Текст книги "Цена Рассвета"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Аларья утопила клавишу. Панель ожила. Огоньки индикаторов, колебание стрелок, куча сообщений на нескольких табло. На основном экране появилась надпись «введите код».

– Подтверждаю, пилот. Требуется код.

– Вводите цифрово-буквенную комбинацию. Я буду называть символы по три. После каждой тройки давайте подтверждение. При ошибке пользуйтесь кнопкой возврата курсора на основной клавиатуре. Поняли меня? – Если бы Аларья не слышала в голосе человека по ту сторону связи едва уловимую хрипотцу, признак предельного сосредоточения, она подумала бы, что общается с роботом – настолько четко, монотонно и размеренно говорил пилот.

Бранвен покосился на Аларью, та кивнула.

– Вас поняли.

Через пятнадцать минут она, нажав уйму кнопок, клавиш и пощелкав кучей тумблеров, ухитрилась сделать все, чего требовал Вацулик. Большая часть действий прошла мимо разума, из ушей – прямиком в руки. Удивило ее только одно – необходимость включить некие стабилизирующие двигатели. До сих пор Аларья была уверена, что двигателями оснащают что угодно, но не то, что болтается посреди космоса.

– База, идем на стыковку. Четвертый шлюз. Оставайтесь в рубке. Семь минут до контакта. Будьте осторожны… – только на последней фразе в голосе появилось что-то человеческое.

Аларья так и осталась сидеть в кресле, неотрывно глядя на светящиеся циферки таймера. Через семь минут и три секунды базу ощутимо тряхнуло. Женщина вцепилась в поручни кресла, стараясь не задеть ненароком ни одну клавишу. Прошло еще пятнадцать с половиной минут – невыносимо долгих, тягостных, как агония, – прежде чем в коридоре послышался тяжелый топот.

Два человека в прекрасно знакомых ей по перелету ярко-красных с черным скафандрах пассажирской модели, перед ними третий, в сером военном, с более мощным нагрудником и шлемом другой конструкции. Самый высокий из тройки уже отстегивал шлем, и когда откинул его за спину, Аларья увидела президента Кантора.

Человек в военном скафандре жестами согнал ее с кресла, но на него Аларья уже внимания не обращала. Переступая с одной босой ноги на другую, она топталась посреди рубки, ставшей вдруг удивительно тесной. В глазах Кантора она читала вопрос, на который ничего утешительного ответить не могла.

Второй пассажир поднял забрало шлема, и Аларья едва не упала, опознав нос картошкой и мохнатые брови.

– Доктор Чех? – промямлила она. – Вы еще живы?

– В моем возрасте и это за привет сойдет, – усмехнулся постаревший, но вполне очевидно живой дедушка Чех. Голос из динамика на груди звучал бодро и ехидно.

– Ой… – покраснела Аларья. – Простите.

– Да ничего, не беда…

– А врача вы не привезли? У нас тут…

Бранвен поднялся со своего места, подошел к Аларье и положил ей на плечи тяжелую лапу. Любовник моментально выделил главного в тройке и обратился к нему, попутно наступив ей на ногу. Она перевела это как «не лезь, женщина, не в свое дело», и немного огорчилась, но сейчас было не до препирательств о равенстве полов.

– Кайсё Белл, Силы Самообороны Синрин. Принял на себя командование базой ввиду сложившихся обстоятельств. С кем имею честь?

– Президент Кантор, армадный генерал, коли в это все уперлось. Доложите обстановку, если не трудно? – в голосе ирония мешалась с крайней усталостью. – Я вам, конечно, приказывать не могу, но тянуть не советую.

Пилот за пультом щелкал клавишами так, словно у него было четыре руки. Слышно его не было – тонкий шнур соединял шлем с приборной панелью. Бранвен коротко выдохнул, убрал руку с плеча Аларьи и вытянулся по стойке «смирно». В комплекте с шортами это смотрелось уморительно, и Новак невольно хихикнула.

– В тридцать пятый день четырнадцатого года сего месяца состоялся контакт с иной цивилизацией. Приблизительно в двадцать два часа он прервался по инициативе генералмайора Кантор. При этом она получила неустановленные повреждения и находится в медицинском блоке. Часом позже повреждения получил консультант нашей делегации итто кайи Наби, находится там же, – отрапортовал без запинки, словно заранее составил в уме доклад, Бранвен, а потом прибавил уже обычным голосом:

– Повреждения Наби нанес я.

– Спасибо, – с легкой улыбкой кивнул Анджей.

Такого президента – легкого, злого, вибрирующего, словно перетянутая струна, – она помнила по дням переворота. Сейчас его непоколебимая уверенность в своей правоте уже не казалась Аларье такой же противной, как раньше. Она готова была обнять и расцеловать Кантора: он принес с собой надежду на спасение.

– Проводите меня в медблок, кайсё Белл, – распорядился Анджей. – Остальных пока попрошу побыть здесь. Вацулик, подождите полчаса со стыковкой эскорта.

Они ушли, и Аларья осталась наедине со стариком, которого не ожидала уже увидеть. Пилот не считался, ибо был глубоко погружен работой. Она неловко перебирала ногами – ледяной пол не позволял стоять спокойно, – и не знала, куда девать руки. Нужно было сказать что-то, а еще хотелось обнять доктора и разреветься у него на груди, но она боялась показаться смешной.

– Ну, милая, вы и наворотили… Самим-то не страшно? – вздохнул Чех, и Аларья, всхлипывая, бросилась к нему.

Бранвен отвел высокопоставленного вольнинца в медблок, встал в дверях. Тот сорвал перчатки и швырнул их на пол, потом сдернул с головы жены электроды и, бормоча под нос что-то грубое на своем языке, переставил их на правильные места. Наби все перепутал, понял Бранвен. Это уже не казалось удивительным.

Посмотрев на табло, президент Вольны со свистом выдохнул и через плечо посмотрел на Бранвена.

– Я сделал все, что мог, – с трудом подбирая слова языка, ставшего вдруг едва знакомым и неудобным, сказал Белл. – Я выражаю сочувствие…

– Спасибо, – негромко ответил вольнинец. – Оставь нас на пару минут, а?

Выходя в коридор, Бранвен все же покосился внутрь. Президент встал на колени рядом с женой и прижался щекой к ее руке. Белла отшвырнуло на несколько шагов: стало вдруг нестерпимо стыдно, словно он позволил себе сунуть нос во что-то глубоко личное, а потому запретное. Кайсё зашел в каюту, в которой спал, оделся и переплел косу, потом понял, что время, когда можно расхаживать в старой майке, подчеркивая, что он не является официальным лицом, кончилось. Он дошел до своего помещения, надел форму, прилизал мокрыми руками волосы надо лбом и на висках и отправился назад в рубку.

Там он обнаружил зареванную, растрепанную и непривычно широко улыбавшуюся Аларью. Она устроилась на полу рядом с аварийным передатчиком, а в кресле, там, где еще недавно сидел сам Бранвен, расположился бородатый старик. Возлюбленная положила голову ему на колени и счастливыми глазами смотрела на Бранвена. Улыбка у них была совершенно одинаковая, словно из невообразимой дали.

Взгляни он в этот момент в зеркало – обнаружил бы еще больше сходства между собой и стариком, но зеркала в рубке не было.

– Женщина, – тоже улыбнулся Белл. – Ты не хочешь представить меня своему старшему родственнику?

– Мы не родственники… – начала Аларья, но старик закрыл ей рот ладонью.

– Будем считать, что я ей приемный прадедушка. Зовут меня Иван Чех. Выговоришь? – и, не дожидаясь, продолжил:

– Иди-ка сюда, я на тебя посмотрю. Какой мундир красивый! Да и сам военный вроде как ничего. Ну-ка, скажи мне, что ты собираешься делать с этой свистушкой?

Бранвен шмыгнул носом, с рекордной скоростью из военного превращаясь в пятилетнего синринского мальчишку. Он посмотрел на Аларью, которая пыталась стряхнуть руку, затыкавшую рот, на ее приемного родича, и честно ответил:

– Жениться.

– Спасибо, доктор Чех, – вырвалась наконец-то Аларья. – Благодаря вам первое в моей жизни предложение руки и сердца сделано в незабываемой обстановке.

– Вот и прекрасно, запомнишь, – похлопал ее по спине старик. – Сестра как, не совсем плоха?

– Не знаю, – опять шмыгнула носом женщина.

– Доктор? – уцепился за знакомое и важное слово Бранвен. – Вы врач? Вы можете помочь?

– Могу, да не так, как ты думаешь. И не тогда… но бородой клянусь, обязательно. Бородой клянусь.

– Бородой – это серьезно, – сказала Бранвену Аларья.

Вернулся президент Вольны. Белл встал у стены и принялся разглядывать самого главного человека другой планеты, мужа маленькой храброй женщины. Он оказался удивительно похож на Верховного жреца Мани-рану. Такой же высоченный, поджарый, что было заметно и в тяжелом скафандре с полностью затянутыми лентами на груди, животе и бедрах. Скафандры у вольнинцев делали паршивые, Белл сразу заметил неудобную конструкцию нагрудной пластины и наручей. То, что таскал на себе пилот, было немногим лучше, и Бранвен вспомнил, с чего все началось.

«Учитывая важную роль сотрудничества в области ликвидации чрезвычайных ситуаций, оказания взаимной военно-технической, экономической, правовой помощи…».

– Мы не успели подписать договоры. Только меморандум, – сказал он.

– Самая актуальная сейчас информация, – скривил губы президент.

– Мы продолжим работу в любой момент.

– Ой, да помолчите, офицер, – тихо сказал Кантор. – Прошу вас…

Бранвен покраснел. Кажется, он напрасно решил утешить президента – тот совсем не нуждался в утешениях. А может быть, момент был выбран неудачно. Белл никогда не отличался таким полезным качеством, как чувство верного момента.

– Хотя… это даже интересно. А под трибунал вас не отправят за то, что вы с этим, вторым, сделали?

– Нет, – без раздумий ответил Бранвен. – Не выйдет.

Он не сомневался ни в одном своем слове. Пусть все «тысячники» встанут на уши, пусть Штаб и Совет Обороны потребуют его крови – подавятся, быстро забудут о своих намерениях. Бранвен четко усвоил, что надлежит делать с дурацкими идеями. Вырывать с корнем прямо из мозгов тех, кому они приходят в голову.

– А детки-то выросли, Анджей. Вон как зубами щелкают… – сказал старик. – И ведь спорить-то с ним как? Не буду я с ним спорить, действительно, не выйдет.

– Да-да, я уже посмотрел, что у них выходит. Слушай, офицер, меня внимательно, – резко развернулся к Бранвену президент. – Тебе сейчас, наверное, кажется, что ты можешь горы свернуть, снега ваши переплавить и весь белый свет начисто перекроить одним пальчиком. Так я тебе скажу две вещи: любая твоя глупость может угробить не только тебя, но и остальных. Это была первая. Вторая – она типа в стихах. Вы очень любите все древнее и считаете его мудрым. Так вот, эта мудрость старше твоей планеты.

– Слушаю и запоминаю, – кивнул Белл.

– Очень редко в мышеловку попадают оцелоты, видимо, они не знают, для чего она нужна. У людей так не бывает, чтоб не знал – и не совался, – продекламировал президент. – Понял? Или перевести?

– А кто такие оцелоты?

– Разумные офицеры ССС, не обладающие излишком самоуверенности. Мышеловка – устройство для их поимки, где наживкой служит иллюзия легкой победы.

– А, вы шутите! – догадался Бранвен.

– Ничуть…

– Прошу тишины, – сказал пилот Вацулик. – Всех, кто стоит, прошу сесть на пол. Я начинаю стыковать корабли эскорта. Там есть врач.

Бранвен уселся на пол в углу, президент рядом с ним. Кайсё с удовольствием катал на языке ритмованную мудрость, постепенно проникаясь ей. В череде толчков и вибрации он не успевал открыть рот, чтобы задать немедленно возникшие вопросы человеку, с которым чувствовал смутное родство по силе. Кантор заметил, что Белл то и дело пытается заговорить, и поманил его движением руки. Они прижались висками – так можно было говорить, хоть и существовал риск прикусить язык.

– Что вам так не терпится узнать, кайсё? – Президент говорил с легкой насмешкой, но не так, чтобы Бранвен мог оскорбиться. Он был старшим по годам и положению, более опытным, и сходу взял на себя власть в ситуации, в которой Белл чувствовал себя неуверенно.

– Вы нас научите правильно работать?

– Приложу все усилия, чтобы… – тут базу опять тряхнуло, и президент прикусил-таки язык, поморщился, сглотнул и продолжил уже короче:

– Да… Если что – свяжись с профессором Рубиным, Антоном Рубиным, он публичная фигура, адрес найдешь. Расскажи ему про оцелотов, и он будет с вами работать. Мой заместитель.

Несколько человек в черных облегающих скафандрах и шлемах с зеркальными забралами ввалились в рубку. У этих динамики были на голове, а потому не казалось, что они занимаются чревовещанием – любимой на нижних уровнях Синрин забавой кабатчиков, которые таким немудрящим способом развлекали клиентов.

– Я врач, – сказал один. – Где пациенты?

Бранвен и президент поднялись одновременно, покосились друг на друга и пошли плечом к плечу. На всякий случай у кайсё Белла была уважительная причина находиться в медблоке: второе место занимал его подчиненный. Хотя волновала его только жена президента. Если уж Фархад не помер сразу, – а он и не должен был, Бранвен постарался рассчитать силу, – то ничего страшного с ним случиться не могло.

Истинное положение дел не совпало с расчетами. Врач в черном глянул на оба монитора и в первую очередь принялся осматривать Фархада. Минут через пять он снял шлем и перчатки, продолжил работу. Бритый налысо человек, сизая щетина на щеках, ломаный нос и пара шрамов на черепе. При этом скорость, с которой он подключал и отключал датчики, тыкал в монитор, меняя параметры отображения данных, не позволяла усомниться в его квалификации. Бранвен заметил эмблему на шлеме: кулак на фоне кометы, и понял, что перед ним врач легендарного вольнинского подразделения космических десантных войск.

– Кто автор этого этюда? – спросил наконец врач, указывая на лицо Фархада – один большой багровый кровоподтек. Бранвен не понял последнего слова, но по смыслу и жесту догадался и сказал, что он. Врач кивнул:

– Ясненько. Спасибо за работу, без дела сидеть не придется. Кто ему лечение проводил?

Бранвен опять признался, что все это его рук дело, и объяснил, что действовал согласно инструкции на аптечке. Врач обшарил взглядом палату, нашел ярко-зеленую прямоугольную коробку, заглянул в список на крышке и посоветовал, как с ней поступить: сбросить в пространство в качестве эффективного средства поражения.

– Он выживет? – спросил Бранвен.

– Весьма вероятно, – шевельнул бровями врач. – Ему нужна операция, для этого его необходимо доставить на Синрин. У них достойная черепно-мозговая хирургия, орбитальный госпиталь. Так что, как это… молитесь, да, кому у вас принято, чтобы он забыл последний час перед дракой. Это часто бывает в таких случаях. Об остальном не обязательно, тут и люди справятся.

Закончив монолог, врач, оказавшийся вдруг любителем поговорить, повернулся ко второй койке. Добрых двадцать минут он мучил приборы, копался в шкафу, возвращался с новыми и новыми блестящими штуковинами. Брал кровь, капал ее в углубления белой круглой тарелки с дисками и дисплеем посередине. Недоверчиво щупал электроды, проверяя плотность контакта.

– А что, собственно, с ней произошло? – повернулся он наконец. – Тоже чудеса синринской военно-космической медицины?

– Мы ничего не делали, – вскинул руки ладонями вперед Бранвен – обычный синринский жест категорического отрицания. Врач его не понял, отступил на шаг и буркнул:

– Вы мне пассов не делайте, или у вас тоже травма?

– Да, но о такой на людях говорить как-то неловко, – решил отомстить Бранвен, который с каждой минутой осмотра нервничал все больше, а за аптечку обиделся. Правда, из людей остался только молчаливый и незаметный, словно тень, Кантор, и врач повелся, кивнул. – Затрахался я, доктор…

В шутке было слишком мало шутки – понял он, не успев договорить. Сил не осталось вовсе, он держался только на желании узнать, что с Арьей Кантор.

– Я не знаю, что с этой больной, – ответил на его молчаливый вопрос врач. – Я никогда не видел подобной ЭЭГ и не уверен, что еще хоть кто-нибудь видел. Весь мой опыт говорит за то, что прибор неисправен, но я проверил его дважды. Если бы я увидел только кривую, я сказал бы, что это не человек и не известное нашей науке животное. Состояние пациентки пока еще не критическое, но подобная деятельность мозга не имеет объяснений. По крайней мере, я их дать не могу. Я не могу ручаться за то, что не начнутся необратимые изменения. Ее нужно срочно доставить в Надежду, в клинику министерства обороны. Наши модули позволяют перемещать пациентов в таком состоянии, я распоряжусь начать подготовку…

– Не надо, майор, – сказал доселе молчавший Кантор.

– Поймите, в ее состоянии дорог каждый час!

– Дайте мне несколько этих дорогих часов. Сначала попробуем мы с профессором. Если верить вашим словам о том, что это не человек, не животное… я, знаете ли, в некотором роде тоже… – не договорив, он повернулся к Бранвену:

– Запомни имя и фразу, офицер. А теперь пойди и приведи сюда профессора Чеха.

Бранвен, который не обязан был выполнять приказы генерала чужой армии и еще декаду назад послал бы наглеца длинным цветистым загибом, даже не задумался о том, что из него сделали посыльного, о том, что бежать в парадном мундире кайсё не вполне прилично – он опрометью бросился в рубку.

Утро

Анджей Кантор не понаслышке знал о том, что такое кома у экстр. Ни одно действие в информационном поле не давалось так легко, как казалось новичкам. Даже самое ничтожное вмешательство требовало огромного расхода сил. Он знал об этом лучше прочих, год за годом ходя по краю пропасти. Любой из новичков, которых он подвергал финальному «тесту стрессового ответа», мог либо сам перерасходовать силы, либо ответить слишком эффективно – тогда и у Анджея не нашлось бы ресурса, чтобы противостоять ему и нейтрализовать последствия.

Методика стрессового ответа позволяла латентной экстре перейти на новый уровень осознания своих способностей, разрывала до того прочную эмоциональную связь между учителем и учеником. Год за годом он действовал одним и тем же способом: заставлял тестируемого в короткой вспышке ненависти нанести удар осознанно и со всей доступной силой. Анджей никогда не поручал проводить этот тест кому-то из помощников.

В коротком поединке один бил наотмашь, работая через факторы хаоса, многократно увеличивая риск фатальной случайности – ведь с любым человеком в любой момент может случиться что угодно, остановка сердца, например; весь вопрос в том, какова вероятность такого события. Другой, убедившись, что фактор создан и кандидат действительно может осознанно работать в информационном поле, блокировал его действие, а потом объяснял потрясенному новичку, что именно произошло.

Иных, щадящих способов перевести человека, привыкшего мыслить рационально и отделять желания от возможностей, а волевые усилия от событий, на экстра-уровень ученые Вольны не знали.

Был и третий важный момент: короткий, но впечатляющий урок раз и навсегда закреплял убеждение в том, что дар экстры нельзя использовать по своей воле и на свое благо. Анджей умел прививать новичкам чувство вины, которое служило самым лучшим поводком. Ничего для себя, все для блага государства. Иначе – смерть невинных жертв, а как пример – едва не загнанный в гроб наставник, который всего лишь стремился помочь ученику раскрыть его дар в полном объеме. За все двадцать пять лет, что Анджей занимался этим, срывов не было.

Свой собственный поводок он получил, стоя у гроба наставницы. Испытание закончилось фатально для активатора. Он так и не перестал ненавидеть Анну, но она подарила ему новый мир, а он расплатился с ней смертью.

Анну Чех убила кома экстр.

Теперь в похожем состоянии перед ним лежала Арья. На первый взгляд, ничего общего не было. Клиническая картина радикально отличалась от знакомой ему. Но и уровень, на котором она могла работать, на который она вышла – без присмотра наставника, без лекарственной поддержки и бригады специалистов, готовых прийти на помощь, – тоже ему был недоступен, неведом. Анджей мрачно покосился на профессора Чеха. Тот сорвал его с места в безумную, безрассудную поездку. Нужно было действовать иначе. Взять свою группу медиков, надежную и проверенную, аппаратуру… но это требовало времени, минимум суток на сборы. Дождалась бы его Арья?

– Профессор, у нас есть еще один вопрос… два.

– Да, сынок?

– Не явится ли к нам в самый неподходящий момент эта загадочная Прагма?

– Нет, – сказала драгоценная родственница, Аларья Новак, которую никто не спрашивал, но она как заявилась на пару со своим синринским блондином, так и стояла теперь в слишком тесном медблоке. – Не знаю, почему, но я точно знаю, что нет.

– Вас вообще никто не спрашивает, – рыкнул Кантор, и без того злой на глупую девицу, не сумевшую выполнить единственное данное ей поручение. – Подите лучше обуйтесь…

– Не кричи на девочку, сынок, – попросил профессор. – Она правду говорит. Они ушли, совсем ушли. Ты не чувствуешь?

– А что, кто-нибудь когда-нибудь их чувствовал? Вы, что ли? А что ж молчали-то?

– Раньше я считал это чем-то природным, нам непонятным. Да загляни сам, не бойся, как в прошлый раз не будет.

– Если я когда-нибудь начну бояться поля… – начал Кантор, но потом осекся и прикрыл глаза.

Усилие для входа потребовалось минимальное. Подобная легкость даже испугала, но Анджей моментально нашел причину: в одной комнате с ним находились три резонатора такой силы, которую он раньше не мог и вообразить. Даже побитый синринец воспринимался гигантской батарейкой, ветром, который мог поднять и не такое легкое перышко, как Анджей.

Обычных людей в веере вероятностей он воспринимал упругими теннисными мячиками, которые достаточно легко можно было толкнуть в нужную сторону; да, и это действие не проходило даром, но ничего сложного из себя не представляло. Создать на траектории движения такого шарика нужный узел-событие – дело нетрудное, привычное. Другие экстры казались тяжелыми шарами из кегельбана, и с ними нужно было действовать с опаской и тонким расчетом – слишком легко шар скатывался в канавку.

Анджей любил играть в теннис, но умел и в кегельбан.

Сейчас же поблизости были не мячики, не шары, а три планеты, о которые слишком легко было разбиться в неосторожном движении. Три, только три – четвертую и единственно важную он не чувствовал.

Что изменилось, на что намекал профессор Чех – весьма тяжелый, как оказалось, кегельный шар – он понял не сразу. Понадобилось отвлечься от мыслей об Арье, от изумленного и опасливого разглядывания трех экстр креста.

Каждый раз, раскрывая веер, он чувствовал смутное, бесконечно чужое внимание. Взгляд свысока, оттуда, куда он никогда не смотрел. Там плыли айсберги идеоматриц, происходили глобальные процессы, в которые опытная экстра, согласно заповеди об оцелотах и мышеловках, любимой поговорке матери Анджея, не совалась никогда. Внимание, которое замечала любая экстра, всегда считали естественной реакцией поля на вторжение.

Теперь же его не было. Просто пропало. Теоретически, чисто теоретически уничтожение информационного маркера, которым обладал любой человек или предмет, приводило к исчезновению материального объекта. Существовали различные гипотезы, обосновывавшие подобную возможность – от уничтожения до переброски в параллельные миры, столь же гипотетичные и никем до сих пор не обнаруженные. Однако, никому и никогда не удавалось уничтожить информационный маркер человека или предмета. Эксперименты не проводились за очевидной невозможностью, и все выкладки оставались голыми умопостроениями, рядами сложных формул.

Кантор вздрогнул. Ни одна теория не считала, что подобное возможно усилиями одной-единственной экстры. Оставалось либо поверить в очередную небывальщину, либо отказаться от собственных ощущений: никто не смотрел Анджею в спину, не дышал едва заметно над ухом. Бесконечно далекое и неприятно близкое, совершенно чужеродное, непостижимое для человека наблюдение было снято.

– Да, действительно. А что, собственно, тут у вас произошло? – задал вопрос, который нужно было задать еще два часа назад, Анджей.

Парочка дипломатов, перебивая друг друга, принялась рассказывать.

– Спасибо, спасибо, хватит! – замахал руками Анджей, когда повествование от основной сюжетной линии, уже трудами одной панны Новак, уклонилось в ерунду фасона кто, как, что и кому сказал. – Я не следственная комиссия. Теперь сделайте одолжение, пойдите спать. От вас больше ничего не требуется. Я рад, что по крайней мере эта жопа нам больше не грозит.

Счастливые молодые раздолбаи в дверях синхронно кивнули. Не будь блондин обладателем роскошной синринской косы, Кантор принял бы их за брата с сестрой. Нормальные такие молодые ребята… молодые? Да уже четвертый десяток разменяли, только что-то не заметно.

– Ох, сынок, – тяжело вздохнул профессор. – Я понимаю Арью, она ничего иного сделать не могла. У нее это в крови – не обогнуть препятствие, не подумать, препятствие ли это, а просто стереть на бегу с лица земли. Все, что покажется опасным или чужим. Но ты-то всегда был умнее и…сложнее. Разве ты не понимаешь цену этой выходки? Мы могли сделать такой шаг вперед. Могли…

– Они уже сделали шаг. По нашей планете, – гневно зыркнула здоровенными глазищами панна консультант. – Теперь разгрести бы последствия…

– Это не люди. Они нам чужие во всем и не нужны, – добавил ее ухажер. – Мы сами.

– Дети, дети… – еще раз вздохнул старик. – Еще б вы умели сами, да и кто ж вас теперь научит? Это и вправду были не люди, что ж вы их судить-то взялись по нашим меркам? Мы потеряли, ох, сколько мы всего потеряли…

– Но…

– Освободите помещение, – напомнил Кантор. Что толку теперь жалеть? Потерявши голову, по волосам не плачут. Великие перспективы поманили самым краешком и исчезли, не дав опомниться. – Спокойной ночи!

Проводив их и прикрыв дверь, президент задал Чеху второй насущный вопрос:

– А как мы, собственно, заберемся туда, куда нужно?

– По связям второго уровня. Тебе она вроде как не чужая, да и мне. А трудно не будет, с такой-то компанией. Кабы не было слишком легко…

– Ну что ж, не будем тянуть.

Подходящее помещение нашлось быстро. Маленькая гостиная на вольнинской половине базы. Анджей окликнул пробегавшего мимо спецназовца, распорядился, чтобы тот обеспечил охрану у двери.

– Нас никто не должен беспокоить. До, – Анджей бросил взгляд на нарукавные часы, – семи утра. Что бы ни случилось. О черт, сюда ж еще синринцы прибудут скоро…

Пришлось дождаться прихода командира группы и отдать ему целую кучу распоряжений: с синринцами не конфликтовать, но и слишком много воли им не давать, пострадавшего отправить к ним как можно скорее, второго любой ценой пока что задержать и при необходимости взять под арест по любой причине, охранять, как объект государственной важности. Вольнинскую консультантку тоже охранять так же бдительно, но не ограничивать в перемещениях и вообще никаких препятствий не чинить.

– Кроме… вот сюда их пускать до семи не нужно.

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте, – кивнул Анджей.

Он искренне надеялся, что командир справится со всем, что навесил на него президент. Синринцы до сих пор вели себя, как солнышки ясные, и вероятность того, что они вдруг решат повоевать, была невелика. Все остальное уже не волновало.

Он вспомнил Арью, лежавшую в коме на койке медблока. Анджей надеялся, что слишком далеко жена уйти не успела. Если есть хоть минимальный шанс догнать ее и вернуть – Кантор им воспользуется. Не из-за страшных картинок пророка Ефимова. Не ради спасения мира от глобальных катастроф. Этим, если ему угодно, пусть морочится профессор Чех. Это его жизнь и его точка зрения. Мотивы Анджея были куда прозаическими: он слишком много задолжал этой женщине и теперь видел только одну возможность исправить ошибки. Не ради спасения мира, но ради спасения одного-единственного человека.

Всю жизнь он с холодной расчетливостью ходил по головам. Этот упрек многие бросали ему в лицо. Анджей пожимал плечами и соглашался, не понимая и не принимая эмоций, с которым люди констатировали этот факт. Одна-единственная голова, даже его собственная, не стоила дорого. Один человек беспомощен, важны лишь общности. Вид, социум, государство. То, что может жить и развиваться не жалкую неполную сотню лет, а тысячелетия. Только на это стоило работать, только такими категориями мерить.

Ради выживания государства можно было делать все, что угодно. Любые средства оправдывали одну-единственную цель: существование человеческой культуры, кипящего страстями и идеями муравейника. Цивилизация Вольны родилась в муках борьбы за выживание на чужой планете, без обещанной поддержки, без большей части знаний и умений материнской культуры. Все пришлось создавать практически с нуля – по сведениям, загруженным в информационные блоки корабля, зачастую обрывочным и не вполне понятным.

Сейчас он готов был бросить все, на что работал с двадцати лет, ради одного-единственного человека, ради одного муравья из девятисот миллионов. Не потому, что Арья была экстрой креста, надеждой на перемены, инструментом, чтобы разрешить кризис, к которому пришла культура Вольны. С этим теперь, когда Прагма так неожиданно ушла, могли справиться и люди.

Потому что он любил ее и хотел, чтобы она жила.

Ради этого он готов был умереть в самоубийственном броске в те сферы, где он был жалкой беспомощной тенью. Ради этого он готов был умереть, не увидеть, как другие завершат то, что он начал. Умереть ради того, кого любишь – идея под стать романтичному подростку или старому сентиментальному дураку вроде него.

Часть монолога он невольно проговорил вслух, потому что услышал голос сидевшего рядом в кресле профессора Чеха:

– Мы умираем только за то, ради чего стоит жить. Это сказал давным-давно один мудрый и добрый человек. Такая вот штука жизнь, сынок…

Анджей улыбнулся, не открывая глаз. Мягкий подголовник кресла, наконец-то сброшенный тяжелый скафандр. Бокал вина, выпитого на пустой желудок, плескался между ребрами теплой лужицей. Хотелось закурить, но сигарет с собой не было, а в остальном он чувствовал себя вполне сносно. Теплый ветер уже бил в крылья, приглашая взлететь.

Арья заблудилась во тьме. Не помнила, кто и что она такое – то ли ветер над водой, то ли сама вода. Все эти понятия – «вода», «ветер», – приходили словно откуда-то извне. Она не чувствовала себя. Была только точка, в которой пересекались обрывки мыслей и чувств. Иногда ей казалось, что она слышит голоса, но они слишком быстро обрывались, и – все равно никто не звал ее. Она надеялась, что какой-то из голосов окликнет ее по имени, и тогда она вспомнит, что она такое.

Там, где она находилась, не было ничего и было все. Покинутый беспомощный комок одиночества застыл, пытаясь отделить себя от окружающего, но ничего не выходило.

– Я ветер? – спрашивала она. – Я вода?

– Ты ветер, ты вода… – отвечало эхо.

– Я существую?

– Да… нет… – откликалась тьма.

Вопросы отнимали последнюю надежду. Она таяла, как туман поутру, а вместе с надеждой таяла и сама Арья.