Текст книги "Мертвые возвращаются?.."

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

– Обручальное кольцо, – проговорила я, пытаясь совладать с голосом. – Она взяла его с собой, когда они расстались?

– Нет. Полицейские еще тогда допросили Чэда. Она оставила колечко на ночном столике, но это нормально. Она всегда оставляла его там, когда уходила на работу, чтобы не потерять или не уронить в тесто для картофельных оладий или еще куда. Колечко так себе, дешевенькое. Чэд – басист гранж-группы «Человек из Нантакета»; у них сейчас продолжительный вынужденный простой, и он работает плотником. У него ни гроша в кармане.

Мой почерк напоминал каракули, да и те ползли по листу под каким-то невероятным углом, а все из-за скудного света и неудобной позы, но я могла их разобрать.

– Что дальше?

– Двенадцатого сентября они с Чэдом купили игровую приставку, взяв совместный кредит, что, как я полагаю, наряду с прочими их действиями в те дни служит убедительным подтверждением совместных планов на будущее. Восемнадцатого она продала свой автомобиль, «форд» восемьдесят шестого года, за шестьсот долларов. Чэду сказала, что теперь, когда ей повысили зарплату, ей хочется купить что-то поприличнее. Двадцать седьмого она пошла к своему врачу с жалобой на воспаление уха – вероятно, подхватила во время плавания; он выписал антибиотики, и все прошло. А десятого октября она исчезла. Это то, что ты искала?

– Да, – сказала я. – Именно то, что я имела в виду. Спасибо, Фрэнки, душка.

– По-моему, – проговорил он, – между двенадцатым и восемнадцатым сентября что-то произошло. До двенадцатого все говорит о том, что бегство в ее планы не входило: она принимает предложение о помолвке, встречается с его родителями, они с Чэдом делают совместные покупки. Но восемнадцатого она продает свой автомобиль, а это, сдается мне, означает одно: наша барышня хочет наскрести деньжат, чтобы сделать ноги. Что скажешь на это?

– Не лишено смысла, – сказала я.

И все-таки Фрэнк ошибался. Последний фрагмент мозаики с тихим щелчком встал на место. Мне стало ясно, почему Лекси сбежала из Северной Каролины; ясно настолько, будто она, невесомая, сидела на ветке подле меня, качая ногами в лунном свете и шепча мне на ухо. И я знала, почему она собралась сбежать из Уайтторн-Хауса. Потому что кто-то пытался ее удержать.

– Я попробую разузнать больше на этой неделе. Пусть кто-нибудь еще раз допросит беднягу Чэда. Если нам удастся выяснить, что изменило ее планы, мы сможем точно указать на нашего загадочного незнакомца.

– Хорошо. Спасибо, Фрэнк. Сообщай мне, как у тебя успехи.

– Не делай ничего, чего не сделал бы я, – сказал он и отключил телефон.

Я повернула экран мобильника к странице, чтобы быстро пробежать свои заметки. Игровая приставка ничего не значит. Ее легко купить в кредит, даже если в планы не входит выплачивать долг, и никакой банк вас не достанет. Последним свидетельством того, что бегство не входило в ее планы, была смена мобильного оператора, еще в августе. Зачем хлопотать о дешевых минутах, если не собираешься их использовать? Шестнадцатого августа она уютно чувствовала себя в шкуре Мэй-Рут и никуда не собиралась.

А затем, менее чем через две недели, бедный гранж-басист Чэд сделал ей предложение. Она с улыбкой приняла предложение, а потом, когда поднакопились деньги, сбежала – так далеко и так быстро, как только могла, и даже не оглянулась. Нет, тайный преследователь тут ни при чем, равно как и темная тень, поблескивающая в кустах заточенным лезвием. Все просто, как дешевенькое колечко.

Но на сей раз был ребенок: а это, как ни крути, пожизненная связь с его отцом – не здесь, так где-то еще. Ей ничто не мешало избавиться от ребенка, точно так же как она избавилась от Чэда, но не это главное. От одной только мысли о новых цепях ей хотелось биться о стенку. Вот действительно ужас. Отчаяние птицы, попавшей в силки. Зверя, угодившего в капкан.

У нее задержка, и она сравнивает цены на билеты. Где-то неподалеку затаился таинственный Н. Этот Н. либо капкан, пытающийся ее удержать, либо некий, но пока неясный мне выход.

Все разлеглись на полу гостиной перед камином, точно дети, роясь в старом чемодане, найденном где-то Джастином. Раф непринужденно скрестил ноги с ногами Эбби – очевидно, они помирились после утренней ссоры. На ковре стояли кружки, тарелки с имбирным печеньем и валялась всякая дребедень: щербатые стеклянные шарики, оловянные солдатики, половина керамической курительной трубки.

– Вот это да! – проговорила я, кладя куртку на диван и плюхаясь между Дэниелом и Джастином. – Что у вас тут?

– Так, разная ерунда, – сказал Раф. – Для тебя.

Он завел потертую заводную мышку и запустил ее по полу ко мне. Заскрежетав, она замерла на полпути.

– Лучше возьми это, – сказал Джастин, протягивая нам печенье. – Вкуснее.

Я взяла печенье в одну руку, другую запустила в чемодан и наткнулась там на что-то твердое и тяжелое. Потянула и вытащила деревянную коробку, довольно побитую. Крышку некогда украшала инкрустация из перламутра – причудливый вензель ЕМ, но от него мало что остаюсь.

– Вот так удача, – сказала я, открывая крышку. – Похоже на лучший в мире приз в игре «Тяни на счастье».

То была музыкальная шкатулка – покрытый патиной времени цилиндр, дырявая внутренняя обивка из голубого шелка. Но главное, секунду пожужжав, она заиграла мелодию «Зеленые рукава», старинную и нежную. Раф накрыл ладонью все еще вяло скрипевшую механическую мышь. Воцарилась долгая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Мы все слушали.

– Красиво, – тихо произнес Дэниел, закрывая шкатулку, когда мелодия закончилась. – Красиво. На следующее Рождество…

– Могу я взять ее к себе в комнату, чтобы слушать на сон грядущий? – попросила я. – До Рождества?

– Теперь тебе нужны колыбельные? – спросила Эбби усмехаясь. – Конечно, можешь.

– Как хорошо, что мы не нашли ее раньше, – сказал Джастин. – Она, должно быть, дорогая; вдруг нас заставили бы ее продать в счет уплаты налогов.

– Не то чтобы дорогая, – сказал Раф, взяв у меня из рук шкатулку и внимательно ее рассматривая. – Базовые модели вроде этой идут приблизительно по сто фунтов, а в таком состоянии намного дешевле. Моя бабушка их собирала. Целая гора шкатулок, на любой свободной поверхности. Казалось, они только и ждут, чтобы свалиться на пол и разбиться, если пройти мимо, громко топая. Бабулю это жутко злило.

– Прекрати. – Эбби пнула его по лодыжке. – Кому сказано, никаких воспоминаний.

Впрочем, это она так, для вида. По непонятным причинам – возможно, из-за той таинственной алхимии, что возникает между близкими людьми, – вся напряженность прошедших нескольких дней словно испарилась: мы вновь были счастливы вместе, касаясь друг друга плечами. Джастин поправил у Эбби задравшийся на спине джемпер.

– Впрочем, рано или поздно мы наверняка найдем в этом бедламе что-то ценное, – сказала та.

– И что бы ты сделала с деньгами? – спросил Раф. – Ну, появись у тебя несколько штук, скажем.

Я услышала голос Сэма, шепчущий прямо в ухо: «Дом полон всякой старинной ерунды; может, там есть и кое-что ценное…»

– Куплю плиту «АГА»! – выпалила Эбби. – Во-первых, от нее тепло, а во-вторых, не сочти смешным, хочу плиту, которая не рассыплется от ржавчины. Убьем двух зайцев сразу.

– Ну и запросы у тебя! – воскликнул Джастин. – А как насчет дизайнерских платьев и выходных в Монте-Карло?

– Я больше не согласна морозить ноги.

«Возможно, она собиралась ему что-то дать, – подумала я, – но что-то пошло не так: она передумала…» Чья-то ладонь накрыла мою руку, лежащую на музыкальной шкатулке, словно пытаясь ее убрать.

– А я бы первым делом починил крышу, – сказал Дэниел. – Она, конечно, в ближайшую пару-тройку лет еще не рухнет, но и тянуть нет смысла.

– Ты? – спросил Раф, криво усмехнувшись, и снова завел мышь. – Я думал, ты не способен продать даже последнюю мелочь – лишь взять в рамочку и повесить на стену. Семейная история превыше презренного металла.

Дэниел помотал головой и протянул мне свою чашку кофе. Я обмакнула в нее печенье.

– Это касается дома. – Он сделал глоток и вновь протянул чашку мне. – Все прочее, на самом деле, не так ценно; я люблю эти вещи, но легко с ними расстанусь, если потребуются деньги, чтобы оплатить ремонт крыши или еще что-то. Сам по себе дом – уже история, и с каждым днем она все больше становится нашей.

– Лекс, а что бы сделала ты? – спросила Эбби.

Вопрос на миллион, он и без того не давал мне покоя, беспрестанно стуча в голове этаким крошечным злобным молоточком. Сэм и Фрэнк идею с антиквариатом особо не разрабатывали, поскольку ничто, в общем, на нее не указывало. Налог на наследство вымел из дома все мало-мальски стоящее, Лекси не была связана с антикварами или скупщиками краденого, и не похоже, что нуждалась в деньгах, – по крайней мере до сих пор.

На ее счете в банке лежало восемьдесят восемь фунтов. Чтобы уехать из Ирландии, хватило бы; чтобы начать заново где-то еще, не важно где, – вряд ли. И всего несколько месяцев до того, как станет заметно ее положение. Отец ребенка тоже все поймет, и будет слишком поздно. В последний раз она продала автомобиль; на сей раз продавать было нечего.

Удивительно, как легко можно выбросить свою старую жизнь и начать новую, если ты не слишком привередлив и готов взяться за любую работу. После операции «Весталка» я провела в Интернете немало предрассветных часов – просматривала цены на студенческие общежития, объявления о найме на работу на разных языках, занималась подсчетами. Есть множество городов, где за триста фунтов в месяц можно снять дерьмовую квартирку или койку в общежитии за десять фунтов ночь. Главное, наскрести на авиабилеты да иметь еще какую-то наличность, чтобы протянуть несколько недель, пока не найдешь работу в баре или закусочной, или гидом, – и вот тебе совершенно новая жизнь по цене подержанного автомобиля. У меня в загашнике имелось два «куска»: более чем достаточно.

Лекси это было известно даже лучше, чем мне, – она уже проделывала такие вещи. Ей не надо было находить за платяным шкафом забытого Рембрандта. Хватило бы небольшого, но ценного пустячка: хорошего ювелирного украшения, редкой фарфоровой безделушки – я слышала о плюшевых мишках за несколько сотен фунтов, – и наличия соответствующего покупателя. Главное, украдкой стащить, буквально под носом у всех остальных, частичку прошлого этого дома.

Тогда она сбежала в автомобиле Чэда, но я готова поклясться, что на сей раз все было по-другому. Ведь это был ее дом.

– Я купила бы всем новые кровати, – сказала я. – Пружины моей впиваются в тело прямо сквозь матрац. Я как принцесса на горошине, и мне всякий раз слышно, когда ворочается Джастин.

Я снова запустила музыкальную шкатулку, чтобы закончить разговор.

Эбби тихо подпевала, вертя в руках керамическую трубку: «Зеленые рукава – мой счастья свет, зеленые рукава – я восхищен…» Раф перевернул заводную мышь и принялся исследовать механизм. Джастин ловко ударил одним стеклянным шариком о другой, тот покатился по полу и стукнулся о кружку Дэниела; тот увлеченно разглядывал оловянного солдата, не замечая, что волосы падают ему на лоб. Я наблюдала за ними, поглаживая старинный шелк, и воистину верила, что сказала правду.

Глава 12

На следующий день, после ужина, я отправилась добывать информацию о мертвой девушке в эпическом шедевре дядюшки Саймона. Было бы гораздо проще заняться этим самостоятельно, однако в таком случае пришлось бы прогулять день в колледже, а я не хотела без особой нужды тревожить остальных. Так что Раф, Дэниел и я сидели на полу гостевой спальни, и между нами было расстелено генеалогическое древо семейства Марч. Эбби и Джастин предпочли остаться внизу – резались в пике.

Кстати, само генеалогическое древо было начерчено на огромном листе плотной, местами порванной бумаги и испещрено десятками разных почерков, начиная с верхней каллиграфической строки, сделанной коричневыми чернилами – «Джеймс Марч, род. около 1598 г. Женат на Элизабет Кемпе 1619 г.», – и кончая корявыми каракулями дядюшки Саймона в самом низу: «Эдвард Томас Ханрахан, род. 1975 г.». Там же значился и самый последний из Марчей – Дэниел Джеймс, родившийся в 1979 году.

– Это единственная вещь в комнате, в которой есть хотя бы какой-то смысл, – произнес Дэниел, смахивая паутину в углу. – Наверное, потому что Саймон не составлял ее сам. Что касается остального – что ж, можно взглянуть, Лекси, если тебе действительно интересно. Однако насколько я могу судить, он сочинил все это, будучи в изрядном подпитии.

– Эй! – воскликнула я, заметив нужное нам имя, и наклонилась, чтобы рассмотреть ближе. – Вот он, ваш Уильям. Та самая паршивая овца.

– Уильям Эдвард Марч, – произнес Дэниел, дотронувшись пальцем до имени на бумаге. – Родился в 1894 году, умер в 1983-м. Да-да, он самый. Интересно, где он закончил свои дни?

Уильям один из немногих мужчин в семье, кто перевалил за сорокалетний рубеж. Так что Сэм прав: Марчи, как правило, умирали молодыми.

– Давайте посмотрим, сможем ли мы найти его вот здесь, – сказала я, пододвигая коробку. – Честное слово, я уже сгораю от любопытства. Насколько мне известно, фрукт был еще тот. Хотелось бы знать, из-за чего разгорелся скандал.

– Ох уж эти девушки, – театрально вздохнул Раф. – Вам вечно подавай сплетни.

Тем не менее потянулся за второй коробкой.

Дэниел оказался прав. Большая часть саги была совершенно нечитаема – дядюшка Саймон на викторианский манер злоупотреблял привычкой подчеркивать слова, так что между строчками почти не оставалось пробелов. Впрочем, мне можно было это не читать – достаточно лишь пробежать глазами, чтобы обнаружить высокие изгибы заглавных букв У и М. Хотя, сказать по правде, сама не знаю, что я там надеялась найти. Возможно, ничего. Или нечто такое, что не оставило бы камня на камне от версии Ратовена, – доказательства, что девушка с ребенком перебралась в Лондон, где основала собственное ателье по пошиву дамского платья, причем весьма успешно, и стала, как говорится, жить-поживать и добра наживать.

Было слышно, хотя и едва различимо, как где-то внизу что-то говорит Джастин, а Эбби смеется его словам. Мы трое почти ничего не говорили. Единственное, что нарушало тишину, – шелест бумаг. В самой комнате было довольно темно и прохладно; за окном, окруженная дымкой облаков, повисла луна. Пыльные страницы оставляли на моих пальцах тонкий слой сероватой пудры.

– Ага, вот оно! – неожиданно произнес Раф. – «Уильям Марч стал жертвой несправедливых и скандальных инсинуаций, что в конечном итоге стоило ему здоровья и…» Боже мой, Дэниел! Похоже, твоего дядюшку кто-то здорово подпоил. Неужели дальше тоже по-английски?

– Дай взглянуть, – произнес Дэниел и наклонился ближе. – «…и места в обществе».

Он взял у Рафа несколько листов и поправил на носу очки.

– «Факты же, – начал он читать едва ли не по слогам, водя пальцем под каждой строчкой, – если их отделить от плевел слухов и домыслов, таковы. С 1914 по 1915 год Уильям Марч участвовал в Большой войне, где он – судя по всему, это должно быть „обелил“ – обелил свое имя, а позднее даже удостоился Воинского креста за проявленное мужество и героизм. Уже одно это должно – здесь не могу разобрать, какое-то непонятное слово – все клеветнические измышления. В 1915 году Уильям Марч был демобилизован по причине ранения в плечо и сильной контузии».

– Посттравматический синдром, – произнес Раф. Он вновь прислонился к стене и, заложив руки за голову, слушал. – Да, не повезло парню.

– Дальше снова невозможно прочесть, – пожаловался Дэниел. – Что-то такое, что он видел, как я понимаю, во время боя. Здесь можно разобрать слово «жестокость». А потом говорится следующее: «Он расторг свою помолвку с мисс Эллис Вест и ударился в развлечения. Начал проводить время в обществе простолюдинов из деревни Гленскехи, к великому огорчению всех сторон. Все, кого это так или иначе касалось, сделали вывод, что столь… – кажется, здесь написано, „неестественная“, – связь не могла не привести к плачевному концу».

– Снобы, – буркнул Раф.

– Кто бы говорил, – заметила я и, перебежав через комнату, подсела ближе к Дэниелу.

Я даже положила ему на плечо подбородок и попыталась рассмотреть слова. До сих пор ничего нового для себя я не услышала. Однако теперь точно знала – «не могла не привести к плачевному концу», этим все было сказано.

– «Примерно в то же самое время, – продолжал читать Дэниел, слегка наклонив страницу, чтобы я могла следить глазами, – молодая девушка из деревни оказалась в пикантном положении и указала на Марча как на отца будущего ребенка. Так или не так, но люди в Гленскехи, воспитанные в отличие от наших дней в строгих правилах, – фраза „строгие правила“ подчеркнута дважды, – пришли в ужас от ее распущенности. Всеобщее – мнение? – было таково, что свой позор эта девица может искупить лишь тем, что станет монахиней в монастыре Святой Магдалины, а до тех пор, пока этого не случится, они не желают с ней знаться».

Так что никакого счастливого конца, никакого ателье в Лондоне. Большинству девушек так и не удалось сбежать из монастырской прачечной. Они там оставались рабынями до конца своих дней, пока их последним прибежищем не становилась безымянная могила. А все потому, что им крупно не повезло в жизни: одна забеременела, другая стала жертвой изнасилования или осталась сиротой, третью природа просто наградила хорошеньким личиком – вот и все их преступления.

Дэниел продолжал читать – тихим ровным тоном. Я даже плечом ощущала вибрацию его голоса.

– «Однако эта девушка, не то от отчаяния души, не то от нежелания нести возложенную на нее кару, свела счеты с жизнью. Уильям Марч – то ли потому, что был ее напарником по греху, то ли потому, что был по горло сыт кровопролитием – принял это близко к сердцу. Здоровье его пошатнулось. А когда оно все же пошло на поправку, Марч оставил семью, друзей, родной дом, чтобы начать жизнь заново где-нибудь в другом месте. О его новой жизни мало что известно. Данную историю можно рассматривать как своего рода предостережение против опасностей, которые таит в себе похоть или общение с теми, кто не принадлежит к вашему кругу, или же…» – Дэниел умолк, потом добавил: – Остальное прочесть не могу. Здесь также речь идет об Уильяме. Следующий абзац посвящен скачкам.

– Господи… – негромко вырвалось у меня.

Неожиданно в комнате сделалось холодно и потянуло сквозняком, как будто кто-то открыл дверь.

– Они обращались с ней как с прокаженной, пока она наконец не выдержала, – заметил Раф. От меня не скрылось, как скривился его рот. – А Уильям, у которого нервы тоже сдали, уехал из города. Так что деревня наша свихнулась не сейчас, а давным-давно.

Дэниела передернуло.

– Грязная история, – произнес он. – Вот что это такое. Иногда мне кажется, что было бы куда лучше, если бы у дома не было прошлого. Хотя…

Он обвел взглядом комнату, полную пыльных, старых вещей, облезлые обои на стенах, мутное зеркало в конце коридора, в котором в открытую дверь смутно отражались мы трое.

– Правда, не уверен, что такое возможно, – добавил он, обращаясь, по всей видимости, к самому себе.

Дэниел легонько постучал кончиками пальцев по краю страниц, аккуратно положил их обратно в коробку и закрыл крышку.

– Мне даже толком ничего не известно о вас двоих, – произнес он, – хотя, думаю, на сегодня с меня достаточно того, что я знаю. Можете возвращаться к остальным.

– По-моему, во всей стране не осталось такой бумажки со словом «Гленскехи», которую бы я не видел, – произнес Сэм, когда я позвонила ему чуть позже. Голос у него был какой-то усталый и невнятный – эта нотка мне хорошо знакома, я называю ее «канцелярская усталость», – и вместе с тем довольный. – Теперь я знаю о ней даже больше, чем нужно, и у меня есть три парня, которые соответствуют твоему описанию.

Я, упершись ногами в ветви, сидела на моем дереве. Ощущение того, что за мной наблюдают, обострилось невероятно. Хотелось, чтобы этот кто-то или что-то каким-то образом напугал, проявил себя. С Фрэнком я советоваться не стала, и, Боже упаси, с Сэмом тоже. Тем более что, насколько я могла судить, у меня просто разыгралось воображение – повсюду мерещился призрак Лекси Мэдисон и таинственный убийца. А это, как вы понимаете, нечто такое, о чем лучше не говорить вслух, особенно другим людям. Днем я была точно уверена: мне не дает покоя воображение, не без помощи кое-какой местной живности. Куда труднее приходилось по ночам.

– Лишь трое? Из четырехсот душ?

– Гленскехи вымирает, – отозвался Сэм. – Примерно половине здешнего населения перевалило за шестьдесят пять. А немногие ребятишки, как только подрастут, сразу собирают свои вещички и уезжают в Дублин, Корк, Уиклоу или еще куда-нибудь, где жизнь бьет ключом. Останутся лишь те, у кого ферма или другое семейное дело. В деревне менее трех десятков молодых мужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Я исключил тех, что ездят на работу в город; безработных; тех, что живут одни, и тех, кто может при желании отлучиться в течение дня; тех, кто работает в ночную смену или в одиночку. В результате осталось лишь трое.

– Боже… – прошептала я.

Вспомнился старик, ковылявший по безлюдной улице, усталые дома, где лишь в одном окне шелохнулась тюлевая занавеска.

– Думаю, для тебя это уже шаг вперед. По крайней мере у этих троих есть работа. – Я услышала, как он переворачивает лист. – Ага, вот они, мои хорошие. Деклан Бэннон, тридцать один год, владеет небольшой фермой на окраине Гленскехи, женат, двое детей. Джон Нейлор, двадцать девять, живет в деревне с родителями, работает на ферме у другого хозяина. И наконец, Майкл Макардл, двадцати шести лет, живет с родителями, в дневное время работает на заправке на Ратовенской дороге. Ни у одного никаких известных нам связей с Уайтторн-Хаусом. Ну как, хотя бы одно имя говорит тебе что-нибудь?

– Навскидку – нет, – ответила я, едва не свалившись с дерева.

– Понятно, – философски произнес Сэм. – Я так и думал.

Я почти не слушала.

Джон Нейлор. Наконец-то! Его имя начинается с буквы Н.

– Который из них тебе больше всех приглянулся? – спросила я и приготовилась выслушать, что скажет Сэм.

Из всех известных мне детективов Сэм лучше других умеет притворяться, будто что-то забыл. Кстати, вы даже не представляете: порой это бывает очень полезно.

– Еще рано говорить что-либо конкретное, но пока мой выбор пал на Бэннона. На сегодняшний день он единственный, на кого заводили дело. Пять лет назад двое американских туристов припарковали машину и загородили ему ворота, а сами тем временем прошли прогуляться пешком. И тут возвращается Бэннон и не может загнать домой своих овец. В сердцах он бьет ногой по машине, да так, что у той на боку остается вмятина. Ему вменяют в вину нанесение ущерба чужой собственности и грубость по отношению к посторонним людям. Так что вандализм вполне в его духе.

– А другие чисты как младенцы?

– Бирн утверждает, что несколько раз видел обоих в легком подпитии, однако не в такой степени, чтобы упечь их в каталажку за появление на улице в нетрезвом виде. За любым из них, возможно, водятся грехи, учитывая, что представляет собой Гленскехи, но в остальном да, оба чисты.

– Ты уже с ними поговорил?

Мне почему-то казалось, что я непременно должна взглянуть на Джона Нейлора. Пойти прямиком в паб – такое исключалось однозначно. Притвориться, будто я случайно забрела на ферму, где он работает – тоже не лучший вариант. Вот если бы удалось поприсутствовать на допросе…

Сэм расхохотался.

– Дай мне время. Сегодня я лишь закончил предварительный поиск. К завтрашнему утру рассчитываю иметь на руках исчерпывающую информацию по всем троим. Кстати, хотел у тебя спросить – ты бы не могла приехать, чтобы помочь мне с этим делом? Пробеги бумажки глазами еще раз – вдруг заметишь нечто такое, что я проглядел?

Честное слово, будь Сэм рядом, расцеловала бы его в обе щеки.

– Отлично! Где? Когда?

– Я был уверен, что ты захочешь взглянуть собственными глазами, – произнес он с улыбкой. – Я бы предложил Ратовенский участок. Лучше всего, конечно, было бы проведать их дома, чтобы не спугнуть, но мне бы не хотелось, чтобы ты ходила туда одна.

– Что ж, неплохая мысль, – сказала я. – Вернее, очень даже замечательная.

Я была готова поклясться, что при этих моих словах Сэм расплылся в улыбке от уха до уха.

– Вот и мне так кажется. Как думаешь, сумеешь улизнуть от остальных?

– Скажу им, что еду кo врачу – мол, надо показать швы.

Стоило вспомнить про остальных, и мне стало грустно. Если вдруг Сэм действительно нарыл что-то такое по одному из них – пусть даже какую-то мелочевку, из-за которой даже не выдашь ордер на арест, – то все кончено. Придется вернуться в Дублин, в родную «бытовуху».

– А если им захочется пройти вместе с тобой внутрь?

– Не исключено, но я им не позволю. Попрошу Джастина и Дэниела, чтобы высадили меня в Уиклоу возле больницы. А ты потом можешь меня там подобрать. Или мне лучше взять такси до Ратовена?

Сэм рассмеялся.

– Думаешь, я упущу такой шанс? Девять тридцать тебя устроит?

– Еще как! – ответила я. – И еще, Сэм, я не знаю, насколько глубоко ты собираешься копать под этих троих, но прежде чем начнешь вести с ними разговоры, у меня для тебя есть кое-что новенькое. О той беременной девушке.

Меня вновь охватило какое-то липкое предательское чувство, однако я поспешила напомнить себе, что Сэм не Фрэнк и вряд ли нагрянет в Уайтторн-Хаус с ордером на арест и кучей нарочито дурацких вопросов.

– Похоже, история случилась в 1915 году. Имени девушки я не знаю, но ее любовником был Уильям Марч, 1894 года рождения.

После моих слов сначала последовало молчание, затем Сэм произнес:

– Ну ты молодчина! – Он не собирался скрывать восторг. – Как тебе удалось?

Из чего я сделала вывод, что Сэм участвовал в прослушке нерегулярно. Слава Богу, подумала я и даже удивилась своей радости по этому поводу.

– Дядюшка Саймон писал семейную историю. Пришлось упомянуть девушку. Подробности слегка отличаются, но в целом это одна и та же история.

– Погоди, – произнес Сэм. Было слышно, как он ищет в блокноте чистую страницу. – Ну вот, можешь продолжать.

– Саймон утверждает: в 1914 году Уильям ушел воевать на Первую мировую, через год вернулся, но по возвращении его было не узнать. Он расторг помолвку с достойной девушкой, порвал все контакты со старыми друзьями и начал зависать в деревне. Судя по тому, что говорится между строк, местные жители были от этого далеко не в восторге.

– В принципе что им еще оставалось? – сухо заметил Сэм. – Как-никак сын местного землевладельца. Он мог позволить себе делать все, что только взбредет в голову.

– А потом та девушка забеременела, – сказала я, – и указала на Уильяма как на отца ребенка. Саймон довольно скептически пишет по этому поводу, но, так или иначе, население деревни пришло в ужас. Местные жители отнеслись к девушке без всякого сочувствия. По всеобщему мнению, она запятнала себя несмываемым позором и ее место в прачечной монастыря Святой Магдалины. Не успели они ее туда отправить, как она наложила на себя руки – повесилась.

По веткам дерева пробежал ветерок, и на листьях заиграли капли росы.

– Итак, – произнес Сэм спустя пару секунд, – версия Саймона снимает ответственность с Марчей и перекладывает на недалеких умом крестьян.

Его слова почему-то меня разозлили. Будь он рядом со мной, честное слово, откусила бы ему за них голову.

– Только не думай, будто Уильям Марч отделался легким испугом, – довольно резко сказала я. – С ним случилось нечто вроде нервного срыва – подробности мне неизвестны, – и, судя по всему, в конечном итоге он оказался в заведении для душевнобольных. А ведь еще не факт, что ребенок был от него.

Вновь молчание, на сей раз более длительное.

– Понятно, – наконец подал голос Сэм. – Звучит убедительно. Сегодня я не буду ни о чем спорить. Я так рад, что мы снова увидимся.

Я не сразу отреагировала на его слова, а все потому, что мысли мои были сосредоточены на возможности увидеть загадочного Н. До меня даже не сразу дошло, что у нас с Сэмом назначена встреча.

– Менее чем через двенадцать часов, – наконец произнесла я. – Ты узнаешь меня с первого взгляда – я буду как две капли воды похожа на Лекси Мэдисон, и на мне не будет ничего, кроме белого кружевного белья.

– Прошу тебя, женщина, не надо со мной так шутить, – сказал Сэм. – Я говорю о деле.

Готова поклясться: говоря эти слова, он расплылся в довольной ухмылке.

Дэниел сидел в кресле напротив камина с томиком Томаса Элиота. Остальные играли в покер.

– Уф, – сказала я, опустившись на коврик у камина; рукоятка пистолета тут же напомнила о себе, больно врезав по ребрам.

Я не стала притворяться и поморщилась от боли.

– Эй, как тут у вас дела? Ты еще ни разу не вылетела первой из игры.

– Я надрала ему задницу, – заявила Эбби, поднимая стакан с вином.

– А ты не злорадствуй, – укоризненно произнес Джастин. Судя по всему, ему явно светил проигрыш. – Это некрасиво.

– Но так оно и есть на самом деле, – подал голос Дэниел. – Она мастерица блефовать. Как там твои швы, не слишком беспокоят?

Небольшая заминка, а потом звон монет – Раф сгреб банк в руки, а затем сквозь пальцы высыпал обратно на стол.

– Беспокоят, но только потому, что я о них думаю, – ответила я. – У меня на завтра назначен контрольный визит ко врачу. Он сначала их как следует ощупает, а затем скажет, что со мной все в порядке, что я и без него знаю. Кстати, ты меня не подвезешь до больницы?

– Без проблем, – откликнулся Дэниел и положил книгу на колени. – Во сколько?

– В десять утра. Отвезешь меня до больницы в Уиклоу. Потом я поездом сама доберусь до колледжа.

– Ты не можешь ехать туда одна, – возразил Джастин. Похоже, он уже позабыл про карты. – Давай я с тобой. Мне все равно завтра нечем заняться. Поедем вместе – сначала ко врачу, а потом в колледж.

В голосе Джастина я уловила неподдельную тревогу. Если не найду предлог, чтобы от него отделаться, мне светят серьезные неприятности.

– Я не хочу, чтобы меня кто-то сопровождал.

– Но ведь больница такое жуткое место! Сначала вас, как скот, промурыжат несколько часов в коридоре перед кабинетом, где толком даже негде сесть…

Я опустила голову и порылась в карманах жакета в поисках сигарет.

– Я возьму с собой книгу. Во-первых, я не горю желанием ехать туда, а во-вторых, мне меньше всего хочется, чтобы кто-то всю дорогу дышал мне в затылок. Для меня самое главное съездить, отметиться и забыть обо всем. Понятно? Или мне даже этого нельзя?

– Пусть съездит, коль ей так хочется, – сказал Дэниел. – А если вдруг передумаешь, Лекси, говори, не стесняйся.