Текст книги "Цена Рассвета"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– Не слишком ли сложно? Вероятности минимальны.

– Крест зарождается на уровне идеоматриц. Для них вероятности сплести – как для тебя сигарету выкурить. На нем же эти четверо потом работать и будут.

– На уровне идеоматриц?! – подавился воздухом Анджей. – Так не бывает!

Самые сильные экстры-вероятностники работали только на уровне создания «узлов», информационных артефактов, повышавших вероятность нужного события на линии бытия или фрактале возможностей. Идеоматрицы, комплексы сложных идей, казались айсбергами, вокруг которых плескались мальки-экстры, смутно чувствовавшие гигантские объекты высшего порядка. Прикоснуться к ним не мог никто, управлять – сама мысль казалась смешной…

– Раз в сто лет бывает, что из пальца стреляют, – посмеялся в наушниках шлема Чех.

– Слушайте, а если их нельзя вычислить, то вы-то как догадались?

– Кто сказал, что нельзя? Стандартными методами нельзя. Они же, можно сказать, только перышко на веревочке – куда ветер дует, туда веревочка и клонится, следом за перышком. Сегодня есть сила – случается что-то, завтра нет – так хоть тестируй, хоть режь. А ветер дует оттуда, откуда мы и не чуем. У них свои пути. Сначала к власти, потом… а вот что потом, то и Сашка не знал. Но узнать можно, приметы описаны. Дочитал бы книгу до конца, да внимательно – может, узнал бы. Хотя вряд ли. Ты всегда не на Арью смотрел, а мимо.

– Что значит «мимо»?! – возмутился Анджей, радуясь, что за забралом шлема не видно, как он покраснел. – Я ее люблю!

– А она об этом знает, сынок? – спросил профессор и надолго замолчал. Потом вновь заговорил, уже не обычным журчащим говорком:

– Личностные характеристики для всех прописаны. Внушаемость, зависимость, застревание на идеях или персонах, неустойчивость перед влиянием рабочих экстр. Еще злопамятность, мстительность. Яркое обаяние. Успешность в любом начинании, если только оно не противоречит их пути. Полное непонимание связи между своими желаниями и их исполнением. Не узнаешь ничего знакомого?

– Ну… кое-что похоже. На обеих, пожалуй. Арью я вытащил из заштатного училища, потом привез в Надежду – сам не знал, зачем. Мало ли у меня баб было? И поумнее, и покрасивее находились. Другая тоже из какой-то Замшеловки, не успел оглянуться – она уже на центральных каналах, потом общественный лидер. Кой черт меня дернул ее в правительство взять? Так, подумал, что пригодится… И вот сейчас я пытаюсь сообразить, почему я именно их отправил – и понять не могу! Казалось, что делаю все правильно…

– Не от тебя это зависело, Анджей. От тебя – только то, что ты намеренно делал. Главное, не кипятись, подумай.

– Да что там… случайность, еще случайность. Я же не открывал веер ради них, уж ради этой стервы Новак – так и в голову не пришло бы. Идиотизм какой-то. Из всех выбрал ровно тех, кому там вообще делать нечего. Факторы хаоса сыграли?

– Судьба. Это потяжелее факторов. Ветерок повеял, идеоматрица пришла в движение – вот и готово. Они движутся ко встрече, как стрела к цели. Все предсказано. Будешь еще спорить?

– Нет, пока хватит. Мне бы это переварить, – вздохнул Анджей. – И что теперь будет, если они встретились? Что Ефимов напредсказывал?

– Дай старику поспать, лететь еще долго. Подремлю, потом расскажу.

– Старик, – фыркнул Кантор. – Вы еще меня похороните…

– Типун тебе на язык! – вполне серьезно рявкнул дед и отключил связь.

Анджей закрыл глаза, постарался отключиться от резкого запаха дезинфицирующего средства, которым промывали скафандр. Воняло омерзительно: должно быть, охрана позаботилась, чтоб на президента ни один микроб не сел. Услышанное хаотически носилось по голове, не желая оседать на извилинах. Вроде бы профессор Чех говорил понятным вольнинским языком, но слушать его было трудно. Монотонно журчащая речь, смешки, старые словечки, причудливые образы – с такой манерой речи в театре играть, а не объяснять и без того мозголомные информационные теории…

Перед глазами стояло заплаканное лицо Арьи. Тогда, в дни переворота, она пыталась что-то рассказать, брала на себя вину за гибель его семьи. Анджей счел это мелодрамой, одной из многих, которые устраивала Арья. Не хотелось ей ходить в любовницах, дурочке. Тогда Кантор услышал одно: на этот раз девчонка решила поиграть в виноватую и страдающую, но тему выбрала крайне неудачно. Он ни на минуту не задумался о том, есть ли в ее словах хоть капля правды, не стал открывать веер.

Сейчас, пять лет спустя, было совершенно ясно, почему: он уже тогда нуждался в не слишком умной, красивой, но слишком нервной женщине. Никто и никогда не был до такой степени предан ему – даже первая жена, дочь, старые друзья. Анджей знал, что прикажи он – и она бросится из окна или зубами перегрызет себе вены. Сначала это льстило, потом раздражало. После каждой встречи он обещал себе, что расстанется с приставучей и откровенно раболепствующей перед ним девчонкой. Анджей постоянно проклинал ту дурацкую, постыдную вспышку сентиментальности, в которой позволил Арье остаться при нем. Ее слезы и немой упрек в глазах, ее восторженные вздохи…

У него была жена, которую он любил, с которой прожил двадцать пять лет. Было много случайных женщин, которые умели себя вести. Они заставляли завоевывать их, с ними Анджей чувствовал себя мужчиной, а не отцом плаксивой дурехи, которая заставляет спать с ней и готова кончить от одного прикосновения. Навязчивость и беспомощность Кантора никогда не возбуждали. Но в дни переворота все изменилось.

Он остался почти один, окруженный «соратниками» – целой толпой жадных землероек, которые хотели въехать в Синюю Башню на его спине, отхватить кусок пожирнее и предать при первой возможности. Никто не хотел работать, никому нельзя было доверять. Кроме Арьи… а плакать она отучилась вскоре после тихой, скромной свадьбы.

Пять лет спустя Анджей твердо знал, что, кроме этой женщины, ему никто не нужен. Что он перевернет мир, чтобы подарить ей лишний миг жизни, заставит море отступить, чтобы она не промочила ноги, гуляя по пляжу.

«А она об этом знает, сынок?».

Она не знала. Анджей стыдился своей поздней, запоздавшей любви, разницы в возрасте, клейма сентиментального старика. Боялся, что Арья, добившись своего, утратит к нему всякий интерес, что рано или поздно она поймет, во что он превратил ее жизнь. Боялся, стыдился, но держал ее на расстоянии вытянутой руки. Осыпал насмешками, унижал по мелочи, дрессировал, ставил условия. Ему казалось, что стоит ей остановиться, перестать бороться за его любовь – и все рухнет, Арья прозреет и уйдет…

Истерика подкатила к горлу и отхлынула так же быстро, как пришла.

Очередной всплеск нездоровой чувствительности, судороги давным-давно исковерканной психики.

Вечная память об Анне Чех.

Обед

– Я чувствую ваши голод и жажду, – сказала рыжеволосая. – Время в прозрачных пределах течет медленно. Здесь прошли многие длинные интервалы.

Бранвен посмотрел на настенную панель и удивился. Только что было десять утра, а теперь – почти пять вечера. Не удивительно, что в брюхе скулил голодный червячок. Да и в сортир хотелось.

Возвращение в реальность Бранвен воспринял, как избавление. Он впервые начал понимать, о чем рассказывают гости из Прагмы, быстро и легко усвоил, что, как и для чего делается, но от начала до конца показа его что-то смутно беспокоило, не позволяя радоваться новому знанию. То ли желание отлить, то ли недоверие.

В бесплатные яркие игрушки он не верил лет с трех. Спасибо отцу, который вовремя объяснил, что ничего бесплатного не бывает, а мальчиков, которые берут у посторонних дорогие подарки, стригут накоротко и продают в заведения для извращенцев. Сейчас ему казалось, что происходит все то же самое. Дорогую игрушку уже пообещали, когда же придется подставить задницу?

– Я выйду, – поднимаясь, сказал он. – Встретимся в столовой.

Белл искренне надеялся, что оставленная без присмотра компания не начудит лишнего. В здравомыслии своей любимой женщины он не сомневался, но пара Наби-Кантор, с излишней деликатностью названная «спорящими», требовала пригляда. Столько нервов ему не выматывали даже драгоценные сокурснички в Академии Космофлота. Одному давно пора на койку в лазарет – психолог, в сугроб его дурную голову, чтоб остыла. Другая будто не понимает, что от такого нужно держаться подальше…

В столовой все подчиненные обнаружились в полном составе, плюс пара чужаков. Шесть тарелок, одно свободное место. Бранвен сел и уставился на свою порцию, потом оглядел столовые приборы остальных. У всех лежало одно и то же – яркие разноцветные кубики желе. Розовые, красные, голубые – короче, аппетита не вызывало.

– Это наша пища. Она восстановит твои силы, – сказал командор.

– А я думал, вы это… силой чистого разума питаетесь, – буркнул Бранвен.

Шутку не оценил никто. Сидевшая рядом Аларья больно толкнула его локтем в бок. Бранвен пожал плечами и вгляделся в желе. Есть это палочками? Каким образом? Рядом лежали ложка и вилка, но эти вольнинские штучки он недолюбливал. Тем не менее, пришлось взяться за ложку. Желе оказалось не таким противным, как казалось с виду. На что похожа пища, он точно сказать не мог – слишком тонкие оттенки вкуса. И сладкое, и соленое, и кисловатое; при этом одни кубики казались горячими, а другие – холодными.

Зная, что ничего другого не предвидится как минимум до вечера Бранвен усердно поглощал деликатес, в душе мечтая о куске хорошо прожаренного мяса, вроде того, что приготовила вольнинская руководительница (кайсё Белл наконец-то выучил чужеродную форму слова) накануне. Гробовое молчание за столом так отличалось от привычной ему застольной болтовни в офицерской столовой, что он не выдержал.

– А вот скажите, господа… господа гости, – подумав, уточнил он. – В чем самое большое различие между вашим обществом и нашим?

Хорошо продуманный вопрос, как решил Бранвен, мог обеспечить добрых полчаса необременительного трепа, лишенного излишних заумностей и прочей непостижимой философии Прагмы. Без лирики и красивостей, конечно, не обойдется, но это не самое страшное.

– Концепция лжи, – тут же ответил Тон-эрт. Видимо, его напарница стерла себе язык и теперь решила отдохнуть. – Это для нас невозможно.

– То есть вы не умеете врать?

– Мы видим сказанное, чувствуем его наравне с говорящим. Нет слов – нет лжи.

– А как же тогда искусство?

Командор повернул голову к Бранвену и молча ждал пояснения или продолжения. Все, что он думал, было прекрасно понятно, и Беллу вдруг захотелось провернуть с таким товарищем пару боевых операций. Понимание с полуслова, с полувзгляда его всегда восхищало, но на достижение подобного требовались годы. Тут же все было совершенно ясно. Словно чужаки временно делились своими способностями с остальными.

– Ну, что такое литература? Если не научная? Красочное вранье, то, чего не бывает, для того и придумано.

– Чудо вкуса и эрудиции, – с тихим смешком сказала Аларья.

– Есть фантазия и мечта. Их можно воплотить и разделить. Ложь – иная.

Фразы Тон-эрта хотелось записывать на память, чтобы при случае щеголять роскошными цитатами. Синрин Кайдзё Дзиэтай обожал подобные короткие высказывания, и можно было бы подарить ему парочку.

– А, ясно, – кивнул Бранвен. – Логично. А дети? Как они отличают одно от другого?

– Они не знают лжи. Воспитатели учат их разделять мечту и реальность.

– Скажите, а считаете ли вы умолчание ложью? – спросила вдруг сестра любимой женщины.

Командор отрицательно качнул головой.

– А у нас говорят, что половина правды – худшая ложь… – с непонятным Бранвену намеком продолжила та. Кайсё подумал, что неплохо бы пнуть ее ногой под столом, но она сидела слишком далеко. Хотя бы пообедать без лишних проблем – неужели это так трудно?

Тон-эрт не отреагировал на культуроведческий пассаж. Он продолжил есть, и Белл с некоторым злорадством отметил, что ложку он держит первый раз в жизни. Управлялся он с металлической штуковиной весьма ловко, но совершенно противоестественным образом. Зажав самый краешек черенка между большим и указательным пальцами, он держал ложку, как дохлую птицу – но при этом не ронял содержимое и подносил ко рту с первой попытки. Бранвен прикусил язык, чтобы не рассмеяться, а потом вспомнил про чтение мыслей и понадеялся, что «коллега» не из обидчивых.

– Вам нужно отдохнуть. Примерно три длинных интервала, – сказала Каймиана.

– Три часа, – поправил уставший от дурацкого словосочетания Бранвен.

– Три часа, – повторила она, как эхо.

Вечер

Семнадцатичасовой перелет, как обычно, пришлось переносить натощак, запивая голод минерализованной водой из поилки. Солоноватая шипучая влага хорошо утоляла жажду, но будила аппетит, и Кантор старался пить только по необходимости, когда пересыхали губы. От голода он всегда злился. Президент успел перечитать пресловутый гениальный труд, тщательно замаскированный под эзотерику самого низкого пошиба, просмотреть таблицы и формулы в приложении. Теперь перед глазами плясали ряды цифр, хотя на забрале давно двигались по орбитам планеты на фоне звезд: заставка.

Профессор спал до самого вечера. Кантор уже начал волноваться, не случилось ли с ним чего. Вставать с ложемента правилами полета запрещалось, но при необходимости на запрет можно было и наплевать. К семи дед наконец-то проснулся, включил передатчик.

– Скажите, профессор, а как вам удалось избежать нашего пристального внимания? – задал Кантор наболевший вопрос.

– Когда вышло постановление о призыве экстр на государственную службу, я был уже пенсионером, – посмеялся старик. – Так что миновало меня это наказание.

– Сколько же вам лет? – опешил Кантор. Закон был принят еще в 877 году. Тогда Чеху должно было быть, судя по виду, около пятидесяти.

– Сто четыре исполнилось недавно.

– Сколько?! – не поверил ушам президент. Даже с поправкой на долголетие экстр, даже учитывая, что старику никогда не приходилось гробить здоровье на благо родины…

– Сколько слышал, – опять засмеялся тот. – Анна была на поколение младше, а ты – еще младше.

– Так вы мне вчера соврали? – Кантор прекрасно помнил сказанное накануне: «в нашем с Анной поколении».

– Ну, немножко приврал. А то решил бы ты, что такой антикварной перечнице нечего делать в космосе. Но ты ведь не об этом спросить-то хотел?

– Да. Вы же знали, что вы – последний с талантом к опознанию латентных экстр. Почему не стали с нами сотрудничать?

– Я с этим талантом не родился, а понимать, что не ошибаюсь, начал не сразу. Когда убедился, Анна уже создала свою службу, и я там пришелся не ко двору. Ты же ее помнишь – наука, техника, анализы, расчеты… да и то, что она делала, мне не нравилось.

Анна… Кантор невольно скрипнул зубами. Прошло тридцать с лишним лет, а он все не мог слышать ее имени без нестерпимого чувства вины и ненависти. Когда-то сорокалетняя красивая женщина нашла среди курсантов авиационного училища долговязого девятнадцатилетнего паренька. Сначала она сделала его любовником, потом уговорила «полежать в клинике», чтобы помочь ей закончить научную работу. Анджей согласился – ради высокой тонкой женщины с кудрявыми черными волосами он готов был на что угодно. Месяц в клинике казался сущей ерундой, тем более, что работавшая там Анна каждый день приходила к нему.

После обследования начался кошмар. Анджей не понимал, почему на Анне свет сошелся клином; он и не думал об этом. Слепо подчинялся ей, глотал каждое слово, каждое изречение впитывал, как высшую мудрость. Он не мог жить без ее порой жестоких ласк, без изматывающих ночных сражений, без злых, несправедливых слов. Полгода прошли в безумном угаре. В училище ему дали академический отпуск, он работал лаборантом в научном центре, которым руководила Анна, но вместо работы приходилось участвовать в бесконечных «экспериментах». Бессонные ночи, заполненные болью и страхом дни. Каждый «эксперимент» больше напоминал пытку.

Через полгода, когда, по мнению Анны, он уже был готов, она объяснила ему, что происходит. Он – латентная экстра, человек, обладающий паранормальными способностями. Экстра-вероятностник, владыка случая. Но полностью раскрыть свой потенциал сможет только после обучения и финальных испытаний. Что обучение началось с первого дня встречи, Анджей не понимал.

По сравнению с адом второго полугодия первое теперь казалось счастливым беззаботным детством. Анна методично ломала парня, которого успела изучить до той степени, что позволяла предсказать любую реакцию на три хода вперед.

– Мне тоже не нравилось, – с деланным равнодушием сказал Кантор. – Но это суровая необходимость.

– Это дурацкая система Анны! – гаркнул дед так, что собеседник едва не оглох на оба уха. – Чушь, дурацкая чушь и бездарность! Она нахваталась психологии по верхам и решила – знает, что надо делать. Посмотри на себя, сынок… все ваше поколение – вы же калеки!

– Ну, спасибо.

– Ты знаешь, что такое «эмоциональная вырожденность»?

– Разумеется.

– Ты думаешь, что это норма для экстр? Хрена с два. Это последствия ее системы воспитания, которые только уродуют. Твой якобы холодный интеллект, твой цинизм – еще мелочи. Да, иммунитет к психологической зависимости у вас поставлен. Да, на первом месте у тебя социальная ответственность, мать бы ее так. Но кабы этим все ограничивалось…

– Ну…

– Не нукай, не в такси. Вы все, рациональные и ответственные, так и не выросли старше возраста дрессуры. Вы мечетесь между чувствами вины и ложного всемогущества. Комплекс героя, вот как это называется. Ходите по головам, все для блага государства, а потом льете сопли над разбитой тарелкой или дохлой птичкой и стыдитесь этого. Ты никогда не думал, почему это так?

– Думал… – признался Анджей. – Я много лет искал ошибку, которая позволяла бы избежать таких реакций.

– Хорошо сказал, – недобро рассмеялся старик. – Язык тебя выдает. Зато ты никогда не думал, почему это происходит. А я тебе скажу. Выхолощенная, изуродованная психика ищет способы избавиться от подспудного напряжения. Способность к спонтанным проявлениям чувств у тебя закрыта, но только с дура ума можно надеяться, что человек сможет держать под постоянным контролем любые желания, эмоции…

– А вы себе представляете, что такое полная экстра, которая желает налево и направо?

– Да двести лет, как первого экстра-вероятностника нашли, и кто сказал, что он первый-то был? Ничего, дожили.

– Как хотите, но курс ментальной дисциплины совершенно необходим. Да, мы не можем радоваться, злиться или хотеть чего-то, как все прочие, но зато можем быть уверены, что наше случайное желание не будет реализовано так, что потом останется только повеситься! Экстра во многом себе отказывает, но мы служим обществу и получаем удовлетворение от этого. Это важнее всего остального.

– Крепко же тебе Анна мозги свернула, – вздохнул Чех.

Анджей стиснул кулаки. Да, все, что он сейчас говорил, впервые было услышано от Анны. Она уверенно и со знанием дела выбивала из него все «слишком человеческое», оставляя только холодный бесстрастный разум. В ход шли любые методы и средства. Любой всплеск чувств немедленно и жестоко карался, любое желание высмеивалось и называлось низким, животным. Анна заставляла его ничего и никогда для себя не хотеть. Только одной сферы это не касалось – секса. «В койке можешь делать все, что угодно. Нужно же и нам побыть немного хрюшками? Плоть слаба. Иди ко мне, поросеночек…». И «поросеночек» покорно и радостно шел, пыхтел, обливаясь потом…

Чтобы избавиться от двойственного чувства омерзения и легкости, с которым после подобной дрессуры Анджей относился к постельным развлечениям, понадобилось встретить Ирэну. Но и после многих лет совместной жизни, после рождения дочери он знал только один способ справиться с напряжением: женщины. Чужие, едва знакомые женщины, которых можно было соблазнять, наслаждаясь беззаботным сексом. Иначе нервы начинали шалить всерьез, всплески немотивированных эмоций учащались. Потребность изменять жене его раздражала, но через три месяца верной супружеской жизни он обнаружил себя посреди улицы, ревущим вместе с трехлетним пацаном, разбившим коленку. Подбежавшая мать ребенка покрыла Кантора отборной бранью и посоветовала пойти в ближайшую психушку, полечиться чуток…

С Ирэной нельзя было позволить себе невнимательность, безответственность, легкую пустоту встреч и расставаний. Кантор постоянно чувствовал, что обязан защищать ее, оберегать от случайностей. Тем, посторонним, он ничем не был обязан…

Анджей подавился водой из поилки: до него только что, впервые дошло, что всю жизнь он играл в одну-единственную игру, которой научила его Анна Чех.

– Не могли бы вы рассказать или показать, как появилось Сообщество Прагма?

После отдыха и горячего душа – теперь-то воду можно было не экономить, – Фархад слегка ожил. Час после демонстрации новых горизонтов прошел в тихой панике, которую он старался скрыть от остальных. Казалось, что безжалостная рука в мягкой перчатке скомкала все его представления о мире. Закрывшись у себя в каюте, он упал лицом вниз на койку. Пальцы вцепились в подушку, как в последнюю опору. Все, чему его учили, во что он верил всю жизнь, оказалось лишь иллюзиейЈ плодом чьего-то вымысла.

Потом место паники заняла робкая надежда. Что, если увиденное – лишь одна из ступеней постижения? Дар видеть и действовать, щедрый дар, знак прощения всех прегрешений и аванс. Ман помиловал своего заблудшего сына, дал ему силу исправить все ошибки, допущенные нерадивыми служителями. Или?.. Или все это – искушение, испытание на стойкость? Что он принесет в свой мир, согласившись принять знание, которое сулит Прагма? Процветание и победу? А может быть, сам, своими руками откроет двери Бездны?

Тяжкие раздумья – и не с кем посоветоваться, нет рядом старших посвященных. Слова молитвы путались в уме, и это пугало. Фархад уснул, а, проснувшись, понял, что нужно попытаться узнать как можно больше.

Теперь он решил, что задаст чужакам столько вопросов, сколько сможет. Вдруг случится чудо, вдруг за словами и картинами проступит то единственное, что позволит отличить правду от лжи?

– Смотрите, сестры и братья.

Уже привычная темнота вокруг, обруч боли, стискивающий лоб. Без неприятных ощущений еще ни один показ не обошелся. Остальные ни на что подобное не жаловались, а, значит, это были личные проблемы Фархада. Проявление внутреннего сопротивления или знак свыше? Душа молила о знаке, о подсказке, но разум, закаленный подготовкой в храме, напоминал, что слишком легко принять голос собственных желаний за откровение, обмануться и шагнуть на ложный путь.

…Три корабля, гигантских металлических пузыря, прошли сквозь сияющее кольцо. С величавой неспешностью они ползли сквозь ночь, приближаясь к далекому пока светилу. Через ставшую прозрачной для взгляда преграду металла Фархад видел людей – маленькие яркие огоньки. Они меняли цвет и яркость, суетливо перемещались внутри пузырей.

Планеты плавно двигались по своим орбитам. Казалось, что вечность застыла в бесконечной ночи. Потом «камера» отвернулась от кораблей и двинулась к неплотному астероидному поясу за второй планетой.

Вокруг мертвых глыб камня и льда носились радужные призраки. Видимые не глазами, а неким иным зрением существа или сгустки энергии то сжимались в крошечные яркие искры, то растягивались гигантскими подобиями пленок. Танец, подчинявшийся неведомым законам, длился многие тысячелетия. Слияние нескольких существ рождало новые, иные тускнели и таяли. Иногда некоторые покидали место обитания, устремляясь к светилу или пустым планетам, потом возвращались.

Один любопытный – Фархад не мог подобрать иного слова для неутолимой жажды прикоснуться к новому, постичь и унести в себе слепок структуры, – призрак выскользнул за пределы планетной системы и, изумленно трепеща, завис рядом с кораблем. Он растянулся до предела, попытался стать больше корабля, облечь его поверхность тонкой пленкой, но не преуспел. Тогда он сжался до размеров искорки и скользнул внутрь.

«Камера» двинулась следом за ним. Любопытная искорка пронеслась сквозь корабль, жадно впитывая информацию, покружила снаружи и вернулась, чтобы уже медленнее обследовать новое, удивительное, небывалое. Сначала ее заинтересовали двигатели, потом – система передачи информации. Крошечный огонек, пульсируя, пробежался вдоль кабелей, покружил над блоками бортовых компьютеров, потом нырнул внутрь одного из них.

Часы или дни спустя он, то растягиваясь в тонкую прозрачную стрелу, то сжимаясь до точки, стремительно несся к астероидному кольцу. Родичи немедленно облепили его, собравшись в яркий переливающийся шар. Потом от шара отделилось три десятка искорок. Они вернулись к кораблю.

Теперь их интересовали только обитатели корабля. Незаметные, неощутимые искорки прикасались к переселенцам, окружали их головы нимбами. Они что-то искали – и нашли. Светловолосая девочка-подросток оторвалась от карманной «читалки», с которой сидела на койке в своей каюте, и изумленно принялась ловить назойливую «муху». Один из призраков скользнул к ней в ладонь. Девочка прикрыла глаза, замерла…

Картина резко изменилась. Фархад увидел, как корабельные офицеры беседуют с двумя десятками человек. Девочка была среди них, но теперь она казалась удивительно взрослой. Только в порывистых движениях рук еще чудилось нечто незрелое. Казалось, ее переполняет сила, дружелюбная к ней и остальным, но еще не вполне ей подконтрольная.

Яростно спорящие люди. Кто-то выхватывает из кобуры оружие…

Радист, бессильно бьющий кулаками по приборной панели…

Третий корабль меняет курс и куда быстрее, чем раньше, движется к поясу астероидов, а потом вдруг начинает наливаться светом, становится прозрачным и исчезает.

Два прочих корабля все так же медлительно движутся к планетам. Один устремляется к зелено-сиреневой, дружелюбной и ласковой. Другой – к ослепительно сияющей, покрытой снегом, испещренным прожилками скал…

Потом вместо картинок в мозгу возникли цифры. Десять тысяч высадилось на Синрин. Сорок с лишним – на Вольне. Каждый из кораблей мог нести до пятидесяти тысяч человек на борту, пусть и в аварийном режиме, и новоиспеченное Сообщество Прагма воспользовалось этим. Переброской живых организмов в пространстве они овладели еще до того, как полностью укомплектовали свой состав. С ними ушло около семи тысяч.

Фархад спросил себя, кого именно они отбирали, и «услышал» ответ Каймианы – тех, кто обладал хотя бы минимальными, зачаточными экстрасенсорными способностями. Другие на контакт с энергоидной формой жизни оказались неспособны, а это было обязательным условием…

Свет потолочной лампы больно ударил по глазам. Фархад спрятал лицо в ладони, стер невольно выступившие слезы. Показанного хватило, чтобы понять все, что осталось за кадром.

– Так вы симбионты? – спросил он.

Командор не повернул головы, но Фархад почувствовал его внимание. Тон-эрт встал со стула.

– Мы – дважды живущие.

Рукав комбинезона исчез. Мужчина поднял обнаженную руку, сжал пальцы в кулак. На загорелой коже выступила уже знакомая зеркально-черная пленка, потом исчезла. Рука взбугрилась избыточными мускулами, потом стала много тоньше, чем раньше, и, наконец, вернулась к своей обычной форме.

Каймиана, подчиняясь молчаливому приказу, взяла со стола ручку и подала спутнику. Тот погрузил ее в бицепс, через секунду кончик показался с другой стороны плеча. Обратное движение – и командор продемонстрировал абсолютно целую руку.

– Мы – люди и… – она издала горловой звук, воспроизвести который Фархад не смог бы. – Две жизни. Вы тоже можете стать живущими дважды.

В голове Фархада с громким криком сражались две противоречивые мысли.

«Какие возможности даст такой союз!».

«Демоны!!! Одержимые и их демоны!».

Аларья потерла виски. Происхождение Прагмы теперь стало совершенно ясным, и даже не казалось чем-то необычным. Да, удивительно и слегка фантастично, но вполне понятно. Ученые разберутся. Ничего сверхъестественного, не укладывающегося в научную картину мира. Способности к работе с информационными полями они, наверное, получили от энергетических существ. Тогда понятно, почему они работают на принципиально ином уровне, который и не снился экстрам Вольны.

Однако оставалось еще слишком много неясного.

– Скажите, каким образом наши предки не сохранили об этом памяти? – спросила Аларья и тут же сама поняла ответ: вся информация была закрыта тем способом, который им уже показали. Устранена из информационного поля.

– Они не приняли перемен, ибо были к ним не готовы. Их разум был закрыт и скован страхом, – принялась объяснять Каймиана. – Мы не хотели тревожить их преждевременно и убрали все, что могло бы смутить их умы. Время великих перемен настало лишь теперь, когда созрели нужные плоды.

Аларья уже привыкла выбирать из цветистой речи Каймианы зерна рациональной информации и отбрасывать мусор, но сейчас ей показалось, что она стоит на пороге ошибки. Что-то важное сказала гостья, то, что нельзя было упускать.

Остальные молчали, переваривая услышанное, и Аларья вспомнила о принятой накануне и почти что забытой программе. Не все еще вопросы были заданы и не все ответы получены.

– В вашем ультиматуме говорилось об отборе в члены Сообщества. Кого вы собираетесь выбирать?

– Тех, кто подобен вам. Тех, кто способен принять новое знание, – ответил Тон-эрт. Видимо, с вопросами по ультиматуму стоило обращаться именно к нему.

Аларья не без удовольствия повернулась к красавцу командору. Точеное лицо, воплощение мужественности, неизменно радовало глаз. Правда, как портрет на стене или скульптура в городском парке – любоваться можно, но вот прикасаться не хочется. Разве только кончиками пальцев, чтобы ощутить фактуру материала. Аларья предположила, что внешность пришельцев, коль скоро их тела так легко подвергаются изменениям, является отражением характера. Судя по виду командора, он был мужчиной рассудительным, выдержанным и серьезным. «Интересно, – подумала она. – А от кого они могут обороняться? Зачем им этот офицер? Кто им угрожает? Кто им может угрожать?!».

– У нас не так много экстр. Десятка три, может, и наберется, – сказала Арья. – Вы же могли их похитить без лишнего шума…

– Мы можем принять много больше. Среди живущих обоих миров есть достаточно тех, кто готов.

– Скажите, а у вас уже есть опыт адаптации взрослых людей к вашему образу жизни? – спросила Аларья. – К вашим симбионтам?

– Я был впервые рожден на Вольне, – коротко ответствовал командор.

Воцарилась пауза, во время которой вся четверка обменялась озадаченными взглядами и молчаливо выразила недоверие. Может быть, члены Сообщества Прагма и не умели лгать, но уж больно трудно было поверить в то, что это подобие человека, только что ковырявшее дырки в бицепсе, некогда ходило в детский сад, играло с детишками и вообще жило обычной жизнью.