Текст книги "Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты."

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

– А каракатицу с ростками бамбука? – спросил Алексей Петрович, нажимая кнопки.

– М-м-м… Очень! – сказал Жилин. – Перестань верещать, Николай.

– Не могу, – сказал Коля, подтягивая колени к подбородку. Он сипел от смеха.

– Что он понимает, – сказал Алексей Петрович, возвращаясь к столу со вторым подносом. – Все межпланетники любят чифань.

Они принялись за еду, ловко орудуя палочками, то и дело подливая в пиалы темно-коричневую сою. Алексей Петрович ел молча, поглядывая в окно, где на горизонте темнели в белесой дымке исполинские треугольные силуэты ионолетов. Жилин сначала тоже молчал, а потом вдруг начал рассказывать о том, как на островах Мяоледао ловят каракатиц. Коля отдыхал, время от времени вставляя: „Ой, не могу“.

– Тогда ее снимают с крючка и надрезают мантию, – сказал Жилин.

– Ой, не могу, – сказал Коля.

Алексей Петрович задумчиво покачал головой и вдруг спросил:

– А скажите мне, борт-инженеры, какова температура первичной рекристаллизации стандартного отражателя?

Коля перестал смеяться и сел.

– Сто пятьдесят тысяч, – сказал он.

– Плюс-минус три тысячи градусов, – сказал Жилин.

– Правильно, – похвалил Алексей Петрович. – Температура низкая. А что вам в Школе говорили относительно траекторий в поле Юпитера?

– „В поле Юпитера надлежит идти по возможности вне плоскости системы спутников, усилив противометеоритное наблюдение и держась не ближе ста тысяч километров от поверхности Юпитера“.

– Правильно, – сказал Алексей Петрович. – Золотые слова. Найдите это место и загните страницу, как говаривал капитан Катль.

В соседней комнате замурлыкал видеофон. Алексей Петрович залпом допил сок, приложил к губам салфетку и вышел.

Коля и Жилин поглядели друг на друга.

– Ого, – сказал Жилин. – Где мои учебники?

– Слушаю, – раздался голос Алексея Петровича. – Да, я Быков. Что? Очень приятно, здравствуйте. Так… И чем я могу помочь?.. Нет, этого я сделать не могу. Не имею права… Послушайте, господин… э-э… господин Маки… Нет, это исключено. Можете обратиться в Комитет межпланетных сообщений… Да… Нет… Передайте господину академику мои наилучшие пожелания и прочее. Саёнара.

Когда Алексей Петрович вернулся в гостиную, лицо его было краснее обыкновенного. Он убрал подносы, сел в кресло и некоторое время молча глядел на Жилина и Ермакова.

– Вот как, – сказал он наконец. – Господин Быков, академик весьма занят и настоятельно просит отложить старт на полторы недели. Вот как.

– Какой академик? – спросил Коля.

– Академик Сусуму Окада. Он летит с нами. Звонил его секретарь. Но я не отложу старт ни на сутки. Я стартую точно в шесть ноль-ноль шестого октября.

Коля слыхал о Сусуму Окада. Это был крупный японский физик, работавший в области создания фантастического вечного двигателя времени.

– Да, это нехорошо с его стороны, – сказал Коля. – А кто еще летит с нами?

Алексей Петрович сразу подобрел.

– Юрковский летит, – сказал он. – И Гришка Дауге. Ты не забыл Юрковского и Дауге, малек?

Юрковский и Дауге, Быков и Крутиков, Богдан Спицын и отец. Страшный и прекрасный, с детства знакомый рассказ о страданиях, о потерях, о победе. Люди, которые бросили к ногам человечества грозную планету. Люди, которые нашли в черных песках Венеры Урановую Голконду – след удара чудовищного метеорита из антивещества.

– Вот он, – сказал Коля и ткнул пальцем в сторону Жилина. – Он рассказал мне эту легенду на первом курсе, и мне пришлось поправлять его, потому что он называл Юрковского Диковским. Всякий малек знает эти имена.

– То-то, – сказал Алексей Петрович.

– Вас называют первыми Десантниками, – сказал Коля.

Алексей Петрович покачал головой.

Что ты, Коля, – сказал он. – Десантники всегда возвращаются.

– Но ведь и вы вернулись, Алексей Петрович, – сказал Жилин.

– Не все, – сказал Алексей Петрович. – И будет об этом.

Коля помолчал, затем спросил:

– Вы давно их видели в последний раз, дядя Леша?

– Десять лет, – сказал Алексей Петрович. – Но мы переписывались.

– Десять лет, ой-ой-ой, – сказал Коля и посмотрел на Жилина. – А я видел Юрковского в Позапрошлом году. Он приезжал в Школу.

– Ну, будет, – сказал Алексей Петрович. – Наш ионолет стартует в четырнадцать тридцать. У нас есть еще время. Николай, садись за стол. Вынимайте ваши записные книжки, борт-инженеры. Посмотрим, чему вас учили.

И началось избиение.

Потом Стругацкие отказались от такого традиционного вступления. „Путь на Амальтею“ начинается с середины полета – уже встретились, уже давно вылетели и приближаются к Юпитеру…

Все написанные „вводные“ главы они убрали. Вариант начала, приведенный выше, все же был затребован. Кое-какие эпизоды Авторы включили в „Путь на Амальтею“, делая их отступлениями-воспоминаниями Жилина; некоторые – преобразовались в одну из глав романа „Полдень. ХХII век“; кое-что – описание ракетодрома – вошло в „Стажеров. А вот нижеприведенное начало, за исключением пары эпизодов, так и осталось лежать в черновиках, хотя в нем присутствует немало интересных фактов-дополнений о персонажах и реалиях того мира.

Гл. I. Товарищи межпланетники.

Василий Ляхов посмотрел на часы и сказал:

– А не пора ли нам, товарищи?..

– Ну что ж… – сказал член Совета Космогации и поднялся.

На лице его появилась неуверенная улыбка. Он явно не мог решить – обнимать ему участников перелета сейчас или позже, у выхода в Главный кессон. Начальник Спутника-9 открыл дверь и пророкотал как в бочку:

– Прошу.

Все потянулись к двери, предупредительно пропуская вперед экипаж Первой Звездной. Их было семеро в синих рабочих комбинезонах, и когда они шли по узким коридорам, встречные прижимались к шершавым стенам, давая дорогу, и провожали их глазами. Многие возвращались и шли следом.

Состав Первой Звездной был хорош. Алексей Петрович Быков знал их всех, одних лично, других – понаслышке. Четверо ученых, трое пилотов. Ученые были все как на подбор молодые ребята, плечистые, с крепкими шеями. Они шли впереди и громко переговаривались на трех языках. Биолог Дьердь (Быков возил его на Амальтею год назад) что-то рассказывал, размахивая длинными руками, а китаец-кибернетик время от времени пронзительно вскрикивал: „Ах, какой я впечатлительный!“ И каждый раз корреспондент, который шел рядом с Быковым, досадливо крякал в свой диктофон. Ему явно хотелось, чтобы все шло как следует – все-таки Первая Звездная. Один раз он даже пробормотал внятно: „Черт знает что. Никаких эмоций. Идут, как в столовую“. Это был еще очень зеленый корреспондент, и он, вероятно, представлял себе Первую Звездную как торжественные похороны. В известном смысле он был, пожалуй, прав: перелет продлится восемь лет на субсветовых скоростях, а на Земле за это время пройдет лет десять– двенадцать. Кое-кого из нас они, вернувшись, не застанут, подумал Быков и посмотрел на пилотов.

Они шли сразу за учеными и очень старались не наступать им на пятки. Три матерых межпланетных аса, и каждый из них командовал в свое время фотонным планетолетом, и каждый из них налетал сотни миллиардов километров, и каждый из них мог бы командовать „Фотоном“, но командиром назначили Ляхова. Ляхов первый поднял „Фотон“ в пространство и первый развил на нем рекордную скорость – сто двенадцать тысяч километров в секунду. И потом – это был Ляхов.

Алексей Петрович глядел в его необъятную сутулую спину и думал, что Ляхову уже за сорок.

Кибернетик снова вскричал: „Ах, какой я впечатлительный“, и корреспондент крякнул.

– А вы смотрите на пилотов, – сказал Быков. – Как идут!

Картина!

У пилотов был очень сосредоточенный вид.

– Да-а… – сказал корреспондент восхищенно. – Замечательно идут.

Он принялся бормотать в диктофон, и до Быкова донеслись слова „коридоры, озаренные ровным, немигающим светом“ и „когорта передового человечества“. Корреспондент был на удивление зелен.

Когда все свернули в главный коридор, Алексей Петрович оглянулся. Сзади шло человек пятьдесят. Все молчали. Экипаж „Фотона“ шел впереди, и между ним и провожающими лежала полоса отчуждения. Глупо, решил Алексей Петрович и рассвирепел. Какого черта. Люди летят работать, а не помирать. Он посмотрел на постную физиономию корреспондента, пошевелил губами и догнал Ляхова. Они пошли рядом.

– Ну что, Алексей, – сказал Ляхов, расплываясь в довольной улыбке. – Завидуешь?

– Еще бы, – сказал Алексей Петрович.

– Чего я боюсь, – сообщил Ляхов, – так это ближайших десяти минут. Придется обниматься с начальником Девятого.

Он осторожно оглянулся и вздохнул.

– Да, – сказал Алексей Петрович. – Я с ним стараюсь за руку не здороваться. Лапа у него, как экскаватор.

– Он меня обнял при встрече, – сказал Ляхов. – Теперь у меня что-то внутри скрипит и щелкает.

– Главное – вовремя отскочить, – сказал Колкер. Он летел на „Фотоне“ борт-инженером. – Подскочить, изящно поклониться и отскочить.

– Обидится, – сказал Ляхов и снова вздохнул. – Щелкает, – сообщил он.

Третий пилот молчал. Быков не знал его близко. Он знал только, что фамилия его Мартови и Ляхов в разговорах зовет его обычно Моркови. При комплектовании этой экспедиции старались подобрать людей не семейных. Для Мартови сделали исключение. Это был превосходный межпланетник. Два года назад он первым в мире исследовал пространство за Плутоном и нашел там второе кольцо астероидов.[41]41
  Ого! Недавно это второе кольцо (пояс) астероидов обнаружено, дистанционными, естественно, методами. А в нем – громадные астероиды, превышающие размерами все „внутренние“… – В. Д.


[Закрыть]

– Послезавтра я лечу на Амальтею, – сказал Алексей Петрович.

– Ну-ну, – сказал Ляхов.

– Василий, – сказал Алексей Петрович. – Не задирай нос, Василий.

– Увидишь на Амальтее Тальба, – сказал Колкер, – передай ему, что все его рассуждения – чепуха. Он поймет. Я хотел ему написать, но так и не собрался.

– Можно радировать, – сказал вдруг Мартови. Все поглядели на него. Жена Мартови работала на Амальтее, на Джей-станции. Он даже не смог попрощаться с ней, подумал Быков.

Последний рейсовый планетолет на Амальтею ходил три месяца назад. Он так и не повидал жену перед отлетом и теперь увидит нескоро. Зато он увидит Другое Солнце. Через четыре года он увидит чужое Солнце – красное, дымящееся протуберанцами, заслоняющее полнеба. Дурак, подумал Алексей Петрович. Зачем я заговорил об Амальтее.

– Ну, начинается, – сказал Ляхов.

Процессия остановилась перед Главным кессоном, и Быков увидел, что к ним приближается член Совета и начальник Девятого. Начальник потирал руки. Лицо у него было решительное.

– Подскочить, изящно раскланяться и отскочить, – пробормотал Колкер.

Алексей Петрович отступил и стал смотреть. Член Совета жал руку каждому из участников и говорил что-то, улыбаясь.

Зеленый корреспондент сверкал вспышкой. Он был не один.

Вспышками сверкали еще четверо с горящими глазами. Алексей Петрович увидел, как Колкер попытался осуществить свой маневр, как он подскочил к начальнику, но раскланяться не успел – начальник схватил его и стал душить. Во всяком случае, у Колкера было лицо именно удушаемого. Ляхов покорно ждал своей очереди рядом.

Сначала все было довольно чинно, корреспондент мог быть доволен: провожающие почтительно толпились вокруг, а участники в промежутках между объятиями и рукопожатиями стояли в напряженных позах и нетерпеливо улыбались. Но потом Ляхов крикнул на весь зал: „До свидания, товарищи!“, и толпа надвинулась.

Алексей Петрович успел расцеловаться с Ляховым и Колкером и пожать руку длиннорукому Дьердю. Зеленый корреспондент осветил его вспышкой, сказав: „Извините, я хотел не вас“, и кинулся напролом к Ляхову. Но Ляхов уже шагнул в кессон. Все зашумели. Толстая пластметалловая плита стала медленно опускаться, и семеро в кессоне стояли и махали руками.

Все они были немного бледны, и Алексей Петрович увидел, как Мартови вдруг резко отвернулся и стал натягивать вакуум-скафандр. Плита опустилась.

Алексей Петрович еще долго стоял в опустевшем зале. Они будут в походе восемь лет. Четыре года туда и четыре – обратно. Восемь лет ледяной пустоты вокруг. Восемь лет невообразимой, ни с чем не сравнимой пустоты. Семь лет из восьми они проведут в анабиотическом сне, где-то между смертью и глубоким обмороком. И они увидят Другое Солнце. А я послезавтра лечу на Амальтею в шестой раз. И в шестой раз увижу Юпитер с высоты в сто тысяч километров. В шестой раз выгружу продовольствие и ученых, в шестой раз погружу ученых и контейнеры с образцами…

– К черту, – сказал Алексей Петрович. – Послезавтра я лечу на Амальтею. Сегодня должны прибыть Дауге и Юрковский.

Будем пить шампанское и послезавтра вместе полетим на Амальтею…

В комнате Алексея Петровича сидел Михаил Антонович Крутиков и пил чай. Стол он придвинул к дивану. На столе стоял чайник и большая банка с вареньем, к которой была прислонена раскрытая книжка. Михаил Антонович был красен и более обыкновенного благодушен.

– Алешенька, – сказал он.

– Здравствуй, штурман, – откликнулся Алексей Петрович, подтащил стул и уселся.

– Налей-ка и мне, – сказал он.

Михаил Антонович взял книжку и положил на диван. Алексей Петрович заглянул в банку.

– Гм, – сказал он с сомнением.

– Третий стакан пью, – торопливо сказал Михаил Антонович и стал наливать чай.

– Гм, – повторил Алексей Петрович. Он отхлебнул горячего янтарного чая, зацепил ложечкой варенья и, причмокнув, прищурился на штурмана. – Проводили „Фотон“. Привет тебе от Ляхова.

– Спасибо, Алеша. – Михаил Антонович покачал головой. – Какие смельчаки. Ай-яй-яй, какие это смельчаки…

– Ты бы не полетел? – осведомился Алексей Петрович.

– П-полетел бы, – сказал Михаил Антонович, потупясь.

Алексей Петрович засмеялся. Он знал, что штурман тайком подавал заявление, которое было, однако, отклонено в самой вежливой форме. Михаил Антонович много переживал по этому поводу. „Не пора ли мне на покой, Алешенька?!“ – проникновенно вопрошал он. Но на покой ему было явно рано. Он по-прежнему оставался лучшим штурманом современного межпланетного флота, хотя за последние десять лет прибавил в весе на семь кило. Теперь Алексей Петрович, взяв его под локти, уже не мог поднять, как раньше.

Михаил Антонович допил свой стакан и взялся за чайник.

– Гм, – сказал Алексей Петрович. Рука Михаила Антоновича дрогнула, но он все-таки налил себе полстакана и сердито поглядел на Быкова.

– Не „гмыкай“, пожалуйста, – сказал он, подумал и добавил: – Черт возьми.

Некоторое время они в полном молчании пили чай и скребли ложками по стенкам банки с вареньем. Потом Алексей Петрович спросил:

– Где Коля?

– На „Хиусе“, – сказал Михаил Антонович.

– Странно, – сказал Алексей Петрович, – что он там делает?

– Он копается в вычислителе, – сказал Михаил Антонович. – Я сказал ему, что там все в порядке, но он считает, что там не все в порядке.

– Первый рейс, – задумчиво сказал Алексей Петрович, – первый дальний рейс. Амальтея, Юпитер, Джей-станция – для него это так ново. Волнуется?

– Коленька? Нет, что ты!

– Ермаковская кровь, – сказал Алексей Петрович. – Впрочем, врет он все. Волнуется, конечно.

Михаил Антонович вздохнул.

– Когда прилетят наши мальчики? – спросил он.

– Сегодня или завтра. Я думаю, сегодня.

Десять лет мы не виделись, подумал Алексей Петрович. Шли все по разным дорогам. Даже отпуска у нас были в разное время. Один раз я чуть-чуть не поймал Володьку Юрковского, но оказалось, что он вылетел накануне. Это было три года назад, на Таити. Я жил потом в комнате Юрковского и нашел его письмо ко мне, которое он забыл отправить. А потом в Москве я слышал, как объявляли по радио о его докладе в Доме Ученых, но нужно было улетать на Юпитер. Все на тот же Юпитер. И с Дауге та же история. Он долго болел, милый Иоганыч. И очень трудно было ему снова попасть в Пространство. Но он добился, и они долго работали на Венере вместе с Юрковским, а потом Дауге послали на Марс и он почему-то перестал писать.

Говорят, ему снова не повезло там – кажется, была зимняя буря и его засыпало. Но он еще ухитрился год назад слетать на Амальтею и наши корабли встретились в пространстве и прошли на расстоянии каких-нибудь пять тысяч километров друг от друга… Мир тесен, но трудно быть вместе, когда один планетолог, а другой – командир фотонного корабля. Хорошо, что хоть Миша – штурман. Алексей Петрович посмотрел на Крутикова с удовольствием. Десять лет…

– Ляхов летит уже полтора часа, – сказал Михаил Антонович.

– Да-а, – сказал Алексей Петрович. Полтора часа – это значит скорость его сейчас около пятидесяти километров в секунду и он уже за Марсом. Пассажиры уже заснули, а Ляхов в крутом пике выводит „Фотон“ перпендикулярно эклиптике. Перегрузка раза в три, в глазах – мурашки, в ушах – звон. Колкер глотает спорамин, а Мартови тайком от командира пытается связаться с Амальтеей. Солнце уходит, слабеет, тонет в бездне…

Через три-четыре часа Ляхов выйдет в зону абсолютно свободного полета над плоскостью Солнечной системы. Там еще не бывал никто. Разве что он сам, когда испытывал „Фотон“ год назад.

– Михаил, – сказал Алексей Петрович. – Мы с тобой просто старые извозчики.

Михаил Антонович молча убирал со стола.

– Жалкие старые извозчики, – повторил Алексей Петрович. – И предел наших возможностей и способностей – проскочить, не теряя скорости, через пояс астероидов. И все. А скорость такая, что ее и сохранять не стоит: полторы тысячи, две тысячи…

Алексей Петрович замолчал и обернулся. Дверь плавно отъехала в сторону, и в комнату влетел розовощекий плечистый парень в клетчатой рубахе. Он стал в позу и провозгласил.

– Товарищи межпланетники! Григорий Иоганнович Дауге!

Михаил Антонович уронил поднос и наступил на него.

В дверях появился Дауге – черный и сухой. Он подошел к Алексею Петровичу и сильно ударил его по плечу.

– Петрович! – сказал он.

Алексей Петрович поднялся и тоже ударил его по плечу.

У Дауге подкосились ноги.

– Петрович! – закричал он и кинулся обниматься. Несколько минут все обнимались. Михаил Антонович всплакнул. Дауге, измятый и взъерошенный, рухнул на диван.

– Николай! – рявкнул Алексей Петрович, обращаясь к плечистому парню. – Где шампанское! Бегом!

– Да-да, Коленька, – закричал Михаил Антонович, – бегом, бегом, пожалуйста!!

Плечистый парень кинулся вон из комнаты.

– Постойте! – взывал Дауге, простирая руки. – Подождите! Юрковского подождите!

– Как так – Юрковского? – сказал Алексей Петрович. – Он тоже здесь?

– Ну да! Мы прилетели вместе.

– А где он?

– Он моет свое чудище, – сказал Дауге, приглаживая волосы.

– Какое чудище? – спросил Алексей Петрович.

– Уж не женился ли он? – сказал Михаил Антонович.

Дауге хихикнул.

– Сами увидите, – сказал он. – Будьте покойны, на это стоит посмотреть.

Он оглядел всех и сказал:

– Петрович, Мишка. Постарели, морды стали какие-то солидные. Михаил, – взревел он, – срам! Разъелся, как гусак. Восемьдесят пять кило как минимум!

– Восемьдесят восемь, – сказал Алексей Петрович.

– Позор! Штурман! Межпланетник! Восемьдесят восемь!

Срам! А ты, Алексей! Тебя не узнать. Откуда у тебя такое выражение на физиономии?

– А что?

– А то самое! Впрочем, понятно – капитан. Кэптн оф вотарлесссии. „Бесконечно чужой, беспокойный душой, бороздящий эфирные волны“!

– Да ну тебя к черту, – сказал Алексей Петрович, – какие там еще волны…

– …„Без улыбки в глазах, только трубка в зубах, беспокойный, упрямый, бессонный“… Ужасно дурацкие стихи Володька писал во младости своей. Господи, мы десять лет не виделись. – И Дауге принялся весело ругаться по-латышски.

– Высох, высох, – повторял Михаил Антонович, сидя рядом с ним на диване и гладя его по плечу, – совсем высох, Гришенька… Черный совсем стал.

Алексей Петрович полез в буфет, вытащил стаканы, стал расставлять их на столе. Вошел Коля с двумя бутылками под мышкой.

– Ух и холодные, черти, – сказал он широко улыбаясь. Дауге смотрел на него без улыбки, очень внимательно.

– Николай Анатольевич Ермаков, – сказал он медленно.

– Как вырос, как вырос, мальчик, – сказал Михаил Антонович.

– Ты молодец, Николай Анатольевич, – так же медленно продолжал Дауге. – Ты мне нравишься. И ты действительно очень вырос.

– Все растут, – сказал Алексей Петрович. Он не любил, когда хвалят вообще. – Что там у тебя было с вычислителем, Николай?

– Ничего не было, – сказал Коля Ермаков, усаживаясь за стол. – Дядя Миша прав, там все в порядке. Но зато я видел старт „Фотона“.

– Как так? – Дауге посмотрел на часы. – Собирались стартовать в двадцать два…

– Нет, – сказал Алексей Петрович. – Они уже два часа в полете.

– Ах ты, какая жалость, – сказал Дауге. – Я хотел попрощаться с Ляховым.

– Они уже два часа в полете, – повторил Алексей Петрович.

– Но как же, черт возьми, – сказал Дауге, растерянно озираясь, – ах, какая жалость…

Алексей Петрович хотел сказать, что еще не все потеряно, что нужно только подождать лет десять-двенадцать, но вдруг заметил, что Михаил Антонович медленно поднимается с дивана и рот у него открыт и глаза – тоже. Алексей Петрович оглянулся на дверь и увидел Юрковского. Юрковский улыбался, и брови у него были те же, что и раньше, – густые, черные, только на лбу блестели залысины и волосы поседели, а на плече у него, на широком, обтянутом роскошной материей плече…

– В-ва… – неожиданно и совершенно невразумительно произнес Михаил Антонович.

– Что это? – сказал Алексей Петрович и встал.

Юрковский неторопливо, вразвалочку двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную прямоугольную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.

– Володя, – сказал Алексей Петрович, – что это?

Ящерица медленно мигнула. У нее были огромные, выпуклые, очень темные глаза.

– Это? – сказал Юрковский очень обыкновенным голосом – Это – Варечка, а что?

Он подошел к Алексею Петровичу и протянул к нему руки.

– Обними меня, капитан, – сказал он.

Алексей Петрович увидел, как Варечка поднялась на задние лапы и шевельнула полуметровым хвостом, сплющенным с боков.

– К чертям собачьим, Владимир, – с чувством сказал Алексей Петрович. – Убери, пожалуйста, эту гадость.

Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.

– Капитан, – заорал он прямо в ухо брыкающемуся Быкову, – капитанчик! Не бойся! Она не кусается.

Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где стала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал его к себе. Юрковский взмолился о пощаде, но сзади его схватил за ухо Михаил Антонович и стал тянуть, приговаривая: „Ах ты паршивец, поросенок ты этакий!“

– Алексей! – сипел Юрковский, извиваясь судорожно. – Не буду! Мишка! Троглодиты! Спасите!

Дауге хохотал, дрыгая ногами, а Коля Ермаков стоял в сторонке и глядел на Юрковского. Глаза у него блестели.

Потом Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:

– А теперь давайте пить шампанское.

Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, до тех пор, пока Алексей Петрович не протянул ему стакан.

– Пей, – сказал Алексей Петрович.

– Не буду, – сказал Юрковский.

– Пей, – повторил Алексей Петрович, надвигаясь.

Юрковский взял стакан и поднялся.

– Ох, – сказал он, хватаясь за поясницу.

Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и сказал глухо:

– Вместе.

– Вместе, – сказал Юрковский.

– Вместе, – сказал Дауге.

– Слава богу, – вздохнув, молвил Михаил Антонович.

Они выпили, не чокаясь, и Николай Ермаков выпил вместе с ними. Мокрая ящерица шелестя выскользнула из своего угла и вскарабкалась на плечо Юрковского.

– Так, – сказал Алексей Петрович, уставясь на нее. – Уж не собираешься ли ты взять ее на Амальтею?

– Умгу, – сказал Юрковский, ласково дернув ящерицу за хвост. – Обязательно.

– Что? – сказал Алексей Петрович ужасным голосом. – В мой корабль?

– Умгу, – сказал Юрковский и осведомился: – А нет ли у вас чего-нибудь съестного? Смерть, как есть хочется.

Коля Ермаков метнулся к буфету, а Дауге сказал:

– Эту дрянь – прощу прощения, это милое существо – Владимир Сергеевич изволят таскать с собой везде. Однажды он пришел с ней на прием к министру.

Юрковский ел хлеб с маслом.

– Не мог же я оставить ее дома одну. Она страшно скучает в одиночестве. Зато на приеме было очень весело.

– Могу себе представить, – сказал Алексей Петрович. – Николай, там должна быть курица.

– Курица – это хорошо, – сказал Юрковский.

– Нет здесь курицы, дядя Леша, – сказал Коля Ермаков из буфета.

– Поищи, – сказал Алексей Петрович и посмотрел на Михаила Антоновича. – Впрочем, не стоит.

– Тут есть какая-то рыба, – сообщил Коля Ермаков.

– Рыба – это великолепно, – сказал Юрковский нетерпеливо. – Вы очень медлительны, юноша.

Коля поставил на стол блюдо с заливным. При виде заливного Юрковский заурчал.

– Уксусу и горчицы, – воскликнул он.

– А ведь Володька не узнаёт, – сказал Дауге. – Ей-ей, не узнаёт.

– Кого? – осведомился Юрковский, жуя и причмокивая.

– Колю Ермакова ты не узнаешь, – сказал Дауге.

Юрковский оторвался от рыбы и посмотрел на Колю.

– Черт возьми, – сказал он. – Ведь это Николашка.

– Ясно даже и ежу, – сказал Коля Ермаков.-

Все засмеялись. Михаил Антонович заливался серебристым колокольчиком, и Дауге хлопнул его по спине.

– Николашка, – сказал Юрковский торжественно, – да ведь ты совсем мужчина! Я, черт возьми, произвожу тебя в Николаи.

Он взял кусочек рыбы и сунул его под нос ящерице. Ящерица сидела неподвижная как чучело и медленно мигала.

– Не хочет, – сказал Юрковский. – Еще рано.

– Эта тварь, – пояснил Дауге, – виноват, эта очаровательная старушка кушает раз в сутки. Дышит она, кажется, тоже раз в сутки, а что касается сна, то она не спит вообще. Так, во всяком случае, говорит Володька, но, по-моему, он врет.

– Отнюдь, – сказал Юрковский. – Всё так. Варечка родилась на Марсе, где дышать трудно и мало еды. И она вообще неприхотлива. Когда нас с Дауге однажды засыпало, мы провалялись под завалом часов пятьдесят И когда нас откопали, то мы с Дауге моментально угодили в госпиталь, где и провели полмесяца в разнообразных развлечениях, а Варечка только – потеряла хвост и переднюю ногу, но вскоре обросла вновь.

Алексей Петрович смотрел на друзей со странным чувством.

Все было так, как раньше, и все-таки совсем не так. Юрковский стал совсем седой. Щеку Дауге пересекал тонкий старый шрам.

Они шутили и болтали, как прежде, но Алексей Петрович почему-то не верил шуткам. Не то они говорят, думал он, не то. Неужели нам не о чем говорить, кроме как об этом чудище…

– Это чудо приспособляемости, – разглагольствовал Юрковский. – Я держал ее долгое время в термостате, но потом она удрала оттуда и стала жить в чисто земных условиях, как мы с вами. Один раз ее облили серной кислотой. Я уверен, что если ее сунуть в поток плазмы твоего „Хиуса“, Алексей, ничего не случится.

Ящерица круглым глазом уставилась на Быкова. Алексей Петрович поглядел на нее с ненавистью. Юрковский наконец умолк и откинулся на спинку стула, катая хлебные шарики. Все замолчали, только время от времени шумно вздыхал чувствительный Михаил Антонович. Вместе, думал Алексей Петрович.

Вы понимаете, что это такое – вместе? Или вы этого не понимаете? Вот я помню все. Багровые тучи над черными пустынями Венеры. Берега Дымного моря. Перекошенный, вплавившийся в растекшийся гранит „Мальчик“. Сто пятьдесят тысяч шагов. Обуглившееся тело Дауге, хрип Юрковского в наушниках. С тех пор прошло много лет. Я многое узнал и многое повидал. Я видел Бурый Джуп с Амальтеи и сверкающие поля колец Сатурна. Я узнал, что такое сын. Ведь вы оба не знаете, что такое сын. И сына я назвал Володей, потому что жене не нравилось имя Григорий. Но каждый раз, когда мне приходилось слышать или читать стихи, я вспоминал Юрковского. И каждый раз, когда я видел черноволосого сухощавого человека, у меня ёкало сердце, но это был не Дауге. Мне очень хочется сейчас рассказать вам об этом. Как орал на Михаила Антоновича, когда тот вздыхал: „И где-то сейчас наши мальчики? Каково им там?“ Как просился на рейсовый танкер Венера – Земля.

Как потом добивался перевода на грузовой планетолет второго класса, ходивший четыре раза в – год к Марсу, и мне сказали:

„Вы слишком хороший капитан для таких полетов“…

– Кто-нибудь еще летит с нами? – спросил Юрковский.

– Да, летит, – медленно сказал Алексей Петрович. – Летят еще двое. Летит Шарль Моллар – радиооптик, и один японец – некто Окада Сусуму.

– Ничего себе – некто, – сказал Юрковский. – Действительный член Академии Неклассических Механик.

Алексей Петрович равнодушно сказал:

– Вот как? Ну, академиков мы возили. И не раз. Академики очень любят Юпитер.

– Я так и не понял, будем мы облетать Юпитер или прямо пойдем на Амальтею, – сказал Дауге.

– Как же, – сказал Михаил Антонович. – Обязательно. Четыре витка вокруг Юпитера.

– Потом, мы летим не одни, – сказал Алексей Петрович. – Стартуем вместе с „Викингом“. На „Викинге“ полетят киношники. Будут снимать Джуп, „Хиус“, Амальтею, Джей-станцию…

– Они делают фильм „Страшная большая планета“, – тихонько вставил Коля Ермаков.

– Юрковский криво усмехнулся и сказал жестко:

– Это будет интересный фильм. Очень интересный. Героический.

– Н-да, – сказал Алексей Петрович, знавший хорошо, что такое Юпитер.

– Вот чего я все-таки никак не могу понять, – задумчиво произнес Дауге, уставясь в потолок, – зачем нам все это. Венеру мы штурмовали, потому что там была Урановая Голконда.

На Марсе выращивают хлореллу. Прелестно. Но ради чего погиб Поль Данже? На Юпитере мы угробили массу средств и несколько замечательных капитанов. А ведь Юпитер – это нуль, ничто. Толстый водородный пузырь…

– А зачем Ляхов ушел в Первую Звездную? – сказал Алексей Петрович.

– Да. Зачем?

– Че-ло-век, – сказал Юрковский.

– Ну и что?

– Всё, – сказал Юрковский. – Просто – Че-ло-век. Сначала он говорит: „Я хочу есть“, – тогда он еще не человек. Потом он говорит: „Я хочу знать“ – и становится человеком.

– Ясно даже и ежу, – сказал Коля Ермаков вполголоса.

Алексей Петрович посмотрел на часы и сказал:

– Ляхов вышел в зону абсолютного полета. Вы бы лучше рассказали, что нового в мире.

– Этот ваш че-ло-век, – сказал Дауге, – еще не знает толком, что делается в центре Земли, а уже размахивается на звезды.

– На то он и че-ло-век, – сказал Юрковский.

– Ладно, – сказал Дауге. – Расскажи лучше про сороконожку.

– Могу, – сказал Юрковский. – Но сначала мы выпьем.

…В это время Василий Ляхов кончил укладывать пилотов в анабиотические ящики и остался один. Он сидел перед пуль том в капитанской рубке, пил содовую прямо из бутылки и прислушивался, как у него что-то скрипит и щелкает внутри. „Фотон“ двигался со скоростью 150 километров в секунду. Это была еще очень маленькая скорость.

Гл. II. Шарль Моллар, радиооптик

В комнате было полутемно, только вспыхивали разноцветные огоньки на пульте управления и на громадном, в полстены, экране ослепительно горело на солнце фантастических форм сооружение.

– Ну, видишь теперь? – спросил Быков.