Текст книги "Мертвые возвращаются?.."

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

– Это ты его нашла. – Джастин опустил стакан на колено. – Наверху. В свободной комнате. Неужели не…

Предложение осталось незаконченным. Никто не продолжил.

«Никогда, – наставлял Фрэнк, – что бы ни случилось, никогда не иди на попятную. Облажалась, вали все на кому, предменструальный синдром, полнолуние – все, что угодно: главное, стой на своем».

– Нет. Если б видела раньше, вспомнила бы.

Все смотрели на меня. Глаза Дэниела были рядом – напряженные, пристальные, огромные за стеклами очков. Я знала, что побледнела, и он наверняка это заметил.

Считал, что ты живой до больницы не доехала. У него даже была такая завернутая теория, что, мол, легавые объявили тебя живой, чтобы морочить людям головы.

– Ты его нашла, Лекси, – негромко сказала Эбби, наклоняясь, чтобы видеть меня. – Вы с Джастином рылись в хламе после обеда, и ты откопала альбом. Это было в тот вечер…

Она невнятно махнула рукой и бросила торопливый взгляд на Дэниела.

– Да, за несколько часов до инцидента, – сказал он. Странная дрожь пробежала по его телу, что-то вроде непроизвольной и подавленной волевым усилием судороги. Впрочем, не исключено, что мне показалось, поскольку в данный момент я прилагала все усилия к тому, чтобы скрыть нахлынувшее облегчение. – Не удивительно, что ты не помнишь.

– Ладно, – добавил Раф чуточку громче, чем требовала ситуация, – проехали.

– Черт знает что. – Я покачала головой. – Чувствую себя полной идиоткой. Ладно бы какие-то гадости вылетели из головы, а то теперь буду гадать, что еще забыла. А если я купила выигрышный лотерейный билет и куда-то его убрала?

– Ш-ш-ш! – Дэниел улыбался мне своей невероятной улыбкой. – Не бери в голову. Мы и сами совершенно забыли про альбом. Только сегодня вспомнили. И впервые заглянули. – Он взял мою руку и бережно разогнул пальцы – я даже не заметила, как сжала их в кулак. – Как хорошо, что ты его нашла. История у дома такая, что на всю деревню хватит. Не хотелось бы, чтобы она затерялась. Посмотри – вишневые деревья, только что посаженные.

– А полюбуйтесь на этого красавца. – Эбби указала на мужчину в полном охотничьем снаряжении, сидящего на поджаром гнедом скакуне на фоне парадных ворот. – Вот кого бы точно удар хватил, узнай он, что в конюшне машины стоят.

Голос ее звучал совершенно естественно, без пауз, легко и спокойно, но в обращенных к Дэниелу глазах металось беспокойство.

– Если не ошибаюсь, – заметил Дэниел, – это и есть наш благодетель. – Он вынул и перевернул карточку. – Да. «Саймон верхом на Гордом, ноябрь 1949». Ему тогда было двадцать с небольшим.

Дядюшка Саймон представлял главную ветвь семейного древа – малорослый, жилистый, с хищным носом и жестким взглядом.

– Еще один несчастный. Жена умерла молодой, и он так и не оправился после ее смерти. Тогда и запил. Джастин прав: радостей в жизни им выпало не много.

Он стал засовывать снимок в уголки, но Эбби покачала головой, забрала карточку из рук Дэниела, подошла к камину и поставила фотографию на полку.

– Вот так.

– Зачем? – спросил Раф.

– Затем. Мы все обязаны ему. Он мог оставить деньги какому-нибудь клубу верховой езды, и я до сих пор жила бы в подвале без окон и каждый день молила Бога, чтобы ненормальный, что живет этажом выше, не вломился ко мне посреди ночи. На мой взгляд, Саймон вполне заслуживает почетного места.

– Ах, Эбби, ты такая славная. – Джастин протянул руку. – Ну же, иди ко мне.

Эбби пододвинула к фотографии подсвечник и вернулась к Джастину. Он обнял ее одной рукой и усадил к себе на колени. Эбби забрала у Дэниела стакан.

– За дядюшку Саймона!

Саймон Марч, ничуть не растрогавшись, недобро смотрел на нас с каминной полки.

– Почему бы и нет, – согласился Раф. – За дядюшку Саймона.

Глинтвейн был крепкий. Я сидела, уютно вклинившись между Дэниелом и Рафом. Порыв ветра подребезжал оконным стеклом и качнул в высоких углах паутину.

– За дядюшку Саймона, – сказали мы все.

Позднее я сидела на подоконнике у себя в комнате и перебирала крошки свежей информации. Все четверо скрывали истинные чувства, причем делали это очень даже искусно. Эбби, разозлившись, могла запустить вилкой. Раф косвенно винил Лекси за то, что ее порезали. Джастин был уверен, что всех их рано или поздно арестуют. Дэниел не поверил в историю с комой. А за день до того, как я дала согласие, Раф услышал голос Лекси, сообщившей, что она возвращается.

Когда занимаешься расследованием убийства, почти не думаешь об убитом. Иногда кто-то запоминается – дети, забитые до смерти пенсионеры, девушки, вырядившиеся во все самое-самое и закончившие ночь в сточной канаве, – но чаще всего жертва есть лишь исходный пункт; солнце у края радуги – убийца. В какой-то момент убитый становится случайной, полузабытой деталью, частью реквизита, которую выносят лишь в прологе, чтобы, оттолкнувшись от нее, началось реальное действо. Мы с Робом обычно прикалывали к доске фотографию жертвы – не снимок с места убийства, не официальный портрет, а какой-нибудь сокровенный фрагмент, застывший миг того времени, когда человек был чем-то большим, нежели просто жертвой преступления, – чтобы не забывать.

И дело не в бессердечии или инстинкте самосохранения. Факт остается фактом: в каждом деле об убийстве, которым я занималась, главным действующим лицом был убийца. Жертва – и представьте, как объяснить это семье, у которой не осталось ничего, кроме надежды, – лишь случайно оказывалась в перекрестье прицела, когда пуля уже была в стволе, а курок взведен. Властный самодур всегда готов убить дражайшую половину, стоит той проявить неповиновение, – вашей дочери лишь не повезло стать его женой. Грабитель давно шастает с ножом по темному переулку, и ваш муж просто некстати свернул в тот вечер именно туда. Мы проходимся по всей жизни убитого частым гребнем не для того, чтобы побольше узнать о жертве, а чтобы выяснить что-то о преступнике, вычислив точный миг, когда кто-то попал в перекрестье прицела. Пользуясь своими инструментами и правилами, мы проводим линию прямиком к дулу, из которого вылетела пуля. Жертва может объяснить нам, как это случилось, но почти никогда – почему. Единственная причина, начало и конец, замкнутый круг – убийца.

Нынешнее дело с самого начала было другим. Мне не грозила опасность забыть о Лекси, и не потому, что я носила с собой фотоснимок-напоминание, который ставила перед собой каждый раз, когда чистила зубы или мыла руки. С той самой секунды, когда я только вошла в ту сторожку, еще до того, как увидела ее, все было завязано на ней. Впервые случилось так, что я постоянно забывала не о жертве, а об убийце.

А если это самоубийство? Мысль пришла столь внезапно и ударила с такой силой, что я едва не свалилась с подоконника – продавив стекло, туда, в холод. Если убийца настолько невидим, если в центре всего дела постоянно только она, Лекси, то не потому ли, что никакого убийства не было? В секунду просветления я увидела все с такой ясностью, словно сцена во всем тошнотворно замедленном ужасе развернулась у меня на глазах там, внизу, на темной лужайке. Вот остальные откладывают карты, потягиваются – где же Лекси? Беспокойство сплетается все туже и туже, пока они не встают наконец, накидывают куртки и выходят в ночь, в дождь, с фонариками – искать. Лекси! Лекс! Вот вся четверка вваливается в сторожку. Дрожащие руки пытаются отыскать пульс, ее перетаскивают под крышу и бережно кладут на пол, поднимают нож, роются в карманах вдруг найдется какое-то объяснение, записка, слова. Может быть – Боже! – может быть, они даже что-то нашли.

Секундой позже, однако, в голове прояснилось, дыхание пришло в норму, и я поняла – все это чушь собачья. Нет, будь оно так, это многое бы объяснило – истерики Джастина, подозрительность Дэниела, озлобленность Рафа и то, что тело передвигали, и вывернутые карманы. Сколько раз мы все слышали о случаях, когда люди шли на подлог, разыгрывали самые невероятные спектакли с единственной целью: снять с любимых и близких клеймо самоубийцы. Но тогда зачем оставлять ее там одну на всю ночь? Объяснений у меня не было. К тому же женщины обычно не убивают себя ударом ножом в грудь. И главное, оставался неоспоримый факт: Лекси – даже если случилось нечто, рассорившее ее со всем на свете (с домом, друзьями, жизнью), – была не из тех, кто спешит наложить на себя руки. С собой кончает тот, кто не видит выхода. Насколько мы успели понять, у Лекси никогда не бывало проблем с запасными путями.

Внизу негромко напевала Эбби, чихал Джастин – резко, отрывисто, будто лаял, кто-то выдвигал ящики. Уже лежа в постели и засыпая, я вспомнила, что так и не позвонила Сэму.

Глава 8

Как я пережила ту первую неделю, сама не знаю. Стоит лишь вспомнить – и хочется вгрызться в нее, как в самое красное в мире яблоко. Пока убойный отдел занимался широкомасштабным расследованием, пока Сэм терпеливо отрабатывал версии о причастности к делу местного сброда, а Фрэнк пытался обрисовать ситуацию парням из ФБР, рискуя сойти за сумасшедшего, мне не оставалось ничего другого, как жить обычной жизнью моей героини. Меня переполняло радостное, беззаботное, отчаянное ощущение, словно школьницу, решившую забить на занятия в лучший весенний денек, и знающую, что в это время ее класс препарирует лягушек.

Во вторник я вернулась в колледж. Хотя возможностей облажаться имелось огромное количество, я ждала этого дня с нетерпением. Мне всегда нравился Тринити-колледж. В его благородном сером камне, красном кирпиче, булыжной мостовой – несколько веков истории. Проходя по Фронт-сквер, невольно ощущаешь незримое присутствие минувших поколений школяров, чувствуешь, как и твой невидимый след добавляется к эфемерному архиву, чтобы сохраниться в нем навсегда. Наверное, я бы тоже, как та четверка, превратилась в «вечного студента» – если бы какая-то сволочь не решила, что мне не место в колледже. Вместо этого – возможно, именно из-за той самой сволочи – я стала работать в полиции. Мне нравилось думать о том, что вот теперь цикл завершился, что случившееся вернуло меня сюда – востребовать несправедливо утраченное. Меня переполняло ощущение некоей отложенной победы, одержанной вопреки всем обстоятельствам.

– Имей в виду, – сказала Эбби, пока мы тряслись по дороге в машине, – что по колледжу ходят самые невероятные слухи. Одни говорят о сорвавшейся сделке с «коксом», другие – что ты из-за денег вышла замуж за какого-то нелегального иммигранта и пыталась его шантажировать, третьи – что тебя отделал бывший бойфренд, только что вышедший из тюрьмы, куда угодил по твоей же милости за то, что тебя избивал. В общем, я предупредила.

– Скажу больше, – добавил Дэниел, объезжая похожий на танк джип, занимавший сразу две полосы, – намекают даже, что это мог быть кто-то из нас – как один, так и вся наша компания. Комбинации называются самые разные. Конечно, в лицо нам никто ничего не скажет, но, как я понимаю, есть люди, которые именно так и считают. – Свернув к въезду на стоянку Тринити, он предъявил документы охраннику. – Если будут вопросы, что думаешь отвечать?

– Еще не решила, – улыбнулась я. – Может, скажу, что я тайная наследница царского трона и пострадала от рук других претендентов. Вот только насчет трона еще не определилась. Похожа я на одну из Романовых?

– Определенно, – оживился Раф. – У них у всех был скошенный подбородок. Так что сойдешь.

– Только без гадких намеков, не то я всем расскажу, что это ты бегал за мной с ножом, накачавшись всякой дрянью.

– Не вижу ничего смешного, – буркнул Джастин.

Свою машину он не взял; по всей видимости, они решили держаться вместе, хотя бы сейчас, так что он сидел на заднем сиденье вместе со мной и Рафом, подушечками пальцев снимал пылинки с бокового стекла, после чего вытирал руки носовым платком.

– Да уж, – произнесла Эбби, – на прошлой неделе нам точно было не до смеха. Но теперь, когда ты вернулась… – Обернувшись, она наградила меня улыбкой. – Грудастая Бренда спрашивала у меня – ну, ты знаешь ее заговорщицкий шепоток, – правда ли, что – цитирую – «они там малость заигрались». Я ее просто послала, а теперь вот думаю: может, стоило ее порадовать?

– Что меня больше всего поражает в ней, – сказал Дэниел, открывая дверцу, – так это ее уверенность в том, что мы что-то утаиваем. Посмотрел бы я на нее, окажись она на нашем месте!

Мы вышли из машины, и я впервые поняла, что именно имел в виду Фрэнк, говоря об отношении этой четверки к чужакам. Мы шли по длинной дорожке мимо спортивных площадок, и я чувствовала, как в их поведении что-то меняется. Изменение едва уловимое, но отчетливое – так вода у вас на глазах превращается в лед: они придвинулись друг к другу, сомкнули ряды и теперь шагали нога в ногу, плечом к плечу, с гордо поднятой головой, развернув плечи, с бесстрастным выражением на лицах.

Когда мы наконец достигли учебного корпуса, в котором расположен гуманитарный факультет, они уже представляли собой прочную баррикаду, твердую как алмаз. Всю ту неделю в колледже, каждый раз, стоило кому-то любопытному бросить в мою сторону пристальный взгляд или завести разговор – обычно во время перерывов, когда мы, взяв чай, собирались вместе почитать газеты, – как вокруг меня этакой римской «черепахой» – не хватало только щитов – вырастали четверо друзей. Четыре пары невозмутимых, немигающих глаз в упор смотрели на назойливого нахала до тех пор, пока тот не ретировался. Главной проблемой оставались ходившие по колледжу слухи; даже грудастая Бренда, которая в один прекрасный момент нависла над моим рабочим столом, в конце концов спросила, не найдется ли у меня запасной ручки.

Диссертация Лекси оказалась куда интереснее, нежели я полагала. Та обрывочная информация, которой снабдил меня Фрэнк, касалась в основном сестер Бронте, сумасшедшей Керрер Белл, спасавшейся от скромницы Шарлотты. Не самое приятное чтиво в данных обстоятельствах, но вполне ожидаемое. То же, над чем работала Лекси незадолго до смерти, оказалось куда увлекательнее: Рип Корелли, автор знаменитой «Она привыкла сражать наповал», на поверку оказался библиотекаршей из Огайо по имени Бернис Мэтлок, особой высоконравственной, однако строчащей в свободное от работы время низкопробное, бульварное чтиво. Мне определенно начинало нравиться то, как у Лекси работала голова.

Меня беспокоило, как бы ее научный руководитель не потребовал от меня чего-то такого, что не лишено академического смысла, – уж кем-кем, а дурой Лекси не была: ее опус показался мне толковым, оригинальным и хорошо продуманным, – я же много лет не бралась за перо. В общем, встречи с научным руководителем я боялась как огня. Студенты, у которых Лекси вела занятия, разницы не заметили бы – когда тебе восемнадцать, те, кому за двадцать пять, неотличимы друг от друга и от стенки тоже. Тот же, с кем она кучу времени проводила в беседах с глазу на глаз, вполне мог заподозрить неладное.

Впрочем, встреча с ее научным руководителем меня успокоила. Худощавый, мягкий, по-профессорски рассеянный. Этот, как он выразился, «прискорбный случай» подействовал на него до такой степени, что бедняга не мог даже смотреть в мою сторону и в конце концов заявил, что я могу потратить на восстановление сил столько времени, сколько потребуется, а о сроках сдачи работы и вовсе пока не думать. Ну ладно, придется проторчать пару-тройку недель в библиотеке, выискивая информацию о крутых сыщиках и взбалмошных старушенциях.

По вечерам меня ждал дом. Мы занимались им практически каждый день, иногда по часу-два, иногда минут по двадцать: отчищали лестничные пролеты, перебирали коробки, где дядя Саймон хранил свой хлам, по очереди залезали на приставную лестницу – заменить перегоревшие лампочки. Самая грязная работа – оттирание пятен с унитазов – делалась с тем же тщанием, что и самая интересная; эти четверо относились к дому, словно то был некий удивительный музыкальный инструмент типа скрипки Страдивари, припрятанный кем-то давным-давно. И вот теперь его наконец обнаружили и реставрировали с тихим восторгом и безграничной любовью. Никогда, наверное, я не видела Дэниела в таком прекрасном расположении духа: лежа на животе на полу кухни, в старых, потерявших вид брюках и шотландской рубашке, он красил плинтус, смеясь над какой-то забавной историей, которую рассказывал Раф, а Эбби, склонившись над ним, невольно щекотала его щеку своим конским хвостиком.

Я обратила внимание на одну деталь: мы никогда не прикасались друг к другу в колледже. В доме это случалось постоянно: то Дэниел погладит Эбби по голове, проходя мимо ее стула; то рука Рафа ляжет на плечо Джастину, когда они рассматривают очередную находку; то Эбби устроится поудобнее в просторном кресле-качалке на коленях у меня и Джастина; то ноги Рафа переплетутся с моими, когда мы читаем у камина. Фрэнк, что было в его духе, отпускал язвительные шуточки то про оргии, то про голубых, да я и сама постоянно была начеку (беременность Лекси не давала мне покоя), однако ожидала чего угодно, только не этого. Их отношения оказались гораздо более странными и сильными: они были совершенно лишены границ, по крайней мере в обычном для большинства людей понимании. В среднестатистическом доме, когда люди живут вместе под одной крышей, борьба за место под солнцем – обычное дело: вечные споры из-за того, кто распоряжается телевизионным пультом или чем считать хлеб – общим или же частным достоянием (подружка Роба по три дня с ним не общалась, если он брал ее масло).

Наша четверка жила по абсолютно иным правилам: насколько я смогла понять, в доме все, за исключением – слава Богу! – нижнего белья, принадлежало всем и каждому. Эти ребята могли напялить на себя первое попавшееся, что висело на вешалке, без разбора; я так и не смогла уяснить для себя, какие футболки официально принадлежали Лекси, а какие – Эбби. Они вырывали друг у друга из тетрадей листы, хватали тосты с ближайших к ним тарелок, пили из тех стаканов, которые попадались под руку.

Фрэнку об этом я не докладывала – он бы перешел от ехидных комментариев насчет оргий к туманным намекам про коммунистическую угрозу. К тому же такое положение вещей лично мне нравилось. Веяло от него чем-то теплым и основательным – чем именно, сказать затрудняюсь. В платяном шкафу слева от дяди Саймона висела большая зеленая куртка из водоотталкивающей ткани – она принадлежала всякому, кто выходил на улицу в дождь. В первый раз отправляясь в ней на прогулку, я ощутила странное, пьянящее возбуждение – словно девчонка, что впервые держится за ручки с симпатичным ей мальчиком.

Был четверг, когда я наконец-таки поняла, в чем тут дело. Близилось лето, дни становились все длиннее, стоял чудесный, ясный и теплый, вечер, и после ужина мы, захватив бутылку вина и тарелку с бисквитным тортом, расположились на лужайке. Я сплела из маргариток браслет и пыталась закрепить его на запястье. К тому времени я уже отказалась от трезвого образа жизни – он шел вразрез с характером Лекси. Смешивая антибиотики и спиртное, я, конечно, рисковала – вернее сказать, прикрывала тылы на случай отступления, а такой момент рано ли поздно наступит, – но пока пребывала умиротворенной и счастливо-пьяной.

– Еще кусочек торта дашь? – попросил Раф, слегка подтолкнув меня ногой.

– Сам возьми. Я занята.

Одной рукой закрепить на руке браслет не получилось, и сейчас над ним пыхтел Джастин.

– Не кажется тебе, что ты ужасная лентяйка, а?

– Кто бы говорил. – Я завела одну ногу за голову – совсем как девочка-гимнастка (я ужасно гибкая!) – и показала Рафу язык. – Я активная и здоровая, можешь сам убедиться.

Раф лениво приподнял бровь:

– Я возбудился.

– Да ты просто извращенец какой-то, – произнесла я с максимальным для этой позы достоинством.

– Живо прекрати! – одернула меня Эбби. – Не дай Бог, разойдутся швы, и как мы потом, будучи под градусом, повезем тебя в «неотложку»?

Черт, совершенно вылетело из головы! Я решила было изобразить испуг, но тут же отказалась от этой мысли. Вечернее солнце, трава, приятно щекотавшая босые ноги, а возможно, и выпитое вино сделали из меня пофигистку. Давно я не чувствовала себя так легко, и, главное, это мне определенно нравилось. Я повертела головой, пытаясь взглядом отыскать Эбби.

– С ними все в ажуре. Мне даже не больно.

– Ну да, не больно, потому что до сих пор ты не пыталась завязать себя в узел, – сказал Дэниел. – Будь умницей и больше так не делай.

Обычно я не люблю, когда со мной разговаривают менторским тоном, но сейчас почему-то и не подумала возражать.

– Да, папуля, – промурлыкала я и попробовала вернуть ногу в прежнее положение, но потеряла равновесие и рухнула прямо на Джастина.

– Ох, слезь с меня! – Он без особого энтузиазма хлопнул меня по попе. – Господи, сколько же ты весишь?

Немного повертевшись, я улеглась поудобнее и, положив голову ему на колени и прищурившись, уставилась вверх, на заходящее солнце. Джастин пощекотал мне в носу травинкой.

Вид у меня довольной жизнью – по крайней мере я надеялась, что так оно и есть, – но в голове роились мысли. Только сейчас – да, папуля – до меня дошло, что мне все это напоминает. Семью. Нет, не ту, что бывает в реальной жизни – хотя откуда мне знать? – а такую, какую можно встретить на страницах детских книжек и в старых телепостановках, где все друг друга любят, где никто никогда не стареет (начинаешь невольно задумываться о гормональном уровне актеров). Вот такую семью и составляла наша пятерка. Дэниел – сдержанный, но нежный глава семейства. Джастин и Эбби по очереди исполняли роли заботливой матери и великодушного старшего брата (сестры). Раф выступал в качестве угрюмого среднего сына-подростка. Лекси была капризной младшей сестренкой, которую то баловали, то поддразнивали.

Вероятно, о том, как живут настоящие семьи, они знали еще меньше, чем я. Господи, мне полагалось сразу заметить, что – помимо всего прочего – их объединяло: Дэниел вырос сиротой, Эбби воспитывалась у приемных родителей, Джастин и Раф из дому ушли сами, о Лекси как-ее-там-на-самом-деле что-то конкретное я сказать не могла, но была готова поспорить, что и у той отношения с предками были не самые лучшие. То же можно сказать и про меня. Сознательно или подсознательно, они собирали воедино любые крошечные обрывки, какие только сохранила их память, чтобы затем сложить из них собственную мозаику, модель того, какой, по их мнению, должна быть семья, а затем поместили в нее и самих себя.

Четверым из них, когда они встретились, было примерно лет по восемнадцать. Я наблюдала за ними из-под ресниц – вот Дэниел держит бутылку на весу, проверяя, осталось ли вино, Эбби щелчками сгоняет с тарелки с остатками торта муравьев – и пыталась представить, кем бы они стали, не сведи их жизнь когда-то вместе.

Воображение рождало самые невероятные сценарии, но все они моментально проносились мимо, не успевая оформиться в голове во что-то конкретное. В конце концов я забила на это дело – не в том я состоянии, чтобы пытаться точно их для себя сформулировать и обобщить. Могут пару часиков и подождать, подумала я, до вечерней прогулки.

– Мне тоже плесни немного, – попросила я Дэниела, протягивая стакан.

– Ты что, пьяная? – спросил Фрэнк, когда я ему позвонила. – Мне показалось, ты была слегка под кайфом.

– Расслабься, Фрэнки. Ну пропустила пару стаканчиков вина за ужином. Почему сразу – пьяная?

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Вам, конечно, никто не мешает устроить себе небольшой расслабон, почему бы и нет, но я не хочу, чтобы ты воспринимала это как отдых. Твое дело – постоянно быть бдительной.

Я брела по ухабистой дороге, вверх по холму от разрушенной хибарки. Я много размышляла над тем, как и почему Лекси в конечном итоге занесло именно туда. Мы все приняли на веру тот факт, что она искала убежище и не смогла добраться до Уайтторн-Хауса или деревни – либо потому, что с той стороны пришел убийца, либо потому, что быстро теряла силы и пыталась укрыться в ближайшем известном ей месте. У Н. были свои планы. Если исходить из того, что Н. – человек, а не паб, не радиопередача и не карточная игра, то они должны были где-то встретиться, а так как в дневнике Лекси никаких указаний на конкретный пункт не имелось, я сделала вывод, что они имели обыкновение встречаться в одном и том же месте.

Свидания проходили скорее по вечерам, нежели по утрам, и разрушенный дом в этом плане представлялся идеальным вариантом: удобно, никто не видит, есть где укрыться от дождя и ветра, гарантия того, что никто не подкрадется незаметно. Вполне вероятно, что именно туда Лекси и направлялась в тот вечер; туда же она бросилась – возможно, на автопилоте – и после того как Н. подкараулил ее, или же, наоборот, потому что рассчитывала застать его там в надежде на то, что он окажет ей помощь.

Зацепка, конечно, хиленькая, но где взять лучше? По большей части во время вечерних вылазок я болталась поблизости от заброшенного домишки в надежде, что Н. когда-нибудь вновь там объявится и подтвердит тем самым мою версию. Сейчас я находилась на самом удобном участке дороги: разговаривая с Фрэнком или Сэмом, держала в поле зрения все подходы к моей развалюхе, а сама в случае необходимости могла спрятаться за росшими у дороги деревьями. Кроме того, место тут глухое, заброшенное. Не похоже, чтобы мои телефонные разговоры подслушал какой-нибудь фермер и явился по мою душеньку со своим верным дробовиком.

– Бдительность – мое второе имя, – сказала я. – Кстати, хотелось бы кое-что у тебя узнать. Напомни-ка: дядюшка Дэниела умер в сентябре?

В трубке Фрэнк зашелестел бумагами – либо взял дело с собой домой, либо он все еще на работе.

– Третьего февраля. Дэниел получил ключи от дома десятого сентября. Несколько месяцев ушло на утверждение завещания. Зачем тебе это?

– Не мог бы ты выяснить, как умер старикан и где эти пятеро находились в тот день? Да, кстати, а почему так долго шло утверждение завещания? Когда бабуля оставила мне тысчонку, я ее получила уже через полтора месяца.

Фрэнк присвистнул.

– Ты на что намекаешь? Что они сообща кокнули дядюшку Саймона из-за дома? А потом у Лекси сдали нервы?

Я вздохнула и пригладила волосы. Как бы лучше ему объяснить?

– Не совсем так. Вернее, совсем не так. Но понимаешь, Фрэнк, у них какая-то патологическая привязанность к дому. У всей четверки. Они все, а не только Дэниел, говорят о нем как о своем. Нужно поставить стеклопакет, нужно что-то делать с садом, нужно то, нужно се… Глядя на них, можно подумать, что у них имеются какие-то общие планы, что они намерены все вместе жить в этом доме до конца своих дней и потому готовы потратить годы на его переделку.

– Ах вот ты о чем, – снисходительно произнес Фрэнк. – Не бери в голову. Просто они молодые. В этом возрасте все считают, что однокурсники и совместная жизнь – на веки вечные. Увидишь, через несколько лет каждый обзаведется домиком где-нибудь в пригороде и будет по воскресеньям ездить отовариваться в магазин «Все для дома».

– Ну, не так уж они и молоды. К тому же ты и сам их слышал: они буквально помешаны на доме и друг на друге. Ничего другого в их жизни просто нет. Не похоже, что они намеренно избавились от дядюшки, хотя кто знает. Нам ведь всегда казалось, что эти четверо что-то скрывают, разве нет? Что-то здесь не так, что неплохо бы выяснить.

– Тут я с тобой абсолютно согласен, – сказал Фрэнк. – Будем копать. Не хочешь услышать, чем я сегодня занимался?

Судя по голосу, он был чем-то взволнован: Фрэнка не так-то легко вывести из равновесия.

– Выкладывай, не тяни резину! – воскликнула я, сгорая от нетерпения.

Ага, а теперь, похоже, волнение сменилось широченной ухмылкой.

– ФБР обнаружило отпечатки пальцев нашей девочки.

– Да ладно тебе! Так быстро?

Парни из ФБР всегда готовы прийти нам на помощь, но такой прыти я от них не ожидала.

– У меня есть друзья там, где надо.

– Отлично. Ну и кто же она?

Сама не знаю почему, но ноги вдруг стали будто ватные. Пришлось прислониться к дереву.

– Мэй-Рут Тибодо. Место рождения – Северная Каролина, дата – 1975 год. Объявлена в розыск в октябре 2000 года. За кражу автомобиля. Совпали и фото, и отпечатки.

Сердце застучало быстрее.

– Кэсси? – вновь услышала я голос Фрэнка. Он щелкнул зажигалкой. Затянулся. – Ты еще на связи?

– Куда я денусь? Мэй-Рут Тибодо, – произнесли мои губы, а по спине пробежал холодок. – Что нам о ней известно?

– Так, мелочевка. Никакой информации до 1997 года, когда она приехала в Роли из какой-то дыры. Сняла дешевенькую квартиру в одном из местных гадючников и устроилась официанткой в круглосуточную забегаловку. Похоже, какое-то образование у нее имелось, раз ее взяли в аспирантуру в Тринити, но нельзя исключать и того, что она самоучка либо обучалась на дому. Приводов в полицию не зарегистрировано. – Фрэнк сделал еще одну затяжку. – Вечером десятого октября 2000 года она одолжила у жениха машину, якобы чтобы доехать до работы. Больше ее никто не видел. Пару дней спустя женишок явился в полицию с заявлением о ее исчезновении. Копы его озабоченности явно не разделяли – посчитали, что она просто смотала удочки. Так, надавили на парня маленько, на случай если он сам же ее укокошил, а тело где-то припрятал, но у него имелось железное алиби. Тачка всплыла в Нью-Йорке, в декабре 2000 года, на долгосрочной парковке в аэропорту Кеннеди.

Прохиндей явно был очень собой доволен.

– Ты молодчина, Фрэнк, – сказала я автоматически. – Отличная работа.

– Рад стараться. – Фрэнк попытался изобразить скромность.

Итак, она была всего на год моложе меня. Пока я играла с камешками под весенним дождиком в саду у нас в Уиклоу, она росла, как придорожный цветок, в маленьком жарком городишке, бегала босиком в лавчонку за содовой, тряслась по ухабам на заднем сиденье какого-нибудь пикапа, и так, пока однажды не заполучила ключи от автомобиля и… была такова.

– Кэсси?

– Слушаю.

– Мой кореш постарается нарыть еще какую-нибудь ценную информацию, типа не нажила ли она там себе серьезных врагов – таких, которые могли бы попробовать отыскать ее здесь.

– Разумно. – Я пыталась собраться с мыслями. – Такие сведения мне были бы кстати. Как звали ее жениха?

– Брэд или Чэд – что-то такое типично американское. – Шуршание бумаги. – Мой приятель сделал пару звонков и выяснил: за последние месяцы ее дружок ни разу не прогулял работу. Ни единого шанса, что он сгонял за океан и прирезал свою зазнобу. Чэд Эндрю Митчелл. Зачем тебе это?

Не Н.

– Да так, просто поинтересовалась.

Фрэнк ждал объяснений, но в игре в молчанку мне почти нет равных.

– Что ж, дело твое, – произнес он в конце концов. – Буду держать в курсе. Может, это ничего и не даст, но все-таки хорошо, что у нас есть ее настоящее имя – будет от чего отталкиваться. Надеюсь, это поможет тебе составить о ней более определенное впечатление.