Текст книги "Мертвые возвращаются?.."

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

Дэниел бросил взгляд сквозь побеги плюща во внутренний дворик и осторожно покачал в стакане янтарную жидкость.

– Все, что нам нужно было, – это дом, своя крыша над головой.

– И все? Вся безопасность в доме? – удивилась я.

– Ну да, – ответил он слегка растерянно. – С психологической точки зрения разница столь велика, что ее не выразить никакими словами. Как только вы становитесь хозяином своего дома, свободным и незапуганным, что тогда остается другим – всем этим хозяевам квартир, работодателям, банкам? Чем они способны вам угрожать? Кто обладает над вами властью? При желании можно обойтись без чего угодно. Вместе мы всегда наскребем денег на еду. Зато чего у нас не будет – так это почти животного страха потерять крышу над головой. Как только мы от него избавимся, мы тотчас станем свободны. Нет, конечно, я отнюдь не утверждаю, что собственный дом автоматически превращает жизнь в рай; просто в нем заключена разница между свободой и рабством.

Не иначе как на моем лице он прочел немой вопрос.

– Не забывай, мы с тобой живем в Ирландии, – произнес он слегка раздраженно. – Если ты в школе проходила историю, тебе должно быть понятно с полуслова. Что первым делом сделали англичане, чтобы закабалить население? Они присвоили себе землю, а ирландцев, хозяев этой земли, превратили в арендаторов. Все остальное последовало само собой: у ирландцев можно было отнимать урожай, всячески притеснять их, сгонять с насиженных мест. В результате эмиграция, голод. Да что там, список бед и несчастий можно перечислять до бесконечности; причем люди сами не заметили, как угодили в рабство, а все потому, что тот, кто лишился самого главного – земли, – не способен постоять за себя. Уверен, что моя семья повинна не меньше, чем все другие. Так что в том, что я теперь, образно выражаясь, смотрю на обратную сторону медали, есть некая высшая справедливость. Но я не чувствую необходимости принимать это как должное.

– А я снимаю квартиру, – заметила я. – И возможно, живу от зарплаты до зарплаты. Меня это не волнует.

Дэниел кивнул, словно не ожидал услышать ничего другого.

– Значит, ты храбрее, чем я, – сказал он, – или, ты уж меня извини, еще просто не решила, чего хочешь от жизни. Еще не нашла чего-то такого, что было бы для тебя важнее всего на свете. А это, как ты понимаешь, две большие разницы. Студенты и молодежь могут жить в съемных квартирах без особого ущерба интеллектуальной свободе, поскольку это ничем им не угрожает. Им пока еще нечего терять. Кстати, ты заметила, с какой легкостью умирают молодые? Из них получаются самые лучшие мученики за правое дело, лучшие солдаты, лучшие самоубийцы. А все потому, что они еще ни к чему не привязаны. У них нет ни любимых людей, ни ответственности, ни соседей, то есть всего того, что прочно привязывает человека к окружающему миру. Вот почему они так легко расстаются с жизнью. Но чем старше мы становимся, тем чаще обнаруживаем вещи, за которые стоит держаться. Неожиданно, сами того не замечая, начинаем играть в другую игру, кто больше удержит, и это меняет нас до неузнаваемости.

Не знаю, что именно было тому причиной – адреналин, или странный свет, который, дрожа, проникал сквозь побеги плюща, или причудливый ход мыслей Дэниела, а может, просто сама невероятность этой ситуации, – но у меня было ощущение, будто я пьяна. Я представила Лекси, как она на всей скорости несется посреди ночи на украденной машине бедняги Чэда. Затем передо мной возникло лицо Сэма – с печатью какого-то жуткого терпения. Я увидела нашу оперативную часть в вечернем свете, причем на наших столах почему-то разбросаны бумаги другой команды. Мою квартирку, пустую и безмолвную – на книжных полках уже начала собираться пыль, и лишь в темноте по-прежнему горит зеленый глазок проигрывателя, оставленного в режиме ожидания. Я люблю свою квартирку, но неожиданно меня посетила мысль, что за последние несколько недель я о ней ни разу даже не вспомнила, и это печально, просто жуть как печально.

– Я бы, пожалуй, сказал, – произнес Дэниел, – что ты пока что не утратила ту первую свободу, не нашла ничего или никого, с кем хотела бы провести остаток жизни.

Серые проницательные глаза, гипнотическое свечение виски, журчание воды, игра света и тени плюща на его волосах.

– Когда-то у меня был друг, – сказала я, – коллега по работе. Ты его не знаешь, он не участвует в расследовании. Мы с ним были почти как вы здесь, прекрасно подходили друг другу. Люди говорили о нас так, как обычно говорят о близнецах, словно мы с ним были одним человеком: «Этот случай для Мэддокс-и-Райана, пусть Мэддокс-и-Райан поработают». Спроси меня кто-нибудь тогда, я бы ответила, что так и есть – мы всегда будем работать только вместе, вместе уйдем в отставку, и никто из нас никогда не будет работать в паре с кем-то еще, а за свою службу мы получим одни золотые часы на двоих. Правда, в то время я ни о чем таком даже не думала. Просто принимала вещи как должное. И представить не могла, что все может быть иначе.

Я никому не рассказывала об этом. Ни я, ни Сэм никогда не упоминали Роба. Мы не обмолвились о нем даже словом, после того как его перевели от нас. Когда меня спрашивали, как он поживает, я улыбалась и давала уклончивый ответ. С Дэниелом мы были чужие люди, причем по разные стороны баррикад, – под видом цивилизованной беседы мы вели борьбу, и оба это прекрасно знали. И все равно я поделилась с ним. Полагаю, это должно было стать для меня первым сигналом тревоги.

Дэниел кивнул.

– Дело было в другой стране, – ответил он, – к тому же той девушки больше нет.

– Что ж, можно сказать и так, – согласилась я.

Он смотрел на меня с каким-то странным выражением в глазах – нет, то была не доброта, не понимание и не сострадание. Наверное, в тот момент я любила его. Будь у меня возможность бросить расследование и остаться, я бы так и поступила.

– Понятно, – произнес Дэниел и протянул мне виски.

Я уже было машинально покачала головой, однако передумала и взяла предложенный стакан. Виски было великолепным – бархатистым и мягким. Каждый глоток обдавал приятной теплой волной до самых кончиков пальцев.

– Тогда ты должна понять, как было для меня важно встретить остальных, – произнес Дэниел. – Можно сказать, мир вокруг перевернулся – ставки резко взлетели вверх, цвета сделались такими яркими, что на них было больно смотреть. Жизнь стала до невероятности прекрасной и вместе с тем до невероятности пугающей. Видишь ли, все вокруг такое хрупкое, того и гляди разобьется. Наверное, это примерно то же, что влюбиться или родить ребенка, потому что знаешь, что в любой момент можно всего лишиться. Мы на головокружительной скорости неслись навстречу тому дню, когда все, что у нас есть, будет зависеть от милости жестокого мира, и каждая секунда нашей жизни была так прекрасна и так ненадежна, что порой перехватывало дыхание.

Дэниел протянул руку, взял стакан и сделал глоток.

– А потом, – произнес он, ладонью указав на дом, – появился он.

– Словно чудо, – добавила я, причем вовсе не для того, чтобы его уязвить.

Я действительно так думала. На какое-то мгновение я ощутила под ладонью старое дерево перил, теплое и упругое, словно мускул, словно живое существо.

Дэниел кивнул.

– Просто невероятно, – добавил он. – Я верю в чудеса, в вероятность невозможного. Дом казался мне чудом. Ведь он появился как раз в тот момент, когда я больше всего в нем нуждался. Я тотчас понял – в то самое мгновение, когда адвокат моего дядюшки позвонил мне, – что это для нас значит. Остальные имели на сей счет сомнения, причем немалые. Мы спорили несколько месяцев. Лекси – пожалуй, тут есть какая-то трагическая ирония – была единственной, кто мгновенно принял идею на ура. Труднее всего было убедить Эбби, хотя она, как никто другой из нас, нуждалась в крыше над головой, а может, как раз по этой причине – не берусь утверждать. Но даже ее в конечном итоге удалось уломать. А все потому – по крайней мере так мне кажется, – что если вы в чем-то на все сто уверены, то в конце концов сумеете убедить и других, кто почему-то еще сомневается. Я был уверен. Уверен, как никогда.

– Ты поэтому сделал остальных совладельцами?

Дэниел одарил меня пронзительным взглядом, но я изобразила невинное любопытство, и спустя мгновение он уже вновь устремил глаза куда-то сквозь завесу плюща.

– Нет, вовсе не затем, чтобы окончательно перетянуть их на мою сторону, если ты это имеешь в виду, – произнес он. – Едва ли. Просто иначе мой план превращался в ничто. В принципе мне нужен был не дом как таковой – как бы я его ни любил, – нет. Он залог нашей уверенности в завтрашнем дне, наша тихая гавань. Будь я его единственным владельцем, суровая правда была бы такова: для всех остальных я стал бы хозяином, а значит, уверенности в завтрашнем дне у них было бы не больше, чем прежде. Они бы зависели от моих капризов, от моего настроения, жили бы в постоянном ожидании того дня, когда я решу уехать, жениться или продать дом. А так – он наша общая собственность, причем навсегда.

Дэниел поднял руку и отвел в сторону побеги плюша. В лучах заката каменные стены приобрел янтарный оттенок, мягкий и теплый. Стекла в окнах пылали, словно охваченные пламенем.

– Тогда идея показалась мне прекрасной, – продолжал Дэниел. – Потрясающе прекрасной. В день, когда мы въехали сюда, мы прочистили трубу, искупались в ледяной воде и развели в камине огонь. Мы сидели напротив очага, попивая холодное, плохо размешанное какао, и жевали бутерброды. Плита не работала, отопление не работаю, и на весь дом было лишь две лампочки. Джастин натянул на себя весь свой гардероб и беспрестанно ныл, что, мол, в конечном итоге мы все здесь подхватим пневмонию или наглотаемся плесени, либо то и другое вместе, и это сведет нас в могилу. Раф и Лекси дразнили его, утверждая, будто слышали, как на чердаке возятся крысы. Эбби же грозилась, что, если они не утихомирятся, подсыплет им снотворного. Я один за другим палил до углей тосты или просто ронял их в камин, и всех это почему-то жутко смешило. Мы хохотали так, что от смеха заболели животы. Таким счастливым я еще ни разу себя не чувствовал.

Его серые глаза оставались спокойны, зато в голосе прозвучала нота, похожая как звон тяжелого колокола, отчего у меня закололо в груди. Я распознала ее сразу, еще когда только-только приехала сюда: Дэниел несчастлив, – но именно тогда мне стало ясно: независимо от того, что случилось с Лекси, его сердце разбито. Ведь ради своей утопической идеи он поставил на карту все. И проиграл. И что бы ни говорили другие, какая-то часть моего существа до сих пор верит: в тот день под плющом я должна была догадаться, чем все закончится. Потому что события развивались на моих глазах по ясному и понятному сценарию, развивались стремительно и беспощадно, и кому, как не мне, было знать, как их остановить.

– И что было не так? – спросила я.

– Разумеется, сама идея оказалась с изъяном, – раздраженно ответил он. – Причем изначально, и здесь уже невозможно помочь. Ибо зиждилась она на двух из самых стойких мифов человечества: возможности постоянства и простоте человеческой натуры. Все прекрасно выглядит в литературе, однако стоит закрыть книгу, как оба превращаются в чистой воды утопию. В нашей истории следовало поставить точку в тот самый вечер, когда мы пили холодное какао, когда только-только вселились сюда: и стали они жить-поживать. Увы, реальная жизнь требовала от нас продолжения жизни.

Дэниел допил виски одним долгим глотком и поморщился.

– Фу, какая гадость. Надо было положить льда.

Я ничего не ответила. Дэниел налил себе очередную порцию, с легким отвращением посмотрел на стакан и поставил на скамью.

– Могу я задать тебе вопрос? – спросила я.

Дэниел кивнул.

– Ты только что говорил, что за все нужно платить. Чем тебе пришлось расплачиваться за дом? Ведь, похоже, ты получил именно то, что хотел, причем совершенно бесплатно.

Он приподнял бровь.

– Ты так считаешь? Ты прожила под его крышей несколько недель и должна представлять себе, какова на самом деле цена.

Представляла, еще как представляла, но мне хотелось услышать его собственное признание.

– Никакого прошлого, – произнесла я. – Для начала.

– Никакого прошлого, – повторил Дэниел почти машинально и спустя мгновение пожал плечами. – Таково было одно из условий, потому что мне хотелось, чтобы все началось с нуля, причем для каждого из нас. Но это самое легкое условие. Как ты, наверное, уже поняла, все мы имели за спиной такой жизненный опыт, какой никто из нас не хотел бы сохранить. Но основные трудности имели скорее практический характер, нежели психологический. Нужно было постараться сделать так, чтобы отец Рафа перестал звонить и орать на него; чтобы отец Джастина перестал упрекать сына в том, что тот-де вступил в секту, и больше не грозился вызвать полицию; чтобы мамаша Эбби перестала маячить перед библиотекой, наглотавшись чего-то, что она там принимает. Впрочем, это все мелочи жизни, чисто технические издержки, мы бы сами с ними разобрались, будь у нас время. Реальная же цена…

Дэниел задумчиво провел пальцем по краю стакана, наблюдая, как золотистая жидкость то становится ярче, то тускнеет, по мере того как через нее движется тень.

– Думаю, кое-кто назовет это стадией бесчувственного состояния, – наконец произнес он. – Хотя лично я назвал бы такое определение упрощенчеством. Брак и дети, например, были для нас исключены. Шансы найти человека со стороны, который сумел бы вписаться в наш тесный круг, в нашу, скажем прямо, весьма необычную компанию, даже если бы очень захотел, были практически нулевые. И хотя, не стану отрицать, между нами возникали элементы интимных отношений, однако, вздумай кто-то двое начать серьезный роман, это тотчас нарушило бы равновесие нашей жизни, нарушило окончательно и бесповоротно.

– Элементы интимных отношений? – переспросила я. Все-таки Лекси ждала ребенка. – Между кем конкретно?

– Ну, я бы не сказал, что были проблемы, – ответил Дэниел с легким раздражением. – Дело в другом – чтобы сделать этот старый особняк нашим общим домом, мы должны были отказаться от многих вещей, которые другие люди считают естественной целью жизни. Мы были вынуждены отказаться от многого из того, что отец Рафа назвал бы реальным миром.

То ли было виновато виски, то ли похмелье, то ли пустой желудок, но в моей голове, разбрасывая во все стороны фонтаны света, завертелись самые странные мысли. Почему-то вспомнились старинные истории: усталые путники, которые вдруг забредали в грозу в пиршественные залы, где, отведав вина и хлеба, забывали прежнюю жизнь. Вспомнился наш первый совместный вечер, когда все четверо смотрели на меня через уставленный угощениями стол, как мы поднимали бокалы, как вился плющ, какими прекрасными казались они мне, как в их глазах отражалось пламя свечей. Я помнила: за секунду до того, как мы с Дэниелом поцеловались, перед моим мысленным взором возникла вся наша пятерка, напоминавшая призраков, парящих над зеленью травы, а где-то в глубинах сознания прозвучала, возвещая тревогу, барабанная дробь.

– В принципе это не так зловеще, как может показаться, – поспешил добавить Дэниел, не иначе как заметив тень испуга на моем лице. – Независимо от того, что говорит нам рекламная кампания, нельзя иметь сразу все. Идти на жертвы отнюдь не наш личный выбор и не анахронизм. Это проза жизни. Мы все отсекаем себе конечности, чтобы сжечь их на каком-нибудь жертвенном алтаре. Дело в другом – как найти тот алтарь, который того стоил бы, и конечность, которой ты готов пожертвовать. Как добровольно принести себя в жертву.

– А ты сумел, – подвела я итог. Мне казалось, будто каменная скамья раскачивается подо мной, качается вместе с плющом в медленном, убаюкивающем ритме. – Ты добровольно принес себя в жертву.

– Ты угадала, – ответил Дэниел. – Я четко понимал, чего мне это будет стоить. Я продумал все еще до того, как мы вселились сюда, и решил, что цена стоит того, чтобы ее заплатить. В любом случае вряд ли мне когда-либо захочется обзавестись семьей, детьми – я никогда не верил в возможность найти человека, который целиком и полностью меня понимал бы. Полагаю, остальные руководствовались теми же мотивами: взвесили все «за» и «против» и решили, что жертва того стоит.

Дэниел поднес стакан к губам и сделал глоток.

– И это было моей первой ошибкой.

Он был на редкость спокоен, делая свое признание. Я даже толком не расслышала его в ту секунду. Лишь потом, когда я мысленно прокручивала наш разговор в поисках зацепок, я поняла: было, было бы. Дэниел постоянно пользовался прошедшим временем. Он понимал, что все в прошлом, заметил это кто-то из остальных или нет. Он сидел в тени плюща со стаканом в руке, спокойный и непроницаемый словно Будда, глядя, как нос его корабля уходит под воду.

– Выходит, они недостаточно хорошо все продумали? – спросила я. Мысли все еще ускользали от меня, разлетались, словно невесомые пушинки. Все вокруг было гладким будто стекло, и я не знала, за что ухватиться. На какое-то мгновение меня посетила безумная мысль, что в виски что-то подмешано, но Дэниел выпил гораздо больше моего и с ним было все в порядке. – Или потом передумали?

Дэниел большим и указательным пальцами потер переносицу.

– Знаешь, стоит только задуматься, как я прихожу к выводу, что наделал целую кучу ошибок. Взять, к примеру, историю с переохлаждением. Как только я мог в нее поверить? Кстати, в самом начале я не верил. Я плохо разбираюсь в медицине, но когда твой коллега – детектив Мэки – рассказал мне эту историю, я не поверил ни единому слову. Я тогда решил, что он надеется, что мы будем куда разговорчивее, если речь пойдет о нападении, а не убийстве, как будто Лекси в любую минуту сама ему все расскажет. Всю неделю я пребывал в уверенности, что он блефует. Но затем… – он поднял голову и посмотрел на меня так, словно забыл о моем присутствии, – затем появилась ты.

Его взгляд скользил по моему лицу.

– Сходство поразительное. Вы с Лекси, случаем, не родственницы?

– Нет, – ответила я. – По крайней мере насколько мне известно.

– Нет. – Дэниел методично обшарил карманы, вынул портсигар и зажигалку. – Она говорила, что у нее нет родственников. Возможно, именно поэтому я не сразу понял подмену. Да и сама абсурдность ситуации играла тебе на руку: любое подозрение по поводу того, что ты не Лекси, тотчас упиралось в необходимость объяснения, откуда взялась ты. Мне следовало вспомнить слова Конан Дойля «…что остается, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть правда».

Он щелкнул зажигалкой и наклонился ближе к пламени.

– Видишь ли, я знал, что Лекси никак не может быть жива. Я лично проверил ее пульс.

Сад словно замер вокруг меня в угасающем свете дня. Птицы смолкли, ветви замерли, качнувшись лишь наполовину; дом, огромный пустой дом, что возвышался над нами, прислушался. У меня перехватило дыхание. Лекси колыхала траву серебряным душем ветерка, она качалась в ветвях боярышника, балансировала, легкая, словно листок, на стене рядом со мной; скользила по моему плечу, сбегала вниз по спине полоской света.

– Что произошло? – негромко спросила я.

– Как ты понимаешь, – ответил Дэниел, – этого я сказать тебе не могу. Лекси получила удар ножом в стенах Уайтторн-Хауса. В кухне, если уж быть до конца точным. Крови ты там не найдешь – в то мгновение кровь еще не пролилась, хотя я точно знаю, что позднее у нее открылось кровотечение, – как не найдешь и никакого ножа. Не было никакого плана или намерения ее убивать. Мы бросились на поиски, но к тому моменту как ее обнаружили, было уже слишком поздно. Думаю, это все, что я могу тебе сказать.

– Ну ладно, – произнесла я. – Ладно.

Я прижала ступни к холодным каменным плитам и попыталась собраться с мыслями. Возникло желание опустить руку в пруд и брызнуть себе на затылок холодной водой, но мне не хотелось, чтобы Дэниел видел. Да и вообще я сомневалась, что это поможет.

– Сказать тебе, что, по-моему, произошло тут у вас?

Дэниел наклонил голову и сделал рукой знак, такой короткий, учтивый жест: пожалуйста.

– Думаю, Лекси решила продать свою долю.

Мой собеседник никак не отреагировал, даже не моргнул глазом. Он продолжал наблюдать за мной, как профессор на экзамене, время от времени стряхивая пепел, стараясь, чтобы тот попал в воду, где он тотчас растворится.

– И я почти уверена, что знаю почему.

Я не сомневалась: он точно клюнет, ведь целый месяц это не давало ему покоя, но Дэниел отрицательно покачал головой.

– Мне не обязательно знать, – возразил он, – да и вообще, какая разница. По крайней мере сейчас, даже если раньше что-то и значило. Думаю, ты уже догадалась, что в каждом из нас есть своя безжалостная черта, у каждого своя. Такова часть нашего выбора, следствие того, что мы получили то, что хотели, и отрезали все пути к отступлению. Безусловно, Лекси была способна на безжалостность. Но только не на жестокость. Когда ты думаешь о ней, прошу тебя иметь это в виду. Жестокой она никогда не была.

– Она собиралась продать свою долю твоему кузену Неду, – сказала я. – Тому самому, мистеру Шикарные Апартаменты. Лично мне это кажется пределом жестокости.

Дэниел ошеломил меня смешком – коротким, сухим смешком.

– Неду, – произнес он, презрительно скривив губы. – Боже мой! Из-за него я переволновался еще даже больше, чем из-за Лекси. Лекси – как и ты – была особа упертая. Если бы она решила что-то рассказать полиции, то наверняка рассказала бы, но если не хотела, то никакие уговоры, никакие вопросы не заставили бы ее раскрыть рот. Нед же…

Дэниел устало вздохнул, выпустил из носа облачко дыма и покачал головой.

– Дело не в том, что Неду недостает силы воли, – добавил он. – Просто у него она напрочь отсутствует. В сущности, он не более чем код, составленный из перемешанных отражений того, что, по его мнению, хотят видеть другие люди. Мы только что говорили о том, как важно знать, чего тебе хочется. У Неда есть пунктик – ему не терпится превратить наш дом в шикарные апартаменты или в гольф-клуб. У него имеется куча финансовых проектов, из которых видно, какие огромные тысячи фунтов мы могли бы сколотить за то или иное количество лет, но он понятия не имеет, зачем ему это нужно. Ни малейшего. Когда я спросил Неда, что он намерен делать с этими деньгами, он посмотрел на меня так, будто я говорю с ним на иностранном языке. Вопрос был ему совершенно непонятен, он отстоял на десятки световых лет от его разумения. Желания исколесить весь мир у Неда нет. Бросать работу, чтобы сосредоточить все силы на создании Великого Ирландского Шедевра, он также не намерен. Так что деньги нужны ему лишь постольку-поскольку – просто окружающие вложили ему в голову, что это и есть цель жизни. Вот он и не в состоянии понять, как пять человек могут иметь совершенно иные приоритеты, причем такие, какие мы определили для себя сами, без чьей-то подсказки.

Дэниел затушил сигарету.

– Ну вот, – произнес он, – теперь понятно, что, собственно, мне не дает в нем покоя. У Неда есть все основания держать язык за зубами относительно их с Лекси делишек. Потому что стоит ему заговорить, как вся его идея продать дом лопнет как мыльный пузырь. К тому же, насколько мне известно, он живет один, так что алиби подтвердить некому. Даже со своими куриными мозгами чертов недоумок должен понять: именно он подозреваемый номер один. Но я знал: стоит только Мэки и О'Нилу задать ему хотя бы пару вопросов, все тотчас вылетит в трубу. Он станет тем, кем они хотят его видеть, – беспомощным свидетелем, неравнодушным гражданином, выполняющим свой священный долг. Разумеется, это было бы равносильно концу света – Нед не в состоянии предложить что-то такое, что хоть отдаленно сошло бы за серьезную улику. Зато нам он порядком попортил бы крови. Я не взялся бы предсказывать, что он может наговорить – кто знает, что там у парня в голове? – чтобы только предотвратить катастрофу. Лекси – вернее сказать, тебя – я еще мог держать в поле зрения, но не Неда. Я знал, что стоит мне вступить с ним в контакт, как я совершу непростительную ошибку, и, видит Бог, я сделал все, чтобы такого не произошло.

Из чего я сделала вывод: Нед – опасная территория. Дэниел слишком часто размышлял о нем, о моих вечерних прогулках, о том, что за этим может стоять.

– Не иначе как ты пылал праведным гневом, вернее, вы все им пылали, из-за этой парочки. Так что я не удивлюсь, что в конце концов кто-то из вас пырнул ее, – сказала я не покривив душой.

Поражало меня другое: каким образом Лекси сумела зайти так далеко в своих махинациях?

Дэниел задумался. Выражение его лица сделалось таким же, каким обычно бывало по вечерам в гостиной, когда он погружался в чтение, забывая обо всем на свете.

– Поначалу мы разозлились. Точнее сказать, пришли в бешенство. Подумать только, в наши ряды затесался предатель! Как ни странно, но то, что в конечном итоге выдало тебя, поначалу сработало тебе на пользу: эта важная разница между тобой и Лекси. Только такой человек, как она – тот, кто не отдает себе отчета в собственных действиях и их последствиях, – мог как ни в чем не бывало вернуться домой, словно ничего не произошло. Будь она хотя бы чуточку другой, никто из нас ее не простил бы, и тебе ни за что бы не войти в эту дверь. Но Лекси… Мы знали, в ее намерения не входило сделать нам больно. Ей и в голову не могло прийти, что она причиняет нам боль. Она даже не задумывалась о том, какое зло была готова учинить по отношению к нам. И поэтому, – Дэниел сделал глубокий, усталый вдох, – ей ничего не стоило вернуться.

– Словно ничего не произошло, – добавила я.

– Мне так казалось. Ведь она не хотела причинять нам зла. И никто из нас не хотел причинять зла ей, не говоря о том, чтобы убивать. Я до сих пор убежден, что это о многом говорит.

– Я тоже так думала. Что все просто так случилось. Она какое-то время вела тайные переговоры с Недом, но прежде чем они пришли к окончательной договоренности, ваша четверка об этом узнала.

Более того, я уже начала подозревать, что произошло дальше, однако не стала делиться с Дэниелом. Решила оставить на потом, чтобы в нужный момент эффектно расставить все точки над i.

– Думаю, у вас вышел скандал и где-то в самом его разгаре один из вас ударил Лекси ножом. Возможно, никто – даже эти двое! – толком не понял, что, собственно, произошло. Лекси могла подумать, что кто-то больно ее ударил.

Моему мысленному взору была отчетливо видна каждая деталь этой сцены, как будто я сама была ее участницей.

– Она хлопнула дверью и бросилась к сторожке – возможно, у нее была назначена встреча с Недом, а может, ею просто двигал инстинкт, не знаю. Так или иначе, Нед в тот вечер не пришел. Ее нашли вы, бывшие собратья по дому.

– Примерно так, – со вздохом признал Дэниел. – В целом так оно и было. Давай на этом поставим точку, договорились? Потому что подробности никому не пойдут на пользу, зато от них пострадает не один человек. Она была красива, она была непростой человек, и вот теперь ее нет. Осталось ли хотя бы что-то, что еще имеет значение?

– Разумеется, осталось, – ответила я. – Например, вопрос, кто же все-таки ее убил.

– Тебе не приходило в голову, – спросил Дэниел, и в голосе его я уловила не то раздражение, не то злость, – что Лекси могла быть против твоего расследования? Независимо от того, какие планы строила, она нас любила. Или, по-твоему, ей бы понравилась, что ты явилась сюда с одной-единственной целью – уничтожить нас?

В воздухе по-прежнему чувствовалось напряжение; казалось, каменные плиты подрагивали у меня под ногами, в небо упиралось что-то длинное и острое, как игла, за каждым листом ощущалась дрожь.

– Это она нашла меня, – возразила я. – Лично я ее не искала. Она сама пришла за мной.

– Что ж, может, и так, – согласился Дэниел и, упершись локтями в колени, наклонился ко мне через поверхность воды, близко-близко. Глаза его за толстыми стеклами очков казались огромными, серыми и бездонными. – Но с чего ты взяла, будто она искала отмщения? С тем же успехом Лекси могла побежать в деревню, начать стучать в двери, попросила бы вызвать полицию и «скорую». И хотя местные жители не очень-то нас жалуют, сомневаюсь, что они отказали бы истекающей кровью женщине. Вместо этого она направилась прямиком в сторожку и осталась там, словно ждала, когда за ней придут. Тебе не приходило в голову, что она могла быть добровольной участницей собственной гибели и желала скрыть убийцу? Что она пошла на жертву добровольно? Осталась одной из нас до самого конца? Тебе не приходило в голову, что за одно только это она достойна уважения?

Воздух имел странный привкус – сладковатый и солоноватый одновременно.

– Разумеется, приходило, – призналась я. Разговор был нелегкий; казалось, будто мысли только и делали, что метались у меня где-то между головой и языком. – И не раз. Но я делаю это не ради Лекси. А потому, что такая у меня работа.

Господи, какая избитая фраза, и вырвалась на автомате, и все же она прорезала воздух громким щелчком, словно кнут, едва не вызвала электрический разряд, пробежала по побегам плюща, с шипением соскользнула в воду. На какую-то долю секунды я вновь перенеслась на старую, вонючую лестницу, застыла, руки в карманы, глядя на изумленное лицо юного наркомана. Я вновь была трезва как стеклышко. Наваждение, что наполняло воздух, растворилось в нем без остатка. Каменное сиденье было твердым и влажным. Дэниел наблюдал за мной с настороженностью в глазах, смотрел на меня так, как ни разу до этого не смотрел. Внезапно мне стало ясно; все, что я сказала ему, – правда. Возможно, с самого начала было правдой.

– Что ж, – негромко произнес он, – в таком случае…

Дэниел медленно отстранился от меня, пока не уперся спиной о стену. Воцарилась звенящая тишина.

– Где же… – спросил он спустя какое-то время и вновь запнулся. Впрочем, голос его не дрогнул. – Где она сейчас?

– В морге, – ответила я. – Мы не сумели отыскать ее ближайших родственников.

– Мы сделаем все, что необходимо. Думаю, она не стала бы возражать.

– Тело является уликой в незакрытом деле об убийстве, так что крайне маловероятно, что вам его отдадут. Пока расследование не завершится, она будет оставаться там, где находится сейчас.

Мне не было необходимости вдаваться в подробности. Думается, Дэниел и без того представил себе все как есть. Мой собственный мозг на всякий случай уже держал наготове картинки с тем же самым изображение. Оставалось лишь нажать кнопку «Воспроизведение». По лицу Дэниела пробежала легкая судорога, еще резче обозначив линию носа и губ.