Текст книги "Мертвые возвращаются?.."

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

Глава 10

Стоит найти трещину, как начинаешь на нее давить. Так и тянет проверить, разойдется она до конца или нет. Чтобы выяснить, недоговаривают мои новые друзья чего-то или нет, у меня ушло примерно полтора часа. Главную ставку я сделала на Джастина. Любой мало-мальски опытный детектив с первого взгляда скажет вам, кто расколется первым. Еще работая в убойном отделе, я однажды видела, как Костелло, который трудится там с восьмидесятых, вычислил слабое звено в тот момент, когда подозреваемых только-только записывали в журнал. Так сказать, наша версия игры «Угадай мелодию».

Дэниел и Эбби – на эту парочку рассчитывать не приходилось. Всегда начеку, прекрасно владеют собой, их даже невозможно отвлечь или сбить с толку. Я пару раз уже пыталась не мытьем, так катаньем выудить у Эбби ответ на вопрос, кто, по ее мнению, сделал мне ребенка, но натыкалась разве что на холодный, непонимающий взгляд. С Рафом полегче, и я надеялась в конечном итоге выведать у него что-нибудь стоящее, хотя и с ним нужно быть начеку – слишком вспыльчивый, слишком противоречивый. Не знаешь, чего от него ждать – то ли выложит все как на духу, то ли пошлет куда подальше и хлопнет дверью. Другое дело Джастин: мягкий, мечтательный, ранимый; главное для него – чтобы все были довольны и счастливы. В общем, кандидатура номер один в качестве источника ценной информации.

Загвоздка в том, что мне ни разу не удавалось побыть с ним наедине. В первую неделю я этот факт, признаюсь честно, прохлопала, но как только стала искать такую возможность, как он тотчас бросился в глаза. Мы с Дэниелом пару раз ездили в колледж, и еще я постоянно общалась с Эбби – за завтраком, после ужина, пока парни мыли посуду, иногда ночью она стучала мне в дверь с пакетом печенья и мы сидели с ней на кровати и разговаривали, пока у нас не начинали слипаться глаза. Но стоило остаться наедине с Рафом или Джастином, как в кадре тотчас появлялся кто-то из этих двоих и мы, порой сами того не осознавая, снова вливались в общую компанию.

Вполне возможно, что такое происходило само собой – пятеро друзей действительно почти все время зависали вместе. Внутри каждой такой группы есть свои, недоступные стороннему взгляду симпатии и антипатии, такие люди никогда не разбиваются попарно, ибо каждый существует только как часть целого. И я спрашивала себя, посмотрел ли кто-нибудь – очевидно, Дэниел – оценивающим взглядом следователя на каждого из нашей четверки и пришел ли к тому же выводу, что и я.

Подобный шанс представился мне не раньше утра понедельника. Мы были в колледже: Дэниел преподавал, у Эбби была назначена встреча с научным руководителем, поэтому в нашем углу библиотеки оказались только я, Раф и Джастин. Когда Раф встал и куда-то вышел – скорее всего в сортир, – я, досчитав до двадцати, заглянула через перегородку в кабинку Джастина.

– Привет, – произнес он, отрывая взгляд от страницы, исписанной бисерным почерком.

Весь его стол был завален бумагами – книги, отдельные листы, ксерокопии, пестревшие пометками жирным маркером; Джастин мог работать, лишь обложившись всем необходимым.

– Все, больше не могу. Ты посмотри, какая погода! – проговорила я. – Пойдем перекусим.

Он посмотрел на часы.

– Всего двадцать минут первого.

– Жить вообще опасно, – сказала я.

Джастин колебался.

– А Раф?

– Он уже большой мальчик и может сам о себе позаботиться. Например, подождать Эбби и Дэниела.

Джастин все еще сомневался, не готовый принять столь радикальное решение, и мне подумалось, что у меня не больше минуты, чтобы увести его отсюда до возвращения Рафа.

– Ну, Джастин, решайся. Пока ты раздумываешь, я уже поем.

Я двумя пальцами принялась отбивать по перегородке незатейливый ритм.

– О! – простонал Джастин, откладывая ручку. – Это просто китайская пытка. Твоя взяла.

Логично было бы направиться на Нью-сквер, но она просматривается из окна библиотеки, поэтому я потащила Джастина через поле для крикета; там Раф найдет нас не сразу. Стоял солнечный прохладный день, небо высокое и синее, а воздух словно вода со льдом. Внизу у павильона шел серьезный крикетный матч, а поближе к нам четверо парней бросали фрисби, всячески демонстрируя, что не замечают трех накрашенных девиц на скамейке. Те, в свою очередь, делали вид, будто на них не смотрят. Весна, брачные игры.

– Итак, – произнес Джастин, когда мы с ним уселись на траву. – Как продвигается глава?

– Неважно, – сказала я, роясь в сумке в поисках бутерброда. – Все, что я написала после возвращения, надо переделывать. Не могу сосредоточиться.

– Ясно, – помолчав, произнес Джастин. – Не все сразу, не так ли? Нужно, чтобы прошло время. – Я пожала плечами, не глядя на него. – Пройдет. Правда, так и будет. Теперь, когда ты дома, все вернется в свою колею.

– Да. Возможно. – Я нашла свой бутерброд, состроила гримасу и бросила его на траву: если и были на свете вещи, способные выбить Джастина из колеи, так это когда кто-то отказывается от пищи. – Обидно, что я даже толком не знаю, что произошло. Ты не представляешь, как оно действует на нервы. Я все время терзаюсь вопросами… Полицейские намекали, что им якобы все известно, что у них есть улики, но ничего конкретного мне не сказали. Для пользы дела якобы, а ведь ножом ударили меня, а не кого-то из них. Получается, что право знать имеет кто угодно, только не я.

– А я думал, тебе лучше. Ты сказала, у тебя все хорошо.

– Ничего. Не важно.

– Мы думали… Я имею в виду… я не ожидал, что ты будешь волноваться. Что ты продолжаешь об этом думать. На тебя не похоже.

Я посмотрела на него: нет, подозрения здесь ни при чем – он искренне переживает за меня.

– Ну в общем, да, – сказала я. – Но раньше на меня не бросались с ножом.

– Ты права, – согласился Джастин. Он разложил на траве завтрак: бутылка апельсинового сока с одной стороны, банан – с другой, бутерброд – посередине. От волнения он кусал губу.

– Знаешь, о чем я постоянно думаю? – неожиданно произнесла я. – О родителях.

Сказала и почувствовала легкий озноб.

Джастин резко повернул голову и уставился на меня.

– И что именно?

– Возможно, мне стоит с ними связаться. Рассказать, что произошло.

– Никаких воспоминаний! – тут же выпалил Джастин, словно заговор от несчастья. – Мы ведь договорились.

Я пожала плечами:

– Пусть так. Тебе-то легко.

– Как ни странно, нет.

В ответ я промолчала.

– Лекси! Ты серьезно?

Я вновь пожала плечами:

– Пока не знаю.

– А мне казалось, ты их ненавидишь. Ты сама говорила, что больше никогда не будешь с ними разговаривать.

– Еще не факт. – Я закрутила ремень сумки вокруг пальца, затем вытянула длинной спиралью. – Я пока думаю… Я ведь могла умереть. Я почти умерла. А родители даже не узнали бы.

– Если нечто подобное случится со мной, – сказал Джастин, – я не хочу, чтобы там были родители. Не хочу, чтобы они знали.

– Почему?

Опустив голову, он откручивал крышку с бутылки сока.

– Джастин?

– Не важно. Я не хотел тебя перебивать.

– Нет. Джастин, расскажи мне. Почему?

– Когда я вернулся в Белфаст на Рождество, в наш первый год в аспирантуре… – ответил он, помолчав. – Вскоре после твоего приезда, помнишь?

– Да, – проговорила я.

На меня он не смотрел – сощурившись, устремил взгляд на игроков в крикет, белых и строгих как призраки на фоне зелени. Удары клюшек доносились до нас издалека и как будто с опозданием.

– Я сказал отцу и мачехе, что я гей. В сочельник. – Сдавленный смешок. – Боже, я по наивности рассчитывал на дух праздника – мир и добрая воля всем людям… Вы четверо приняли это совершенно спокойно. Знаешь, что ответил Дэниел, когда я ему рассказал? Он на мгновение задумался, а потом заявил, что понятия «нормальный» и «гей» – современные, а во времена Ренессанса представления о сексуальности были гораздо более размытыми. А Эбби закатила глаза и спросила меня, хотелось бы мне, чтобы она удивилась. Реакция Рафа – не знаю почему – волновала меня больше всего, но он лишь усмехнулся и сказал: «Одним соперником меньше». Мило с его стороны, согласись; можно подумать, я когда-нибудь был ему соперником… Понимаешь, все это меня очень успокоило. Я посчитал, что, может быть, признаться во всем семье не столь уж великое дело в конце концов.

– Я не знала, – произнесла я. – Ты никогда не рассказывал.

– Нет, не рассказывал, – подтвердил Джастин.

Он аккуратно, стараясь не испачкать пальцы, снял с бутерброда упаковочную пленку.

– Знаешь, моя мачеха ужасная женщина. Просто жуткая. Ее отец плотник, она же всем говорит, что он ремесленник; неясно, правда, что она имеет в виду; так вот: мачеха ни разу не пригласила его на семейный праздник. Вся она чистый и беспримесный средний класс: произношение, одежда, прическа, цветочки на чайном сервизе, словно она самое себя заказала по каталогу, – но за всем этим чувствуется невероятное ежесекундное усилие. И то, что она вышла замуж за своего босса, для нее нечто вроде чаши Святого Грааля. Я не утверждаю, что, не будь ее, мой отец принял бы меня – было похоже, его вот-вот стошнит, – но она повела себя просто ужасно. У нее случилась истерика. Она сказала отцу, чтобы я убирался из дома немедленно. Навсегда.

– Боже мой, Джастин…

– Она насмотрелась сериалов, – продолжал Джастин. – Оступившихся сыновей непременно выгоняют. Она завопила, заорала во весь голос: «Подумай о мальчиках!» – имея в виду моих единокровных братьев. Не знаю, может, она решила, что я собрался их совратить, или приставать к ним, или что еще, но я сказал (наверное, зря, но в тот момент мне хотелось ей отомстить), что ей не о чем беспокоиться: ни один уважающий себя гей не станет мараться о таких отвратительных недоделков, как ее драгоценные сынки. И тут началось. Она стала швырять вещи, я тоже не смолчал. Недоделки, побросав игровые приставки, зашли посмотреть, что происходит. Она попробовала увести их из комнаты – по-видимому, чтобы я не накинулся на них прямо там, – те заорали. Наконец отец сказал мне, что было бы лучше, если бы я ушел – как он выразился, «в настоящий момент», – но было ясно, что он имел в виду. Он проводил меня на вокзал и дал сто фунтов. На Рождество.

Джастин расправил пленку и разложил ее на траве, аккуратно положив бутерброд посередине.

– И что ты делал? – спросила я спокойно.

– На Рождество? В основном сидел дома. Купил неимоверное количество виски. Жалел себя. – Джастин криво улыбнулся. – Знаю, надо было сказать вам. Но… думаю, это гордость. Так меня еще никто не оскорблял за всю мою жизнь. Знаю, вслух никто из вас не стал бы задавать вопросов, но вы все равно догадались бы. Кто-нибудь непременно догадался бы.

Он сидел, подтянув колени, аккуратно поставив ноги вместе; из-под брюк виднелись серые носки – заношенные и истончившиеся от множества стирок. Щиколотки у Джастина были тонкие и острые как у мальчишки. Я потянулась и положила руку ему на лодыжку. Она была теплая и твердая, и я почти обхватывала ее пальцами.

– Нет, все в порядке, – проговорил Джастин, и, посмотрев на него, я увидела, что он улыбается мне, на сей раз по-настоящему. – Да-да, все нормально. Сначала все это меня действительно жутко угнетало; чувство было такое, словно я осиротел, лишился дома – ты не представляешь, какие мысли крутились у меня голове… Но больше я не нервничаю, с тех пор как у нас появился дом. Даже не знаю, зачем я затеял этот разговор.

– Это я затеяла. Извини.

– Не стоит. – Он легонько побарабанил по моей руке кончиками пальцев. – Если ты действительно хочешь связаться с родителями, то… это твое личное дело, меня оно не касается. Просто не надо забывать: у нас у всех есть причины не оглядываться в прошлое. Не только у меня. У Рафа… ты слышала, что говорит его отец?

Я кивнула:

– Гад еще тот.

– Сколько я его знаю, Раф постоянно слышит от отца по телефону одно и то же: ты пустой, никчемный, мне стыдно рассказывать о тебе друзьям. Я абсолютно уверен, что и в детстве было то же самое. Отец невзлюбил его практически с самого рождения – знаешь, такое бывает. Ему хотелось сына-здоровяка, который бы играл в регби, зажимал секретаршу и таскался по модным ночным клубам, а вместо этого у него родился Раф. И теперь он вымещает на нем свою злость. Ты не знала Рафа, когда мы только поступили в колледж: тощее колючее существо, уязвимое до такой степени, что, стоило его слегка задеть, как он, казалось, откусит тебе голову. Даже не уверен, нравился ли он мне в самом начале. Я общался с ним лишь потому, что с нами были Эбби и Дэниел, а они, очевидно, думали, что с ним все в порядке.

– Он по-прежнему тощий, – сказала я. – И такой же колючий. Глупо, но он и сейчас точно такой же.

Джастин помотал головой.

– Он стал в сто раз лучше, чем раньше. А все потому, что ему не нужно больше думать об ужасных родителях, по крайней мере постоянно. А Дэниел… ты когда-нибудь слышала, чтобы он заговорил о детстве?

Я отрицательно покачала головой.

– Я тоже. Знаю лишь, что родители у него умерли, но не знаю, когда, и как, и что было с ним дальше, где и с кем он жил потом, ничего. Как-то вечером мы с Эбби вдрызг напились и принялись придуриваться, сочиняя ему детство: что он из детей-маугли и его вырастили хомяки, или что он воспитывался в борделе в Стамбуле, а его родители агенты ЦРУ, разоблаченные КГБ, а его самого не схватили лишь потому, что он спрятался в стиральной машине… Тогда все это казалось смешным, но факт то, что детство его было не слишком радостным, – иначе зачем такая скрытность? Из тебя тоже много не вытянешь… – Джастин бросил на меня быстрый взгляд. – Но мне хотя бы известно, что ты болела ветрянкой и умеешь ездить на лошади. О Дэниеле я ровным счетом ничего не знаю. Ничего.

Я про себя помолилась, чтобы мне не довелось демонстрировать навыки верховой езды.

– А Эбби, – продолжал Джастин, – Эбби когда-нибудь рассказывала тебе про свою мать?

– Так в общих чертах.

– На деле все еще хуже, чем она говорит. Я ее видел. Ты уже приехала, это было на третьем курсе. Однажды вечером мы сидели на квартире у Эбби, и тут явилась ее мамаша. Она была… Боже. Она была одета – не знаю, проститутка она или… ну да ладно. Она была просто не в себе, заорала на Эбби. Та стала что-то совать ей в руку – уверен, что деньги, а как тебе известно, Эбби вечно на мели – и просто выволокла ее за дверь. Эбби побелела как призрак; мне подумалось, что она вот-вот грохнется в обморок. – Джастин с тревогой посмотрел на меня, поправляя очки. – Не говори ей, что я тебе рассказал.

– Не буду.

– С тех пор она и словом не обмолвилась про тот случай. Не думаю, чтобы ей было приятно говорить на эту тему. Что еще раз подтверждает мою точку зрения. Думается, у тебя тоже имеются причины не вспоминать о прошлом. Не знаю – может, случившееся все изменило, но… помни, что пока что ты очень, очень уязвима. И прежде чем что-то предпринять, хорошенько подумай, чтобы потом не жалеть. Если ты все-таки решишь связаться с предками, лучше никому не говори. Они… обидятся.

Я озадаченно на него посмотрела.

– Думаешь?

– Спрашиваешь! Мы… – Он продолжал возиться с пленкой; от усердия щеки его слегка раскраснелись. – Мы ведь любим тебя. Мы так сроднились, что стали тебе как семья. Стали друг для друга семьей – я имею в виду не юридически, конечно, ну ты понимаешь…

Я наклонилась и чмокнула его в щеку.

– Можешь не объяснять. Я отлично понимаю, что ты имеешь в виду.

Телефон Джастина запищал.

– Это Раф, – сказал он, выуживая из кармана сотовый. – Да, хочет знать, где мы.

Близоруко глядя на экран телефона, он начал писать ответное сообщение, а свободной рукой слегка сжал мне плечо.

– Просто подумай об этом на досуге, – проговорил он. – И доедай свои бутерброды.

– Вижу, вы играли в «Кто твой папа», – сказал в тот вечер Фрэнк. Он что-то ел – наверное гамбургер (я слышала шелест бумаги). – Джастин не в счет, по многим причинам. Делаем ставки: Умник Дэнни или Красавчик Раф?

– Или ни тот ни другой, – ответила я. Я позвонила Фрэнку, едва вышла из задней калитки, чтобы поскорее узнать, есть ли у него что-нибудь новое на Лекси. – Напоминаю: наш убийца был с ней знаком – правда, пока не ясно, насколько хорошо. Вообще-то я хотела выведать другое: зачем им понадобился этот принцип – «никаких воспоминаний», чего еще они недоговаривают?

– И в результате ты теперь имеешь сборник слезливых историй. Согласен, все это не от хорошей жизни, но нам и без того прекрасно известно, что они – кучка извращенцев. Так что ничего нового.

– Гм, – проговорила я. А по-моему, дневной разговор был не так уж и бесполезен, даже если пока и не удалось обнаружить связь с сегодняшним днем. – Я продолжу поиски.

– Обычный день, – проговорил Фрэнк с набитым ртом. – Пытался разузнать о нашей барышне, и все по нулям. Надеюсь, ты заметила: мы имеем провал в полтора года. В конце двухтысячного она послала к черту Мэй-Рут, но как Лекси объявилась только в начале две тысячи второго. Я пытаюсь выяснить, где и кем она была эти полтора года.

– Я сосредоточилась бы на европейских странах, – сказала я. – После одиннадцатого сентября службы безопасности в аэропортах ужесточили бдительность; она не смогла бы вылететь с поддельным паспортом из США в Ирландию. Так что к тому времени она уже явно обреталась по эту сторону Атлантики.

– Да, но под каким именем искать? Нет никаких сведений о том, что Мэй-Рут Тибодо запрашивала загранпаспорт. Думаю, либо она воспользовалась своим старым удостоверением личности, либо купила новое, вылетела с ним из Международного аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке, а как только прилетела туда, куда надо, вновь взяла себе новое имя.

JFK. Фрэнк продолжал говорить, но я буквально замерла посреди дороги: в голове вспышкой молнии промелькнула таинственная страница из еженедельника Лекси. CDG 59 – аэропорт имени Шарль де Голль. Сколько раз я сама прилетала в этот парижский аэропорт, чтобы провести летние каникулы у своих французских родственников, а пятьдесят девять – похоже на цену билета в один конец. AMS не Абигайл Мэри Стоун, а Амстердам. LHR – Лондон, Хитроу. Я не могла вспомнить другие, но была готова спорить на что угодно: за сокращениями стояли названия аэропортов. Лекси сравнивала цены перелетов.

Если ей требовался лишь аборт, достаточно было слетать в Англию; какой смысл лететь в Амстердам и Париж? К тому же то были цены на билет в один конец. Она снова готовилась бежать – бежать, чтобы вновь с головой нырнуть в огромный, бескрайний мир.

Почему?

За последние несколько недель в ее жизни произошли три важных события: она узнала, что беременна; материализовался Н.; и в голове ее сложился план бегства. Я не верю в совпадения. Сейчас уже не скажешь, в какой последовательности произошли эти три события, но любое из них привело к двум другим. Разгадка где-то рядом: кажется, протяни руку – и вот она, но тотчас ускользает словно картинка, мелькающая настолько быстро, что не успеваешь ухватить ее взглядом.

До того вечера мне было некогда ломать голову над заморочками Фрэнка. Ну какой идиот захочет угробить жизнь, годами носясь по миру ради какой-то непонятной девушки, которая его продинамила? У Фрэнка есть дурацкая привычка: раскрутить гипотезу позаковыристее, а не самую вероятную. В моей личной классификации это нечто среднее между ничтожным шансом и чисто голливудской мелодрамой. Но как минимум трижды в жизнь нашей героини вторгалось нечто такое, что подчинило ее себе полностью, без остатка. Как я могла остаться равнодушной?

– Привет! Земля вызывает Кэсси!

– Да-да, – отозвалась я. – Фрэнк, можешь для меня кое-что сделать? Узнай, не случалось ли в жизни Мэй-Рут чего-то нового за месяц или лучше даже за два до ее исчезновения.

Побег с Н.? Сбежать с Н., чтобы начать с ним и общим ребенком новую жизнь на новом месте?

– Ты недооцениваешь меня, детка. Уже искал. Никаких необычных визитеров или телефонных звонков, ничего особенного, никаких странностей, ничего.

– Я не имею в виду что-то из ряда вон выходящее. Просто что вообще произошло: может, она сменила работу, нашла нового приятеля, переехала в новый дом, заболела, пошла на курсы. Ничего пугающего, самые обычные события в жизни.

Фрэнк некоторое время поразмышлял, жуя свой гамбургер или еще что-то там.

– Зачем? – наконец спросил он. – Если просить моего кореша из ФБР о подобной услуге, он потребует предоставить ему веские основания.

– Придумай что-нибудь. Веских оснований у меня нет. Профессиональное чутье, помнишь?

– Хорошо, – сказал Фрэнк. Голос его прозвучал глухо, словно он выковыривал из зубов остатки пищи. – Так и быть. Но с тебя за это причитается.

Я машинально снова направилась к сторожке.

– Проси.

– Не расслабляйся. Мне кажется, ты слишком расслабилась.

Я вздохнула.

– Я женщина, Фрэнк. Женщина, умеющая все и сразу. Я могу работать и шутить, причем одновременно.

– Везет тебе. Но я скажу тебе другое: стоит агенту расслабиться, как ему крышка. Убийца рядом, всего в паре шагов от тебя – он может быть где угодно, может прятаться там, где ты сейчас находишься. Тебе надо найти его, а не играть с Великолепной Четверкой в «Счастливые семьи».

«Счастливые семьи». До сих пор я пребывала в уверенности, что Лекси прятала дневник лишь затем, чтобы никто не узнал о ее свиданиях с Н. – кем бы тот ни был. Но нет: у нее оказалась настоящая вторая тайная жизнь. И узнай ее друзья, что она собралась ускользнуть из их тесного мирка – подобно стрекозе сбросить старую оболочку, оставив после себя лишь пустой кокон-слепок, внутри которого ничего – для них наверняка это был бы удар. Внезапно меня охватила несказанная радость от того, что я не рассказала Фрэнку про дневник.

– Чем я и занимаюсь, Фрэнк, – произнесла я.

– Хорошо. Давай.

Звук комкаемой бумаги – похоже, он доел свой гамбургер, – и длинные гудки, означавшие, что мой начальник отключился от линии.

Ну вот, я уже почти дошла до моего наблюдательного пункта. Очертания живой изгороди и травы как живые прыгали в бледном круге луча фонарика, возникая и снова исчезая. Я подумала о том, как Лекси, выбиваясь из последних сил, бежала по этой дороге, тот же самый слабый световой круг дрожал перед ней; крепкая дверь, за которой осталась безопасность, навсегда скрылась в темноте за ее спиной, и ничего впереди – кроме холодных развалин. Полосы краски на стене ее спальни: здесь она планировала будущее, в этом доме, с этими людьми, вплоть до самого последнего момента. «Мы твоя семья, – сказал Джастин. – Мы все семья друг для друга». Я провела в Уайтторн-Хаусе достаточно времени, и мне было понятно, что он имел в виду и что значил для них дом. «Что, черт возьми, – размышляла я, – что заставило ее всем пожертвовать?»

Теперь, когда я стала присматриваться, трещины продолжали расти. Не берусь утверждать, были они там все время или углублялись на моих глазах. В тот вечер я читала, лежа в постели, когда услышала голоса – на улице, прямо под моим окном.

Раф лег спать раньше меня, и было слышно, как Джастин совершал внизу свой вечерний ритуал – что-то напевал, с чем-то возился, чем-то стучал, что-то упало. Значит, это Дэниел и Эбби. Я опустилась перед окном на колени, затаила дыхание и прислушалась. Увы, они были тремя этажами ниже и все, что мне удалось расслышать сквозь довольное мурлыканье Джастина, – лишь торопливое перешептывание.

– Нет, – произнесла Эбби, громко и с чувством. – Дэниел, не в том дело… – И снова шепот.

– Лунный све-е-е-т, – мурлыкал себе под нос Джастин.

Я поступила, как испокон веку поступают любопытные дети: решила тихонько спуститься, чтобы выпить стакан воды. Джастин не прервал свой вечерний концерт, пока я спускалась вниз; на первом этаже, под дверью Рафа, света не было. Я ощупью, держась за стены, прошмыгнула на кухню. Ведущая в сад дверь была слегка приоткрыта. Я крадучись подошла к раковине, не выдав себя даже шорохом пижамы и держа наготове стакан, чтобы тут же включить воду, если меня заметят.

Они сидели на качелях. Лунный свет заливал внутренний дворик; меня они не могли видеть, поскольку в кухне было темно. Эбби сидела боком, спиной опершись на подлокотник сиденья и положив ноги на колени Дэниелу; тот в одной руке держал стакан, другую как бы невзначай положил на ее лодыжки. Лунный свет струился на волосы Эбби, выбеливал округлость щеки, собирался в складках рубашки Дэниела. Мое сердце мгновенно сжалось, пронзенное тончайшей иглой чистой, ничем не разбавленной боли. Точно так же долгими вечерами сиживали на моем диване и мы с Робом. Холодный пол обжигал босые ступни; в кухне было так тихо, что зазвенело в ушах.

– Навсегда, – произнесла Эбби. Слышалась в ее голосе высокая, недоверчивая нота. – Пусть все идет как обычно. Сделай вид, что ничего не произошло.

– Я не вижу для нас другого выхода, а ты? – произнес Дэниел.

– Боже, Дэниел! – Эбби провела руками по волосам, откинула назад голову, голая шея блеснула в лунном свете белым изгибом. – И ты называешь это выбором? Это безумие. Ты серьезно? Чтобы так было до конца нашей жизни?

Дэниел повернулся, чтобы посмотреть на нее, и мне был виден лишь его затылок.

– В идеальном мире – нет, – проговорил он мягко. – Я хотел бы, чтобы многое было не так.

– Боже… – вздохнула Эбби и потерла лоб, словно у нее вдруг разболелась голова. – Зачем нам туда вообще?

– Нельзя иметь сразу все, – произнес Дэниел. – Мы знали, когда решили поселиться здесь, что будут жертвы. Мы ожидали чего-то подобного.

– Жертвы, да, – промолвила Эбби. – Но чтобы такое, нет. Такого я не ожидала, никак. Ничего подобного.

– Не ожидала? – удивленно спросил Дэниел. – А я ожидал.

Эбби подняла голову и пристально посмотрела на него.

– Ожидал, говоришь? Не надо. Ты знал, что так получится? Лекси и…

– Ладно, пусть не Лекси, – сказал Дэниел. – Не она. Хотя кто знает… – Он вздохнул, не договорив. – Но остальные: да, я считал, что нечто подобное вполне вероятно. Такова человеческая натура. Я полагал, что и ты не исключала такой возможности.

Черт, мне никто не говорил ни о каких жертвах. Поймав себя на том, что слишком долго сдерживаю дыхание, так что закружилась голова, я тихонько выдохнула.

– Нет, – устало проговорила Эбби, вглядываясь в небо. – Можешь считать меня глупой.

– Никогда так не считал, – сказал Дэниел, с печальной улыбкой глядя на лужайку. – Господь свидетель: кто я такой, чтобы судить тебя за то, что проглядела очевидное?

Он отпил глоток из своего стакана – содержимое блеснуло вспышкой светлого янтаря, – и меня поразило, как поникли его плечи, как устало закрыл Дэниел глаза. Мне казалось, эти четверо живут, не ведая печали, в своей заколдованной крепости и все, что им необходимо для жизни, здесь, рядом, достаточно только протянуть руку. Я позволила себе подпасть под очарование этой мысли. Но Эбби чего-то не учла, а Дэниел почему-то был постоянно несчастен.

– Как тебе Лекси? – спросил он.

Эбби взяла сигарету из пачки Дэниела и щелкнула зажигалкой.

– По-моему, с ней все в порядке, слегка притихла и похудела, но это не самое худшее из того, что могло быть.

– Думаешь, она в порядке?

– Она ест. Принимает свои антибиотики.

– Я не это имел в виду.

– Не вижу причин волноваться о Лекси, – проговорила Эбби. – Лично мне кажется, она угомонилась. И главное, насколько я могу судить, практически ничего не помнит.

– Именно это меня и беспокоит, – сказал Дэниел. – Тревожит то, что она держит все в себе и со дня на день может взорваться. И что тогда?

Эбби посмотрела на него, неторопливо выпуская в лунный свет колечки дыма.

– Что ж, – проговорила она, как будто подбирая слова, – если Лекси и вправду взорвется, это еще не конец света.

Дэниел задумался над ее словами, крутя стакан и глядя в траву.

– Многое зависит от того, – произнес он наконец, – что это будет за взрыв. Думаю, к нему стоит подготовиться.

– Лекси, – сказала Эбби, – не самая серьезная из наших забот. Я имею в виду Джастина, это очевидно. Я давно догадывалась, что у него проблемы, но чтобы такие, не думала. Он совершенно не ожидал, что такое может случиться; еще меньше, чем я. И Раф. От него одни расстройства. Если он не прекратит свои фортели, то я не знаю…

От меня не скрылось, как сжались губы Эбби, после того как она сделала глоток.

– И тут еще это. У меня и без того хватает забот, Дэниел, и мне вовсе не легче оттого, что тебя ничто не волнует.

– Волнует, еще как волнует, – возразил Дэниел. – Я думал, ты в курсе. Мне только неясно, что нам делать.

– Я могу уехать, – сказала Эбби. Она пристально посмотрела на Дэниела, ее глаза округлились, а взгляд стал серьезен. – Мы могли бы уехать.

Я поборола желание прикрыть микрофон рукой. Я сама плохо понимала, что именно здесь происходит, но если это слышит Фрэнк, не дай Бог, еще подумает, что четверка задумала побег, и когда они будут запрыгивать в самолет, следующий в Мексику, меня найдут в платяном шкафу связанную и с кляпом во рту. Жаль, я в свое время не догадалась проверить диапазон микрофона.

Дэниел не смотрел на Эбби, но его рука еще сильнее сжала ей лодыжки.

– Ты могла бы, – наконец проговорил он, – и я не смог бы тебя остановить. Но это мой дом. И надеюсь… – Он вздохнул. – Надеюсь, и твой тоже. Я не могу его бросить.

Эбби положила голову на спинку качелей.

– Знаю, – сказала она. – И я тоже. Я лишь… Боже, Дэниел. Что нам делать?

– Давай подождем, – тихо предложил Дэниел. – Надеюсь, все рано или поздно встанет на свои места. Главное, мы с тобой доверяем друг другу. Стараемся как можем.

По моим плечам пробежало легкое дуновение. Я мгновенно обернулась, заранее открыв рот, готовая поведать историю о том, как я спустилась вниз, чтобы выпить стакан воды. Стакан ударился о кран, и я уронила его в раковину. Казалось, звон падения разбудил весь Гленскехи. За спиной никого не было.

Дэниел и Эбби вздрогнули и резко обернулись в сторону дома.

– Эй! – сказала я, открывая дверь и выходя во внутренний дворик. Сердце колотилось как сумасшедшее. – Я передумала: спать мне расхотелось, а вы, друзья, тоже не спите?

– Нет, – сказала Эбби. – Я иду спать.

Она сняла ноги с колен Дэниела и стрелой пронеслась мимо меня в дом. Мгновение спустя я услышала, как она взбежала вверх по ступеням, не потрудившись даже не наступить на скрипучую.

Я подошла к Дэниелу и, сев прямо на камни внутреннего дворика у его ног, оперлась спиной на сиденье качелей. Так или иначе, но мне не хотелось садиться с ним рядом; это выглядело бы навязчиво, как попытка вызвать на откровенность. Несколько секунд спустя он протянул руку и деликатно, едва касаясь, положил ладонь мне на голову.

– Ну вот, – едва слышно, почти про себя произнес он.

Его стакан стоял на земле, и я отпила глоток: виски со льдом, лед почти растаял.

– Вы с Эбби что, поругались? – спросила я.