Текст книги "Забытая история любви"

Автор книги: Сюзанна Кирсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

А потом ее взгляд упал на небольшой прилавок недалеко от них, установленный рядом с узкой щелью между двумя домами, и она улыбнулась.

– Я бы хотела взглянуть вон на те ленты.

– Как пожелаете.

София всегда считала священника хорошим человеком и поэтому даже немного устыдилась того, что собиралась сделать, но без этого было не обойтись. Оставаться здесь и дожидаться возвращения герцога она не могла – кто знает, что он затеял.

Ей вспомнились слова Мори, произнесенные перед расставанием: «Будь осторожна, милая, – предупреждал тот ее. – Он не должен узнать, что ты моя».

«Поздно, – подумала она. – Слишком поздно».

Выражение, появившееся на лице герцога после того, как он увидел кольцо Мори, не оставило сомнений, что он узнал его.

Но узнать о ребенке она ему не позволит.

Они подошли к прилавку, на котором пестрели разложенные в ряды свернутые ленты и рулоны шелка. София осмотрела один рулон, затем взяла другой, а потом как будто случайно столкнула три рулона ленты, которые покатились в разные стороны, оставляя на серых камнях мостовой яркие следы, прямо под ноги прохожим.

– Ах! – воскликнула она, изображая страшное смятение, и принялась извиняться.

– Пустяки, – заверил ее мистер Холл и кинулся помогать торговцам собирать размотавшиеся ленты. – Не волнуйтесь, сейчас мы их соберем.

София выждала еще два неровных вдоха, убедилась, что все достаточно увязли в начавшейся суматохе, потом развернулась, скользнула в заполненную тенью щель между домами и бросилась бежать что было духу. В этом узком проходе стоял невыносимый запах гниющих отбросов, но, к радости Софии, он вывел ее на круто уходящую вниз пустынную улицу. Оттуда она углубилась в лабиринт узких улочек и переулков и наконец вышла на церковное кладбище, обнесенное высокой каменной стеной с воротами. Она бросилась к стене, опустилась на землю и сжалась в комок среди теней.

Выходить на дорогу при дневном свете она не осмелилась, потому что знала: за пределами города ее уже ничто не спасет. Герцог, узнав, что она сбежала, наверняка в первую очередь будет искать ее на этой дороге. Лучше всего было дождаться темноты, а там надеяться на то, что герцог решит, что она либо уже далеко ушла, либо прячется в городе в каком-то надежном месте.

То был самый длинный день в ее жизни. У нее разболелась голова, желудок раздирал когтями голод, пить хотелось нестерпимо, а каждый шаг за каменной стеной заставлял ее сердце сжиматься от страха.

Но в конце концов тени сгустились, звуки из-за стены стали доноситься реже, и она, набрав полную грудь воздуха для храбрости, распрямила затекшие ноги и, осторожно осматриваясь, вышла на улицу.

Потом она мало что могла вспомнить о возвращении домой по открытой дороге, кроме того, что оно было долгим, наполненным темнотой и страхом. Когда она наконец добралась до дома Малколмов, силы почти покинули ее.

Но какая-то часть сил все же осталась. Ее возвращение вызвало настоящий переполох. Кирсти и хозяйка бросились к ней со взволнованными расспросами, но, как они ни уговаривали ее сесть, отдохнуть и рассказать, что с ней случилось, она решительно отказалась.

С трудом переводя дыхание, она сосредоточила взгляд на Кирсти.

– Кто-нибудь приходил?

Кирсти опасливо ответила:

– Нет. А что случилось?

– Нам нужно уезжать. – София посмотрела на миссис Малколм. – Вы сможете в такое время найти для нас лошадей или экипаж?

– Не знаю. Могу попробовать.

– И Анна… – Посмотрев с тревогой на закрытую дверь спальни, София сказала Кирсти: – Нужно укутать ее хорошенько. Ночь будет холодная.

– София, – снова сказала Кирсти, но уже более твердым голосом, – что случилось?

Но она не могла ответить при миссис Малколм и сказала только:

– Здесь для нас больше не безопасно.

– Но…

– Не безопасно, – повторила София и многозначительным взглядом дала Кирсти понять, что сейчас лучше не разговаривать.

Будет лучше, понимала она, не сообщать миссис Малколм подробностей их путешествия: тогда никто не сможет вырвать из нее этих сведений. София и сама не представляла, как им с Кирсти вместе с малышкой удастся перебраться в Слэйнс, она только знала, что это нужно сделать ради Анны.

Они должны вернуться в Слэйнс к графине. «Лишь она одна, – подумала София, – знает, что теперь делать».

Повалил снег. В последний раз зима показала характер перед тем, как сдаться напору весны. Но упрямый ветер сквозь куртку колол мне в грудь ледяными иголками, пока Грэм не встал передо мной, прикрыв от холода, и заботливо, как маленькому ребенку, сдвинул лацканы моей куртки. Он слегка улыбнулся, когда заметил под курткой свою старую полосатую футболку.

– Брату моему лучше в этой футболке не показывайся.

Об этом я не подумала.

– А ничего, что я ее у тебя свистнула?

– Благодаря тебе она за эти выходные послужила больше, чем за несколько последних лет. Да тебе и идет этот цвет.

Между нами понесся очередной комок слипшихся снежинок; Грэм придвинулся еще ближе ко мне и крепко обнял, удобно устроившись подбородком у моего виска.

Странно было проявлять чувства на виду, стоя на автобусной остановке, в двух шагах от других людей. Я привыкла держать в тайне наши отношения, но в Абердине наконец почувствовала, какими они могутбыть. И мне это понравилось.

Грэм уловил перемену моего настроения и посмотрел на меня.

– Что?

– Ничего. Просто… Мне очень понравилось, как мы провели эти дни.

– Тебе не обязательно уезжать.

Тут Грэм показался мне дьяволом-искусителем. Но я устояла.

– Я всем сказала, что вернусь сегодня. Меня ждут. Да и не хочется мне, чтобы твой отец беспокоился. – Я чуть-чуть отстранилась, чтобы видеть его лицо. – Ты же можешь позвонить ему и сказать, где я, верно?

Грэм усмехнулся.

– Отец не такой уж пуританин.

– Пусть даже так. – Я посмотрела на большие часы на столбе. – Что-то автобус опаздывает.

– Ну и что?

– Зачем тебе тут со мной стоять? То есть это, конечно, очень любезно с твоей стороны, мерзнуть тут со мной под снегом, но…

– Ага, и кто в этом виноват? Ты сама не захотела, чтобы я тебя отвез.

– А ты не разрешил мне вызвать такси. Денег у меня хватит.

– Я знаю, что хватит. Но ни один шотландец не позволит своей женщине потратить тридцать фунтов на такси, если можно поехать на автобусе за пять.

Конечно, он просто шутил, и ехать на автобусе было моей идеей, мне нравилось смотреть на людей, сидящих вокруг, но его слова меня зацепили.

– А я, стало быть, твоя женщина?

– Ну да. – Я почувствовала, что его руки сжались чуть крепче, а взгляд потеплел.

– Ты стала моей, – сказал он, – с той самой минуты, когда я увидел тебя впервые.

Трудно было не почувствовать силу воздействия этих слов, пусть даже я сама их написала в сцене прощания Софии и Мори.

– Ты читал мою книгу.

– Нет, – озадаченно произнес он. – С чего ты взяла?

– То, что ты сейчас сказал… Мой персонаж говорит об этом точно так же.

– Твой персонаж… О, черт, забыл! А, нет, это здесь. – Он запустил руку во внутренний карман куртки и вынул длинный конверт. – Вот что я сумел разыскать о семействе Мори. Здесь немного, всего лишь родословная с указанием годов рождения, смерти и браков. Может пригодиться.

Я взяла конверт.

– Спасибо.

– Знаешь, что-то мне расхотелось быть Джоном Мори, – пожаловался Грэм, но как-то неуверенно. – Он…

– Нет, не говори, – прервала я его.

Я наклонилась и спрятала конверт в портфель. Я не желала заранее узнать судьбу Мори, хотя и понимала, что со временем все равно о ней узнаю, и, несомненно, быстрее, чем мне этого хотелось бы.

XX

Лето пришло и, сверкнув благодатным блеском, увяло, как пожухлые осенние листья, которые умерли и опали, оставив мир пронзительно-холодным зимним ветрам до тех пор, пока снова не подкралась весна и не обернулась жаркими летними днями, поблекшими так же быстро. И все это время из Сен-Жермена не было известий о новых планах возвращения короля.

Однако каждый месяц приходили письма герцога Пертского, который уверял сестру, что планы эти обсуждаются ежедневно. Посыльные сновали между Версалем и родовыми замками древних шотландских родов, а сам молодой король Яков, казалось, готовился к предстоящей войне, ибо недавно заявил о своем желании лично вести в бой полки во Фландрии. «Хотя кое-кто полагает, – указывал герцог Пертский в своем последнем письме, доставленном в конце августа, – что прежде, чем он успеет что-либо предпринять, наступит мир».

София была бы рада миру. Разочарование молодого короля значило для нее гораздо меньше, чем тот факт, что Мори вернулся в полк и снова сражается во Фландрии. И каждый день, пока продолжалась война, она не находила себе места от волнения.

Теперь успокоение приходило к ней лишь во снах, когда она могла снова слышать его голос и чувствовать его прикосновение. Меньше двух недель тому назад она проснулась среди ночи, уверенная, что он лежит рядом с ней в кровати. Она чувствовала его тепло.

Она чувствовала его даже после того, как луна выбралась из-за цепких облаков и осветила бледными лучами комнату, чтобы показать ей, что рядом с ней никого.

На следующее утро Кирсти, заметив, что София не выспалась, сказала:

– Тебе нужно побыть с Анной.

И в тот же день, спустившись на шум в гостиную, София увидела сестру Кирсти и ее резвящихся детей. Каштановые кудряшки Анны не отличались по цвету от остальных детских головок, и никто посторонний не подумал бы, что она не из этой семьи.

На самом деле даже сама София уже не чувствовала разницы. Девочка поселилась в доме сестры Кирсти больше года назад, через несколько дней после того, как София вернулась в Слэйнс. Такое решение приняла графиня, и пока что оно спасало Анну, поскольку до сих пор еще никто не узнал, что она ребенок Мори. И никто этого не узнает, пока сестра Кирсти будет о ней заботиться.

– Вот чем хороша уединенная жизнь, – как-то сказала она Софии с улыбкой. – Мои соседи так привыкли, что я каждый год приношу по ребенку, что никому и в голову не пришло, что она может быть не моей.

– Да, но твой муж…

– Сделает все, что скажет графиня, и с радостью. – Она положила ладонь на руку Софии. – Не волнуйся, с нами она в безопасности, обещаю. Мы будем заботиться о ней, пока не вернется твой муж.

И сестра Кирсти держала слово. Месяц за месяцем малышка Анна росла в счастливой, радостной семье. С Софией она виделась часто, но из предосторожности ее научили не называть ее мамой.

Для этого у них еще будет время, в этом София не сомневалась. И хотя она ничего не пожалела бы ради того, чтобы видеть дочь каждый день, потребности Анны значили для нее намного больше, чем собственные, и она была без меры благодарна сестре Кирсти за заботу о ее ребенке.

Во внешности и в характере Анны себя она почти не замечала: глаза, волосы, непоседливость – все у нее было от Мори, и каждый раз, глядя на дочь, она радовалась тому, как совершенно природа воспроизвела его черты в этом маленьком человечке.

Та короткая встреча в гостиной мгновенно подняла ей настроение, на что и рассчитывала Кирсти.

Так и сейчас, спустя две недели, когда она сидела на своем обычном месте среди дюн и наблюдала за веселой игрой детей сестры Кирсти на омытом волнами песчаном изгибе берега, темные мысли Софии улетучились, как тени, бегущие от яркого солнца ранней осени и звуков детского смеха.

Анна была увлечена игрой с огромным мастифом Хьюго, который отбросил внешнюю суровость, чтобы показать свою истинную добрую натуру. Его челюсти осторожно сомкнулись на палке, которую протянула ему Анна.

София до того сосредоточилась на их борьбе, с любопытством гадая, кто кого перетянет, что даже не услышала, как прошуршали по траве юбки, когда к ней на дюну поднялась Кирсти.

– Нечестное состязание. Эта псина слишком сильная для нее.

София улыбнулась, не отрывая глаз от дочери.

– Она все равно победит.

– Да я и не сомневаюсь. Я не сомневаюсь, что ей под силу все, что угодно, – согласилась Кирсти. – Особенно после того, как своими собственными глазами увидела, что она уговорила моего Рори на четвереньках бегать вокруг дома, изображая лошадку. И это Рори, который клялся, что у него нет ни времени, ни желания возиться с детьми.

– Может быть, у него изменились взгляды, – заметила София, – и теперь он хочет завести собственную семью, зажить жизнью, о которой ты так давно мечтаешь?

– Рори? Никогда.

– Не бывает «никогда», – сказала София, и тут неожиданный взрыв смеха заставил ее снова повернуть голову к берегу, где Анна наконец вырвала палку из пасти Хьюго и пустилась бежать вдоль воды.

Ходить она научилась в десять месяцев и теперь, спустя несколько недель тренировки, без труда бежала на маленьких ножках, которые касались блестящего песка так легко, что даже не оставляли следов. София подумала о Мори, как он ходил босиком по берегу и сам был похож на ребенка. Его слова, сказанные в тот день, показались подходящими для этой минуты, и она повторила их Кирсти:

– Невозможно угадать, куда заведет тебя жизнь.

Ладони ее чувствовали прохладу песка. Она зачерпнула пригоршню и позволила крупинкам ручейками ссыпаться между пальцев, пока глаза ее привычно высматривали на горизонте парус. Но на этой широкой синей глади не было ничего, кроме тоненьких, то возникающих, то исчезающих белых полос на гребнях волн, разбивающихся о камни на дальнем конце берега.

Кирсти посмотрела на нее с молчаливым сочувствием.

– Сегодня можем услышать вести из Франции. Графиня получила письмо.

– Да? Когда?

– Когда я выходила.

– Наверняка это очередное послание от его сиятельства герцога Гамильтона, – сухо заметила София.

Начиная с весны, герцог стал часто писать графине. Поначалу он сильно озаботился судьбой Софии, после того как мистер Холл потерял ее на рынке, и спрашивал, не знает ли графиня, где София живет в Эдинбурге, чтобы лично навестить ее и удостовериться, что с ней ничего не случилось. Прочитав его первое письмо, графиня заметила: «Как же он огорчится, когда узнает, что ты вернулась к нам в Слэйнс! Герцог – человек в городе влиятельный, но преследовать вас в нашем доме не осмелится. Сейчас худшее, что он может сделать, – это затаиться, ждать, наблюдать и надеяться, что мы чем-то выдадим планы короля».

После этого герцог принялся слать проникновенные письма, полные заверений в дружбе и верности королю, и каждое из них выводило графиню из себя на целый час, а то и больше.

– Письмо не из Эдинбурга, – сказала Кирсти. – Его принес рыбак, тот самый, который в прошлом месяце принес послание из Сен-Жермена от герцога Пертского. Да и графиня обрадовалась, когда увидела его.

– Это хорошо, – сказала София. – Графиня любит получать письма от своего брата. И настроение у нее поднимается.

У Софии тоже потеплело на душе, и она опять стала просеивать пальцами песок, наблюдая за сестрой Кирсти и детьми. Хыого к этому времени уже вернул себе палку, и снова началась игра, над мерным шелестом волн понеслись раскаты дружного детского хохота.

От перетягивания палки перешли к догонялкам, и Кирсти, не в силах усидеть на месте, сбежала вниз по дюнам и присоединилась к детям. А София, оставшись одна, могла думать лишь о том, как хорошо и легко ей вдруг стало. Она подняла лицо к солнцу и закрыла глаза.

Когда глаза ее открылись, вокруг не произошло никаких перемен. Позже она думала, что в тот миг, наверное, какая-то туча нашла на солнце и по сверкающему морю пробежала тень, но ничего этого она не увидела.

Только на тропинке появилась графиня и направилась к ним.

Графиня так редко появлялась на этой дороге, что София не могла и припомнить, когда такое случилось в последний раз, но об этом она и не задумывалась, наблюдая, как графиня дошла до подножия холма и на секунду остановилась, окруженная со всех сторон качающейся на ветру травой. А потом София увидела, как она сделала глубокий вдох, расправила плечи и продолжила путь с таким видом, будто берег вдруг расширился и перед ней предстала бескрайняя пустыня.

Дойдя до дюны, графиня не стала подниматься, а остановилась внизу, на несколько шагов ниже Софии. Она подняла голову, и лицо у нее было такое же, как у той женщины, которая когда-то давно пришла рассказать Софии, что ее отец и мать уже не вернутся домой.

И тогда она почувствовала, что на нее легла тень, хотя и не видела ее, а внутри огромная пустота в один миг поглотила все остальные чувства. Боясь спрашивать, чтобы не услышать ответ, она молчала.

– Дорогая моя, у меня вести о мистере Мори, – сказала графиня. – Недобрые.

София знала, с чем пришла графиня, и знала, что должна освободить эту милую женщину от тягостной обязанности приносить столь страшные известия, но ею вдруг овладела немота, и все слова оказались где-то далеко-далеко, так что недостать. Она запустила руку в песок и попыталась сосредоточиться на ощущениях, но графиня снова заговорила, очень медленно, как будто сама переживала эту боль.

– Он погиб.

И снова София ничего не сказала.

– Мне так жаль, – прибавила графиня.

София вдруг увидела солнечный свет. Как странно, что солнце еще может светить.

– Как это случилось?

– Было сражение, – промолвила графиня. – У деревни под названием Мальплаке. Страшная битва, так написал в письме брат.

– Мальплаке.

«Нет, все это не по-настоящему, – подумала она. – Далекое место с таким непривычным названием. Не по-настоящему».

Она слышала, как графиня говорит, но слов ее не понимала, да и не старалась понять. Ей достаточно было просто сидеть здесь, чувствовать под руками песок и смотреть на линию, где море сходится с небом и где, казалось, в любое мгновение может показаться белая точка приближающегося паруса.

Волны все так же мягко накатывались на берег и скользили обратно, чайки продолжали висеть, покачиваясь в воздухе, и перекрикиваться пронзительными голосами. Их крики заглушали хохот детей, игравших у воды.

А потом смех Анны зазвучал громче остальных, и в тот же миг что-то будто разорвало Софию изнутри, скомкало ее, как пальцы комкают лист бумаги. Но она стала сопротивляться, попыталась удержать нахлынувшие слезы, да так, что от напряжения у нее задрожали губы, но бесполезно. В глазах все затуманилось, она перестала видеть и далекий горизонт, и графиню, с тоской смотревшую на нее снизу, и первую слезинку, скатившуюся по щеке, она не смогла сдержать так же, как не смогла удержать последнюю песчинку, скользнувшую у нее между пальцев.

И она перестала сдерживаться.

Я не хотела смотреть. Очень не хотела. Но знала, что выбора нет. Конверт все еще лежал там, где я его оставила, на самом углу моего рабочего стола, подальше от меня. Он пролежал там весь день после моего возвращения из Эдинбурга. Из портфеля я достала его только потому, что знала, как буду скучать по Грэму, и мне было приятно посматривать время от времени на слова, написанные его крупным уверенным почерком.

И футболку его я тоже не сняла. Длинный рукав свесился с моей руки, когда я потянулась за конвертом. Поддернув складки обратно к локтю, я взяла конверт и достала бумаги одним решительным движением, словно сорвала бинт, присохший к ране.

Это была не совсем родословная, как выразился Грэм. Родословная начиналась бы с одного имени и уходила бы вглубь по прямой линии. То, что нашел Грэм, для меня имело большую ценность. Мой отец назвал бы это «картой потомков». Начиналась она с самого раннего известного предка и дальше шла по нисходящей, как в схемах английских королевских семейств, которые печатают в начале учебников по истории, где показаны все хитросплетения родственных отношений, дети от каждого брака, кто на ком женился и когда умер.

Род Мори из Аберкарни был довольно разветвленным, и мне пришлось пролистать несколько страниц, чтобы проследить их линию до рождения Джона. Найти его оказалось нетрудно, он был в одном разделе с братом, двенадцатым лэрдом, сестрами, Амелией и Анной, и двумя другими братьями. Я сосредоточила внимание на его имени.

Запись о нем была до боли короткой. Только год смерти и приписка: «Скончался от ран». Сражение, в котором он погиб, не было указано, но я давно уже перестала не доверять своей памяти, и у меня не было сомнения, что Мори был убит под Мальплаке. Для Софии это название мало что говорило, но я его хорошо знала. Я прекрасно помнила яркое, живое описание этой битвы, которое прочитала в биографии герцога Мальборо, написанной его прямым потомком Черчиллем. Я не могла бы по памяти назвать точное количество убитых в тот день, но знала, что вся Европа была шокирована этой бойней. Даже Мальборо, сам опытный воин, был до того поражен количеством жертв, что, как пишет Черчилль, стал другим человеком. Пройдет еще сто лет, прежде чем случится другое настолько же кровопролитное сражение.

Джон Мори был всего лишь одним из тысяч погибших в тот день, а София – всего лишь одной из тысяч жен, в одночасье ставших вдовами, и каких-нибудь полгода назад я могла бы, прочитав такие бумаги, отметить про себя эти факты с беспристрастностью исследователя и больше о них не думать.

Но теперь я так не могла. Я собрала бумаги и аккуратно отложила их в сторону. Пустой экран компьютера терпеливо ждал моего следующего слова, но и его я не могла написать. Пока что. Поэтому я встала и пошла ставить чайник, чтобы сделать кофе.

Ночь уже закончилась. Зимнее солнце нехотя поднималось. В окна лился тусклый свет, который, как туман, расползался серостью по промозглым склонам холма, и были видны белые полосы по краям волн, перекатывавшихся по пустынному серпу берега.

Моему мысленному взору представилась фигура Софии, стоящая на дюне: яркие волосы накрыты шалью, исполненные тоски глаза всматриваются в море.

Даже обернувшись на требовательный свист закипевшего чайника, я все еще видела эти глаза и понимала, что они не дадут мне покоя, пока я не закончу книгу.

XXI

София смотрела на свое бледное отражение в зеркале, пока Кирсти изучала новые платья, недавно доставленные им по указанию графини. Три платья из изумительной ткани, их цена наверняка была ощутима даже для графини, которую поддержка короля ввергла в такие расходы, что, если он в ближайшее время не вернется, семейные долги могли привести этот благородный дом к краху. Но графиня не захотела слушать возражения Софии.

«Мне нужно было заняться твоими нарядами сразу, как ты приехала, – говорила она ей. – Жемчужина может сверкать и в простой раковине, но лучше всего она показывает свою красоту, когда лежит в бархатной коробочке. – Графиня улыбнулась и нежно, по-матерински, провела ладонью по щеке Софии. – Я хочу, чтобы мир увидел, как ярко ты можешь сиять».

Кирсти выбрала серое, с мягким синеватым отливом платье. Воздушная шелковая вещица легко скользнула на нижнее платье, отороченное серебристым кружевом. Кружевные оборки красиво выглянули из-под глубокого выреза, подола и длинных рукавов, пристегнутых пуговицами у локтей Софии.

«И впрямь бархатная коробочка», – подумала она, но, посмотрев на себя в зеркало, решила, что не похожа на жемчужину.

За эти два месяца она высохла, кожа ее побледнела, а глаза ввалились. Она не могла, как полагается, облачиться в траур и даже проявить свое горе на людях. Вот только скорбь была написана у нее на лице, и даже те из домашних, кто ничего не знал о ее утрате, видели, что с госпожой Патерсон творится что-то неладное.

В некоторой степени это было ей даже на руку. Когда стало известно о ее отъезде, многие решили, что она заболела и вынуждена ехать в места с более благоприятным климатом, чем здесь, на северо-востоке.

– Может, все-таки останешься до Рождества? – с надеждой в голосе спросила Кирсти, но София ответила, что не может.

– Лучше ехать, пока не пошел снег, – было ее объяснение. Сказать это было намного проще, чем признаться, что ей стала невыносима сама мысль о празднике надежды и счастья, когда она лишилась и того, и другого. – К тому же, – сказала она Кирсти, – тебе и без меня будет чем заняться теперь, когда Рори наконец опомнился.

Кирсти тут же зарделась.

– Когда свадьба? Вы уже решили?

– Весной. Граф позволил Рори занять коттедж у ручья. Домик маленький, и там все чинить нужно, но Рори думает, что к весне управится.

– Так, значит, у вас все же будет свой дом. – София была счастлива, хотя сердце ее сжималось от мысли о том, что ей придется расстаться со своей лучшей и самой преданной подругой. – Я так рада за вас! Правда!

Кирсти тоже было трудно сдержать чувства.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты была на нашей свадьбе!

София заверила ее:

– Я узнаю, как все прошло. Графиня наверняка будет часто писать мне. И еще, – пообещала она, – я пришлю вам самый лучший подарок, который смогу найти в Керкубри.

Кирсти, позабыв о печали, серьезно сдвинула брови.

– Ты все еще собираешься возвращаться туда? Где ты столько выстрадала?

– В Керкубри я не страдала.

Сначала она не собиралась ехать на запад, но, когда графиня начала подыскивать среди друзей и родственников подходящее место, помощь предложила великая герцогиня Гордонская, которая, хотя и была якобитом, пользовалась большим уважением среди западных пресвитериан. Это было идеальное место, и Софии показалось справедливым, что ее жизнь, совершив круг, возвращается на то место, где началась. Она помнила и сам город, и его гавань, куда отец водил ее показывать корабли. Она сказала Кирсти:

– Все мои страдания прошли в доме дяди, не в самом Керкубри, а севернее.

– Но это так далеко!

Кирсти подошла к стоящей перед зеркалом Софии и заметила тоном, который должен был поднять им обеим настроение:

– Надеюсь, что у горничных, которые поедут с тобой, будут достаточно ловкие пальцы, чтобы справиться со всеми этими пуговками.

– Со мной поедут горничные? – удивилась София.

– Да. Графиня тебе целую свиту готовит. Когда будешь проезжать через какой-нибудь город, люди подумают, что едет сама королева. Ну вот, – прибавила она, расстегнув последнюю пуговицу, и им вдруг обеим стало понятно, что это последний раз, когда они стоят вот так вместе в комнате Софии, где они так часто смеялись, разговаривали и делились секретами.

Отвернувшись от зеркала, Кирсти опустила голову.

– Мне нужно приготовить твою одежду. За ней скоро придут.

Старые платья Софии рядом с новыми казались скучными и однообразными, но Кирсти очень аккуратно разложила их на кровати и разгладила складки на ткани. Пальцы ее особенно бережно прошлись по тому платью, которое София надевала чаще всего, – простому, штопаному, некогда бывшему темно-лиловым, но со временем выцветшему и сделавшемуся бледно-лавандовым. София, наблюдая за ней, подумала о том, сколько раз она его надевала и как много воспоминаний было связано с ним. Оно было на ней в тот день, когда она впервые отправилась кататься с Мори и он дал ей свои перчатки, когда она в первый раз увидела его быструю уверенную улыбку, которая навсегда врезалась ей в память и уже никогда не покинет ее.

– Хочешь оставить его себе? – спросила она, и Кирсти в удивлении подняла на нее глаза.

– Я думала, это твое любимое.

– Кому же его оставить, как не дорогой подруге? Вдруг, когда я уеду, оно не даст тебе меня забыть.

Кирсти закусила губу и дрогнувшим голосом пообещала:

– Я не забуду тебя и без него. Каждый раз, когда я смотрю на… – Она замолчала, как будто не хотела бередить еще не зажившую рану. Опустив глаза, Кирсти отложила платье в сторонку и сказала просто: – Спасибо. Я буду беречь его.

София усиленно заморгала, пытаясь сохранить спокойствие.

– И еще кое-что, – сказала она и вытащила из вороха одежды отделанную кружевами ночную рубашку с вышитыми цветами, стебельки которых переплетались.

– Я не возьму, – твердо произнесла Кирсти. – Это был подарок.

– Я знаю. – София провела рукой по лифу, почувствовала его гладкость, вспомнила такое же ощущение на коже, вспомнила, как Мори смотрел на нее, когда она надела эту рубашку в их первую ночь. – Я оставляю ее не для тебя, – медленно проговорила София. – Это для Анны.

А потом, не в силах прямо посмотреть в глаза Кирсти, она опустила взгляд, разгладила красивую рубашку и начала ее аккуратно складывать. Руки ее задрожали.

– Мне больше нечего ей оставить. Я надеюсь, что она никогда не узнает правду и всегда будет думать, что твоя сестра – ее мать, но вдруг… – Горло ее на секунду сжалось, она замолчала, а потом тихо промолвила: – Никому не ведомо, что нас ждет впереди. И если вдруг ей когда-нибудь станет известно, кто она на самом деле, я не хочу, чтобы она думала, будто родилась не в любви, будто я забыла о ней.

– София…

– Когда она вырастет и начнет думать о замужестве, подаришь ее Анне, как когда-то подарила мне, пусть у нее будет хоть что-то на память обо мне. – Она протянула аккуратно сложенную вещь Кирсти. – Пожалуйста.

Кирсти помедлила и взяла невесомую вещь. Когда ее пальцы сомкнулись на ткани, внутри нее как будто что-то сломалось, словно она молчала слишком долго.

– Как ты можешь уезжать? – воскликнула она. – Почему ты не откроешь ей, кто ты?

– Потому что я люблю ее, – просто ответила она. – И я не лишу ее счастья. Она растет в доме твоей сестры, и для нее остальные дети – сестры и братья, а муж твоей сестры – единственный отец, которого она видела. – И это было горше всего, ведь София почувствовала, что у Мори отняли не только жизнь, но и право остаться в памяти своего ребенка. Но София знала, что это неважно, потому что собственная боль для нее не значила ничего, когда речь шла о будущем ее дочери. Пытаясь донести это до Кирсти, она сказала: – Здесь у нее семья, здесь она счастлива. Что я могу дать ей взамен?

– Но ведь семья мистера Мори, если узнает про нее, наверняка сможет дать ей многое.

София задумалась. Она представила кольцо Мори, все еще висевшее у нее на шее, вспомнила его слова о том, что за помощью она может обратиться к его родным. Вспомнила она и полковника Грэйми, который говорил ей, что каждый из рода Мори ради нее пойдет в огонь. Конечно, это распространяется и на ребенка Мори, особенно на ту, что так похожа на отца.

И все же София решила сохранить тайну и не просить помощи в Аберкарни. Да, оказавшись в семье Мори, Анна со временем могла бы занять более видное положение, но…

– Я не отниму у нее единственную семью, которую она знает, – сказала она Кирсти, – не отправлю ее к чужим людям.

– Они ей родственники.

София негромко ответила:

– Это не означает, что ей там будет хорошо. Не забывай, я сама выросла у родственников.

Это напоминание снова заставило их на минуту замолчать.

– Да и потом, – улыбнулась София, – пока она здесь, я буду меньше волноваться. Я же знаю: если что-нибудь случится с твоей сестрой, и графиня, и ты, вы обе будете рядом и поможете Анне, как своему ребенку.

– Да, – сказала Кирсти, часто моргая. – Поможем.

– Нечестно лишать ее этого и обрекать на жизнь без отца, с одной матерью, которая даже не знает, что ждет ее впереди.