилась этажом ниже. Позвонила, вернулась… дверь была открыта, как я ее оставила. Меня это не встревожило. Еще минут через пять я вошла в комнату и увидела… увидела, что он… в общем, я начала звонить в «Экстренную помощь». Пыталась его перевязать, но он уже был мертв… кажется.

– Почему вы не позвонили с коммуникатора?

– Мне это не пришло в голову…

– Панна Новак! Имея на руках сенсационные документы, зная: вы с ним раздобыли то, что подписывает приговор правительственному режиму… Зная это все, вы отправились к соседке, даже не заперев дверь?!

– Ни я, ни Глор никому не говорили о том, с чем именно будем выступать. Это был сюрприз.

– Вы не думали, что квартира прослушивается?

– Он проверял… раз в месяц и даже чаще.

– Я умру в этом загоне, – прокомментировал некто из коридора. – Они проверяли! Раз в месяц! Она не думала, она просто пошла, блядь. Овца!

– Михаил, заткнись и выйди вон из квартиры! – рявкнул генерал. – Простите, Аларья. Он излишне взволнован вашей беспечностью.

– Ничего, – отмахнулась женщина. – Он прав.

Она притушила очередной окурок, полезла в карман за сигаретами и обнаружила, что пачка пуста, выкурена за неполный час. Аларья прекрасно помнила, как открыла новую перед тем, как выйти на площадку. Голубоглазый генерал угостил ее своими, куда более крепкими и ароматными. Женщина затянулась слишком глубоко и закашлялась. «Золотая Надежда», прочитала она на пачке. Редкая марка, такую в табачном ларьке не купишь.

– Итак, надо понимать, что убийца следил за квартирой. Воспользовавшись вашей оплошностью, он проник и выстрелил. Вы слышали звук выстрела?

– Нет. Я говорила по телефону… ругалась с дирекцией. Они сказали, что обрыв у нас на линии, возле квартиры.

– Даже так? Что ж, картина вполне ясна. Вы уцелели только чудом, Аларья. Убийца нарушил целостность провода, рассчитывая, что пан Давенант выйдет посмотреть, в чем дело. Вышли вы, и он проник в квартиру в ваше отсутствие. Вернись вы парой минут раньше…

– То есть, если бы я закрыла дверь, ничего бы не случилось?

– Сомневаюсь. Постучать не так уж трудно. К вам часто приходят гости, вы ведь не смотрите в глазок?

– Да…

– Если версия кажется вам логичной, давайте повторим ее еще раз. Итак, вы обнаружили, что телефон отключен…

Аларья покорно повторяла вслед за генералом все детали версии покушения. Он уже предупредил, что женщине необходимо будет связно изложить их в эфире перед камерой, а потом перейти к пояснительным комментариям и разбору документов. Даже если стройная версия вызывает какие-то сомнения, нельзя показывать их журналистам. Все совершенно ясно, покушение – дело рук убийцы, нанятого кем-то из Верховного Государственного Совета. Скорее всего, министром здравоохранения, ведь именно его преступления разоблачают документы, собранные Давенантом…

Первые полчаса она боялась, что долговязый генерал заподозрит в убийстве ее саму. Уж больно невероятная цепочка случайностей – незапертая дверь, разбиравший за столом пистолет Глор. Никто даже не поинтересовался, каким образом оружие оказалось в руках убийцы. Не так-то просто вырвать пистолет из рук крепкого мужчины. Вот женщине, живущей с убитым в одном доме, гораздо проще. Достаточно попросить пистолет, а потом выстрелить, пока жертва не ожидает подвоха.

Или – ссора. Случается, что два человека, десять лет прожившие рядом, ссорятся. Иногда они в запале грозятся убить друг друга, особенно, если оба вспыльчивы, как Глор и Аларья. Два десятка друзей дома могли бы подтвердить, что женщина раз в неделю грозилась отправить сожителя на тот свет. Отравить, зарезать, задушить во сне, запустить в постель ядовитую многоножку из автохтонной фауны…

Генерал Кантор не стал ни в чем обвинять Аларью, и она была ему за это признательна. Он сразу сказал – убийство политическое, ни разу не попытался сделать из женщины козу отпущения. Допрашивал он ее чисто символически, скорее уж, помогал выстроить убедительную яркую версию.

Но слова про достоверность перекрывали все, сказанное контрразведчиком. Он только казался добрым и сочувствующим, на самом деле у него – свой интерес в этом деле. Холодный блеск голубых глаз, казался атрибутом прирожденного безжалостного убийцы. Пусть в этой мысли было что-то глупое, книжное, но если бы Аларью попросили описать взгляд убийцы, она описала бы выражение, с которым Кантор смотрел на нее, стоя в паре метров на кухне квартиры ныне покойного Глора Давенанта.

Осмелься она возражать, спорить с продиктованной версией – вместо одного трупа будет два. Для Анджея Кантора это не составит ни малейшего труда. Нельзя с ним спорить, нельзя ему перечить. Ему нужно политическое убийство? Так все и было, причина – в документах. Идиот, пославший убийцу, конечно же, ничего не слышал о копировании важных материалов и хранении их в частных коммерческих базах данных. Разумеется, заказчик – министр здравоохранения, и никто другой. У Глора не было ни других врагов, ни политических конкурентов, ни обиженных друзей, ни ревнивых любовниц.

Так сказал Анджей Кантор, а отныне каждый, кто хочет выжить, должен во всем слушаться генералплуковника. Так назвал его один из офицеров. Слушаться генералплуковника Кантора. Не спорить с ним. Он хочет сенсации в прямом эфире? Он ее получит. Ему нужен повод для активных действий – что ж, повод у него есть.

Только последняя дура будет спорить с Анджеем Кантором, которому до заветной цели остались два шага.

12

– История – не наука, а сборище домыслов и вымыслов.

Нито кайса Белл редко ввязывался в споры. Спорить с младшими по званию – ронять свой престиж, младшим отдают приказы и следят за их исполнением. Спорить со старшими будет лишь дурак, не заботящийся о своем будущем. Со старшими соглашаются, не задумываясь о том, правы ли они, обладают ли достаточными знаниями для своих суждений. Но на базе отдыха нито кайса Белла окружали в основном равные или по званию, или по занимаемой должности, и иногда он все-таки высказывал свое мнение.

Например, сейчас, когда коллега хорошенько достал его рассказами о достижениях своего младшего брата, ученого-историка. Послушать нито кайса Ахмади, так ничего важнее копаний в старых архивах и написания длинных трудов, истолковывающих какой-то мелкий факт тремя противоположными способами, на свете не было.

– Почему же? – изумился Ахмади. – Еще какая наука!

– Ничего подобного. Математика – наука, физика – наука, а история – что история? С чем она работает? Со сплетнями и слухами? Да кто угодно может сесть за машину и накопать в вашей хваленой истории кучу несуразностей и неувязок! А как отличать вымысел от правды? Нравится мне или не нравится, так, что ли?

– Ничего себе! Люди изучают ее годами, есть целая куча методов, позволяющих оценить любую информацию, достоверность источника, а ты вот так вот…

– Ну, действительно, – встрял третий из нито кайса, командующий базой «Тисса». – Что значит «кто угодно»? Не может же кто угодно провести наведение орудия на цель, хотя кажется, что вот ствол, а вот мишень, совмести на глазок да пальни.

– Правильно, потому что баллистика – на-у-ка, – для пущей внятности по слогам произнес ключевое слово Белл. – Масса снаряда, траектория, законы его движения, устройство механизма наведения – все это существует. А что такое история? Одному бездельнику не дали доппаек, он написал, что голодал, а власти его игнорировали. Прошло сто лет, нашли эту запись – ой, беда-беда, огорчение, сто лет назад у нас все голодали! Так оно и делается.

– Да нет же, нет! – захлопал глазами Ахмади. – Существует масса способов проверить источник на достоверность. Кто написал, какое положение он занимал, в каких отношениях с тем, о ком он пишет, находился… Это называется «источниковедение». Это наука.

– Что, при помощи машины времени проверить? Посмотреть и убедиться?

– Нет, конечно. Но есть архивные записи, хроники, программы кабельного, постановления…

– Хотите, я вам найду в этой науке кучу ошибок? В любом периоде, на ваш выбор? Прямо в учебниках?

– Давай! – радостно принял пари Ахмади. – Пожалуйста, в первых пяти годах после высадки. Декады хватит?

– Хватит, – кивнул Бранвен. – Господа, будьте свидетелями. Я возьму школьный учебник и эти ваши… архивные материалы. И вы увидите, что все это ерунда и гадание на завтрашнем снеге.

Вечером вместо отдыха после ужина он включил терминал в своей комнате и принялся копаться в материалах. Ахмади нарочно, конечно, задал самую сложную тему. История высадки считалась изученной досконально, ибо все записи о событиях были продублированы минимум пятикратно. Известно было все – от протоколов заседаний до графиков выдачи продуктовых пайков и их составов.

Отступить Белл не мог, а потому собирался всю декаду провести, копаясь в архивных документах. Пусть он потратит на это весь оставшийся отпуск и драгоценные дни пребывания на базе отдыха, но объяснит зазнайке Ахмади и прочим, что гуманитарные науки – полная ерунда. А история из них – самая ерундовая ерунда и сборище бабьих сплетен.

Можно было, конечно, схитрить и закинуть вопрос на «Нинтай», своим заместителям. Они провернули бы всю подготовительную работу, и нито кайса осталось бы лишь обработать результаты их поисков. Но в подобной мелкой нечистоплотности Белл смысла не видел. Нет повода заказывать сеанс связи и загружать подчиненных в их личное время. Командующий базой, конечно, господин и повелитель, властный над каждой минутой жизни младших по званию, но зачем? Вопрос-то ценой в два плевка…

Любому здравомыслящему человеку ясно, что пресловутая история – не наука. Если же кому-то это ясно недостаточно хорошо, то отчего бы и не просветить несчастных? Если профессиональный военный способен за несколько дней найти в ортодоксальной теории зияющие дыры, то ясно, какова цена всей науке.

Нито кайса шлепнул по заднице девку-горничную, та тоненько захихикала и качнула крутым бедром. Одним из достоинств базы отдыха было изобилие подобных девиц. Ни с одной не возникало проблем, любую можно было поманить пальцем и заполучить в свое полное распоряжение. Причем девки все как на подбор отличались молодостью и привлекательностью, не казались потасканными. Для неженатых офицеров это значило очень много.

Бранвен усадил девицу на колено и вновь уставился на экран. Одной рукой он двигал манипулятор, другой исследовал прелести горничной. Прелести отличались свежестью и упругостью, но корабельный журнал показался вдруг куда интереснее. Белл еще раз просмотрел параметры доступности документов, убедился, что работает только с открытыми материалами. Так было интереснее.

Потом он начал проверять, а существуют ли вообще данные, доступ к которым ограничен. Выученные еще в Академии правила поиска и обработки информации сейчас очень пригодились. Впервые в жизни. Тогда Бранвену казалось, что теория защиты информации – очередная ненужная дисциплина в ряду подобных.

Закрытых документов, относящихся к периоду высадки, во всепланетном архиве не оказалось вообще. Он искал их всеми возможными способами – по перекрестным ссылкам, по именам составителей, по цитатам и номерам распоряжений. Ничего. Вся информация была полностью открыта, даже данные по обороноспособности уже лет триста как были рассекречены и свалены в открытых архивах Совета Обороны.

Это настораживало больше, чем требования ввести личный идентификационный номер. На всякий случай Белл проверил даты последних обращений к документам. Все они заканчивались в первых годах пятого века. Почти сто лет до этих данных никому не было дела. Ахмади, должно быть, знал, что выбирает заведомо неразрешимую задачку.

Бранвен оставил в памяти поисковой системы закладки и обратил, наконец, внимание на изнывающую от показной страсти девицу. Впрочем, может быть, и от вполне искренней страсти. Отличная фигура профессионального военного, почти белые, «снежные» волосы до лопаток, привлекательное мужественное лицо… достаточно, чтобы понравиться шлюшке. Светло-серые, почти белые глаза – еще большая редкость, пожалуй, на всю планету второй пары таких не сыщешь. Отцовское наследство, как и волосы.

К сожалению, для того чтобы жениться на дочке кого-то из «тысячников», этого недостаточно. Можно даже пожалеть на досуге, что на Синрин выбирают отцы и братья, а не сами женщины. «Тысячники» же крайне неохотно принимают в свой круг поднявшихся из простонародья. Даже если такой выходец с первых уровней к шестнадцати годам стал командующим базой противокосмической обороны.

Впрочем, в отсутствие невесты с золотой татуировкой между бровей можно ограничиться и дочерью младшего брата какого-нибудь «тысячника». Не вполне то же самое, но случается иногда, что род прерывается, и тогда ему наследуют побочные ветви семьи. Нужно присмотреться, проверить, нет ли подходящих девиц на выданье…

Материалы, связанные с религией, Бранвен просмотрел в последнюю очередь, от полной безнадеги. Кажется, окаянный Ахмади оказался прав. Изложение истории в учебниках никак не расходилось с архивными документами. Но материалы жрецов его удивили и даже слегка испугали. Как всем известно, в первый же год высадки все колонисты приняли истинную веру и законы Мана. Это наша опора, цемент, скрепляющий общество, надежда на спасение в грядущих после смерти мирах. Однако ж, оказывается, что у первых колонистов были какие-то свои верования. Еретические и ошибочные, конечно. До такой степени ошибочные и еретические, что никто и не скрывал их названия и суть. В первые годы жрецы написали два десятка трудов, в мелкий щебень разносящих тезисы старых религий, тем и ограничились. А со временем и труды были забыты – изучали их только посвященные трех старших кругов.

Труды эти мог прочитать кто угодно; правда, желающих ковыряться в текстах, изобиловавших непонятной древней терминологией, не находилось. Бранвен с трудом заставил себя продраться через длинные абзацы устаревших слов и неведомых понятий.

Среди многих вер и суеверий отчетливо выделялись четыре. Каждая была связана с происхождением первых поселенцев. Так, семьи будущих «нихонс» следовали загадочным буддизму и синтоизму, семьи «араби» – некоему магометанству, а крайне немногочисленные «гэлы», предки Бранвена, – с трудом выговариваемому католицизму. Положения ереси предков показались смутно знакомыми. Какая-то часть высказываний в Законах Мана совпадала с ними по смыслу. Буддизм и синтоизм ничего общего, на первый взгляд, с истинной верой не имели.

Над критикой магометанства Белл размышлял дольше всего. Понимал он от силы четверть написанного, но понятое заставляло задуматься. Кажется, вера (или ересь, как посмотреть) была не из тех, что дозволяет последователям легко отказаться от своих убеждений. Более того, похоже, что заметная часть правил не претерпела никаких изменений. Легендарная Фирузе, по призыву которой женщины стали брить головы, чтобы не нарушать обычаев, уж точно была магометанкой. И что? Веру назвали ересью, а обычай остался.

Все эти искренне убежденные в своей правоте люди, готовые пожертвовать жизнью ради своих обрядов и обычаев, вдруг, в одночасье, принимают истинную веру, веру Мана? Вот уж воистину чудо, о котором жрецы должны твердить девяносто девять раз в году, а это забыто и никого не интересует. Что же хваленая история? А ничего, отделывается коротким «и по слову двух праведников приняли Законы Мана».

– Потрясающе, просто потрясающе! – проговорил вслух Белл.

Очередная девица приняла это на свой счет и кокетливо засмеялась, звеня в тон колокольчиками на ножных браслетах. Бранвен усмехнулся и выключил монитор. Спор он выиграл. Ни одному историку не пришло в голову задать простой вопрос: как, каким чудом двое праведников сумели убедить десять тысяч человек, веривших в свои ереси? Должно быть, это были события, достойные внимания и изучения. Ну и где исследования? Где объяснения?

Если дзюн кай орбитальной базы берет отвлекающий снаряд, который должен создать ложную цель, и этим единственным снарядом наносит крейсеру противника повреждения, нарушающие боеспособность, никто не говорит, что так и надо, не проходит мимо невозможного, ставшего возможным. Все детали изучаются, расследуются, ставятся эксперименты. Тут же произошло куда более удивительное событие, но все равнодушно отвернулись. И это они называют наукой?!