Текст книги "Мертвые возвращаются?.."

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Глава 7

Вечером я отправилась на прогулку. Во-первых, нужно было позвонить Сэму, а во-вторых, мы с Фрэнком решили, что мне лучше поскорее вернуться в привычный для Лекси режим и не разыгрывать слишком долго карту «болезни». Полностью копировать прежнюю Лекси все равно не получится, зато если кто-то и заметит некие странности, то скорее всего спишет их на случившееся: «Да, старушка Лекси уже не та».

После ужина мы собрались в гостиной. Дэниел, Джастин и я читали; Раф наигрывал на пианино что-то из Моцарта – то и дело останавливался, возвращаясь к любимому месту или к тому, что не получилось с первого раза. Эбби, склонившись над крохотными, почти невидимыми стежками, шила из старого английского кружева, новое белье для куклы. Ничего жуткого в кукле в общем-то не было: она не походила, как многие ее сестры, на одутловатого порочного взрослого – длинная темная коса, грустное, мечтательное личико, вздернутый носик и сонные карие глазки, – но я понимала, что имели в виду парни. Не знаю почему, большие печальные глаза смотрели на меня с коленей Эбби с немым укором, пробуждая неясное ощущение вины, а в гладких пружинящих завитках было что-то смутно тревожное.

Около одиннадцати я отправилась в прихожую за кроссовками – в свои суперсексуальные причиндалы я влезла еще раньше, а телефон засунула в карман до обеда, чтобы не подниматься к себе и не нарушать тем самым заведенный порядок. Фрэнк мог бы гордиться мной. Опускаясь на каминный коврик, я тихонько охнула и поморщилась; Джастин моментально вскинул голову.

– Ты как? Может, таблетки принести?

– Не надо, – ответила я, распутывая шнурки. – Просто села немного неудачно.

– Собираешься прогуляться? – спросила Эбби, отрываясь на секунду от куклы.

– Ага.

Я стала натягивать кроссовки. Внутри они хранили отпечаток стоп Лекси, которые были поуже моих.

На мгновение в комнате повисла тишина, словно все затаили дыхание. В воздухе растворился последний аккорд.

– Может, не стоит? – Дэниел закрыл книгу, заложив страницу пальцем.

– Чувствую я себя нормально, швы не болят; главное – держать спину прямо. От ходьбы они не разойдутся.

– Я не совсем то имел в виду, – сказал Дэниел. – Ты не думаешь, что это опасно?

И вновь этот взгляд. Казалось, все четверо буравят меня глазами. Я пожала плечами и затянула шнурки.

– Нет.

– А почему, позволь поинтересоваться?

Пальцы Рафа выдали тремоло где-то в верхних октавах. Джастин вздрогнул.

– Потому, – ответила я.

– А может, стоило бы подумать? В конце концов ты же не знаешь…

– Дэниел, – едва слышно буркнул Раф, – оставь ее в покое.

– Мне было бы спокойнее, если бы ты никуда не ходила. – Выражение лица у Джастина было такое, словно у него неожиданно разболелся живот. – Серьезно.

– Мы все обеспокоены, – тихо сказала Эбби. – Даже если тебя это не волнует.

Фортепьянная трель все резала и резала воздух точно аварийный сигнал.

Джастин зажал ладонью ухо.

– Раф, прекрати!

Тот как будто и не слышал.

– Она и без того ведет себя как прима, а тут еще вы трое ей подыгрываете…

Дэниел пропустил реплику мимо ушей.

– Ты нас в чем-то винишь? – обратился он ко мне с вопросом.

– Нравится вам беспокоиться – беспокойтесь, – сказала я, зашнуровывая кроссовки. – Мне все равно. Я только знаю, что если дам слабину сейчас, то буду дрожать до конца своих дней. А это мне ни к чему.

– Что ж, поздравляю, – отозвался Раф, обрывая тремоло чистым аккордом. – Возьми фонарик. Пока.

Он отвернулся от пианино и начал листать страницы.

– И телефон захвати, – сказал Джастин. – На случай если почувствуешь себя плохо или… – Он не договорил. – Дождя вроде бы не намечается. – Джастин приник к окну. – Но будет прохладно. Куртку наденешь?

Я понятия не имела, о чем он. Прогулка превращалась в операцию типа «Буря в пустыне».

– Все будет нормально.

– Гм. – Дэниел задумчиво посмотрел на меня. – Может, мне с тобой пойти?

– Нет! – резко бросил Раф. – Пойду я. Ты же работаешь.

Он грохнул крышкой пианино и встал.

– Да пошли вы все! – взорвалась я и, всплеснув руками, обвела всех сердитым взглядом. – Это всего лишь прогулка. Ничего особенного. Или, по-вашему, я должна напялить на себя бронежилет и прихватить сигнальные ракеты? И уж конечно я не нуждаюсь в телохранителе. Все согласны?

Поболтать наедине с Рафом или Дэниелом было бы интересно, но это как-нибудь в другой раз. Если там, в лабиринте тропинок и живых изгородей, меня кто-то поджидает, главное сейчас – не спугнуть его.

– Вот и молодец. – Джастин кисло улыбнулся. – Все будет хорошо, верно?

– По крайней мере, – стоял на своем Дэниел, – выбери другой маршрут. Не тот, что тогда. Обещаешь?

Придерживая пальцем страницы, он смотрел на меня со сдержанной заботой. Ничего другого в его лице я не обнаружила.

– С удовольствием бы, да вот только я совершенно не помню, каким путем шла тогда. А раз так, придется положиться на волю случая.

– Да-да, – сказал Дэниел. – Конечно. Извини. Если захочешь, чтобы кто-то тебя встретил, позвони.

Он вернулся к чтению. Раф тяжело плюхнулся на стул и разразился «Турецким маршем».

Ночь выдалась ясная, луна стояла высоко в чистом холодном небе, отбрасывая белые блики на темные листья боярышника. Я застегнула замшевую куртку Лекси на все пуговицы и подняла воротник. Луч фонарика выхватывал лишь тонкую полоску дороги, и обступавшие со всех сторон невидимые поля показались едва ли не бескрайними. Свет фонарика выдавал меня с головой, но гасить его я не стала. Если кто-то прячется в темноте, он должен знать, где меня искать.

Никто не появился. Что-то тяжелое зашевелилось сбоку, но когда я посветила туда, то обнаружила лишь корову, смотревшую на меня большими печальными глазами. Я пошла дальше, неспешно и беззаботно, как и подобает хорошей мишени, раздумывая о недавнем разговоре. Интересно, как бы его интерпретировал Фрэнк. Возможно, Дэниел всего лишь хотел подтолкнуть мою память, но не исключено, у него была веская причина удостовериться в том, что амнезия у меня настоящая, а не притворная. Оба варианта выглядели вполне убедительно.

Ноги принесли меня прямиком к знакомой развалюхе, но поняла я это только тогда, когда та выросла неожиданно плотной тенью на фоне ночного неба. В пустых окнах мерцали звезды – словно свечи на алтаре. Я выключила фонарик: сориентироваться в поле можно и без него, а вот свет в развалинах мог насторожить соседей. Под ногами мягко шуршала высокая трава. Прежде чем войти, я подняла руку и, словно приветствуя старичка, дотронулась до каменной притолоки.

Тишина здесь была иного свойства: более глубокая и такая густая, что я буквально кожей ощутила ее давление. Проскользнувший внутрь лучик лунного света выхватил покосившийся очаг.

Одна стена неровным уступом шла вниз от угла, где, съежившись, умерла Лекси. Я залезла на нее и прислонилась спиной к уступу. Жуткое это место должно было отпугивать – я настолько приблизилась к ее смертному часу, что могла бы, протянув руку через десять дней, коснуться ее волос, – но нет, ничего подобного. Дом хранил полтора века собственной тишины, так что Лекси занимала в ней лишь краткий миг; вековая тишь уже поглотила ее, вобрала в себя и сомкнулась над тем уголком, где она сидела.

В ту ночь мое отношение к убитой девушке изменилось. Раньше Лекси была чужаком, пришельцем, чем-то таким, отчего напрягалась спина и подскакивало в груди сердце. Но чужаком и пришельцем была я. Я вторглась в ее жизнь вместе с Вики Липучкой в роли пешки и рискованным шансом начать жизнь с чистого листа. Я подтолкнула ее на авантюру – задолго до того, как монетка упала передо мной орлом. Луна медленно ползла по небу, а я представляла свое сизо-серое лицо на стальном столе в морге и слушала лязг дверцы, запирающей ее в темном тесном ящике. Я представила себе, как она сидит на этой самой стене долгими одинокими ночами, и, ощутив тепло собственной живой крепкой плоти, перекрывшей ее тусклый серебристый отпечаток, испытала вдруг острую, пронзительную боль в сердце. Я могла бы рассказать Лекси много такого, что ей было бы интересно: как ее группа справилась с «Беовульфом», что парни приготовили на ужин, каким было сегодня небо.

Первые месяцы после операции «Весталка» я часто подумывала о том, чтобы уйти. Мне казалось, это единственный выход, единственный способ снова ощутить себя собой: взять паспорт, смену белья, нацарапать записку – «Дорогие мои, я уезжаю. С любовью, Кэсси» – и, сев на первый попавшийся рейс, куда-нибудь улететь. Избавиться от всего, что превратило меня в кого-то другого, незнакомого, чуждого мне самой человека. Где-то там – не знаю, в какой именно миг, – жизнь моя просочилась между пальцами и рассыпалась на кусочки. Все, что у меня было – работа, друзья, квартира, одежда, отражение в зеркале, – воспринималось как не свое, а как принадлежавшее кому-то еще, некоей трезвомыслящей, практичной, решительной особе, которой мне никогда уже не быть. Я была ходячей развалиной с темными метками чужих пальцев, напичканной осколками кошмара, и потому мне там не место. Я брела по своей утраченной жизни точно призрак, стараясь не дотронуться до чего-нибудь окровавленными руками, и мечтала учиться ходить под парусом в каком-нибудь теплом уголке мира, на Бермудах или Багамах, и рассказывать людям милую ложь о собственном прошлом.

Не знаю, почему я осталась. Наверное, Сэм назвал бы это мужеством – он во всем видит лучшее, – а Роб чистым упрямством, но я не обольщалась на сей счет. Нельзя ставить себе в заслугу то, что сделал, загнанный в угол. Ни мужеством, ни упрямством там и не пахло – чистый инстинкт. Я всего лишь выбрала то, что лучше всего знала, и осталась лишь потому, что бегство представлялось слишком сложным, слишком неопределенным предприятием. Я знала лишь, как отступить, найти верную опору, а потом упереться в нее пятками и попытаться начать все заново.

Лекси убежала. Когда изгнание настигло ее вдруг, она не стала драться, как сделала я, но протянула руки и приняла неизбежное, проглотила и сделала своим. Ей достало здравого смысла и крепости духа отпустить прежнее, сломанное «я», уйти и начать все заново, с чистого листа, как начинают новую жизнь с понедельника.

А потом, после всего этого, кто-то подобрался к ней и отнял с таким трудом завоеванную жизнь – легко и небрежно, походя, как срывают цветок у дороги. Меня вдруг захлестнула злость – только злилась я не на нее, а – впервые! – за нее.

– Чего бы ты ни хотела, – тихо сказала я в темноту дома, – я здесь. Я с тобой.

Воздух осторожно, мягче мягкого вздоха шевельнулся – тайно, скрытно, довольно.

Темные клочья большого облака накрыли луну, но я настолько хорошо знала местность, что обошлась без фонарика и сразу, не шаря, нащупала задвижку на задней калитке. Когда работаешь под прикрытием, время ощущается иначе – я даже забыла, что живу здесь лишь полтора дня.

Дом предстал темным на темном, и лишь ломаная линия звезд обозначала грань между крышей и небом. Он как будто расползся, утратил четкие очертания и приготовился раствориться в ночи, если кто-то подойдет ближе. Освещенные окна, теплые, золотистые, казались какими-то крохотными нереальными картинками. В кухне висели до блеска надраенные сковородки, Дэниел с Эбби устроились на диване, склонившись над огромной старинной книгой.

Потом облако соскользнуло с луны и я увидела Рафа. Он сидел на краю внутреннего дворика: одной рукой обнимал колени, в другой держал высокий стакан. В крови загудел адреналин. Проследить за мной в темноте и остаться незамеченным он не мог, да я и не сделала ничего особенного, и все же мне стало не по себе. Может быть, потому что сидел Раф на краю газона, всматриваясь в темноту, готовый вскочить – ждал меня.

Я остановилась под высоким деревом у калитки и некоторое время наблюдала за ним. То, что уже давно шевелилось где-то в глубине подсознания, обрело форму и всплыло на поверхность. Замечание насчет примы, язвительная нотка, то, как он раздраженно закатил глаза. Если вспомнить, Раф ведь почти не разговаривал со мной после моего возвращения – только попросил передать соус да пожелал спокойной ночи. В разговоре он ни разу непосредственно ко мне не обратился. И накануне только он один не дотронулся до меня, не погладил, не похлопал – лишь взял мой чемодан и внес в дом. Вел он себя мягко, сдержанно, не позволяя ничего лишнего, но было ясно – у него на меня зуб.

Я выступила из-под дерева, и Раф сразу поднял руку – освещенное окно тотчас бросило мне навстречу длинные спутанные тени, – но остался на месте, наблюдая за мной. Я подошла и села рядом.

Самое простое – идти напрямик.

– Ты на меня дуешься?

Он фыркнул и отвернулся.

– «Ты на меня дуешься»? – передразнил он. – Господи, Лекси, ты же не ребенок.

– Ладно. Ты на меня сердишься?

Он вытянул ноги и уперся взглядом в мыски кроссовок.

– Ты хоть раз подумала, каково нам было все это время?

Я на секунду задумалась. Прозвучало так, будто Лекси, получив удар ножом в грудь, подложила всем четверым свинью. Лично мне такой взгляд на происшедшее представлялся либо крайне странным, либо крайне подозрительным. Имея дело с этой компанией, определить разницу было нелегко.

– Знаешь, мне и самой было не очень-то весело.

Он рассмеялся.

– Не думала, верно?

Я посмотрела на него в упор.

– И поэтому ты надулся? Из-за того, что меня ранили? Или из-за того, что я не поинтересовалась, как вы себя чувствовали? – Он косо взглянул на меня. – Да перестань, Раф. Я ведь не сама напросилась. Неужели так трудно понять?

Раф резко поднес к губам стакан, отпил – судя по запаху, джин с тоником.

– Ладно, проехали. Пойдем.

– Раф. – Притворяться обиженной не очень-то и пришлось – меня и в самом деле задела ледяная нотка в его голосе. – Не надо.

Он не отреагировал. Я положила ладонь на его руку и неожиданно для себя ощутила под пальцами крепкие мышцы, а еще – исходящее от Рафа тепло, почти жар. Губы сложились в длинную жесткую складку, он не шевельнулся.

– Расскажи, каково вам пришлось, – попросила я. – Пожалуйста. Мне нужно знать. Правда. Я просто не знала, как спросить.

Раф убрал руку.

– Ладно. Раз хочешь… Так вот, это был кошмар. Вспомнишь – вздрогнешь. Я ответил на твой вопрос?

Я ждала. Через секунду он продолжил.

– Мы все были как побитые. Кроме Дэниела. Такие слабости ниже его достоинства. Поэтому он просто спрятался в свою книжку и лишь иногда вылезал с какими-нибудь долбаными изречениями из древнеисландского насчет оружия, которое должно оставаться крепким во времена испытаний. Но я точно знаю, что и он не спал всю неделю – когда бы я ни проснулся, у него всегда горел свет. А остальные… Знаешь, мы тоже не спали. У всех случались кошмары. Как в плохом фарсе: только начинаешь засыпать, как кто-нибудь обязательно просыпается с криком, и тогда никто больше не спит. Чувство времени совершенно расстроилось: я, например, не всегда знал, какой сейчас день недели. И есть не мог – воротило от одного запаха пищи. А Эбби только и делала, что пекла. Говорила, мол, должна что-то делать… Господи, куда ни глянь – везде липкие шоколадные кексы да мясные пироги. Мы с Эбби постоянно ругались. Однажды она швырнула в меня вилкой. Я, признаюсь, не просыхал, пил так, что даже не чувствовал запаха алкоголя, а вот Дэниел, разумеется, не мог не выступить с поучениями. Кончилось тем, что мы начали раздавать эту шоколадную херню студентам в группах. А мясные пироги, если тебе интересно, до сих пор в морозилке. Никто из нас в ближайшее время к ним не прикоснется.

Потрясены, сказал Фрэнк. Но чтобы так… О таком уровне истерии никто не говорил. Раф, начав, не мог остановиться. Слова вылетали сами по себе, непроизвольно, хотя и с натугой, будто рвота.

– А Джастин… Господи. Если подумать, ему пришлось хуже всех. Он постоянно трясся. По-настоящему. Один оборзевший первокурсник даже спросил, не паркинсонизм ли у него. Вроде бы ерунда, но на самом деле штука до крайности нервирующая. Как ни посмотришь, постоянно дергается. Тут уж ни у кого нервы не выдержат. И еще он постоянно все ронял, а когда ронял, у остальных чуть удар не случался. Мы с Эбби орали на него, а он начинал хлюпать носом, как будто это могло чему-то помочь. Эбби хотела, чтобы он сходил в студенческую поликлинику, взял рецепт на валиум или что-то подобное, но Дэниел поднял ее на смех. Заявил, мол, Джастину надо научиться справляться с ситуацией. Справляться! Полная чушь! Никто из нас ни с чем не справлялся. Эбби ходила во сне. Однажды в четыре утра она отправилась набрать себе ванну и там уснула. Если бы Дэниел не нашел ее, она бы захлебнулась!

– Какой ужас! – Собственный голос, высокий и надтреснутый, показался мне чужим. Каждое слово собеседника било меня точно лошадь копытом. Мы обговаривали этот вопрос с Фрэнком, обсуждали с Сэмом, но до настоящего момента я не слишком вникала в то, что, собственно, я со всеми ними собираюсь сделать. – Господи, Раф, я ведь не знала…

Он хмуро посмотрел на меня.

– А полиция? – Он приложился к стакану и поморщился, словно проглотил что-то горькое. – Тебе приходилось иметь дело с полицейскими?

– В таком качестве – нет, – выдохнула я.

– Ну так вот, страху они на нас нагнали. Это были не новички, не какие-то ребята в форме, а настоящие шпики. Лица каменные, глаза пустые – ни черта не понять, о чем они думают. Мариновали нас часами и чуть ли не каждый день. Притом самый невинный вопрос – например: «В котором часу вы обычно ложитесь спать?» – звучал как ловушка, будто они только и ждали повода заковать тебя в наручники. Это невыносимо: постоянное напряжение, постоянное ожидание подвоха. Выматывало жутко, а ведь мы и без того были вымотаны. Тот парень, что привез тебя, Мэки, он хуже всех. Вроде как улыбается тебе, сочувствует, а в душе ненавидит.

– Со мной он держался довольно-таки мило. Даже покупал шоколадное печенье.

– Еще бы. Не сомневаюсь, он тебя покорил. А здесь ошивался и днем и ночью. Устраивал настоящие допросы с пристрастием, докапывался до мельчайших деталей да еще и комментарии отпускал стервозные насчет того, как, мол, некоторые устроились. Полная чушь. Если у нас есть дом и мы ходим в колледж, это еще ничего не значит… Злобы в нем столько, что на десятерых хватило бы. Будь его право, всех посадил бы под замок. У Джастина прямо истерика начиналась, когда он его видел. Бедняга уже был морально готов к тому, что нас всех вот-вот арестуют. Дэниел убеждал его, что волноваться не о чем, что надо собраться, но вообще-то от самого Дэниела тоже помощи кот наплакал – он ведь думал…

Раф не договорил, нахмурился, уставился в сад.

– Если бы ты не выкарабкалась, мы бы точно друг друга поубивали.

Указательным пальцем я на мгновение прикоснулась к его запястью.

– Я вам сочувствую. Честное слово. Не знаю даже, что еще сказать.

– Ага, сочувствуешь, – сказал Раф, но злость уже ушла и голос прозвучал просто очень услало. – Верю.

– Так что там думал Дэниел? – немного погодя поинтересовалась я.

– Меня не спрашивай. Я вообще пришел к выводу, что лучше ничего не знать.

– Нет, ты сказал, что Дэниел посоветовал Джастину взять себя в руки, но помощи от него было мало, потому что он что-то думал. Что думал?

Раф покачал стакан, наблюдая, как прыгают, стучась о стенки, кубики льда. Отвечать он, ясное дело, не собирался, но игра в молчанку – старый полицейский трюк, и я по этой части виртуоз. В общем, я подперла подбородок кулачком и просто смотрела на Рафа. Ждала. В окне гостиной у него за спиной Эбби указала на что-то в книге, и Дэниел рассмеялся – звук прошел через стекло, слабый, но отчетливый.

– Однажды поздно вечером… – заговорил наконец Раф. На меня он по-прежнему не смотрел. Лунный свет посеребрил его профиль, придав сходство со стертой старинной монетой. – Через пару дней после… Должно быть, в субботу… не знаю. Я вышел сюда и сидел на качелях… слушал дождь… думал, поможет уснуть. Не помогло. Было слышно, как сова убила кого-то… наверное, мышь. Писк был… жуткий.

Он замолчал, и я подумала, уж не кончилось ли все на этом.

– Совам тоже надо что-то есть.

Он косо взглянул на меня – без всякого выражения.

– А потом – не знаю, который уже был час, начало светать – я услышал твой голос. Из-за дождя. Он прозвучал так ясно, как будто ты была там, рядом. – Раф повернулся и указал на мое темное окно. – Ты сказала: «Раф, я иду домой. Подожди меня». Ничего необычного. Никаких странностей. Голос прозвучал совершенно естественно, как обычно, даже немного суховато, будто ты спешила. Как в тот раз, когда ты позвонила мне из-за забытых ключей. Помнишь?

– Помню.

Прохладный ветерок шевельнул волосы, и я невольно поежилась. Не знаю, верю ли я в призраков, но в этой истории было что-то другое – как будто по ребрам полоснули холодным лезвием. Увы, прошло уже больше недели и переживать по поводу того, какую боль я причиняю, было слишком поздно.

– «Я иду домой. Подожди меня», – повторил Раф, всматриваясь в пустой стакан, и я только сейчас поняла, что он, похоже, изрядно набрался.

– И что ты сделал?

Он покачал головой и, криво усмехнувшись, продекламировал из «Герцогини Амальфи»:

– Эхо, с тобой говорить я не стану – ты ведь мертво.

По саду, встряхнув листья и осторожно пригладив плющ, прошуршал порыв ветра. Трава в лунном свете казалась мягкой и белесой, как туман, – протяни руку, и проткнешь насквозь. Я снова поежилась.

– Почему? Разве это не означало, что я пошла на поправку?

– Нет. Не значило. Я был абсолютно уверен, что в ту самую секунду ты умерла. Можешь смеяться, если хочешь, но вот в таком состоянии мы все были. Весь следующий день я только и ждал, что вот-вот приедет Мэки, весь из себя серьезный и сочувствующий, и сообщит, что, мол, врачи сделали все возможное и так далее. Когда он появился в понедельник, такой улыбающийся, и объявил, что ты пришла в сознание, я даже не сразу поверил.

– Так вот что думал Дэниел. – Не знаю, как я это поняла, но сомнений не было. – Он думал, что я умерла.

Раф, помолчав, вздохнул:

– Да. Именно так он и думал. С самого начала. Считал, что ты живой до больницы не доехала.

С Дэнни держи ухо востро, предупреждал Фрэнк. Либо молчун Дэниел сообразительнее, чем я о нем думала – наш с ним обмен репликами перед прогулкой уже вселил в меня тревогу, – либо у него имелись свои причины полагать, что Лекси не вернется.

– Почему? – Я притворилась обиженной. – Я не размазня какая-нибудь. Меня так просто не возьмешь – тут одной царапины мало.

Я почувствовала, как Раф вздрогнул.

– Бог его знает. У него даже была такая завернутая теория, что, мол, легавые объявили тебя живой, чтобы морочить людям головы. Деталей не помню, потому что толком не слушал, да и он не все говорил, скрытничал. Ты ведь знаешь Дэниела.

Не знаю почему, но я решила, что сейчас самое время сменить тему.

– Ага, теория заговора. Давай-ка сделаем ему шлем из фольги – на случай если копы попытаются поймать его мозговые волны.

Я застала Рафа врасплох – он фыркнул и коротко рассмеялся.

– У парня точно паранойя. Помнишь, как мы нашли противогаз? Как он посмотрел на него глубокомысленно и изрек: «Интересно, насколько эта штука эффективна против птичьего гриппа?»

Я тоже захихикала.

– С противогазом и в шлеме из фольги вид у него будет еще тот. Он даже сможет ходить так в колледж.

– А если еще костюм химзащиты…

– Эбби может наделать узоров дырочками….

Ничего особенно смешного в этом не было, но мы тряслись от смеха как пара подвыпивших подростков.

– Господи, – пробормотал Раф, вытирая слезы. – Знаешь, мне это напоминает жуткие пьесы в стиле Ионеско, что обычно пишут третьекурсники: повсюду кучи мясных пирогов, Джастин их постоянно роняет, в углу рыгаю я, в ванне спит Эбби. Спит в пижаме, как какая-нибудь постмодернистская Офелия. Дэниел появляется, чтобы сообщить, что о нас думал Чосер, и исчезает. Твой друг, офицер Крупке, каждые десять минут встает у двери и спрашивает, какого цвета «М&М» тебе больше по вкусу.

Он выдохнул – получилось похоже то ли на нервный смешок, то ли на дрожащий всхлип. Потом, не глядя в мою сторону, поднял руку и взъерошил мне волосы.

– Мы скучали по тебе, глупышка, – грубовато сказал он. – И не хотели тебя терять.

– Ну я же здесь. И никуда не собираюсь от вас уходить.

Я произнесла это легко, почти беззаботно, но в темном саду слова будто обрели собственную жизнь, встрепенулись, порхнули над травой и исчезли за деревьями. Раф медленно повернулся ко мне; свет из окна мешал рассмотреть выражение его лица, и только в глазах отражался тусклым белесым мерцанием лунный свет.

– Не собираешься? – спросил он.

– Нет, мне здесь нравится.

Силуэт слегка шевельнулся – Раф кивнул:

– Хорошо.

В следующее мгновение – к полнейшему моему изумлению – он поднял руку и провел пальцами по моей щеке. Лунный свет выхватил краешек улыбки.

Одно из окон гостиной распахнулось, и из него высунулась голова Джастина.

– Над чем вы там смеетесь?

Рука Рафа упала.

– Ни над чем, – дуэтом откликнулись мы.

– Будете сидеть на холоде, простудите уши. Давайте-ка сюда – посмотрите, что мы тут нашли.

Как оказалось, старый фотоальбом. В нем было представлено семейство Марч, предки Дэниела, начиная с 1860-х годов. Дамы в жутких давящих корсетах, мужчины в котелках, все с застывшими печальными лицами. Я втиснулась на диван рядом с Дэниелом и в какой-то момент даже испугалась, как бы он не почувствовал микрофон и батарейки, но потом вспомнила – они на другом боку. Раф уселся на подлокотник с другой стороны от меня, а Джастин скрылся в кухне и принес высокие стаканы с глинтвейном, заботливо обернув их толстой мягкой салфеткой, чтобы мы не обожгли пальцы.

– Тебе надо беречься, – предупредил он меня. – Бегаешь по улице в такую холодину…

– Посмотрите, в чем они ходили, – сказала Эбби. Альбом был в потертом перелете из коричневой кожи и в раскрытом виде едва помещался на ее и Дэниела коленях. Фотографии, державшиеся в маленьких бумажных уголках, потемнели по краям. – Хочу такую вот шляпку. Я прямо-таки влюбилась в нее.

Шляпка, о которой шла речь, скорее напоминала архитектурное сооружение и красовалась на голове крупной дамы с мощным бюстом и рыбьим взглядом.

– А это, случайно, не абажур из столовой? – спросила я. – Я его сниму для тебя, если пообещаешь, что наденешь завтра в колледж.

– Господи. – Джастин взобрался на второй подлокотник и заглянул в альбом через плечо Эбби. – Они тут все словно горем убитые. Это что, депрессия? Ты, Дэниел, совершенно на них не похож.

– И слава Богу. – Раф подул на глинтвейн и положил свободную руку мне на плечо – похоже, простил за те страдания, которые я – или Лекси – им причинила. – Никогда таких пучеглазых не встречал. Может, у них проблемы со щитовидкой, отсюда и депрессия.

– Вообще-то и пучеглазие, и хмурое выражение лиц – характерная особенность всех фотографий того периода, – пояснил Дэниел. – Возможно, все дело в долгой экспозиции. Фотокамеры той эпохи…

Раф вцепился в мое плечо, изображая приступ нарколепсии, Джастин шумно зевнул, а мы с Эбби заткнули уши и запели.

– Ладно-ладно, – улыбнулся Дэниел. Впервые оказавшись так близко, я ощущала исходящие от него запахи кедра и чистой шерсти. – Я всего лишь защищаю своих предков. Так или иначе, но хотя бы на одного из них я похож. Где же он… а, вот этот.

Судя по одежде, снимок был сделан лет сто назад. Молодой человек на фотографии выглядел моложе Дэниела – лет двадцать, не больше – и стоял на ступеньках Уайтторн-Хауса. Кстати, сам дом также выглядел гораздо моложе и свежее. По стенам еще не вился плющ, дверь и перила сияли новой краской, каменные ступени, без единой щербинки, блестели чистотой. Сходство, несомненно, присутствовало – у юноши на снимке такая же квадратная челюсть, твердый рот и широкий лоб, хотя на вид он был поплотнее из-за зачесанных назад темных волос. Однако на перила он опирался с ленивой грацией охотника, чего абсолютно не было у Дэниела, а в широко посаженных глазах ощущалось что-то тревожное, неспокойное и опасное.

– Ух ты! – воскликнула я. Пронесенное через столетие сходство будоражило; не будь у меня Лекси, я, наверное, позавидовала бы Дэниелу. – Вы с ним прямо как близнецы.

– Только этот не очень-то смахивает на счастливчика, – добавила Эбби.

– Посмотрите на дом, – негромко заметил Джастин. – Разве он не прекрасен?

– Точно. – Дэниел улыбнулся. – Прекрасен.

Эбби подцепила ногтем фотографию и вытащила из уголков. На обратной стороне кто-то оставил авторучкой с бледными чернилами надпись: «Уильям, май 1914».

– Перед Первой мировой войной, – прошептала я. – Может, он погиб там.

– Вообще-то, – пробормотал Дэниел, забирая у Эбби снимок и внимательно его рассматривая, – не погиб. Если это тот самый Уильям – хотя, может быть, и не он, в нашей семье имена часто повторялись, – то я о нем слышал. Отец и тети частенько его вспоминали, когда я был маленьким. Если не ошибаюсь, он мой двоюродный прадед. Уильям считался в семье… не то чтобы паршивой овцой… скорее он наш семейный скелет в шкафу.

– Сходство вполне очевидное, – заметил Раф и тут же ойкнул – Эбби шлепнула его по руке.

– Он воевал, – продолжал Дэниел, – но вернулся домой, хотя и с каким-то недомоганием. В детали никто не вдавался, хотя, по-моему, недомогание было скорее психологического свойства, нежели физического. Был какой-то скандал – подробностей не помню, все быстро замяли, – и его отправили в санаторий, как в те времена называли психбольницы.

– Может, у него был бурный роман с Уилфредом Оуэном, – вмешался Джастин. – В траншеях.

Раф демонстративно вздохнул.

– Насколько я могу судить, речь скорее шла о попытке самоубийства, – сказал Дэниел. – Выйдя из лечебницы, он эмигрировал и дожил до весьма преклонного возраста – умер уже на моей памяти. Впрочем, он не из тех, кого хочется вспоминать. И ты права, Эбби, счастливчиком я бы его не назвал.

Дэниел сунул фотографию на место и, прежде чем перевернуть страницу, нежно провел по ней ладонью.

Глинтвейн был горячий, сладкий и пахучий – кусочки лимона Джастин нашпиговал гвоздикой. Дэниел листал страницы, и передо мной мелькали усы размером с кошку, женщины в кружевах, гуляющие по цветущему саду («Господи, вот какой он на самом деле», – выдохнула Эбби), длинные фалды фраков и обвисшие плечи. Кое-кто из мужчин напоминал сложением Дэниела и Уильяма – высокие и плотные, – но большинство были низкорослые, щуплые, словно составленные из углов и прямых линий, выдвинутых подбородков, длинных носов и острых локтей.

– Какая прелесть, – сказала я. – Где вы его нашли?

Внезапная тишина.

«Ох, – подумала я. – Ох-ох. Это надо же так проколоться, именно сейчас, когда я только-только начала входить в роль…»