Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.

Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:57

: черновики, рукописи, варианты."

Автор книги: Светлана Бондаренко

Жанры:

Публицистика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

Но что-то не пошло дальше и с этим вариантом плана. Авторы вновь переделывают его, получается уже нечто среднее между первоначальными задумками и окончательным текстом.

СТАЖЕР

(научно-фантастическая повесть)

Действующие лица:

1. Командир фотонного корабля „Тахмасиб“ Алексей Петрович Быков.

2. Начальник трансмарсианского отделения Комитета вне земных ресурсов Владимир Сергеевич Юрковский.

3. Штурман Михаил Антонович Крутиков.

4. Борт-инженер Иван Александрович Жилин.

5. Стажер борт-инженер Юрий Николаевич Чибисов.

Главы Пролог.

1. На стартовом спутнике.

2. Первый день рейса. Жилин работает с увлечением. Рас сказ „Суета вокруг дивана“.

3. Марс. Облава.

4. Рейс. Запасы Михаила Антоновича. Рассказ „Сказка о желании“.

5. Астероиды. Смерть-планета.

6. Юпитер. Диктатор.

7. Рейс. Рассказ „Гигантская флюктуация“.

8. Следопыты. Кольца Сатурна.

9. Сцена в Гостинице. Обман Юрковского. Захват бота. Стажер отражает атаки бельгийцев. Быков не поспевает. Звук.

10. Гибель Портоса.

11. Букет незабудок.

Стажер – уже Юра, но еще с другой фамилией и еще бортинженер. Юрковский – уже администратор, но еще не инспектор.

Бамберги тоже еще нет в списке посещений… А начинаться по весть должна была все-таки на Спу-17.

Зато появляется идея сопровождать повествование о рейсе маленькими рассказиками-вставочками, куда Авторы пытаются поместить и „Суету вокруг дивана“ – тогда еще маленький эпизод, о котором Б. Н. Стругацкий подробно рассказывает в „Комментариях“ в главе о „Понедельнике начинается в субботу“. (И хорошо, что не вставили! – восклицаю я вместе с читателем. Мы могли бы лишиться замечательной повести.)

Где-то в это время Авторы решают сделать Юрковского инспектором – очень удобно с помощью такого героя колесить по Солнечной системе, посещая все объекты, которые нужны для повествования. Они начинают разрабатывать план посещений:

1. Марс. Юрковский инспектирует общегеологические работы. Участие в облаве.

2. Астероиды. На некоторых Юрковский инспектирует новые системы, введенные в ход недавно.

Но потом понимают, что сложное это дело – учесть все возможные объекты и проблемы-конфликты, и создают таблицу инспектирования Юрковским внеземных баз:

Кроме тематических наработок Стругацкие обсуждают и мысли, которые хотелось бы подать-обсудить в повести. Перечисляют идеи, записывают маленькие монологи:

К „СТАЖЕРУ“

1. Рассказ о „Каравелле“. Равнодушие Быкова. Он и не видит никакого другого пути и считает, что главное в этой истории – набить морду механикам за отвратительное обслуживание.

2. Рассказе маленьком кирпичике в башне мироздания. Вот что такое маленький человек. Никто не знает, что из него может получиться и на что он способен. Надо беречь его, и лелеять его, и всячески помогать ему – и в этом смысл жизни. (Быков)

3. Быков – борец за правду. Ненавидит ложь во спасение, отрицает ее. Придумать бешеный спор с Юрковским, сохранившим кастовость.

.. 4. Юра должен по-настоящему прорезаться на Дионе. Ищет Шершня – убить.

5. Разговоры. Юра – Жилин об угрозе мещанства. Быков – Крутиков о детях (Быков – нежный, беспокойный отец). Показать мятущегося Жилина, которого не удовлетворяет то, что он имеет. Он считает, что он не на месте, что способен на большее.(1)

6. Проблемы переходного периода:

а) мещанство;

б) воспитание;

в) судорожное непоспевание за успехами науки (дать на Марсе).

7. Разговор о рационализации человека. О рассудочности и потере чувств.

8. М. б. дать Юру – человека поиска. Старается узнать как можно больше и не поспевает. И Жилин – тоже. Юра человек нового времени – вмешивайся во всё и для этого все предпосылки. Лучше суматоха и неразбериха, чем стоячее болото.

– Мы были поколением молчаливых и сменили поколение запутанных или отказавшихся. Теперь растет еще поколение, но они не молчаливы, они кричат. Они воспитаны так, чтобы вмешиваться во всё. Мне это не всегда нравится. Я уверен, что есть вещи, которые не исправить никаким вмешательством. Но по-моему, они правы в общем. Вмешиваться надо. Если не вмешиваться – море человеческое застоится и превратится в болото. Они вмешиваются, поднимают массу шума, делают тысячи ошибок по неопытности, и вокруг них всегда – взрыв.

Они как маленькие бомбы. Они всё разносят в клочья и не любят тишины, тайны и замкнутости. Давайте шуметь! И наверное, так и надо. Нет ничего страшнее болота. Нет ничего страшнее мира, где люди говорят: „Что нам лезть в это дело. Есть люди поумнее, они разберутся“. А те принимаются разбираться, и над серым болотом вспучиваются вонючие пузыри мерзостей и исторических ошибок, калечащих миллионы.

– Жил был маленький человек. У него была жена-врач и дети-школьники. У него была немудреная работа, без которой не обойтись, но которую можно делать только втысячером. В этой работе не бывало героев, и шли на эту работу те, кто не считал себя способным на борьбу в одиночку. Но маленький человек был хорошим славным товарищем, отличным семьянином, его все любили, и никто не принимал его всерьез – ни его самого, ни его дело. Он был счастлив и, умирая, не жалел о своей жизни, потому что был уверен, что она прожита не зря, хотя и не узнал о ней весь мир. И он умер. И в день его смерти океаны волной пошли на берега, сметая целые страны; солнце затянуло красной пылью, звезды пропали на небе, потому что свет их стал инфракрасным, Луна стала вращаться быстрее, а Юпитер сорвался с орбиты и канул в Пространстве. Правое стало левым, и целый час время шло назад. Правда, потом все стало на свои места и жизнь пошла своим чередом, и, конечно уж, никому не пришло в голову, что во всем была виновата смерть, которая унесла маленького человека. Только одному из его друзей пришла в голову мысль, что покойник при всей своей малости и незаметности был, наверное, той самой песчинкой, на которую опиралось чудовищное строение Мироздания. Песчинку унес ветер, и строение покачнулось. Не рухнуло, но покачнулось, а теперь снова стоит твердо, опираясь на какую-то другую песчинку, а может быть, на миллиард песчинок сразу. Я люблю этого маленького и незаметного, которого никто не знает и я не знаю. И именно потому, что я не знаю его, я люблю всех и не люблю смерти.

Разработки нравятся Авторам, и они начинают писать повесть: пролог и первую главу:

ПРОЛОГ

Вместо эпиграфа:

В Высшей Школе Космогации было четыре факультета – Штурманский, Инженерный, Дистанционного управления и Переподготовки. Учебный год кончался в июне, выпускные экзамены длились иногда до ноября.

Выпускники получали в Школе так называемые общие назначения. Конкретное назначение каждый получал в соответствующем Управлении. Впрочем, это касалось только штурманов и инженеров. Девушки и ребята с факультета Дистанционного управления знали свои назначения еще на четвертом курсе, потому что полгода пятого курса они учились на местах своей будущей стажировки. Капитаны с факультета переподготовки возвращались, как правило, на свои прежние корабли. Но инженеры и штурманы узнавали о том, где и с кем им придется работать, только на базовых ракетодромах. Там их никто не знал, и распределение проводила кибернетическая машина, в которую оператор вводил закодированные характеристики будущего стажера. Предварительно в машину вводились данные о кораблях, рейсах и капитанах, у которых имелись вакансии. Машина сравнивала, подбирала, останавливалась на оптимальном варианте и давала на выход в простом буквенном коде: „Такой-то к капитану такому-то, корабль такой-то, рейс такой-то“. Решение машины, запрограммированной лучшими космопсихологами и самыми опытными капитанами мира, было окончательным и обжалованию не подлежало.[73]73
Это весьма напоминает соответствующее место романа А. Нортон „Саргассы в космосе“ (1955), который АНС тогда, конечно, знал. (Потому что вскоре издал перевод.) Видимо, поэтому и не вошло в текст „Стажеров“ или другой повести. – В. Д.

[Закрыть]

Снега было много, как всегда в ноябре, и он все падал и падал с низкого белесого неба. За пеленой медленных пушистых снежинок, словно за кисейной завесой, смутно виднелись торчащие из сугробов верхушки голого кустарника и – еще более смутно – темная опушка леса. Было очень тихо, воздух был не подвижен, и от этой тишины и неподвижности и от низкого неба казалось, что весь мир завернут в толстые слои ваты. И было тепло, не ниже двух-трех градусов мороза.

Юра взбежал на холм, воткнул палки в снег и, сдвинув рукав, поглядел на часы. Двенадцать километров за сорок четыре минуты – для первого зимнего выхода это было неплохо. Для первого и последнего. Он вытянул из кармана платок и вытер лицо. Растаявший на лице снег был солоноватым от пота. Взяв палки под мышки, Юра подошел к скамейке. Скамейка едва поднималась над снегом, на ней нарос пухлый чистый сугроб.

Юра нагнулся, чтобы смахнуть сугроб, но услыхал хруст ломающихся веток и обернулся.

Вот и Нина пришла. Она поднималась на холм правее его лыжни, прямо через кустарник, равномерно взмахивая палками. Она была уже шагах в двадцати, и он хорошо видел ее милое румяное лицо под вязаным красным колпаком, запорошенные брови и влажный лоб с прилипшей к нему прядкой, и яркий полуоткрытый рот, из которого вырывались облачка пара.

Сколько раз они встречались на этом холме, и зимой, и весной, и осенью, и она всегда приходила хоть на минуту, но позже него, и он всегда стоял у скамейки и глядел, как она поднимается на холм, в брюках и свитере, как сейчас, или в цветастом платье, или в блестящем дождевике, туго затянутом в поясе, и он всегда думал, какая она красивая, и всегда немножко боялся, что она слишком красивая и встречается с ним просто так, по тому что не успела познакомиться с кем-нибудь более интересным. Позже он заметил, что она чуть-чуть широковата в плечах и бедрах, но все равно считал, что она необычайно красива.

Она поднялась на холм, подъехала к нему, бросила палки и сказала, улыбаясь:

– Здравствуй, инженер.

– Здравствуй, – буркнул он и принялся неловко счищать перчаткой снег с ее плеч. Она начала называть его инженером чуть ли не с первых дней знакомства, еще на третьем курсе, но теперь это звучало совсем по-другому.

– Оставь. – Сказала она. – Все равно опять засыплет.

Он взял ее за плечи и поцеловал. Губы у нее были сухие и горячие, а нос мокрый и холодный.

– Уезжаешь? – спросила она.

Он кивнул.

– Когда?

– Сегодня. Через три часа.

Она медленно покивала.

– Да, – сказала она. – Вот ты и уезжаешь.

Они помолчали.

– Что ж, – сказала она. – Посидим?

– Давай. Только подожди, я скамейку очищу.

Он сгреб снег со скамейки. Нина сбросила лыжи и села. Он сел рядом и обнял ее за плечи. Она закрыла глаза.

– У меня сегодня весь день все идет кувырком, – сказала она. – Два раза центрифуга в лаборатории ломалась. Мотор у сепаратора перегорел. Как назло.

Она открыла глаза и отстранилась от него.

– Ну ладно, – сказала она. – Рассказывай.

– Да что рассказывать, – сказал он и вздохнул.

– Не лицемерь, пожалуйста, – сказала она быстро. – Я же отлично знаю, что тебе хочется ехать.

– Я не лицемерю.

– Нет, ты лицемеришь. Ты притворяешься, как подлый Ахав.

– Кто это – Ахав?

– Понятия не имею, – сказала она и отвернулась. – Все равно, ты пять лет ждал этого дня, и нечего притворяться.

Ему показалось, что она вот-вот расплачется, и он испугался.

– Ниночка, – сказал он. – Я совсем не притворяюсь. Мне действительно тяжело, что мы с тобой не увидимся теперь год, а то и больше.

– Вот именно. – Она снова повернулась к нему, и он увидел, что она и не думает плакать. – Ничего, – сказала она спокойно. – Через год ты вернешься, и мы увидимся. Так что ты не огорчайся.

– И я вообще никогда не притворяюсь, – сказал он. – Ты могла бы заметить это за три года.

– Ну конечно, я заметила, – сказала она. – Не сердись. – Она обхватила его шею, притянула его голову к себе и поцеловала в щеку. – Просто мне показалось, что ты рад удрать от меня.

– Глупости, – растерянно сказал он.

– Ну конечно, глупости, – сказала она. – Ладно, рассказывай.

– Что?

– Все. Во-первых, куда ты едешь.

– В Мирза-Чарле.

Она наморщила лоб.

– Что это?

– Базовый ракетодром. В Казахстане.

Она вытянула руку и раскрыла ладонь. Снежинки опускались на маленькую розовую ладонь, таяли и распадались на мельчайшие капли.

– Ну? – сказала она.

– Что?

– Рассказывай дальше. Не собираешься же ты весь год сидеть в Казахстане.

Он развел руками.

– Больше я ничего не знаю.

– Не может быть, – убежденно сказала она.

– Правда, Ни.

– Не верю. Ты ведь получил назначение?

– Получил.

– И не знаешь, куда полетишь?

– Правда не знаю, Ни.

Она сцепила пальцы и сунула руки между колен.

– Ты морочишь мне голову, инженер.

Он принялся обстоятельно объяснять. Да, он получил назначение. Так называемое общее назначение. Школа распределяет выпускников по ракетодромам. Он, например, откомандирован в распоряжение базового ракетодрома в Мирза-Чарле.

А уж ракетодром даст ему конкретное назначение. Так всегда делается, потому что данные о вакансиях собираются у начальников ракетодромов. В Мирза-Чарле он явится к начальнику ракетодрома и предъявит свой пакет.

– Пакет? – переспросила она. Она слушала очень внимательно.

– Пакет с документами. Командировочное предписание, характеристики, медицинская книжка… все такое.

– Чепуха какая, – пробормотала она.

Он пожал плечами.

– Так всегда делается.

Они снова помолчали. Потом она спросила, глядя в сторону:

– Ты куда мечтаешь попасть?

Он удивился. Странно, подумал он. А мы ведь ни разу не говорили об этом. За все три года ни разу. Он небрежно махнул рукой.

– А, – сказал он. – Это решительно всё равно. Лет через несколько я буду звездолетчиком. А сейчас это неважно. Не все ли равно, где проходить стажировку? В межзвездные стажеров не берут. Даже в исследовательские межпланетные не берут.

– Куда же тебя могут взять?

– На лунную трассу, например. – Он подумал. – Или вот иногда берут стажеров на трансмарсианские рейсовики. Буду возить людей, продовольствие. Это интереснее. Хотя у них обычно очень длительные рейсы. Лучше уж стажироваться на лунниках. Раз в месяц недельный отпуск, а стаж все равно идет.

И мы сможем часто видеться.

– Тоже неплохо, – сказала она, невнятно усмехаясь.

Он, улыбаясь, смотрел на темнеющий за снежной пеленой лес.

– А потом я добьюсь, чтобы меня взяли борт-инженером в межзвездную. Может быть, в первую экспедицию к Проксиме. Или к УВ Кита. Вот тогда начнется настоящая жизнь.

Она вдруг встала и сказала:

– Давай танцевать.

Он изумленно взглянул на нее, поглядел под ноги и сказал с сомнением:

– Ну… давай, если хочешь…

– Последний танец, – сказала она. – Приглашают дамы.

Он достал из кармана приемник и повертел верньер. Он поймал какой-то радиомаяк и поставил приемник на скамейку. Передавали медленный вальс. Они встали, и он обнял ее за талию.

Они начали танцевать, проваливаясь в снег, но снег был рыхлый и пушистый, а танец медленный, и танцевать было можно. Нина уткнулась лбом в его плечо, и ему опять показалось, что она едва удерживается от слез.

– У нас сегодня был случай… – торопливо сказал он.

– Ну? – сказала она ему в плечо.

– Ни, ты плачешь?

Она подняла лицо. Она не плакала.

– С чего ты взял?

– Мне показалось, – мрачно сказал он.

Они остановились.

– Почему все-таки ты решил, что я плачу? – спросила она.

– Я не решил. Я же говорю… мне показалось.

– Но почему? Слезы расставания, да? Ариадна брошенная. Любезный друг сделал ей амур и уплыл, видишь парус?

Он молча смотрел на нее сверху вниз.

– Ох, – сказала она. – Давай лучше сядем. Терпеть не могу задирать голову.

Они сели. Он выключил приемник и сунул в карман.

– Слушай, любезный друг, – сказала она. – Сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– А мне и того меньше. Так что ты не огорчайся.

– Почему это я должен огорчаться?

– Я и говорю, что ты не должен огорчаться. – Она постучала в его грудь мокрым пальцем. – Ни в коем случае. У тебя еще все впереди.

Он задумчиво потер подбородок.

– Что ты имеешь в виду, Ни?

– Удивительно, – сказала она и покачала головой. – Как это ты не понимаешь, что все портишь?

– Ничего не понимаю.

– Тогда давай объясняться. Давай?

– Давай.

– Хочешь, я скажу тебе, что ты думаешь, инженер? Вернее, не думаешь, а чувствуешь.

– Скажи.

– Ты чувствуешь себя виноватым. Только условимся: не перебивать. Так вот, ты чувствуешь себя виноватым. Я дружил с нею три года. Я даже любил ее. Во всяком случае, эти три года она была самым близким моим другом. Три года мы бегали друг к другу на свидания, целовались и шептали друг другу на ухо разные интересные вещи. А теперь я уезжаю в новую, ослепительную жизнь, а она, бедняжка, остается там же, где была. Ах, как неловко получается! Как мне совестно, бедному!

– Слушай, Нинка, – сказал он, притворяясь раздраженным. – Что на тебя нашло сегодня?

– Мы условились: не перебивать. Так вот. Все это так, но ты, как и подобает мужчине – настоящему мужчине, – стараешься не поддаваться всяким там сантиментам. Это ничего, мужественно думаешь ты. Ведь я не навсегда. Я еще буду работать на луннике, и мы будем еще встречаться, целоваться, шептаться и так далее. А потом я улечу на Проксиму или даже на УВ Кита, совершу подвиги и вернусь в сиянии славы, великий и могучий, и в награду за ее любовь предложу ей руку и сердце.

Мы поженимся, и я опять уйду в ослепительную жизнь навстречу необычайным приключениям на неведомых мирах, а она будет преданно и трепетно ждать меня, гордясь, что она жена такого человека, а когда я опять вернусь, она будет подливать мне вина в бокал и ловить каждое слово моих необыкновенных рассказов, и ахать и замирать от запоздалого ужаса, и требовать, чтобы я обещал в следующий раз сворачивать при встрече с этим ужасным чудовищем, и я буду снисходительно обещать все что угодно, зная, что обещания все равно не сдержу…

А затем она приведет перед мои светлые очи моих детей и расскажет, что дочка учится на круглые пятерки, а сын уже гуляет с девочкой из соседнего дома…

Она задохнулась и замолчала. У нее даже глаза потемнели от злости.

– Чепуха какая, – неуверенно сказал он.

– А подумавши?

Он добросовестно подумал.

– Ну? Только честно!

– Честно… Ну не надо сердиться на меня, Нинка. Ну что я могу поделать, право?

Она покачала головой.

– Безнадежен, – сказала она со вздохом.

Тогда он тоже рассердился.

– Ты сама намотала на меня знамена всякой глупой романтики, а теперь сердишься и восстаешь против этого. Делаешь из меня какого-то павлина.

Она ласково погладила его плечо.

– Ты не павлин, Юрочка. Просто ты мальчишка.

– Ну вот еще!

– Правда. Ну, не будем об этом.

Он ссутулился, упираясь локтями в колени.

– Глупо, – сказал он. – Ужасно глупо.

– Конечно глупо. Я ведь пришла прощаться, Юра. Мы с тобой уже не мальчик и девочка. Мы взрослые люди. Давай прощаться.

Он смотрел себе под ноги на утоптанный снег.

Ладно, – сказал он вяло. – Давай прощаться.

Она не должна была говорить так. Ведь она не права. И даже если она права… Он вдруг сжался от стыда и ужаса. Она права, конечно.

Они поднялись и, не глядя друг на друга, надели лыжи. Она взяла палки и несколько раз подпрыгнула на месте, проверяя крепления.

– Проводить тебя? – сказал он.

– Нет, не надо, инженер.

Он взглянул на нее. Как необыкновенно красива была она, крепкая, стройная, в синем свитере и синих брюках, в яркой красной шапочке, из-под которой выбивался на лоб присыпанный снегом локон, с яркими синими глазами и ярким ртом, и пушистыми щеками, на которых таяли пушистые снежинки.

Он ощутил странный болезненный толчок в сердце и не понял, что это такое, не понял, что он уже знает, что никогда в жизни не повторится этот день, и другие дни, которые были раньше, что даже если они встретятся еще когда-нибудь, все будет по– другому. Совершенно по-другому.

– Прощай, Юрик, – сказала она. – Как это у вас говорится? Спокойной плазмы.

Она придвинулась к нему, и они поцеловались.

– Прощай, – повторила она.

Ничего нельзя было сделать. Она повернулась и быстро пошла с холма, равномерно взмахивая палками. Он стоял и смотрел, как быстро уменьшается темная фигурка в красном колпачке, как бледнеет и замывается за пеленой падающего снега крошечный силуэт.

Тогда он в последний раз поглядел на скамейку, на истоптанный снег вокруг и, оттолкнувшись палками, тоже пошел с холма. Стратоплан на Мирза-Чарле стартовал через полтора часа, а до Школы было двенадцать километров – минут сорок пять хорошего хода.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Юра Чибисов, выпускник инженерного Факультета Высшей школы космогации, допил кефир, доел булочку с маком и отправился представляться капитану. Он неторопливо шел по круглому тоннелю Большого Спутника, рассеянно поглядывая по сторонам, и обдумывал слова приветствия. На Большом Спутнике Юра бывал неоднократно, еще когда учился в Школе, и знал здесь все уголки и переходы. Капитан Быков остановился в номере седьмом гостиницы. Значит, надо будет, пройдя тоннель, свернуть направо, миновать библиотеку, подняться на лифте на второй горизонт, встать на кольцевую дорогу и соскочить у дверей номера седьмого. Не забыть постучать. Говорят, Быков – мужчина свирепый и погрязший в предрассудках. Юра вздохнул и впервые подумал о Школе с сожалением.

Он вышел из тоннеля, свернул направо, прошел мимо библиотеки и поднялся на лифте. На кольцевой дороге его окликнули.

– Здравствуй, Волк!

– Привет, Крокодил! – откликнулся Юра и с удовольствием остановился. Это был Костя Младенцев, выпускник прошлого года. На Спутнике он работал диспетчером. Они пожали друг другу руки.

– Давно с Планеты? – осведомился Костя.

– Сегодня, – сказал Юра. – Иду представляться капитану Алексею Быкову.

Костя присвистнул.

– А что? – спросил Юра с некоторым беспокойством.

– Ничего, – сказал Костя. – Ты к нему сам попросился?

– Почему – сам? Машина распределила. А в чем дело?

Костя внимательно осмотрел Юру с ног до головы и сказал:

– Быков свернет из тебя ленту Мёбиуса и загонит в бутылку Клейна.

– Ах, как страшно, – сказал Юра. – Что такое твой Быков? Быков – это старый брюзга.

– Это ты ему скажи, – предложил Костя. – При первом свидании.

– Ладно, ладно, – сказал Юра. – Нечего меня пугать. Годик я у него постажируюсь, а потом – адью. Что тут у вас но-венького на Большом?

– А что тебя волнует?

– Зиночка вернулась?

– Вернулась, – сказал Костя. – Вдвоем.

– Ну да? А он кто?

– Ты его не знаешь. Планетолог один. А куда вы с Быковым идете?

– Повезем какого-то инспектора, – сказал Юра. – По всей Системе. Он главный надзиратель над базами.

– А, – сказал Костя, – Юрковский Владимир Сергеевич…

– Как Юрковский? Юрковский же на покое.

– Эх ты, – сказал Костя. – Это Дауге на покое.

– Юрковский – это здорово, – сказал Юра задумчиво. – Всегда хотел с ним познакомиться.

Они уже третий раз проезжали мимо номера седьмого.

– А тебе не пора? – спросил Костя.

Юра посмотрел на часы и скривился.

– Мне уже двадцать минут как пора, – сказал он.

– Ну, это ты зря.

– Подумаешь, – легкомысленно сказал Юра. – Переведу стрелки, скажу, что часы отстают.

Костя с сомнением покачал головой.

– Самое главное, – продолжал Юра, – не дать начальству с самого начала сесть тебе на шею. Утвердить свое человеческое право на свободу воли. Чем я рискую? Парой рапортов. А выигрываю я свободу.

Костя сказал:

– Быков не пишет рапортов.

– Тем более, – сказал Юра.

Они подъезжали к номеру седьмому в четвертый раз.

– Ты бы все-таки шел, – посоветовал Костя.

– Ну, раз ты просишь… – сказал Юра. Он протянул руку. – Вечером увидимся.

Костя пожал ему руку и сказал:

– Думаю, что не увидимся.

Юра соскочил у дверей.

– Почему? – крикнул он вдогонку.

– Вечером ты будешь сидеть в бутылке Клейна… – донеслось из-за поворота.

Юра небрежно усмехнулся, перевел стрелки часов на двадцать пять минут назад, приосанился и постучал в дверь. Дверь открылась.

За круглым столом сидели Быков и Юрковский. Юра сразу узнал обоих, хотя раньше видел их только в кино. На столе между ними стояла ваза с яблоками и сифон с шампанским. Юрковский полулежал в кресле, держа в руке бокал, отставив мизинец. Быков чистил яблоко пластмассовым ножиком.

– Разрешите, – сказал Юра.

Быков и Юрковский посмотрели на него.

– Заходите, – сказал Быков.

Юра вошел и сказал:

– Я к вам, Алексей Петрович.

Быков мельком взглянул на часы. Юрковский сказал холеным голосом:

– Что это за мальчик, Алексей?

– Это стажер, – сказал Быков.

Юрковский отставил бокал и спросил с изумлением:

– Зачем нам стажер?

Юра почувствовал себя уничтоженным и неловко переступил с ноги на ногу. Быков пожал плечами и сказал:

– Я вас слушаю, стажер.

– Совершенно не понимаю, зачем нам стажер, – сказал Юрковский.

Быков глянул на него, и Юрковский махнул на него рукой:

– Ну хорошо, хорошо, Алексей. Разбирайся.

– Выпускник Школы, Юрий Чибисов, борт-инженер, прибыл в ваше распоряжение, – сказал Юра металлическим голосом.

– Решительно не понимаю, зачем нам еще один борт-инженер, – негромко сказал Юрковский в бокал.

– Садитесь, стажер, – сказал Быков.

Юра чинно сел. Быков глядел на него, не мигая.

– Шифр вашего радиофона, стажер, – сказал Быков.

– Семь один два один, – торопливо сказал Юра.

– Возьмите записную книжку, – сказал Быков. Юра достал записную книжку. – Пишите. Шифр капитана Быкова: три нуля три. Шифр штурмана Крутикова: ноль один семь два. Шифр борт-инженера Жилина: ноль один семь три.

Юра исправно записывал.

– Найдете борт-инженера Жилина, – продолжал Быков, – представитесь и узнаете свои обязанности. Мы стартуем сегодня в двадцать три ноль ноль. Дайте ваши часы.

Юра с неподвижным лицом снял с руки часы и протянул Быкову. Быков перевел стрелки и вернул часы Юре.

– Стажер Чибисов, вы свободны.

Он принялся за яблоко.

Юра поднялся.

– А что? – сказал Юрковский. – От стажера отказаться уже нельзя? Уже поздно?

Быков не ответил, тогда Юрковский обратился непосредственно к Юре:

– Э… слушайте, стажер, – сказал он. – Водку пьете?

– Нет, – сказал Юра угрюмо.

– А в бога веруете?

– Нет.

– И на том спасибо, – сказал Юрковский. – Знатный межпланетник. Вы свободны, стажер.

Юра щелкнул каблуками, повернулся и вышел.

– Э… Алексей, – сказал Юрковский. – Я несколько удивлен. Почему я узнаю об этом стажере… э… последним?

– А почему бы и нет? – сказал Быков, отправляя в рот ломоть яблока.

Юрковский поиграл белыми пальцами и стал рассматривать ногти.

– Немного странно все-таки, – сказал он. – Начальник экспедиции не получил в свое время сведений о составе экспедиции… Согласись, это… э… странно, Алексей.

– Что ты ко мне привязался? – сказал Быков спокойно. – Чем он тебе не потрафил, этот мальчуган? Будешь им командовать.

– Нет, извини, – сказал Юрковский, выдвигаясь из кресла. – Ты заметил, что этот паршивец опоздал? Судя по манипуляциям с часами этого паршивца, я понял, что он опоздал. Недисциплинированный молокосос, а рейс сложный, ответственный, могут быть трудности, даже… э… серьезные трудности…

– Эту песенку ты мне не пой, товарищ начальник, – сказал Быков, тщательно пережевывая яблоко. – Ни о каких… э… трудностях не может быть и речи. Рейс будет очень простой, и я тебя попрошу без авантюр.

Юрковский, полузакрыв глаза, тянул из бокала шампанское.

– Не знаю, что ты… э… подразумеваешь под авантюрами.

Нам придется иметь дело с иностранными базами, а там состав не всегда… э… на высоте. Кроме того, могут потребоваться и некоторые дополнительные исследования чисто научного характера.

Быков неторопливо сложил огромный веснушчатый кулак и принялся его рассматривать.

– Вот что, Владимир, – сказал он. – Возьми лист бумаги и вот сейчас же, не сходя с места, составь план этих самых научных исследований. А я сейчас же его посмотрю. И я тебя попрошу: не употребляй, пожалуйста, на корабле спиртных напитков.

– Ты имеешь в виду шампанское? – вежливо осведомился Юрковский.

– Именно шампанское. Тебе придется придерживаться режима, Володя.

Некоторое время Юрковский думал.

– Хорошо, – сказал он. – А теперь дай мне, пожалуйста, листок бумаги.

Борт-инженера Жилина Юра нашел в рубке „Тахмасиба“, фотонного грузового планетолета дальнего сообщения. „Тахмасиб“ висел на стартовом рейде в ста пятидесяти километрах от Большого Спутника.

Позже Стругацкие переписывают пролог и первую главу, и если пролог остается, в сущности, неизменным (Авторы лишь чуть сокращают его и проводят стилистическую правку), то действие в первой главе переносится на Землю, в Мирза-Чарле.

ГЛАВА ПЕРВАЯ, по преимуществу информационная

Юра Чибисов, выпускник инженерного факультета Высшей школы космогации, допил кефир, доел булочку с маком и отправился представляться капитану. Он неторопливо шел по широкому, с низким потолком коридору гостиницы, рассеянно поглядывая по сторонам, и обдумывал слова приветствия.

В Мирза-Чарле он никогда раньше не был, но все базовые ракетодромы на Планете строились по единому стандарту, и легко было догадаться, что гостиница в Мирза-Чарле ничем не отличается от гостиницы любого другого ракетодрома. Капитан остановился в номере семнадцатом, значит, сейчас надо будет свернуть налево, миновать массивные двери кабинета справочной библиотеки и свернуть направо. Не забыть постучать и дождаться разрешения войти. Говорят, капитан – мужчина свирепый и погрязший в старческих предрассудках. Юра вздохнул и впервые вспомнил о Школе с сожалением.

У дверей библиотеки он едва не столкнулся с высокой полной женщиной в просторном жакете и широкой плиссированной юбке. Женщина остановилась.

– Юра? – сказала она.

– Женечка? – сказал Юра и с удовольствием остановился.

Это была Женя Коврова с факультета дистанционного управления, выпускница позапрошлого года. Женя работала диспетчером на Спу-пятом. Они поздоровались.

– Давно из Школы? – осведомилась Женя.

– Вчера, – сказал Юра. Он оглядел ее и стесненно пробормотал: – Тебя прямо не узнать.

Женя засмеялась:

– Да уж, – сказала она. – Меняемся. Качественно и количественно. Назначение получил?

– Только что. Иду представляться капитану Быкову.

Женя присвистнула.

– А что? – спросил Юра с некоторым беспокойством.

– Ничего. Ты к нему сам напросился?

– Почему – сам? – сказал Юра. – Начальство распределило. А в чем дело?

Женя задумчиво посмотрела на него.

– Очень интересно, – сказала она. – А тебе сказали, куда вы с Быковым идете?

– Повезем какого-то инспектора. По всей системе. Он главный над базами.