Текст книги "Цена Рассвета"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

7

До Надежды, столицы Вольны, Аларья добиралась чуть больше двух суток. Денег на трансконтинентальный монорельс у нее не было, к тому же для покупки билета требовалось показать удостоверение личности. Девушке не хотелось, чтобы ее отследили прямо от вокзала. Двухэтажный автобус – «гостиница на скользящей подошве» – стоил куда дешевле, хоть и не мог по комфортабельности сравниться с монорельсом. За пятьдесят три часа она успела устать до полусмерти, хотя сначала и казалось, что не с чего: сиди себе в кресле да смотри в окно, благо, место попалось удачное.

В автобусе воняло – потом и парфюмерией попутчиков, быстрорастворимыми супами и кашами, которые разводили кипятком, несвежим синтетическим бельем и дешевой смоляной жвачкой, которую мусолили все, от мала до велика. Соседи быстро перезнакомились между собой, образовали компании – кто играл в лото, кто в «Лесной квест», женщины постарше бесперечь болтали о детях и мужьях. Аларью каждый час приглашали то пообедать, то выйти покурить, то сыграть во что-нибудь. Она медленно сходила с ума, постоянно с содроганием ожидая, что вот-вот на плечо опустится чья-то потная лапа и дружески похлопает по нему. Вдобавок, автобус ехал шатко, неровно, видимо, привод был давно и безнадежно изношен, а чинить его никто не собирался.

Все эти муки кончились, когда автобус вкатил на вокзальную площадь и открыл двери. Аларья подхватила рюкзак и планшет, опрометью бросилась прочь от автобуса. Первые минуты ничто иное ее не интересовало – только убраться подальше от мерзкой вони, от ненавистных голосов. Чуть позже, пару раз налетев на прохожих, она все же остановилась – прямо посреди улицы, удивленно открыв рот. Столица оказалась совсем иной, нежели девушка представляла ее себе. Здания были выше, разнообразнее и ярче. Множество синего и темно-зеленого стекла, белые или серо-серебристые стены, пестрые дома, где ни один не походил на соседний – совсем не то, что в родной провинции, где ряды однотипных круглых многоэтажек тянулись километрами.

Наконец до нее дошло, что она стоит и глазеет на дома и вывески – позор, провинциалка из анекдотов. Аларья одернула блузку, повесила рюкзак и планшет на плечо, засунула руки в карманы и с видом деловым и независимым отправилась вдоль по улице. Она была уверена, что смотрится не хуже других и, разумеется, чуть старше, чем на самом деле. Еще полгода оставалось до совершеннолетия, а по законам Вольны не достигшие восемнадцати лет обязаны были предъявлять любому милицейскому чину разрешение родителей на свободное перемещение и финансовые операции.

Девушка не представляла себе даже азов самостоятельной жизни – как и почем снимают жилье, что для этого требуется, где искать работу, кому можно предложить рисунки; ее это не волновало. Главного на текущий момент она уже добилась: вырвалась из дома прочь, подальше от обрыдлых родителей и их ненаглядного чудовища. Через пару часов она уже рассуждала совершенно иначе. За кружку безалкогольного синтетического пива пришлось заплатить вдесятеро дороже, чем дома. Ни одного объявления «сдается комната» или «приглашаем на работу» Аларья не увидела. Зато постовые милиционеры стояли на каждом углу, бдительно озирая прохожих.

Пересиливая себя, она подошла к толстой барменше, мывшей стойку.

– Простите… вы не знаете… а где тут можно переночевать?

– Тут – нигде, – буркнула противная баба, шлепая грязной губкой по металлу. – Тут не ночлежка, деревня…

– Ну и сервис, – прошипела в ответ Аларья, пытаясь поверить, что она не покраснела, слезы не выступили на глазах и руки не трясутся от незаслуженного оскорбления.

Барменша подняла голову, смерила девушку презрительным взглядом круглых птичьих глаз, под которыми уже выступали мешки, и промолчала. Это было даже обиднее брани – какая-то продавщица, поломойка, и не удостоила словом. Аларья пулей вылетела из бара и помчалась вверх по улице, ничего вокруг себя не замечая: перед глазами стояла туманная пленка влаги.

Так она шла довольно долго, пока не поняла, что окончательно стерла ноги и не в состоянии сделать еще десяток шагов. Девушка присела на удачно подвернувшуюся скамейку, достала из кармана юбки предпоследнюю сигарету, затянулась и уставилась в небо. Нужно было срочно, немедленно искать выход из положения. Ночевка на улице или в ночлежке для бездомных ее пугала. Неясно было, удастся ли снять отдельную комнату хотя бы на неделю, получится ли за это время найти покупателей.

Надвигался вечер, небо уже покрывалось розово-сиреневыми предзакатными бликами. Сидеть на лавке без дела и в одиночестве казалось неудобным, и Аларья достала из планшета бумагу и гелевые мелки, принялась рисовать скамью, стоявшую напротив, урну и деревья за ней – наискучнейший пейзаж, но так она хоть не краснела под взглядами прогуливавшихся по аллее пенсионеров. Слишком яркая дешевая одежда и рюкзак, стоявший у ног, все равно выдавали в ней провинциалку, но Аларья старалась не думать об этом. Она почти убедила себя, что выглядит изящно и романтично.

– Свистишь? – неожиданно сказал кто-то над ухом.

Девушка едва не подпрыгнула, покосилась на парня примерно ее возраста, светловолосого и одетого явно с чужого плеча, не по размеру, но не от бедности, а для шика – такие вещи Аларья умела подмечать. Что ответить на странный вопрос, она не знала, а потому неопределенно хмыкнула – что называется, «то ли да, то ли нет, то ли тьма, то ли свет». Потом она посмотрела налево, за спину белобрысого, и увидела там целую компанию, человек пять или шесть. Все были одеты в том же стиле. Одна из девушек была по синринской моде обрита наголо и одета в безразмерный балахон, явно расписанный дизайнером вручную – таких нежных оттенков нельзя было добиться иначе.

– Вы… кто? – не удержалась она от вопроса.

– Мы? – парень поднял белесые брови и посмотрел на Аларью, как на эльфийскую королеву из «Лесного квеста». – Свистки…

– А-а, – пожала плечами девушка, ибо делать было больше нечего.

Понимания не возникало. Потом она напрягла память и вспомнила, что в школе директриса ругала «столичную молодежь» за то, что та поддается неким тлетворным веяниям врага, ведет аморальный и паразитический образ жизни… Видимо, нежданный собеседник принадлежал к той самой молодежи. Аларье немедленно захотелось вкусить аморального и паразитического: достойного пути труженика она уже нахлебалась вдоволь.

– Ты откуда такое чудо розовое? – от толпы отделился долговязый горбоносый красавец, судя по особо продранным штанам и татуировке на щеке – старший здесь.

– Из Ночевны, – призналась Аларья и только потом прикусила язык.

– Это где же?

– Далеко, аж мухи не догадят, – улыбнулась девушка, стараясь заработать очки.

Шутка подействовала. Парни рассмеялись, забрали у нее картон с наброском, похмыкали, потом пообещали отучить Аларью от «манеры рисовать в стиле деревенской школы» и пригласили с собой.

– Куда? – спросила она для проформы – горбоносый уже закинул на плечо ее рюкзак, да и других перспектив не было.

– Как куда? На поляну, – ответил белобрысый; девушка в очередной раз не поняла – какую поляну, зачем, и только покивала с «бывалым» видом.

Сначала шли пешком, потом ехали на автобусе. Приключения начались уже с первых минут. Аларья приготовилась покупать жетон на проезд, но горбоносый хмыкнул и велел ей «убрать стимуляторы». Когда автобус подошел, он перепрыгнул через турникет, а потом протянул руку к механизму опознавания. Все вошли, автобус тронулся. Девушка жутко боялась, что сейчас подойдет контролер, или водитель остановит автобус и со скандалом ссадит их, но оказалось – автобус автоматический, никакого водителя нет.

Ехали долго, до конечной, потом вновь шли пешком. Аларья чуть пообвыкла, принялась разглядывать спутников и, с особым вниманием, спутниц. Из трех девушек только бритая могла составить ей конкуренцию. Две другие были очень так себе: и страшненькие, и неуклюжие. Мальчики оказались приятнее, даже тот, третий, что Аларье по плечо. Она уже довольно долго не смотрела по сторонам, а когда подняла голову, то прикусила губу от изумления. Шли по заброшенному кварталу. Дома выглядели уродливо – на многих была отбита декоративная плитка, окна и стены расписаны нецензурными словами и корявыми рисунками, но страшнее казался запах пыли и мертвого неживого жилья. Фонари здесь горели один из десяти, и дорога освещалась еле-еле, но и в полутьме было ясно, что на мелкой серой крошке, которой усыпаны дорожки, почти нет следов.

– А что это за район? – спросила она белобрысого как бы невзначай.

– Старый, на реконструкции. У нас тут поляна, скоро дойдем…

Как выяснилось, «поляной» называли бывший пентхаус одного из семиэтажных домов, некогда красивого кремового цвета, с кофейными полупрозрачными окнами и балконными панелями. Теперь дом выглядел грязным, неухоженным и убогим. Апартаменты оказались не лучше, под стать внешнему облику здания. В холле Аларья принюхалась, и ее чуть не стошнило. Воняло кислятиной и тухлятиной, грязной одеждой, еще чем-то непонятным, но поверх всего – синтетическим цветочным, словно в холле разлили дешевый одеколон.

Большая комната, или, как назвал ее горбоносый, «центра», служила одновременно и спальней, и кухней. На полу валялись матрасы, спальники и шмотки, поверх них обертки от печенья и прочих сладостей, автономные плитки для разогрева и другой туристический инвентарь. Девушка удивилась, что никто не открывает окна, но сама делать это не рискнула.

Через полчаса, когда по углам зажгли цветные фонарики, налили Аларье литровую кружку пива и поставили возле нее тарелку с крупно наструганной колбасой и ломаным на куски хлебом, ее уже не волновали ни запахи, ни бардак. Она сидела на мягком коврике, опираясь на стену, ноги наконец-то можно было вытянуть, а желудок набить. Не желая выглядеть деревенщиной, она пила пиво мелкими редкими глотками и неспешно брала колбасу. Остальные не были так деликатны и трескали от души, со здоровым молодым аппетитом. О манерах речи, разумеется, не шло. Все, кроме Аларьи, чавкали и вытирали руки об одежду, так что она быстро перестала чувствовать себя существом второго сорта и поняла, что может дать всем присутствующим уроки хорошего тона.

Когда все поели, белобрысый, его звали Михал, отправился в соседнюю комнату. Минут через десять оттуда донеслось странное шипение и чавканье – словно пробили баллончик со взбитыми сливками, потом резко завоняло цветами. Вскоре он вернулся, неся в руке замызганную стеклянную плошку, до середины наполненную ярко-желтой жидкостью, похожей на масло. В нем плавал чадящий фитиль; именно посудина служила источником запаха. Девушка поморщилась – глаза заслезились, съеденная пища подступила к горлу. Потом закружилась голова.

Лева, горбоносый, толкнул ее в плечо.

– Ты ляг полежи, сейчас привыкнешь, и все будет в розовом, – Аларья уже знала, что розовое на языке компании значит «хорошее». – Дыши поглубже, быстрее полетишь.

Она еще не представляла, куда и зачем полетит – с балкона или с лестницы, что ли? – но уже слушалась Леву. Откинулась назад, оказалось, что на колени к Михалу, тот потрепал ее по плечу. Начала глубоко дышать. Сначала стало совсем муторно, а потом вдруг словно лопнула перед глазами серая пленка. Полутемная комната оказалась яркой и хорошо, даже слишком хорошо освещенной, компания – великолепной, состоявшей из самых красивых и умных людей на планете.

Когда Михал потянулся к застежке ее рубашки, она с удовольствием выгнулась навстречу его рукам.

8

– Если ты завалишь экзамен, лучше сделай себе харакири, лапочка, – с нежной улыбкой вещал однокашнику Бран. – Иначе я вспорю тебе брюхо и вытяну все кишки, а потом удавлю на них, и твоим дерьмом будет вонять по всей казарме!

– Фу-уу, ну ты как всегда, – скривился сосед по комнате. – Ты специально всем напоминаешь, что родом с помойки, да, Белл?

– Глава семьи Наби будет счастлив услышать, что ты считаешь его дом помойкой, – еще ласковее ответил, почти пропел Бран. – А ты, баба в форме, учти, что я не шучу.

Оппонент вжимался в стенку, проклиная и того, кто придумал позвенную систему обучения, где каждый получает не заслуженные им лично оценки, а среднее по звену из пяти человек, и тот день, когда курсант Белл поступил на отделение противокосмической обороны. Поступил, надо заметить, по сокращенной экзаменационной программе, вместо пяти положенных экзаменов безупречно сдав три и представив наилучшие рекомендации. После этого его сразу назначили командиром звена. Бранвен гордился назначением и бело-золотой нарукавной повязкой примерно три дня, до тех пор, пока не изучил всю схему, по которой звеньевой отвечает за все – нарушения дисциплины, знания товарищей, состояние их коек и причесок, и это ради лишнего десятка риялов и туманных карьерных перспектив.

Звено состояло из него и четырех сынков богатеев, которые были уверены, что главное – закончить академию, а там уж отцы обеспечат теплое и уютное место службы. Позиция в списке выпускников их не особо волновала, все четверо готовы были получить низшую зачетную оценку. Бранвена это не устраивало. За месяц он освоился, параллельно схлопотав целую подборку устных выговоров абсолютно за все – за мусор под койками, криво заплетенные косы, единицы, шепотки во время лекций, – и озверел. Четыре вверенных ему кретина отличались, по мнению Брана, лишь одним положительным качеством: нешуточными представлениями о чести.

Представления не позволяли ябедничать на звеньевого ни отцам, ни начальнику курса. Бран быстро понял, что это – непреложное правило курсанта, и начал применять его в своих интересах. Поначалу славшие «подвальника» по всем известным адресам товарищи обнаружили, что наглый однокурсник может с непроницаемым лицом снести любое хамство на публике, только пожав плечами, но к вечеру наступит расплата. Бранвен терпеливо выжидал, когда «подданный» окажется один – в душевой или туалете, в комнате отдыха или в переговорной, – и расплачивался за обиды по тройной ставке.

К началу первой сессии подобные мероприятия уже не требовались. Достаточно было словесных увещеваний. Четверка отпрысков богатых семей поняла, что сопротивляться – себе дороже, подвальника можно убить, но нельзя переупрямить, а вот если найти со звеньевым общий язык, то это сулит немалые выгоды. Бран, выросший в кадетской школе, умел не только драться, но и помогать в учебе, держать язык за зубами, если инициатором шалости был кто-то из его звена, придумывать достойные и убедительные объяснения пропускам занятий.

Бранвену было все равно, что думают о нем вверенные ему «губошлепы». Все, что от них требовалось – получать хорошие оценки, соблюдать дисциплину или хотя бы не попадаться кураторам, короче, стать первой ступенькой в карьере Брана. Отлично вымуштрованное звено – весомый аргумент в получении должности помощника командира отделения или даже взвода, а там и курсантское жалованье больше, и беспокойства, как ни странно, меньше: знай, дрючь звеньевых.

«Губошлепы» не думали о звеньевом ничего хорошего, хотя и в открытую, и втихую спорить, а тем более пакостить, опасались. Если хоть что-то шло не по правилам, писаным или неписаным, Бранвен моментально выходил из себя. По бледной физиономии пятнами растекался багровый румянец, и казалось, что сейчас курсант Белл начнет убивать. Каждый раз окружающие смутно подозревали, что повод не стоит двух глотков воды, и изумлялись тому, как сильно и громко переживает парень. Что до виновников – их неизменно прошибал холодный пот от одной громкости и напора нотаций Брана.

Что удивительно, сумасшедшим или особо вспыльчивым юношу не считали ни ровесники, ни старшие. Бран был предсказуем, логичен и последователен в каждой гневной претензии. Дежурный по казарме во время обхода обнаружил наличие под койкой лишней пары обуви и влепил звену Белла штрафное очко? Нарушение и ущерб для всего звена налицо, значит, виновный будет втоптан в койку. Ботинки были под койкой, но на осмотре обошлось без проблем? «Хоть грибы там суши, лишь бы никто не видел!».

– Всем наплевать, что вы делаете на самом деле, но выглядеть все должно, как пред очами Верховного Жреца, губошлепы, – повторял он по десятку раз на дню. – Мне наплевать, как вы знаете предмет, мне важно, как вы его сдадите! Хоть боком, хоть раком – но на девятку, ясно?!

Однажды на середине такого монолога в комнату вошел начальник курса, санто кайса Нагаев. Бранвен осекся и покраснел, отводя глаза, но тот только усмехнулся, кивнул и вышел, поманив за собой юношу.

– Ты из военных?

Бранвен хлопнул глазами – поправлять старшего по званию он считал неуместным, но и дезинформировать права не имел. Приходилось выбирать между нарушением устава и бестактностью, а подобные дилеммы курсант Белл ненавидел, зная, что второе иногда гораздо сильнее влияет на карьеру, чем первое. Ему хотелось провалиться сквозь землю, но приходилось решать и отвечать, притом – в считанные доли секунды.

– Увы, господин санто кайса Нагаев, я недостоин столь большой благосклонности, – нашелся он наконец. Начальник курса вопросительно хмыкнул и приподнял бровь, после этого Бран продолжил:

– Я всего лишь сын инженера из поместья Салман-бея Наби.

– Ты далеко пойдешь, сын инженера, – улыбнулся офицер. – Ты понимаешь закон и обычай куда лучше потомственных военных. Особенно – неписаный закон и обычай, а это главное. Только отучись, отвечая, иметь такой вид, словно промах убьет тебя на месте. Это провоцирует…

Бранвен вытянулся до хруста в позвонках, оттарабанил нечто длинное и почтительно-благодарное, а когда санто кайса неодобрительно скривил губы, почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Так было каждый раз, когда на лицах старших по званию он читал недовольство.

– Научись быть чуть мягче, с этаким блеском, – Нагаев повел в воздухе рукой, затянутой в золотистую перчатку. – Иначе всю жизнь просидишь в итто кайи, не более того. Сейчас тебе стоило просто сказать «спасибо, господин санто кайса», и этим ограничиться.

– Спасибо, господин санто кайса!

– О, Ман, – вздохнул Нагаев. – Возьми в библиотеке почитать про что-нибудь из жизни аристократии. Легкое чтение, романчики там, детективы…

Бранвен изумленно воззрился вослед начальнику курса. Предложение записаться на факультатив какой-либо из военных дисциплин он бы воспринял без удивления и с предписанным уставом рвением. Поставленная же задача его огорошила – зачем, почему, что там читать и для какой пользы? А если начальник курса решит проверить, как курсант выполнил задание? Тут уж не отвертишься, хоть и жалко тратить время и внимание на такую ерунду.

В следующем семестре курсант Белл обнаружил себя в списках факультативов по стихосложению и церемониальным танцам. Второе он еще мог понять, хотя и с натяжкой. В кадетской школе жрецы научили его паре самых простых танцев, которые исполнялись на праздничных массовых служениях, но если допустить, что будущему офицеру придется посещать службы не только трижды в год – хорошо, пусть танцы. Но стихосложение?! Либо ошибка, либо нахальная шутка составлявших списки однокурсников, отрабатывавших трудовое воспитание в секретариате…

Оказалось – ничего подобного, личное распоряжение начальника курса. Бранвен открыл рот, закрыл, втихаря постучался лбом о небьющееся зеркало в уборной и отправился на занятие. Через две декады преподаватель, молоденький штатский, приватно предложил курсанту отказаться от курса и даже пообещал поставить ему зачет автоматом, лишь бы Белл не портил возвышенную атмосферу страдающим видом, казарменным выражением лица и рублеными уставными ответами. Более всего преподавателя ужасала манера Бранвена читать классические стихотворения, словно речевку.

Получив такое предложение, юноша едва не провалился сквозь перекрытия пола на самый первый уровень. Точнее, ему показалось, что провалился, но через секунду он обнаружил, что по-прежнему стоит перед мерзким преподавателем, который разглядывает курсанта, словно некий феномен. Холеного сопляка – всего-то на пару лет старше Брана – «феномен» возненавидел с первого взгляда, определив его в худшую из категорий: богатый штатский бездельник. Бранвен точно знал, что гадина-стихоплет тоже его невзлюбил за простонародный говор и происхождение вообще и теперь каждое занятие будет пытаться перекрыть воздуховод. Что-то с ним нужно было сделать, но юноша не мог сообразить, как же справиться с БШБ.

– Курсант Белл, вы годитесь для моего предмета, как я для службы в армии, – увещевал преподаватель.

– Я занимаюсь по личному распоряжению господина начальника курса санто кайса Нагаева, – в третий раз повторил Бранвен.

– Я поставлю вам девятку на зачете. Я скажу начальнику курса, что вы лучший из занимающихся. Только не мешайте мне учить способных, право слово!

Бран впился в лицо врага слепым взглядом побелевших от ярости и отчаяния глаз, но по-прежнему стоял навытяжку с руками по швам.

– Я занимаюсь по…

– Вы безнадежный казарменный болван! – не выдержал преподаватель. – Хорошо, занимайтесь, но ваши успехи я буду оценивать по заслугам, а не как обещал, идя вам навстречу…

Бранвен сначала выдохнул: гад отступился, согласился терпеть его в группе. Через десяток секунд до него дошло, что он попал между прессом и лентой конвейера. Начальник курса непременно проверит, успевает ли Бран, а преподаватель будет ставить ему одни единицы. Но ведь согласись он на предложение – Нагаев запросто решит проверить не оценки и посещаемость, а то, чему курсант Белл на самом деле научился…

В висках гулко стучала кровь, в желудок словно уронили гирю из тренажерного зала. Бранвена отпустили, но он недалеко ушел от крыла, где велись факультативные занятия. На ступеньках этажом ниже ему стало совсем плохо. Не хватало воздуха, гиря в желудке словно заткнула трахею и мешала дышать. Не решаясь опуститься на ступеньки, Бранвен встал у стены лестничного пролета, прижался к ней спиной. Минут десять спустя ему чуть полегчало, он смог добраться до медицинского пункта. Там дежурный медбрат наскоро осмотрел его, поставил стандартный диагноз «переутомление» и сделал пару уколов. После них сонный и равнодушный ко всему курсант, получив карточку заболевшего, отправился в казарму отсыпаться.

Проблема с преподавателем решилась сама собой. Следующего занятия Бран ждал, как смертной казни, но вместо гнусного сопляка увидел почтенного старца с длинной, совершенно белой косой. Тот не слишком свирепствовал, улыбнулся тому, как курсант Белл читает старую балладу, но ругать его не стал, а начал говорить с ним вместе, хором. На десятом шестистишии Бран обнаружил, что уже не тараторит его, как строки Устава, а читает с тем самым выражением, которого не дождался прошлый преподаватель.

Еще через пару занятий ему уже нравилось декламировать стихи и на два-три голоса читать пьесы, изображая то благонравную юную девицу, то доблестного воина, то умудренного жреца. Куда девался сопляк, едва не уложивший Брана на койку в лазарет, курсант не интересовался. Пропал – и замечательно…