Текст книги "Цена Рассвета"

Автор книги: Татьяна Апраксина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

9

В день распределения в училище царила удвоенная, по сравнению с сессией или прибытием проверяющих, суматоха. Арья мирно устроилась в комнате отдыха с хрестоматией по истории культуры. У нее давно все было в порядке – парадная форма сидела, как влитая, волосы уложены, ботинки начищены, все нужные документы уложены в папочку строго в порядке. Однокурсники же то и дело проносились мимо. Один потерял расческу, у другого помялся воротничок на кителе, потерялась перчатка или ремень. Многие просто не знали, куда себя подевать в ожидании «прекрасного и волнующего момента», как выразился накануне начальник училища.

Арье было глубоко наплевать на красоту и прочие свойства момента, у нее с утра болела голова и хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Хрестоматию по год назад сданному предмету она читала вместо книги или журнала, ибо все художественное кончилось еще месяц назад. Сборник фрагментов из вольнинской классики и современности можно было читать сто раз по кругу, все едино в голове ничего не откладывалось.

Наконец объявили построение. Арья построила свое отделение, потом мучительно долго ждали ротного капитана, тот явился в компании комбата, оба обрычали всех и вся просто для проформы и «на память», как шепотом откомментировал Орра, его услышали, отчитали перед строем, но как-то удивительно беззлобно, видимо, действительно на память. Только после этих церемоний все четыре роты проследовали во двор перед административным корпусом.

Процедуре распределения было столько же лет, сколько армии Вольны. По итогам пяти лет обучения составлялись рейтинговые списки. В них учитывалось все – успеваемость, дисциплина, общественная активность. Списки были совершенно прозрачными, каждый мог ознакомиться со своими позициями и опротестовать результат или пересдать давний экзамен, попытаться получить другую характеристику. На это отводился месяц, после чего оглашался окончательный результат. Далее курсанты приглашались на собеседование с комиссией по распределению именно в том порядке, в котором они значились в списке, – от лучшего к худшему, – и выбирали себе полк для службы. Даже если у кого-то уже были предварительные договоренности, обычай соблюдался неукоснительно.

Свой номер в списке Арья Новак знала отлично: третий. Сразу после Мирчева из первой роты и Франк из четвертой. Первая пятерка лучших определялась не год и не два, боролись не на жизнь, а на смерть, не позволяя себе только пакостей соперникам, но все законные средства – от любительских спектаклей до ночных подготовок к смотрам строя и песни – в ход шли. Разница между пятеркой лучших была минимальной, чистой формальностью: вакантных должностей для выпускников в хороших полках хватало, даже с учетом того, что авиационных училищ летчиков и штурманов на Вольне было почти два десятка. По сути дела беспокоиться нужно было лишь тем, кто занимал позицию ниже двухсотой – им светила перспектива служить на крайнем юге или севере, или, хуже того, в болотистом поясе.

Арью не вызвали третьей. Ее не вызвали и пятой, и пятнадцатой. Время шло, солнце клонилось к закату, во дворе оставались лишь прожженные неудачники, балансировавшие на грани исключения, а десятника Новак все не приглашали. Наконец Арья озверела и впрямую обратилась к лейтенанту, вызывавшему курсантов пред ясны очи комиссии.

– Новак? – переспросил он и повел пальцем по листам со списком, потом хмыкнул и заглянул в папку, которую держал в руке. – Вы в отдельном списке, вас вызовут, ждите.

Ждать пришлось до самого вечера. Уйти было нельзя – вызов мог последовать в любой момент, и случился бы большой скандал. К счастью курсантов, кто-то распорядился притащить во двор цистерну с водой, ящик одноразовой посуды и несколько ведер с горячим супом. Арья пару раз пила, но есть не стала: когда она нервничала, аппетит пропадал надолго. Голова болела все сильнее и сильнее, наполовину от мрачных предчувствий, наполовину – от усталости.

Чудо свершилось лишь к восьми вечера. Вместе с Арьей своей судьбы ожидали еще трое, по одному из каждой роты, тоже не из числа отщепенцев, удивленные не меньше нее. «Что за отдельный список? Что за ерунда, никогда про такое не слышала…» – мрачно рассуждали они, пытаясь понять, чем провинились или отличились до такой степени.

Ее вызвали на комиссию первой. Пять минут на соблюдение формальностей – рапорт и просмотр документов, потом курсанту Новак разрешили сесть, и комиссия демонстративно уткнулась в ее личное дело. Арья чинно сидела на краешке стула, глядя на стол, а вполглаза – на троицу членов комиссии и заместителя начальника училища, которая ухитрялась одновременно иметь постный официальный вид и ободряюще подмигивать девушке. Профиль, обращенный к комиссии, был сух и невыразителен, другой – ласково улыбался. Арья восхитилась такому мастерству лицедейства и чуть расслабилась.

Через минуту выяснилось, что сделала она это совершенно напрасно. В проеме двери за спинами комиссии обозначилась удивительно знакомая стройная фигура. Небрежная поза – локоть опирается на косяк, кисть закинута за голову; ворот мундира расстегнут. Арья побледнела, покраснела, потом вновь побледнела и решила, что вставать не будет. Пусть уж сначала в комнату войдет, тогда все будет по правилам. Потом она через головы комиссии попыталась разглядеть погоны Кантора и увидела на них дополнительную звезду – дослужился до генералпоручика.

Арью о чем-то спросили, но она не расслышала вопроса и от досады прикусила губу.

– Не волнуйся, – сказала заместитель, и левым профилем – для Арьи – изобразила нечто устрашающее.

Девушка вскинула глаза на Кантора, тот улыбнулся, развел руками и ушел внутрь комнаты; дверь, впрочем, не закрыл. Председатель комиссии почему-то обрадовался, покивал лысиной и повторил вопрос:

– Вы сотрудничали с научно-технической разведкой?

– Я… участвовала в серии экспериментов, – осторожно сказала Арья.

Дальше последовала череда дурацких вопросов, словно лысый подплуковник ставил своей целью проверить, помнит ли курсант Новак подробности собственной биографии. Ее спрашивали, в каком городе она родилась и какую должность занимает мать, по каким предметам она заканчивала курс с отличием (перечень вышел длинным), еще какие-то очевидные вещи, записанные в личное дело. Арье было не привыкать к подобному маразму, она отвечала бойко и не особо задумываясь. Все ее мысли занимал Кантор. Наконец подплуковник сделал выразительную паузу и суровым взглядом из-под мохнатых бровей пригвоздил девушку к стулу.

– Подпоручик Новак! Родина поручает вам… – Арья сглотнула: получить вместо права выбора назначение – обидно, право слово. – Особое задание!

– Служу Родине! – подскочила она со стула, отмечая про себя, что ее назвали еще не присвоенным званием и пытаясь понять, в чем подвох.

Ей подали прозрачный пакет с предписанием. Арья на автомате протянула рабочую – левую – руку, потом вспомнила порядок и взяла документы правой рукой, одновременно отсалютовав левой. Лысый поцокал языком, буркнул нечто вроде: «Расслабляться после танцев будете!» – а потом вдруг пожал плечами. Курсант Новак удивилась. В чем был смысл этой пантомимы, она так и не догадалась.

– Подождите в коридоре дополнительного собеседования. Можете идти.

Уже за дверями кабинета она прочитала: «…2й истребительно-штурмовой гвардейский авиационный… полк имени Альбины Ставровской», и едва не сползла по стенке. Полк, названный в честь первого председателя Верховного Государственного Совета Вольны, с номером из первой десятки. О «ставровцах» почти ничего не слышали и еще реже их видели, но обрывки слухов, которые долетали до ушей Арьи, были мрачными. Режимный полк, расквартирован невесть где на другой стороне планеты. За что, с какой стати такая сомнительная честь?

Если бы не парадная форма, Арья уселась бы на пол под стеной. Однако за подобное проявление неуважения к мундиру можно было схлопотать десяток нарядов вне очереди и все две недели до выпускного бала, вместо отдыха после экзамена на офицерское звание, убираться на кухне или на аэродроме училища. Приходилось переносить тяготы учебы – или уже службы? – не только стойко, но и стоя.

Товарищи по несчастью тоже посетили комиссию и вышли с одинаково ошеломленными физиономиями и похожими пакетами в руках. Обсуждать назначения им не запретили, а потому курсанты тихонько перешептывались. Ингу из первой роты тоже назначили к «ставровцам», и Арья, хоть и не слишком хорошо была с ней знакома, обрадовалась – все же рядом будет знакомое лицо. Обоих парней назначили в 3й полк, тоже в несусветную даль.

– А чего они меня подпоручиком-то, до производства еще две недели? – спросила Инга.

– Вы произведены досрочно, – генералпоручик Кантор появился неожиданно, как рояль из кустов. – Поздравляю и прошу следовать за мной, господа офицеры.

Все четверо дружно уронили челюсти, потом подобрали и отправились за Кантором. «Показушник», – со сладкой тоской подумала Арья. Театральные появления генералмайора она запомнила еще со времен «санатория», повышение в звании ничего не изменило. Анджей был все так же великолепен, неотразим и нестерпимо прекрасен.

В кабинете, даже не прикрыв дверь, Кантор велел всем сесть, расслабиться и потерпеть пять минут, пока он не покончит с формальностями. При этом он изящно махнул узкой кистью, стряхивая пыль с кресла, в которое садилась Инга, подмигнул Арье, что-то изобразил обоим парням, одним словом, был обаятелен.

– Господа офицеры, во время службы в полках вы получите доступ к самой современной технике, которой оснащены лишь немногие подразделения армии Вольны… – скороговоркой заговорил он. Речь продолжалась минуты три, в течение которых четверка бывших курсантов была расстреляна очередью казенных оборотов. Потом Кантор сделал паузу, дал всем отдышаться и быстро закончил речь:

– Короче, зайцы. Объекты режимные, техника секретная, за разглашение сведений – трибунал, а за диверсии или шпионаж… не буду рассказывать, испугаетесь. Разберу на органы без наркоза своими руками…

Тонкие длинные пальцы изобразили перед носом Ивана пренеприятнейший жест, от которого не робкого десятка парень испуганно отшатнулся, откинувшись в кресле, и с опаской воззрился на Кантора.

– Вы свободны до завтрашнего утра, господа офицеры. В десять ровно жду вас с личным имуществом у ворот. Подпоручик Новак, вы можете остаться.

Арья вспыхнула. Формулировка «можете остаться» звучала откровенным хамством. Не прямой приказ «останьтесь», не более вежливое «попрошу остаться» – барское позволение, словно она просила о подобной милости заранее или по умолчанию хотела чего-то подобного. Сердце захлебывалось бешеным ритмом, требовало, умоляло остаться, но девушка подняла себя с кресла и вытянулась по струнке.

– Благодарю, генералпоручик, вопросов не имею.

– Ну, иди… – пожал плечами Кантор. – Вольному воля.

В коридоре вся троица спутников немедленно начала приставать к Арье.

– Ну, ты ж его знаешь, ну не жмись, расскажи, кто такой? – ныла Инга.

– Разведчик, – развела руками Арья. – Научник, даже не безопасник… не знаю, почему именно он.

– Это-то я и по погонам поняла. Не, ну расскажи? Ты с ним это, да? Это он из-за тебя приехал, правда? Вы поссорились? А когда познакомились-то?

Арья терпела бестактные (и, надо было отдать Инге должное, весьма проницательные) вопросы минут пять. Парни были куда менее любопытны, они быстро отстали, а зануда Инга шла рядом с Арьей до самого плаца. Наконец Арья остановилась, развернулась к будущей сослуживице, взглянула на нее в упор и медленно, едва ли не по слогам, произнесла:

– Послушайте, подпоручик Эспин, если вы хотите начинать службу с лазарета, то я с гауптвахты – не собираюсь!

– Ка-акие страсти! – восхитилась мерзавка, и, пока Арья искала достойный ответ, убежала к своей казарме. Девушка сплюнула ей вслед и отправилась к себе.

Ночью она сидела на подоконнике, свесив ноги наружу и любуясь чистым небом. На территории училища происходили безобразия, которые могут производить только выпускники, получившие назначения. Остальные курсы давно убыли на каникулы, но и четырех рот хватало, чтобы шуметь, мельтешить в темноте, звенеть бутылками и мелочью, ругаться шепотом и в полный голос, планировать и осуществлять шутки и розыгрыши. По обычаю командование закрыло на все это глаза – существовала неписаная традиция «позволить выпускникам побеситься вволю в училище, чтобы выветрилась последняя дурь». Арье все это не светило – только полчаса назад она закончила собирать вещи; к счастью, командир курса выдал ей уже заполненный обходной лист, теперь не было нужды тратить на него два утренних часа.

Огонек сигареты был виден в темноте издалека. Девушка вздохнула, не видя, но сердцем угадывая, кто именно к ней идет. Дорогой и любимый в очередной раз затянулся уже под самым окном, вспышка на мгновение подсветила улыбающиеся губы – до невозможного знакомая Арье ироничная улыбка.

– Прыгай, – предложил он.

– Ага, с третьего этажа, – фыркнула Арья. – Спасибо, дорогой!

– Не бойся, прыгай…

Арья нарочно метила мимо, уже не опасаясь сломать руку или ногу – «Я боюсь? Я?!» – но когда она почти коснулась ступнями земли, в воздухе вдруг вспыхнуло и погасло яркое голубое свечение. Девушка ступила не на землю, а будто бы на слой упругого и плотного геля, он погасил ускорение и только потом исчез. В руке у Кантора было что-то, похожее на пульт дистанционного управления.

– Что за…?! – изумленно вскрикнула она.

– Тише, девочка, тише, это тоже секретная техника…

– Я-то думала – тебе влетело за меня, а ты, гляди-ка, весь в секретной технике, – зло сказала Арья.

– Ах, вот в чем дело, – задумчиво заметил Анджей, потом усмехнулся. – Ну, прости.

– Да не за что…

Руки легли ей на плечи, Арья коротко дернулась, чтобы вырваться, но через мгновение уже сама вцеплялась пальцами ему в спину, позволяла стащить с себя майку, лишалась остатков разума от прикосновений. Все обиды были мгновенно забыты – на него нельзя было обижаться, невозможно было не любить, не прощать… Девушка не слишком понимала, как, почему оказалась перед ним на коленях.

Свет фонарика, бьющий по глазам, голоса, чей-то изумленный возглас.

– Вы изумительно начинаете службу, подпоручик Новак, – голос начальника училища. – Давно у нас не происходило ничего подобного.

Поднимаясь, Арья искала взглядом Кантора и надеялась, что он скажет хоть слово в ее защиту, но обнаружила, что он уже куда-то делся. Девушка стояла в кольце высших чинов училища, полураздетая, испуганная и униженная.

10

– Я? Третий круг? – Фархад споткнулся на ровном месте и замер.

Наставник, шедший на полшага сзади, тоже остановился. Разговор был затеян не в самом подходящем месте. В коридорах Гуманитарного Университета всегда царила толчея. Преподаватели, студенты, жрецы-наставники, абитуриенты, лаборанты и обслуживающий персонал – все передвигались быстрым шагом; медлительность почиталась за примету бездеятельности, а это осуждалось. Даже седовласые старцы с длинными бородами торопились, пусть и опираясь на палку или руку младшекурсника. Провожать преподавателей в летах считалось делом почетным.

Вокруг Фархада, в какой толпе он ни шел бы, всегда образовывался конус пустого пространства – так, словно он нес перед собой длинную палку, указку или швабру рукоятью вперед. Сам он не обращал внимания на такую ерунду: обычно на ходу был погружен в размышления. Подсказали приятели, шутившие, что рядом с ним удобно ходить даже по платформам подземки.

– Если ты Фархад Наби, то да, ты. – Наставник улыбался, глядя на растерянного юношу; уже не юношу даже, а молодого мужчину.

– Но чем я заслужил?.. – голос дрогнул, выдавая смущение.

– Коллегия наставников сочла, что ты заслужил. Будешь спорить?

– Нет, конечно же, нет…

– На подготовку тебе дается семь дней. Ты будешь проходить ее в центральном храме. Явись туда завтра и передай вот это, – в руку Фархаду лег лист золотистого пластика, тонкий, с причудливо вырезанными краями. Знаки на нем были неизвестны кандидату в посвященные третьего круга.

– А нельзя…

– Нет, – не дослушав, покачал головой наставник.

Фархад покорно кивнул, прикусывая губу. Новости обрушились на него снежной лавиной. Третий круг – уровень посвящения его отца. Радость и честь. Но – чужой храм, да еще и центральный, самый главный на Синрин… должно быть, тоже повод для гордости, только отчего-то под ложечкой легкий мятный холодок тревоги. Незнакомые наставники, все непривычное, другое. Нельзя было отказываться от невиданной чести, волнение необходимо было унять, изгнать из души прочь, но Фархад никак не мог взять себя в руки.

Наставник смотрел сочувственно и радостно: первый из его воспитанников достиг такого уровня так рано. Еще год назад он ходатайствовал в главный храм. Необыкновенно талантливый ученик, проявивший изумительное для его возраста рвение и прилежание в изучении законов Мана. Семья из «золотых десяти тысяч», безупречная, с первого дня колонизации Синрин верой и правдой служившая обществу и храму. Год спустя пришло приглашение – высокая милость, уникальный случай. Двенадцатилетних посвященных третьего круга на планете было лишь двое. Фархад мог стать третьим – за три месяца до защиты дипломной работы в Университете.

В подготовке, как обнаружил вскоре Фархад, не было ничего необычного. Он уже проходил через нечто подобное. Крошечная келья глубоко под землей. Толстые стены не пропускают звуков, каменная плита двери опускается беззвучно, достаточно лишь приложить руку к выступу на камне. На день – кувшин с водой, горсть сушеных фруктов да помятая масляная лампа, судя по ее виду, времен заселения планеты. Жиденький, хоть и свежий матрас, набитый, если доверять обонянию, сухими травами. Вот и вся обстановка. Полумрак, тишина, гладкий темно-серый камень. Идеальные условия для сосредоточения. Ничего иного от кандидата в посвященные и не требовалось – только очистить разум от суетных мыслей, отвлечься от бега времени и тщетных мирских забот.

В келью его провожал парнишка-послушник, по виду лет семи. Фархад проводил его взглядом с привычной легкой тоской. Такие мальчики, воспитанники храмов, всегда вызывали у него ноющую зависть, смешанную с печальным осознанием неотвратимости судьбы. Никогда, ни при каких условиях он не смог бы стать храмовым воспитанником, а потом и жрецом. Он знал это с самого детства. И все же так хотелось изменить свой жребий, променять бело-лазурную форму студента на лиловое облачение послушника…

Семь дней то летели камнем, сброшенным в лестничный пролет, то тянулись патокой из начинки пирожка. Юноша выспался так, как не мог уже многие месяцы, вспомнил все, чему его учил наставник – три способа сосредоточить ум на одном изречении или одном слове из свода законов; три способа рассредоточить сознание и полностью заглушить шепот мыслей; три способа рассказать наизусть главу законов – прямо, в обратном порядке и назидания отдельно, рассуждения отдельно.

Наконец настал день испытания. Фархад ожидал, что его просто проводят в зал, но на этот раз все оказалось иначе. Сначала – ритуальное омовение в узком бассейне с темной водой, пахшей причудливо и горько. Вода оказалась солона на вкус и больше походила на настой неведомых трав. От нее кожа разгорелась, по мышцам разлилось пьянящее острое тепло, словно юноша вернулся с заснеженной поверхности планеты в теплый шлюз родительского дома.

Потом все тот же молчаливый парнишка, что половину декады приносил Фархаду воду и пищу, жестом велел ему выбираться из воды, подал одежду. Она оказалась не той, в которой кандидат явился в храм, другой, безупречно чистой, хотя и явно не новой. Тонкая широкая рубаха из светлого материала, внутренний шов на рукаве застрочен лишь до локтя. Такие же легкие и широкие штаны чуть пониже колена. Обуви ему не предложили, но каменный пол был на удивление теплым.

Узкие коридоры, прорубленные в скальной породе, освещались едва-едва. Фархад не мог разглядеть, что является источником зеленовато-голубоватого света, сочившегося из ниш под самым потолком. Насекомые? Грибы? Он быстрым шагом шел за послушником и удивлялся тому, о какой ерунде думает в подобный момент. Будущий психолог, он прекрасно понимал, что это – один из способов отгородиться от тревоги ожидания, но способ оказался столь забавным, что юноша не заметил, как начал улыбаться. Наблюдение за собой, как за учебным материалом, всегда его развлекало.

Его ждали двое в коротких балахонах с отметками храмовых техников, третий – почтенный патриарх, посвященный седьмого круга, стоял чуть поодаль от невысокого ложа, застеленного тонким полотном. Фархад с опаской покосился на прибор, стоявший в изголовье. Тот больше всего походил на доисторический энцефалограф, которые показывали в учебных фильмах по истории психологии. Техники не собирались давать никаких объяснений. Ему жестами велели лечь, налепили на голову электроды, нахлобучили поверх глухой шлем и оставили в покое.

Электроды на висках едва заметно завибрировали, слегка нагрелись. Фархад точно знал, что веки его плотно закрыты, да еще и прижаты дисками датчиков, но вдруг начал ясно видеть через них, через глухое черное забрало шлема. Невысокий потолок – полированный камень, черно-белый узор, переплетение снежинок по верхнему краю стены. Бесстрастное лицо седого старика с длинной белой бородой, пронзительный взгляд глаза в глаза…

Дальнейшее было чередой путаных и бессвязных видений, сменявшихся слишком быстро для того, чтобы Фархад полностью запомнил хотя бы один сюжет. Ему казалось, что с ним сразу происходит несколько никак не связанных между собой событий. Одни были забавными и казались сюжетами коллективных компьютерных игр, где цитаты из книги законов служили пропусками на следующий уровень. Другие заставляли кричать от ужаса и боли, биться в судороге страха – и параллельно бежать, бежать, бежать по коридорам за какой-нибудь пустячной безделушкой.

Сколько длился этот морок, Фархад не знал. Может быть, полчаса, может быть, полгода. Кажется, кто-то давал ему напиться, а может быть, вода, стекающая по губам в пересохшую глотку, была лишь частью очередного сюжета, как и умелые, но слишком равнодушные пальцы, разминавшие ему плечи и кисти рук. Он очнулся внезапно, вынырнув из недолгого сна, как со дна бассейна. Сознание еще беспокойно трепыхалось, не в силах избавиться от отголосков чужеродного влияния, но Фархаду подали кружку с крепким травяным чаем, потом полотенце – отереть пот с лица. Реальность оказалась солнечно-светлой, невзирая на полумрак зала испытаний.

Напротив на трехногом табурете сидел белобородый удивительно прямой старик. Одеяние из тонкого шелка складками ниспадало с костлявых плеч. Глаза у жреца оказались молодыми, слишком яркими для его лет. Прозрачная теплая голубизна не поблекла и не выцвела.

– Конечно, ты понимаешь суть этого испытания, – голос тоже оказался на диво звучным, без старческой хрипотцы. – Мы проверяем, способен ли ты принимать верные решения интуитивно, без рассуждений, способен ли ты действовать при неполной активности мозга… В этом больше науки, чем веры, хочешь сказать ты?

Фархад неловко кивнул, досадуя, что его удивление слишком явно проступило на лице. По правде сказать, он был весьма неприятно удивлен и процедурой испытания, и наукообразными рассуждениями жреца.

– Это еще не само испытание, но проверка, – покачал старик головой. – Впрочем, и ритуал испытания тебя удивит. Пойдем!

Жрец легко поднялся со своего табурета. Фархад сейчас не мог блеснуть той же плавной величавостью движений: голова все еще шла кругом. Идти оказалось недалеко, всего лишь к дальней стене зала, где за занавесью из плотной ткани пряталась крохотная комнатка. В ней стояли только два кресла – настоящее дерево, отполированное задами и спинами многих поколений, с удивлением понял Фархад, прикоснувшись к изголовью.

– Скажи, в Университете и поныне изучают обычаи наших врагов? – усаживаясь в кресло, спросил жрец.

– Да, конечно.

– Что больше всего в них удивило тебя?

Фархад помедлил, подбирая нужное слово. Хотелось ответить коротко и точно, как учили его до сих пор. Собеседник не торопил, глядя прямо перед собой. Взгляд упирался в грудь юноши, но не тревожил, не заставлял волноваться или суетиться. Должно быть, в выпитом чае содержался хороший транквилизатор: он успокаивал, но не лишал сознание ясности. Одна из многочисленных храмовых тайн. В курс фармакологии сведения о подобном препарате не входили.

– Бессмыслица, – подумав, сказал он. – Весь этот хаос без установлений и обычаев…

– У них есть свои обычаи, – не принял ответ жрец. – Они кажутся менее строгими, чем наши, но они существуют.

– Отсутствие почтения к старшим? – спросил Фархад, вспоминая недавно просмотренный фильм о вольнинских домах престарелых.

– Иногда правильный ответ кроется не в размышлении, а в его отсутствии.

– Женщины, – ляпнул наобум Фархад и слегка покраснел.

– На третий раз ты оказался удивительно близок к тому, о чем я хотел бы тебе поведать. Должно быть, изучая историю колонизации, ты не раз задавался вопросом, в чем причина разделения наших миров. В школьном курсе об этом говорится лишь вскользь. О, это поистине интригующая история…

Фархад машинально подтянул колени к подбородку, потом покраснел и попытался сесть приличным образом, но жрец коротким взмахом кисти велел ему сидеть, как угодно.

– Некогда двенадцать стран… ты знаком с этим понятием – страна?

– Да. Примерно как наши полисы. Территории, разделенные границами.

– Не только. Территории, на которых говорят на разных языках, пользуются разными деньгами, на них живут разные народности… Так вот, двенадцать таких территорий Терры, нашей прародины, снарядили два корабля для заселения пригодной к этому планеты. Одной планеты. Вторая должна была стать колонией, полезные ископаемые добывали бы роботы. Да, Фархад, изначально никто не планировал заселять Синрин. Корабли летели долгих шесть лет, и по дороге вспыхнул бунт. К нему было много причин, культурных и религиозных. Наши прародители стали жертвой несправедливости при распределении благ и не согласились ее терпеть. Далее восставшие, их была лишь шестая часть от общего числа, потребовали отдельный корабль и долю в имуществе. Изначально планировалось, что они заселят второй из континентов Вольны, но капитан первого корабля предал их повторно. Им не дали совершить посадку. Десять тысяч человек, с долей оборудования, худшей и меньшей, оказались принуждены высадиться на Синрин. Они надеялись на эвакуацию, но буквально через две декады произошла катастрофа – связь между колонистами и Террой прервалась, и, как оказалось, навсегда…

Фархад с интересом слушал жреца, еще не слишком понимая, какое отношение эта история, не слишком-то отличающаяся от школьной, имеет к его ответу.

– Чтобы выжить на планете, которая казалась непригодной к этому, нам нужно было все мужество и помощь высших сил. По счастью, на корабле нашлись двое, посвященных в истинную веру.

Юноша насторожился. На этом моменте история пошла вразрез с изученным прежде. По канонической общеупотребительной версии все колонисты изначально поклонялись Ману, но часть, увлекшаяся ересью маздакизма, восстала против правоверных.

– Мы создали наш мир, не слишком похожий на мир предков. По сути дела, мы отвергли обычаи Терры, все и сразу. Одна из тайн, которые не сообщают посвященным первого и второго круга, состоит в том, что традиции наших прародителей были близки к тем, что существуют на Вольне. Равноправие полов в том числе. Нам пришлось отказаться практически от всего…

– Я правильно понял, что предки на Терре жили так, как эти еретики? – стараясь говорить спокойно, поинтересовался Фархад. Последнее известие произвело эффект ведра ледяной воды.

– Совершенно верно. Но мудрые среди первых поселенцев сразу поняли, что эти обычаи для нас будут подобны смерти. Взгляни на мужчин Вольны, на этих презренных, лишь обликом подобных мужчинам, расслабленных и безвольных выродков. Зато женщины их мужеподобны и распущенны, по сути, не нуждаются в мужчинах. Как быстро они вымерли бы среди наших бесплодных снегов?

Фархад погрыз кончик косы, представил себе вольнинцев, оказавшихся в том же положении, что и предки, презрительно фыркнул.

– Маскулинизация женщин, феминизация мужчин – путь к вырождению общества. Мы делаем наших женщин покорными и связанными сетью обычаев, чтобы ни одному из мужчин не пришло в голову, что он может снять с себя бремя ответственности. Представляешь ли ты себе, как твоя мать состоит на службе, а твой отец прохлаждается в безделье? Как ты сам бездельничаешь, в то время как твоя супруга, забыв о деторождении и управлении домом, занимает начальственный пост?

– Глупость какая… ох, простите, господин жрец!

– Не стоит просить прощения за верные слова, – усмехнулся тот. – Каждая пятая семья на Вольне живет примерно так. Оттого уже второй век они стоят на пороге вырождения. Женщины не хотят рожать, ибо помощь государства ничтожна, а мужчина имеет возможность покинуть их в любой момент. Мужчины не приспособлены ни к труду, ни к умственным упражнениям, зато женщины преуспевают во всем. Если ты думаешь, что женщины не пригодны к этому по своей природе, то ошибаешься, Фархад. Мы заставляем всех думать так, но одна из главных наших тайн состоит в том, что они могли бы стать равными нам, мужчинам. Увы, тогда бы мы стали жалкими и беспомощными… В теплом климате Вольны эта роскошь убивает медленно. Нас бы она убила быстро. Подумай об этом, завтра я пришлю за тобой.

В келье Фархада ждал все тот же скудный ужин, но сейчас его не волновал вкус пищи и воды. Общественная система, основанная на учении Мана, вдруг засияла в новом свете, обрела безупречную стройность. Он хотел нести ее людям, служить ей всеми силами души…