Текст книги "Забытая история любви"
Автор книги: Сюзанна Кирсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
– Джеймс Патерсон, – вырвалось у меня.
– Вообще-то да, там указано «Джеймс», – сказал отец, но он был слишком возбужден, чтобы подумать, будто я говорю серьезно.
У нас в семье шутили: когда обнаруживается какой-нибудь наш новый предок, он обязательно оказывается либо Джоном, либо Джеймсом, или, что случалось крайне редко, Дэвидом. Все это – очень распространенные имена, что значительно затрудняло отцовские генеалогические изыскания. В городе могла жить целая армия Джеймсов Макклелландов, и нам приходилось кропотливо собирать сведения о каждом из них, чтобы установить нашего прародителя. «Нам в роду, – всегда говорил отец, – не хватает какого-нибудь Октавия или Горация».
Отец продолжил:
– Я по-быстрому просмотрел тот сайт по шотландским завещаниям, но там, разумеется, столько Джеймсов Патерсонов, что нашего вычислить невозможно. Я не знаю, когда он умер, а даже если бы знал, все равно, чтобы мы могли найти его завещание, он должен был оставить что-нибудь Дэвиду Джону Макклелланду или упомянуть свою дочь Софию Макклелланд. Только так можно определить связь между ними.
– А ты не помнишь, среди тех завещаний не было заверенных примерно в 1699 году? – спросила я, хотя подспудно боялась услышать ответ.
Он помолчал.
– Почему в 1699?
Про себя я подумала о том, как София, мой персонаж, рассказывала Кирсти о своем отце и о его смерти на борту корабля по дороге в Дарьен. А первая шотландская экспедиция в Дарьен, если мне не изменяет память, отправилась в 1699 году. Но вслух сказала:
– Просто так. Не обращай внимания, – и заговорила о другом.
Разговор продолжался недолго, и, когда мы попрощались, я пошла на кухню делать кофе. У меня еще оставалась надежда, что порция кофеина поможет мне возобновить работу с того места, где меня прервали.
Не получилось.
Я сидела и бездумно смотрела на мерцающий на мониторе курсор, когда снова позвонил отец.
– Говори, что ты знаешь такого, чего не знаю я? – огорошил меня он.
– Что?
– Я снова зашел на сайт о шотландских завещаниях и обнаружил там завещание Джеймса Патерсона, датированное 1699 годом. Он одну треть своего имущества оставил жене Мэри, а вторую разделил между дочками Анной и Софией. – Отец осуждающе помолчал. – Это, конечно, совершенно не означает, что он каким-то образом связан с нами или что его София – та самая София, которая позже стала женой Дэвида Джона Макклелланда, и все же… Как ты угадала год?
Я прокашлялась.
– А кому он оставил последнюю, третью часть?
– Что?
– Последнюю часть своего состояния? Кому он ее оставил?
– Другу. Не помню, как его… А нет, вспомнил. Джон Драммонд.
Настала моя очередь замолчать.
– Кэрри? – раздался в трубке голос отца. – Ты там?
– Там.
Но это было не совсем так, потому что часть меня, я это чувствовала, полетела обратно сквозь тьму к юной девушке по имени София, живущей в доме строгого, не расположенного к ней дяди Джона Драммонда, и мечтающей о бескрайних зеленых полях, которые когда-то расстилались перед ней, об утренней прохладе, которая наполняла сердце безотчетным счастьем, и о матери, которая жила только в ее воспоминаниях.
Глава 9
В этот утренний час в Каслвудском лесу было тихо. Грачи не суетились в кронах деревьев, хоть я и приметила нескольких, примостившихся на самом верху на голых узловатых ветках и молча провожающих меня взглядом.
Садовые гномы, сегодня более приветливые, насмешливо глазели на меня из своего укрытия у дорожки, ведущей к двери аккуратного домика с выбеленными стенами. Доктор Уэйр тоже был рад моему приходу.
– Как продвигается книга? – спросил он, пропуская меня в переднюю, наполненную уютом и ощущением старины.
– Хорошо, спасибо.
Он повесил мою куртку на вешалку.
– Проходите в кабинет. Элси только что отправилась с подругой в Питерхед за покупками. Она расстроится из-за того, что не встретилась с вами.
Все говорило о том, что он собрался в полной мере насладиться часами одиночества: у кожаного кресла в кабинете – аккуратная стопка книг, на журнальном столике замер в ожидании один из больших граненых стаканов, из которых мы пили при первой встрече, с щедрой порцией виски. Заметив мой взгляд, доктор Уэйр пояснил:
– Утренние пять капель. Люблю, знаете, начинать день, как это делали в старину. Терпеть не могу раскисшие хлопья на завтрак.
Я улыбнулась.
– Мне казалось, утренние пять капель – это эль с тостом.
– Тост я уже съел. И в Шотландии у нас все немножко по-другому делается. Мужчина может на завтрак выпить эля и съесть тост, но он не будет мужчиной, если не закончит глотком доброго шотландского виски.
– Понятно.
Он тоже улыбнулся.
– Но вам я могу заварить чай.
– Я бы и сама не отказалась от пяти капель, если вы не против.
– Конечно. – Брови его едва заметно приподнялись, но он совсем не выглядел изумленным, когда я, как и в прошлый раз, села в чинцевое кресло у окна и поставила рядом свой стакан для виски.
– Итак, – промолвил он. – Что вас привело ко мне этим утром?
– Вообще-то у меня вопрос.
– Что-то насчет Слэйнса?
– Нет. Насчет медицины.
Он удивился.
– Медицины?
– Я просто… – Это оказалось сложнее, чем мне думалось. Я взяла стакан. – Это имеет отношение к памяти.
– О чем именно вы говорите?
Ответить на этот вопрос без пространного рассказа было невозможно, и я начала с самой книги, с того, что никогда раньше со мной не происходило ничего подобного, и с того, что у меня появлялось ощущение, будто я пишу не для того, чтобы излагать свою историю, а скорее для того, чтобы самой следить за ее развитием. Еще я рассказала ему, как выбрала Софию Патерсон, которая была моим предком, на роль главного персонажа.
– Она родом не отсюда, – сказала я, – а из окрестностей Керкубри, это на западе. Я ввела ее в рассказ только из-за того, что мне нужен был кто-нибудь, какая-нибудь женщина, которая могла бы связать всех исторических персонажей.
Доктор Уэйр, как все хорошие доктора, слушал, не перебивая, но тут он кивнул, показывая, что понимает меня. Я продолжила:
– Вся закавыка в том, что кое-что из написанного мной, оказывается, происходило в действительности.
И в качестве примера я рассказала о том, как угадала имя капитана Гордона, и о том, что нарисованный мною план замка полностью совпал с тем планом, который он мне дал. Рассказала я и о своей вчерашней прогулке вдоль берега. О том, что я была там не одна, я не упомянула, описала лишь охватившее меня ощущение, что уже когда-то здесь ходила.
– Но в этом ничего страшного нет, – говорила я, – потому что я не сомневаюсь: у всего этого есть какое-то простое объяснение. Я провела очень много исследований, готовясь к этой книге, и, наверное, прочитала где-то все эти подробности, увидела какие-нибудь фотографии, а теперь просто вспоминаю то, что когда-то знала, но забыла. Но… Как бы это сказать, чтобы не показаться сумасшедшей? Но некоторых деталей того, что я написала, я попросту не могла знать. Об этом я не могла нигде прочитать. – Я рассказала о совпадении года рождения Софии и смерти ее отца, о его завещании, которое дало нам имя ее дяди. – Мой отец нашел эти документы, узнал эти даты только потому, что я сказала ему, где искать. Вот только мне неизвестно, откуда я сама это узнала. Как будто… – Я снова замолчала, подыскивая слова, а потом, поскольку иного выхода не оставалось, задержала дыхание и нырнула как в омут с головой: – Мой отец все время говорит, что я так люблю море, потому что оно у меня в крови, потому что наши предки были корабелами из Белфаста в Северной Ирландии. Он, конечно, это не буквально имеет в виду, но, после того, что произошло, я думаю: бывает ли такое на самом деле? Может ли быть у человека генетическая память?
Глаза доктора за стеклами очков сделались серьезными.
– Вы имеете в виду, можете ли вы обладать воспоминаниями Софии?
– Да. Такое возможно?
– Любопытно, – произнес он и на минуту задумался. Потом снова заговорил: – Современная наука пока не полностью понимает, как работает память. Мы даже не понимаем, как она формируется или когда начинает работать – после рождения или еще в утробе. Можем ли мы, люди, как вы говорите, нести память в генах? Психологи юнгианской школы скажут, в широком смысле, что подобная вещь существует; что некоторые из нас обладают знаниями, основанными не на опыте, а на опыте наших общих предков. В их представлении это своего рода глубинный инстинкт, – пояснил он. – То, что Юнг называл «коллективное бессознательное».
– Я слышала этот термин.
– Теория спорная, хотя и объясняет до определенной степени действия некоторых приматов, как, например, шимпанзе, которые, вырастая в неволе и не имея никаких контактов с сородичами, от которых могли бы чему-то научиться, тем не менее демонстрируют навыки, которые ставят исследователей в тупик. Они могут, например, использовать камень, чтобы расколоть скорлупу ореха, и прочее. Однако большинство постулатов теории Юнга невозможно подтвердить или опровергнуть. Грубо говоря, он считает, что, скажем, свойственный почти всем людям страх высоты мог быть передан нам каким-нибудь бедным, незадачливым доисторическим человеком, который грохнулся с горы, но выжил, чтобы запомнить этот урок. Весьма сомнительное предположение, – заявил он. – Да и потом, «коллективное бессознательное» не имеет отношения к вспоминанию каких-то определенных событий.
– У меня они очень определенные, – уточнила я.
– Это я понял. – Он снова оценивающе посмотрел на меня, словно я была пациенткой на приеме. – Если это было дежавю, я бы направил вас завтра к специалисту. Дежавю может быть побочным эффектом некоторых видов эпилепсии или свидетельствует о повреждении мозга, но такое бывает реже. Однако то, о чем вы говорите, – это нечто большее. Когда это началось?
Прикинув в уме, я ответила:
– Наверное, когда я впервые увидела замок.
– Это интересно.
– Почему?
– Вы упомянули, что та женщина, ваш предок, родом с западного побережья Шотландии.
– Да.
– Поэтому вряд ли она когда-либо видела Слэйнс.
– Нам известно, что она родилась в Керкубри. Что вышла там замуж. Люди в то время не разгуливали по всей стране.
– Что верно, то верно. И, следовательно, как вам могли передаться ее воспоминания о Слэйнсе, если она никогда здесь не бывала?
На этот вопрос у меня ответа не было. Не появилось его и к тому времени, когда я ушла, находясь в некотором ошеломлении, не столько от разговора, сколько от того факта, что выпила виски с утра.
По дороге я чуть было не прошла мимо Джимми Кита, который выходил из своего дома, несомненно собираясь на обед в «Святого Олафа».
– Так, так, – радостно приветствовал он меня. – Как сегодня поживаете?
Я, признаться, не совсем понимала, как поживаю, но ответила:
– Спасибо, хорошо.
И мы немного поболтали о том о сем, в основном о погоде, которая в этот день выдалась особенно серой и унылой.
– Нужно будет деньги из счетчика забрать, а то я на этой неделе пропустил.
Я уже и забыла об этом.
– У меня монеты почти закончились.
– Так я сегодня к вам и наведаюсь. Не хотите же вы в такой-то день без света остаться.
Пока мы поднимались по Уорд-хиллу, я время от времени косилась на него, пытаясь понять, кто из его сыновей на него больше похож. У Стюарта, размышляла я, его прямой нос и природное обаяние, в то время как Грэм в большей степени перенял у отца грубоватость, крепкую фигуру и уверенную походку. «Странная все-таки штука – генетика, – подумала я. – Почему один человек передал двум своим детям такие разные черты?»
Впрочем, похоже, ни один из его сыновей не научил отца, как заставить счетчик на моей двери работать без ключа. Он достал из него накопившиеся монеты и снова отдал их мне, а я в обмен вручила ему десятифунтовую банкноту и поблагодарила.
– Пустяки. Не стоит. – Он осмотрелся вокруг. – У вас тут все в порядке?
– Да, спасибо.
За ним через окно гостиной на севере были видны руины Слэйнса, но я специально отводила в сторону взгляд. Нельзя сказать, что я хотела отвлечься от книги, просто события последних дней несколько выбили меня из колеи, и мне отчаянно хотелось развеяться. Вдруг я сказала:
– Джимми…
– Да?
– Я могу уехать на несколько дней.
– Конечно? И куда собираетесь?
Куда собираюсь? Хороший вопрос.
– В Эдинбург. Может быть. Мне нужно провести кое-какие исследования для книги.
– Так вы к концу недели вернетесь, я надеюсь?
Я подумала об экскурсии, которую мне пообещали на субботу, и с уверенностью ответила:
– Да.
– Это потому я спрашиваю, что мой другой сын сказал мне, что приедет в субботу, и я тут решил, что вы захотите встретиться с ним. Он лектор, историю читает в университете, я уже говорил вам, и я подумал, что он может знать что-нибудь такое, что пригодится вам.
Первым делом я удивилась тому, что Грэм не признался отцу, что уже встречался со мной, но попыталась не показать этого. Наверняка у него были на то причины.
Джимми, ничего не заметив, сказал:
– Приходите к нам на обед в воскресенье. Только пира не обещаю. Я могу, и то если повезет, приготовить хороший ростбиф.
Против его улыбки устоять было невозможно, и потому я просто ответила:
– Я приду.
По правде говоря, я в любом случае не отказалась бы от возможности провести еще какое-то время с Грэмом. Но его отцу об этом я, разумеется, не стала говорить.
– Чудненько, – улыбнулся Джимми. – Поезжайте в свой Эдинбург, когда хотите, красавица, и не грызите себя. Я коттедж догляну и дымник, если что, слажу… – Тут он спохватился, как будто вспомнил, что я не местная, и начал было объяснять свои слова, но я остановила его.
– Не нужно, все в порядке. Я все поняла.
– Ну да? И что ж я вам сказал, ну?
– Вы сказали мне, что я могу не беспокоиться, что вы присмотрите за коттеджем и проследите, чтоб дымоход не засорился.
Джимми усмехнулся.
– Надо ж! Совсем неплохо вы наш дорический разумеете, если никогда раньше не слыхали его.
Тогда я не придала этому значения, но предположила, что он, наверное, прав. Если подумать, некоторые из моих персонажей из Слэйнса у меня в голове разговаривали на дорическом диалекте, и, хотя я и переводила их речь на простой английский, чтобы потом меня не проклинали читатели, все их выражения были мне понятны. Точно так же, как мне было понятно все, что говорит Кит.
Впечатление было такое, будто я все же слышала раньше это наречие. Слышала так часто, что запомнила…
Мой взгляд невольно обратился к окну и Слэйнсу.
Джимми, улыбаясь до ушей, сказал:
– Ну ладно, пора мне. Удачи в исследованиях, красавица.
И я поблагодарила его.
Но какая-то часть меня была не уверена, что мне сейчас нужна эта самая удача. «Одно дело, – думала я, – задавать вопросы, и совсем другое – получать на эти вопросы ответы».
В конце концов я решила, что герцог Гамильтон – наименее опасная кандидатура для исследований. Да и мне действительно было нужно узнать побольше об этом человеке, поскольку, судя по всему, именно он, хоть лично, хоть заочно, будет играть ключевую роль в моей книге. В том, что в Эдинбурге мне удастся найти о нем информацию, я не сомневалась.
Во время подготовки к книге мне уже приходилось несколько раз бывать там, но я все время прилетала самолетом прямиком из Франции и останавливалась на несколько дней в квартире Джейн, в которую сама хозяйка наведывалась раз в месяц, когда ей нужно было поработать вне своего офиса в агентстве. Штаб-квартира этого крупного литературного агентства находилась в Лондоне, но Джейн работала в нем так давно и так успешно, что, когда она вышла замуж за Алана, они обустроили еще один офис в Эдинбурге лично для нее. С тех пор еще несколько агентов перебрались в Шотландию, поэтому ей уже не приходилось так часто, как раньше, приезжать из Питерхеда, и все же случалось это достаточно регулярно, и надобность в квартире не отпадала.
Это было уютное местечко: две комнаты, удобно расположенные в самом центре города. Если бы мне захотелось, я бы за пару минут дошла пешком до Холирудхауса, который веками стоял в окружающем его величественном саду за большими железными воротами. Я могла обойти его кругом или даже попытаться получить разрешение на то, чтобы посетить покои самого герцога Гамильтона, там я могла бы разузнать всякие детали его быта, чтобы потом использовать их для сцен между Софией и герцогом Гамильтоном в начале моей истории.
Но я этого не сделала.
Я бы никогда не призналась себе, что не пошла туда отчасти из-за того, что не хотела знать, как выглядят эти комнаты, боялась, что и они окажутся точь-в-точь такими, какими я нарисовала их в своем воображении.
Вместо этого я сказала себе, что на этой неделе у меня просто нет времени и что мне предстоит корпеть над множеством еще не изученных документов.
Потому в среду я начала день с того, что комфортно расположилась в хорошо знакомой читальной комнате архива, чтобы не спеша и с чувством изучить частную корреспонденцию герцога Гамильтона.
Письма, которые он писал и получал, помогли мне гораздо лучше понять этого человека, его двойственную роль патриота и предателя, хотя я и сомневаюсь, что он когда-либо таковым себя считал. Мне показалось, что он в первую очередь служил самому себе, а потом уже кому-либо иному. Все его политические и личные решения, которые столь многие его друзья находили странными и непостижимыми, о чем и писали в своих письмах, можно было с математической точностью привести к одному простому знаменателю: личная выгода герцога.
Постоянно испытывая нужду в средствах, он женился на богатой наследнице с большими владениями в Англии, и потому, дабы не лишиться этого основного источника доходов, вряд ли стал бы делать то, что так или иначе могло раздражать англичан. Он произносил в парламенте речи против унии, но, когда другие хотели противостоять объединению силой, а не словами, сдерживал их пустыми обещаниями до тех пор, пока не заканчивался удобный момент, давая таким образом возможность унии окончательно сформироваться. Дураком он не был, и в письмах своих не оставил ни единого прямого указания на то, что негласно поддержал образование унии в обмен на милость и деньги англичан, но я, зная, каким он был человеком, понимала, что он не стал бы рисковать своей репутацией, если бы это не сулило ему выгоду.
Я четко понимала, кого имела в виду графиня в последней написанной мною сцене, когда сказала Хуку: «Есть подозрение, что он состоит в переписке с двором в Лондоне…»
Кто-то закашлял.
Я оторвала глаза от бумаг и увидела молоденькую девушку, работницу архива.
– Вы… – несколько взволнованно произнесла она. – Простите, вы ведь Каролин Макклелланд, да?
– Да, это я. – Я вежливо улыбнулась, сообразив, что это, наверное, поклонница.
– Я прочитала ваши книги, – поведала она. – Все-все. Они прекрасны.
– Что ж, спасибо. Очень приятно это слышать.
– Я люблю историю. Ну, это естественно, иначе бы я тут не работала. Но вы заставляете историю оживать! Правда!
Я снова поблагодарила ее и нисколько не покривила душой. Когда человек к моей персоне настолько небезразличен, что находит время, чтобы подойти ко мне и рассказать, как любит мои книги, для меня это важно. Я ценю такую связь. Поскольку я работаю за компьютером в одиночестве, напоминание о том, что в конце долгого процесса написания книги находятся читатели, которые получают удовольствие от моих историй, было мне приятно. Ведь именно таким читателям, как эта девушка, мои книги были обязаны успехом.
Поэтому я положила ручку и спросила:
– Как вас зовут?
– Кирсти.
– Одну из героинь в моей новой книге зовут Кирсти.
Она просияла.
– Так это вы для своей новой книги что-то изучаете? – Она посмотрела на мой стол. – Бумаги Гамильтона?
– Да. Четвертый герцог – тоже один из моих персонажей, так что я проверяю факты. – Тут я заметила, что люди вокруг нас начали собираться, и покосилась на часы. Действительно, уже было время закрытия. «Надо же, как незаметно день прошел», – подумала я.
– Боюсь, что сегодня я только начала, – сказала я Кирсти и улыбнулась. – Думаю, завтра утром снова сюда наведаюсь.
Глаза ее радостно загорелись.
– А если я… – сказала она, смешалась и начала снова: – Если я принесу книжку…
Я знала, о чем она хочет попросить.
– Конечно. Приносите, что у вас есть. Я с удовольствием подпишу.
– О, это было бы чудесно!
От ее восторга у меня и самой на душе потеплело. Правда, при этом сделалось немного неловко.
Придя в архив на следующее утро, я смутилась еще больше. И не только потому, что она принесла мои романы (издания в твердых обложках, явно много раз перечитанные), но еще и взяла на себя труд подобрать материал, который, по ее мнению, мог мне пригодиться для работы.
– В основном это бумаги, семейные бумаги, имеющие отношение к вашему герцогу Гамильтону. Здесь нет писем известных людей, и об их существовании мало кто знает, но, я помню, кто-то в прошлом году тоже интересовался герцогом и говорил, что они здорово помогли ему.
Я была тронута, поэтому подписала все книги, снабдив автографы самыми лучшими пожеланиями, и приписала слова благодарности за помощь.
Письма, которые нашла она, оказались более интересными, чем письма самого герцога. Всегда интересно узнавать о человеке по описаниям его современников. За пару часов я уже знала о нем столько, что полагала, будто меня уже ничто не сможет удивить.
Однако мнение мое изменилось, когда я перешла к очередному письму.
Это оказалось одно из нескольких посланий некоего эдинбурского лекаря младшему брату, и датировано оно было 19 апреля 1707 года. Первую половину страницы он описывал своего умирающего пациента, а потом продолжил:
Вернувшись домой, я встретился с мистером Холлом, которого ты, несомненно, должен был запомнить после обеда у его сиятельства герцога Гамильтона и которого герцог нынче весьма чтит и ценит. Мистер Холл был очень бледен, но, когда я спросил его, он заверил меня, что вполне здоров и просто устал за время продолжительного путешествия, которое ему пришлось совершить по делам его сиятельства. Он пять дней провел в седле, возвращаясь с севера, из Слэйнса, замка графа Эрролла, куда он препроводил юную родственницу графа, недавно прибывшую из Вестерн-ширс. Эта леди, по фамилии не Хэй, а Патерсон, привлекла к себе герцога Гамильтона своим добрым нравом и тем обстоятельством, что родители ее умерли в Дарьенскую кампанию, которую его сиятельство почитает величайшим несчастьем, постигшим наш народ. Его светлость решил помочь оной леди в ее путешествии на север, для чего и приставил к ней мистера Холла провожатым.
Сим добродетельным поступком его сиятельство снова явил истинное великодушие к тем, кто обращается к нему в час нужды…
Далее следовала еще целая страница восхвалений герцога Гамильтона, но я пропустила эту часть и снова вернулась к началу.
Мне нужно было прочитать все это еще несколько раз, чтобы поверить в то, что слова, факты, изложенные на этой бумаге, мне не почудились… Что все, о чем я писала в своей книге, происходило в действительности, а вовсе не являлось плодом моего воображения.
Однако граница между действительностью и вымыслом настолько размылась, что теперь я понятия не имела, где заканчивается одно и начинается другое. Да и что теперь делать, мне тоже было непонятно.
Первым моим побуждением было поделиться новостью с доктором Уэйром, рассказать ему, что я нашла доказательство того, что София Патерсон действительно бывала в Слэйнсе. Мало того, это произошло именно в то время и при таких обстоятельствах, которые я сама лично описала. Но, когда я позвонила, доктора не оказалось дома. Элси сказала мне, что вернется он, скорее всего, в воскресенье, потому что поехал к брату в Глазго.
– Ясно, – вздохнула я.
– Если что-то важное, я могу…
– Нет-нет, не нужно. Я могу подождать и до воскресенья.
Но это показалось мне долгим сроком. Мне не хватало совета и поддержки доктора, когда я вернулась домой в Краден Бэй в пятницу поздно вечером, слишком уставшая, чтобы обращать внимание на ощущение тревоги, которое, как всегда, охватило меня на тропинке над гаванью.
Вечер был тихим и спокойным. Путь мне освещала зимняя луна, и, приближаясь к коттеджу, я увидела теплый свет, льющийся из окон: это Джимми оставил его включенным для меня. Внутри все выглядело таким, как я оставляла. Но мои персонажи, голоса которых я уже начала слышать у себя в голове, говорили о другом. Голос графини отчетливо произнес: «Многое переменилось после вашего последнего пребывания в Слэйнсе».
Я не сомневалась, что она права.
И потому подошла к компьютеру, который терпеливо дожидался меня на длинном выскобленном столе, и нажала кнопку включения.
V
Всю неделю Слэйнс принимал гостей.
Они приезжали верхом, по одному, из окутанных тенью земель, лежащих на севере и северо-западе. По их одеянию и повадкам София понимала, что все это люди важные, и хоть каждого из них представляли ей, словно они явились сюда лишь для того, чтобы приветствовать ее в этих краях, она догадывалась, что это делается для отвода глаз, ибо после этого каждого из них проводили к полковнику Хуку, и они какое-то время оставались наедине.
Первого из прибывших представили как лорда Джона Драммонда, отчего сердце Софии на несколько секунд остановилось и снова забилось только тогда, когда она убедила себя, что ее дядя Джон не мог подняться из могилы и явиться за нею в Слэйнс. Потом, как видно, и графиня сообразила, что к чему, и быстро произнесла:
– София, это Джон, мой племянник.
Вошел молодой человек с приятными манерами. Позже София узнала, что он был младшим сыном того самого герцога Пертского, который, по рассказам, был весьма близок к изгнанному королю, и юный лорд Драммонд не скрывал того, что тоже является якобитом.
София в последнее время, после предупреждения графини о том, что она может увидеть и услышать такое, что совершенно переменит ее взгляды, начала подозревать, что приезд полковника и мистера Мори может иметь какое-то отношение к заговору дворян, жаждущих вернуть короля Якова в Шотландию и снова посадить его на трон.
О подобных вещах никогда раньше не говорили, но она заметила, что, хотя графиня и двое мужчин за обеденным столом не пили за здравие короля-изгнанника, свои кубки они как будто случайно проносили над кувшином с водой, а еще живя у дяди, София узнала, что так пьют за того, кто «за водой», имея в виду короля, пребывавшего за Английским каналом.
Она это знала и все же держала язык за зубами, потому что не хотела сердить графиню признаниями в том, что прекрасно понимает все, что происходит в Слэйнсе. Графиня была до того занята гостями и посыльными, которые то прибывали в замок, то покидали его, что София решила оставаться в стороне от происходящего и изображать из себя простушку, пребывающую в неведении.
В том, что полковник ее таковой и считает, она не сомневалась, но насчет мистера Мори уверенности у нее не было. Его серые глаза имели обыкновение спокойно и сосредоточенно наблюдать за ней, словно преследуя какую-то свою цель, хотя что это была за цель, София не могла сказать. Она лишь предполагала, что этот человек, наверное, многое повидал в своей жизни и обмануть его не так-то просто. Но в таком случае, если он действительно так умен, как полагала София, он должен видеть и то, что ее взгляды и чувства совпадают с их взглядами и чувствами и что у них нет причин опасаться предательства с ее стороны.
О чем бы там ни догадывался мистер Мори, он со своей стороны не делал ничего для того, чтобы ввести ее в их круг.
В первые дни в замке побывали представители знатных северных родов: лэрд Войн и позже лорд Салтоун, глава одной из ветвей дома Фрейзеров. За ними прибыл и сам лорд верховный констебль граф Эрролл.
На Софию он произвел большее впечатление, чем его портреты: молод, но осторожен в словах и поступках, к тому же наделен независимым и живым умом, унаследованным от матери. В этом человеке чувствовалась какая-то притаившаяся сила, он был похож на тлеющий огонек, который может в любой миг вспыхнуть ярким пламенем.
Он был полной противоположностью бедного полковника Хука, чье здоровье после приезда в замок продолжало вызывать опасения.
Когда граф Эрролл высказался на этот счет, полковник ответил:
– Боюсь, что все никак не отойду от путешествия. Я почувствовал недомогание, как только мы выехали из Версаля.
Впервые столь открыто был упомянут двор короля Франции, и полковник Хук, как будто вдруг осознав свою опрометчивость, бросил быстрый взгляд на Софию. Впрочем, как и все остальные. Кроме графа Эрролла. Тот просто произнес:
– Надеюсь, вы оставили обоих их величеств, и короля Франции, и нашего короля Якова, в добром здравии и расположении духа?
На какой-то миг воцарилась тишина, потом графиня предостерегающим тоном произнесла:
– Чарльз…
– Да, матушка? – Движением плеч сбросив плащ, он обратил взор на Софию, как и остальные, но лик его оставался безмятежным. – Она ведь член нашей семьи, не так ли?
Графиня сказала:
– Да, конечно, но…
– В таком случае я не сомневаюсь, что она достаточно умна, чтобы понимать, на чем мы стоим. На глупышку она не похожа. Вы же не глупышка? – спросил он Софию.
Видя такое количество устремленных на нее глаз, София не знала, как отвечать, но чуть-чуть выставила подбородок и храбро покачала головой.
– И догадываетесь, для чего эти джентльмены прибыли в Слэйнс?
Хотя София и смотрела на графа Эрролла, в то мгновение она явственнее ощущала обращенное на нее внимание мистера Мори, чей пронзительный взор не пропустит лжи, а потому сказала:
– По моему разумению, они приехали из Франции, чтобы организовать заговор среди якобитов, милорд.
Юный граф улыбнулся, точно ее откровенность порадовала его.
– Вот видите? – обратился он к остальным, потом опять повернулся к Софии. – И что же, вы сообщите о нас шпионам королевы Анны?
Это явно была шутка. Он знал, каким будет ответ, но она очень четко промолвила:
– Я не сделаю этого.
– Я так и думал. – Тон, которым это было произнесено, указывал на то, что вопрос исчерпан. – И потому я считаю возможным говорить свободно в присутствии этой юной леди. Как должно всем вам.
София с тревогой отметила про себя сомнение, отразившееся на лице полковника Хука, но, заметив легкую одобрительную улыбку, тронувшую уста мистера Мори, успокоилась и даже обрадовалась. Почему ей было так важно его одобрение, она задумываться не стала, вместо этого навострила уши и устремила взгляд на полковника Хука, который наконец смягчился и теперь отвечал на вопросы графа о здоровье тех, кого он последний раз видел при якобитском дворе во французском Сен-Жермене.
– Что ж, я рад, – отвечал ему граф, – что юный король Яков пребывает в добром здравии. Сейчас он как никогда нужен этой стране.
Хук кивнул.
