Текст книги "Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты."

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

– Ну и что?

– Я бы ее сжег, – мстительно сказал Коля. Майор Швандин, сухой и не очень умный человек, был ярым противником нашего содружества.

– Это не по-спортсменски, – деловито сказал Перышкин.

Мелкие добавки оживляют действие:

Мы обогнули лавовую стену и увидели, что Строкулев прыгает вокруг банки, дуя в растопыренные ладони и выкрикивая антирелигиозные лозунги. Оказывается, он („мать моя богородица!“) истратил полкоробка спичек, пытаясь зажечь хотя бы одну. Спички на ветру гасли. Тогда он взял все остальные сразу и чиркнул по коробку. Спички разгорелись очень охотно, но (в бога, сына и святаго духа!..) при этом обожгли ему ладони.

Из запасов, припасенных в дорогу, изменялось количество взятого коньяка: три бутылки, две бутылки… просто „коньяк“ (без указания количества).[26]26
  Угу, взяли, значит, канистру. Любовь героев ранних произведений Авторов к коньяку хорошо известна. Вот кусок пародии Л. Камионко из „Комментариев“:
  „– Черт, – сказал Иван Федотович, – не позавтракать ли? Ты как, Термус?
  Термус мрачно повертел ручки пульта управления и вытащил откуда-то снизу бутылку коньяка.
  – Киберов я послал, – сказал он бесцветным голосом. – Надо ждать.
  Он налил по стакану себе и Ивану Федотовичу“. – В. Д.


[Закрыть] Просто „консервы“, упомянутые в окончательном тексте, атрибутировались более конкретно: несколько банок „лосося в собственном поту“, после чего сразу вспоминается другой набор продуктов – для Дмитрия Малянова.

АРХЕОЛОГИ ВБЛИЗИ САМАРКАНДА

Во второй главе действующие лица в процессе написания меняли имена, фамилии, национальность.

Борис Янович Лозовский в рукописях значился: Борис Яковлевич Стависский (первый и второй черновики), Борис Янович Ковалев (третий черновик), Стронский (последний черновик и первая публикация в журнале „Техника – молодежи“). Его прозвище „пан шеф“ ранее имело более разнообразные варианты: „(он же „пан шеф-отец“, он же „пан маршал“, он же „дядя Боря“)“. В третьей главе повести „Извне“ „пан шеф“ получает еще одно имя: Борис Янович Каневский.

Старинный друг рассказчика второй главы таджик Джамил Каримов так и был в рукописях „старинным другом“, но „с пятнадцатилетним стажем“ и имел русское происхождение: „Володя Луконин (он же Лукончик, он же „ако Володьков“)“ – это в первых черновиках, затем: Володя Лукнин, Володя Чегодарь.

Рассказчик вспоминает: „…именно он устроил меня – астронома по специальности – в экспедицию, где я и вкушал все прелести положения человека, без которого можно обойтись, то есть мыл керамику, готовил обед и снимал по мере надобности план раскопок“. Въедливые читатели могут поразмышлять о взаимопроникновении жизни автора и жизни его персонажей, вспомнив два романа С. Витицкого (главы об экспедициях) и перечитав „Комментарии“ Б. Стругацкого к „Извне“. И об этом же говорит исчезнувшее из окончательного текста дополнение к описанию дневника, который утащил Пришелец: „…дневник с последним (лучшим) вариантом экспедиционного гимна… <…> „С-с-скоти– на!“ – произнес Володя с выражением, а то, что было сказано мной (на последний вариант гимна я убил два дня напряженной творческой работы), окончательно убедило его в том, что его друг находится в трезвом уме и ясной памяти“.

В черновиках указаны другие направления и расстояния. Этого, вероятно, потребовали цензоры (что странно для нас сегодняшних, но было привычно для того времени). Замок Апида, в окончательном варианте располагавшийся в пятидесяти километрах к юго-востоку от Пенджикента, перемещался в разных направлениях („к северо-западу“, – к „юго-западу“) и находился в ста километрах от Пенджикента.

Даты тоже менялись. „Пан шеф“ должен был вернуться 14 августа. Это в окончательной версии. Первоначально же эта дата (и все последующие соответственно ей) была смещена – 23 июля.

А теперь немного смешных подробностей из черновиков:

…Понятие „таджикский замок третьего века“ не имеет ни чего общего с зубчатыми стенами, железными воротами и подземельями, забитыми скелетами замученных узников…

…Здесь можно найти горелое дерево, обломки глиняных сосудов шестнадцативековой давности, абсолютно современных скорпионов, полных самых ядовитых намерений, и, если повезет, старую позеленевшую монету, с точки зрения непосвященных похожую на монету в той же степени, как и на что-нибудь другое…

….рейсы по ужасным горным дорогам, которые „пан шеф“ называл „отнюдь не творением человеческих рук, но пятой стихией и шестым чувством“….

…Глаза у меня были белые, и я встретил их странной фразой: „Без примуса гораздо хуже, чем с оным“ и туманно пояснил свою мысль: „Я понимаю – консервы, но зачем ему примус?“ – „Кому?“ – спросил потрясенный Луконин. „Пауку“, – ответил я и грустно засмеялся…

Почему такие мелкие юмористические замечания изымались при печати – непонятно. Как непонятно и то, почему было убрано дополнение к сноске: „Биштокутар – таджикская карточная игра. У нас она называется „английский дурак[27]27
  Чего же тут непонятного? Цензоры удалили эту вставку для недопущения пропаганды межнациональной розни. Братский английский народ, ведущий борьбу против империалистов-эксплуататоров… – В. Д.


[Закрыть]“. Или, к примеру, в рукописях „ГАЗ-69“, автомобиль экспедиции, назывался „ГАЗ-51“ (и „ГАЗ-151“). То есть экспедиция в рукописях перемещалась не на джипе, а на грузовике.

Причина некоторых изменений понятна. К примеру, в описании подъема космического корабля Пришельцев для большей фантастичности первоначальное „Почти без шума, но из-под днища бил огонь“ было изменено на „Ни шума, ни огня, никаких признаков работы двигателей“.

Первое появление Пришельца в рукописи сопровождалось комментариями рассказчика, перекликающимися с размышлениями, Саши Привалова о столкновении с неведомым:

Я думаю, нелегко было бы сосчитать все романы и рассказы, которые были написаны о Пришельцах извне. Я читал очень много таких романов. Во многих из них пришельцы выглядели гораздо страшнее, чем тот, что стоял передо мной, но мне всегда было досадно за поведение тех людей, которые в романах сталкивались с гостями из Вселенной, мне казалось, что уж я бы, наверное, все сделал не так, как они. Но кто мог думать, что, сталкиваясь с Пришельцами, ты чувствуешь себя дурак дураком! Если бы мне сказали, что это – Пришелец, я, может быть, вел бы себя иначе, но ведь я даже не знал, что это! <…>

В первый момент я был убежден, что мне померещилось, потом сильно перепугался, решив, что это какое-то неизвестное животное, хотя, откровенно говоря, здравомыслящий человек сразу бы понял, что это не так. Но у меня не было времени рассуждать здраво.

Некоторые подробности не вошли в окончательный текст по вине тогдашних идеологов (и не только, от литературы).

Рассуждения о „телемеханических диверсантах“ и „кремнийорганических чудовищах“ дополнялись в черновиках рассуждениями о „космической водородной базе“ и „межпланетном шпионском центре“.

„Шуточки парней из авиаклуба“ первоначально именовались „военные шуточки шутят“ и даже „шуточки господ военных“.

В окончательном варианте рабочие были просто разочарованы („чая нет и не будет“), первоначально же: „Их выражения были ужасны. Назревала революция, но потом все как-то обошлось“.

О волнениях рабочих утром: „Володя попытался их успокоить, обещая к вечеру Стависского с консервами и керосином. Что он имел в виду, говоря о керосине, я не понял, но рабочие несколько успокоились и согласились ждать“.

Шофер Коля первоначально попал не в милицию, а в больницу, „лежал на койке и страдал от каких-то уколов“. Коля сетовал, что после его рассказа о происшедшем „доктора подозревают, что он напился, а в его положении (он только что закончил серию прививок против бешенства) это могло привести и не к таким последствиям. Но как он мог напиться, если сам отлично понимает, что после „бешеных уколов“ пить нельзя. Все было вот так как он говорит, и никто не верит, и права отобрали, и посадили сюда – колют ежечасно и грозятся сумасшедшим домом…

Начинался второй этап наших приключений – последствия. <…> я б этом рассказывать не хочу и не стану. Тут были и перекрестные допросы, и намеки, и врачебные освидетельствования, и подписки о невыезде, и прочие знаки внимания со стороны общественности“.

Впрочем, в одном из вариантов черновика в начале второй главы об этом все же рассказывается:

Об этом, собственно, уже писал какой-то Ж. Астанкинд в одном из прошлогодних номеров „Юного техника“. Не знаю, где О. взял материал. Отчет комиссии еще не закончен, а настоящих очевидцев было всего двое – я и Володя Луконин. У меня Ж. Астанкинд интервью не брал. Может быть, Володька?

Надо будет его спросить. Этот Астанкинд все переврал, на самом деле события разворачивались одновременно и гораздо проще, и гораздо сложнее. Взять хотя бы историю с исчезновением Стависского – ведь нас обвиняли в убийстве! Сначала в неумышленном, а потом, поскольку мы настаивали на своей версии и говорили только правду, то и в злонамеренном. „Что вы сделали с трупом убитого?“ Месяц нас держали в Самарканде, взяв подписку о невыезде, пока не приехала комиссия и не нашли дневник „убитого“. За создание этой комиссии я должен благодарить профессора Никитина. Он был, пожалуй, первым человеком, который поверил правде, хотя мне и пришлось для этого написать ему четыре письма на десяти страницах каждое. Очень трудно в таких случаях убедить человека, что ты не сошел с ума и не пьешь запоем. Даже такого человека, который знает тебя восемь лет и, смею надеяться, только с хорошей стороны (у Никитина я пять лет учился в университете, три года в аспирантуре и год работал в его отделе). Правда, как я потом узнал, и в суде нашелся человек, который говорил, что все это слишком необыкновенно, чтобы быть ложью. Он говорил, что если бы мы с Володей действительно убили своего начальника (что само по себе сомнительно), то в оправдание придумали бы историю попроще. Только благодаря этому члену суда мы не попали в КПЗ и отделались только подпиской о невыезде.

Шоферам пропавших машин пришлось хуже. По крайней мере, один их них, Джамил, – я его знал, он у нас в экспедиции водил машину недели две, – под перекрестным допросом, сознавая, по-видимому, всю фантастичность правды, „признался“, что „машина на яма пошел“, то есть свалилась в пропасть.

А когда его спросили, где остатки, он горько сообщил: „Очень большой яма был. Машина совсем тамом шудакиски[28]28
  Тамом шудакиски – дословно: совсем конец. – Прим. Авторов.


[Закрыть] стал.

И сто пятьдесят грамм пили остался“.

Всего пропало, насколько я знаю, четыре машины: два грузовика (один с грузом муки), ГАЗ-69, приписанный к одной из геологических партий, и наш ГАЗ-51. Пропала корова у одной колхозницы-таджички. Пропал без вести шофер (о нем пишет в своем дневнике Стависский; я думаю, что парень просто скрылся, испугавшись ответственности за машину). Стависский пишет еще об овцах, но я об этом ничего не слыхал. Колхозница, та заявила о пропаже коровы, и Ливанов (председатель комиссии) обещал ей устроить компенсацию.

Вообще Пришельцы оставили после себя довольно много следов – хватило бы и одной пропажи Стависского. Например, летательные аппараты, так похожие на современные вертолеты, несомненно должны были видеть очень многие. Я не говорю уже о насмерть перепуганных шоферах, но их видели колхозники в Фольминдаре, Фарабе и Могиане. Их видели туристы на Маргузорских озерах. И, конечно, мы с Володей и наши рабочие. Пока я был членом Комиссии, мне пришлось разговаривать даже с людьми, которые подробно описывали эти машины, а потом оказывалось, что они их не видели никогда, просто потому что не могли видеть. А один из членов Комиссии как-то смущенно признался, что в нем нарастает уверенность в том, что и ему довелось наблюдать вертолеты Пришельцев, хотя он и прибыл из Москвы через полтора месяца после окончания всех событий.

Здесь дело, я думаю, просто в том, что таинственные летательные аппараты внешне, действительно, поразительно напоминали современные вертолеты. Неискушенный человек не смог бы их различить, а искушенный подумал бы, что это новая модель. Поэтому, в частности, совершенно невозможно установить, долетели ли Пришельцы до крупных городов, до Самарканда, например. Там на них просто могли не обратить внимания – вертолеты в городах теперь не редкость и не событие. В этой связи, между прочим, возникает один очень интересный вопрос. Насколько мне удалось установить, исходя из записей Стависского и собственных впечатлений, Пришельцы пробыли на Земле (точнее, у нас в горах) не более трех дней.

Что они успели узнать? Как далеко достигли их вертолеты? На эти вопросы дать ответ невозможно. Этого пока не знает никто.

Два слова о самих Пришельцах. Их видели только двое – я и Стависский. Видел их также пропавший шофер, но, к сожалению, я не знаю людей, которые видели этого шофера. Так что практически все сведения имеют только два источника, и этого, по-моему, достаточно, тем более что описания Стависского целиком совпадают с моими личными впечатлениями.

Об этом пропавшем шофере рассказывает в своем дневнике „пан шеф“ (рукопись и первая публикация „Извне“ в журнале „Техника – молодежи“, 1958 год; опубликована только 2-я глава):

Четвертая машина, опять ГАЗ-151, ЖД 73–98. Шофер Кондратьев. Очень испуган, говорит, что спал, а потом проснулся от гула винтов. Я ему объяснил, как сумел. Машину погрузили. Кондратьев бегал вокруг корабля, ругался, плакал, приставал к Пришельцам. Хотел бить их камнями, но я его удержал.

Нельзя обострять отношений. Он выпил мой спирт и лег спать в тени. Его Пришельцы не осматривали, как меня… <…> Кондратьев ушел. Я хотел передать ему этот дневник, но он отказался: подальше от энтих делов. Говорил, что „махнет“ на Дальний Восток, боится, что за машину его посадят. Уговаривал идти вместе, я отказался. Он ушел без всяких помех, мог бы даже взять ГАЗ, который почему-то не погрузили, но здесь на машине не проехать.

Выделенные слова в журнальном варианте, конечно, отсутствуют.

В этом черновике в конце главы снова вспоминается журналист Ж. Астанкинд:

От Стависского пока нет никаких вестей. Его жена не верит в эту историю. Она раньше очень хорошо относилась ко мне, а теперь терпеть не может. Она говорит, что здесь что-то не чисто, и требует правды, „даже самой страшной“. Что делать – всех не убедишь. Наша комиссия кончает свою работу. Отчет появится в ближайшее время отдельной монографией. Это должно убедить многих.

А что касается статьи Ж. Астанкинда, то ей доверять нельзя. Автор все перепутал. У него там не кибернетические пилоты, как было на самом деле, а чудища неаппетитного вида, похитившие (как вам это нравится?) нашего пана шефа-отца. Для него кибернетическая природа Пришельцев – только одна из наиболее фантастических гипотез, видите ли. В комиссии работают два довольно крупных кибернетика (один из них – академик Тенин), я говорил с ними. Такие киберпилоты уже не фантастика. Нечто подобное создает наша промышленность для первых полетов вокруг Луны и на Луну. Это роботы, способные выполнять целый ряд вполне сознательных операций. Они, например, могут производить химический анализ и радировать результаты на Землю. Я, знаете ли, этого не смог бы сделать, да и товарищ Астанкинд, пожалуй, тоже.

Разительно отличаются начало и окончание второй главы в черновике, приведенные выше, и в первом опубликованном варианте. Жесткая действительность и розово-оптимистическое описание ее. Воистину, на этом примере можно убедиться, как „лакировали действительность“. Даже выдуманную действительность. Здесь не упрек Стругацким, здесь, скорее, сочувствие людям того времени.

Начало опубликованного варианта звучало так:

Сейчас, когда весь мир, затаив дыхание, слушает пеленги Девятнадцатого спутника, а экипажи „Советского Союза“ и „Вэйдады Ю-и“ готовятся в Гоби к старту на миллион километров, интересно вспомнить о странных событиях, имевших место год назад в окрестностях Сталинабада.

И окончание его:

В середине сентября прибыла комиссия, созданная по инициативе Академии наук СССР. Всех нас, как очевидцев, направили к председателю комиссии профессору Никитину. Мы пробыли в распоряжении комиссии около недели и затем вернулись в Москву. А в ноябре…

Некоторые читатели знают об этом, может быть, не хуже меня. Восьмого ноября во все включенные радиоприемники и телевизоры и во все трансляционные сети на земном шаре ворвался громкий, дрожащий от волнения голос нашего дорогого Бориса Яновича Стронского. Мощность передаточного устройства должна была быть огромна, и действовало оно в необычайно широком диапазоне частот.

Стронский по-русски, по-немецки, по-таджикски и по-латыни три раза сообщил, что уже месяц находится на борту исполинского космического корабля, прибывшего, по его мнению, из другой планетной системы и ставшего временным спутником Земли в затененном ее телом пространстве. Стронский с большим энтузиазмом рассказал о тех, кто управляет кораблем и является творцами изумительных паукообразных машин.

– Они… весьма достойные и интеллигентные существа.

По словам Стронского, космический корабль летает вокруг Земли уже почти полтора года. Сами хозяева корабля слишком слабы физически, чтобы рискнуть высадиться на незнакомой планете с ее огромным притяжением, зато их автоматический разведчик совершал перелеты на Землю несколько раз.

– Людям Земли будет интересно узнать, – говорил Стронский, – что механические „пауки“ и Черные Вертолеты появлялись в Антарктиде, в северо-восточной Канаде, в Норвегии.

Их дебют в Таджикистане был первой высадкой в низких широтах.

Торопясь, вероятно, перейти к главному, Стронский больше не останавливался на подробностях своего пребывания на корабле. Он передал, что гости из космоса выражают желание познакомиться и с другими представителями человечества, „более компетентными, чем я“, для чего предлагают встречу в любой точке орбиты корабля-спутника. Наблюдая за искусственными спутниками и автоматическими ракетами, запускаемыми с Земли, они прониклись уверенностью, что такой перелет не выходит за пределы технических возможностей людей.

В заключение Борис Янович передал привет жене, друзьям и „всем, кто меня знает“, и поздравил соотечественников с пятидесятой годовщиной Великого Октября.

Через несколько дней Девятнадцатый спутник начал передавать свои пеленги. Гости делали все, чтобы облегчить нашим ученым подготовку к перелету.

Когда по пеленгам были определены параметры орбиты корабля, выяснилось одно любопытное обстоятельство. Оказалось, что Девятнадцатый был впервые обнаружен в апреле, за четыре месяца до появления в Таджикистане Пришельцев. Его наблюдала Тер-Марукян, молодая сотрудница Симеизской обсерватории. Тер-Марукян решила, что это обломок английской ракеты-носителя, взорвавшейся незадолго до того в верхних слоях стратосферы.

Остальное известно. На совместном совещании представителей президиумов Академии наук СССР и Китайской Народной Республики было решено принять предложение гостей и послать на рандеву „Советский Союз“ и „Вэйдады Ю-и“, первые в истории земного человечества пилотируемые атомные межпланетные корабли. Эти корабли готовились к рейсу вокруг Луны, но изменение маршрута не вызвало у экипажей возражений. Соединенные Штаты посылают одну беспилотную ракету, снаряженную автоматическими телепередатчиками.

Пройдет немного времени, и мы узнаем о природе наших гостей Извне и об устройстве их звездолета и необыкновенных механизмов, которые они посылали на Землю. Но кое-какие выводы можно сделать уже теперь.

Далее в тексте идут уже известные нам предположения и раз мышления о паукообразных машинах, и – как апофеоз:

Через неделю стальные гиганты, созданные гением Человека, устремятся в ледяную пропасть Вселенной для встречи с Разумом Другого Мира. Нельзя без волнения думать об этой встрече, открывающей новую страницу в истории нашей планеты.

„…О ЧЕМ НЕ ЗНАЕТ НИКТО…“

3-я глава первоначально называлась: „РАССКАЗ ТРЕТИЙ, записанный, в основном, со слов Б. Я. Каневского его другом археологом Владимиром Литвиненко и названный здесь БОРИС ЯНОВИЧ КАНЕВСКИЙ („На борту Летучего Голландца“)“, – и имела тот же строй повествования, что и измененная глава в „Стране багровых туч“ „Лев Вальцев объясняет“, а именно – дружеская беседа за столом. Не получилось тогда опубликовать „междусобойчик“, не получилось и здесь. Удалось только С. Ярославцеву в „Подробностях жизни Никиты Воронцова“…

Сохранив, в основном, факты, рассказанные „паном шефом“, Авторы убрали все отступления, размышления и шуточки, нужные, вероятно, для того, чтобы хоть немного разрядить сухой отчет о событиях… Сначала, как водится, надо было рассказать о самом рассказчике.

Сейчас, когда крупнейшие газеты мира регулярно публикуют на своих страницах эфемериду Девятнадцатого спутника, когда в далеком Гоби готовятся к старту на полмиллиона[29]29
  Странно. Чтобы оставаться в затененном Землей пространстве, спутник должен делать один оборот в год. Это соответствует радиусу орбиты приблизительно в 2 млн. км. И все равно ничего не выйдет: полная земная тень кончается на расстоянии менее 1,5 млн. км. Кстати, интересно, как умудрились обнаружить инопланетный корабль на таком расстоянии (да еще в тени, ну, в полутени) астрономы Земли? И принять за „обломок английской ракеты-носителя, взорвавшейся незадолго до того в верхних слоях стратосферы“? – В. Д.


[Закрыть] километров огромные звездолеты „Советский Союз“ и „Вэй дады Ю-и“, когда имя Бориса Яновича Каневского, окруженное ослепительным ореолом славы, прогремело по всему свету, когда, наконец, всем уже ясна связь между удивительными и необъяснимыми порознь событиями последних двух лет (я имею в виду, во-первых, прошедшее два с половиной года назад незамеченным сообщение наблюдателей Афинской обсерватории об открытии странного тела овальной формы, обнаруженного в созвездии Ориона, наблюдавшегося в течение двух ночей и затем потерянного; во-вторых, таинственное исчезновение ИСЗ-11, появившегося вновь только через пять суток и на совершенно иной орбите, – факт, оставшийся известным только астрономам и никем в свое время не объясненный; в-третьих, открытие Девятнадцатого спутника, принятого астрономами Бюраканской обсерватории за осколок английской ракеты-носителя; и, наконец, поразительные приключения Бориса Яновича – его удивительное исчезновение при весьма необычных обстоятельствах в районе Пенджикента в Таджикистане и столь же удивительное появление через полторы недели где-то на Дальнем Востоке), – так вот, именно сейчас я никак не чувствую себя уверенным в том, что настоящее повествование способно представить сколько-нибудь значительный интерес. Однако меня побуждают к действию как вполне на мой взгляд естественные досада и раздражение Бориса Яновича (моего, смею заметить, близкого друга), вызванные причинами, излагаемыми ниже, так и тот факт, что в моем распоряжении находится целый ряд замечательных подробностей, связанных с необычайными приключениями моего друга и по тем или иным причинам до сих пор еще не известных широкому кругу читателей. И только вышеизложенным соображениям будет обязан этот рассказ своим возможным появлением в печати.

Уже чувствуется характер рассказчика, правда? Тут хотелось бы поговорить о яркой особенности Стругацких показывать характер… да всю внутреннюю сущность персонажа посредством его же размышлений. Ярче эта особенность проявилась позднее, но заметна она уже здесь… Однако продолжаем:

Впервые он зашел ко мне только через месяц после своего возвращения в Ленинград. По словам очевидцев, мы долго стояли обнявшись в прихожей, время от времени с силой ударяя друг друга по спинам. Конечно, я уже знал о его возвращении.

Я читал потрясший меня короткий и скупой рассказ о его приключениях, напечатанный прежде всего в „Смене“ и центральной „Правде“ и появившийся затем почти во всех наших газетах. Я читал очерки о нем в „Огоньке“, в „Советском Союзе“ и еще в десятке толстых и тонких журналов. Я слыхал об овации, устроенной ему сотрудниками в Эрмитаже. Я успел даже составить подборку по иностранным газетам, где верили и не верили, ругали и восхищались, славословили и мешали с грязью и даже объявляли коммунистической пропагандой его удивительные приключения. Одним словом, мне следовало бы быть подготовленным к этой встрече, но, откровенно говоря, я пришел в себя окончательно только когда мы ввалились в мой кабинет и Борис Янович с привычной непринужденностью рухнул на мой диван, задрав длинные ноги в желтых ботинках и сразу напомнив мне прежние спокойные времена академических споров о способах датировки памятников по керамике или о преимуществах крюшона перед глинтвейном.

Он был всё такой же или почти такой же: толстый, добродушный и очкастый. Только черную шевелюру пересекала серебристая полоска седины, да на правой руке темнел рваный, давно заживший шрам.

О начале разговора у меня сохранились самые отрывочные воспоминания. Мы хохотали, обменивались междометиями, пили чай, потом водку, потом снова чай, потом какое-то вино.

Я рассказал ему про конгресс в Копенгагене. Он сообщил новый анекдот об археологе и кактусе. Мы чего-то выпили и принялись снова хлопать друг друга по спинам. Я включил приемник, и мы с большим вниманием прослушали песенку о „гармонисте хоть куда“ и сводку погоды на шестнадцатое августа.

Потом я сварил кофе, притащил банку варенья и показал Борису Яновичу толстую папку с газетными и журнальными вырезками. Я хотел сделать ему приятное, но он с явным отвращением перебросал заметки и с наслаждением чертыхнулся.

Это меня несколько изумило.

– Ты чем-нибудь недоволен, Яныч? – спросил я.

– А ты доволен?

– Вполне. Некоторые очерки написаны отлично. Вдохновляют и зовут.

Именно. – Он снова перебросал вырезки. – Зовут… Этакие перлы.

И он зачел вслух и с выражением:

– „Зловещая дыра люка манила и звала его неведомыми тайнами. Его ожидали мучения голода и жажды, может быть, смерть, может быть, потеря навеки всего близкого, дорогого – Родины, друзей, Земли, – всего того, что вело его на этот подвиг. Но ни один мускул не дрогнул на мужественном лице Человека, когда он шагнул в черный люк…“

Он отбросил вырезку и сказал хмуро:

– Очерк называется „Человек и Неведомое“. Меня там величают не иначе, как Человек – с большой буквы…

– Подожди, – начал я, но он не стал слушать.

– Мне присылают сейчас очень много писем, буквально со всего света. Позавчера пришло письмо из Зулуланда, адресовано „СССР, Каневскому“. Письма попадаются ну просто чудесные – теплые, дружеские, написанные зачастую такими замечательными людьми. И во всех письмах – ты понимаешь, во всех! – этакое странное ко мне отношение, этакое отношение типа „снизу вверх“… Будто я какой-то сверхчеловек, супермен, черт всё побрал!

– Естественно… – снова попытался я вставить слово.

– Конечно, естественно! Еще бы! Ведь „мужественное лицо его не дрогнуло“!.. А я не хочу быть сверхчеловеком! Если бы я действительно поступал так, как это расписывают, – тогда пожалуйста! Это должно было бы выглядеть очень эффектно, хотя наблюдать сие шествие Человека все равно было некому, кроме пары „пауков“, которым было наплевать. Но на самом-то деле! – Борис Янович закурил, со злобой ломая спички. – На самом-то деле все выглядело, мягко выражаясь, гораздо более обыденно. О мучениях голода и жажды я вообще не думал. И дурак, что не думал! Испортил своей глупостью половину дела.

Трап, который теперь все очеркисты именуют как „дорога в неведомое“, подо мной раскачивался, и я испытывал совершен но необоримое желание стать на четвереньки, что в конце концов и сделал, стыдливо озираясь. Вот тебе и Шествие: нелепая четвероногая фигура, обвисшие шаровары, оттопыренная майка, под которую я засунул консервы и фонарик, и вдобавок застывшая улыбочка на небритой физиономии! Видал супермена? Ну посуди сам, что может дрогнуть на моем лице?..

Я пожал плечами, но в душе не мог с ним не согласиться: лицо у него, действительно, было не мускулистое и скорее полное, чем мужественное.

– А что до моих чувств, – продолжал он, – то мне запомни лось только жуткое ощущение непоправимости моего поступка и страх. Перед трапом я стоял минут десять. То мне казалось, что возившиеся под конусом „пауки“ имеют что-то против моего намерения, то вдруг взбрело в голову, что надо разыскать на площадке куртку, которую я сбросил, когда солнце поднялось высоко. Неловко, видите ли, представлять земную цивилизацию в таком легкомысленном виде: штопаные фланелевые шаровары и сетчатая майка цвета весеннего снега!

Так и стоял в раздумье, пока меня не укусил слепень и не заставил двинуться вперед… Я очень боялся потерять Землю, а утро было такое чудное, – добавил он, словно оправдываясь.

Так Борис Янович начал свой удивительный рассказ. За окном уже дремала темная августовская ночь, где-то далеко-далеко вскрикивали паровозы, я курил и слушал Каневского, а он, развалившись на диване, дымил сигаретами, шумно отхлебывал горячий кофе и говорил, говорил, говорил…

Отправляясь в полет, он захватил с собой только флягу с водой, две банки мясных консервов и электрический фонарик с запасной батарейкой. Он рассчитывал найти внутри конуса– звездолета помещение, отведенное для коров, и отсидеться там все время перелета.

– Они захватили корма для скота не более, чем на неделю.

Через неделю я уже рассчитывал быть там – на другой планете… Как я ошибся, Володенька, как я ошибся!..

Забравшись в звездолет, он попал в абсолютно темное помещение, представлявшее собою, по-видимому, огромный склад паукообразных машин. Они лежали там штабелями, разобранные, неподвижные, лишенные конечностей – только плоские круглые диски, уложенные в образцовом порядке один на другой. Воздух здесь был горяч и сух, металлический пол обжигал ноги сквозь тапки, как городской асфальт в жаркий день. В этой знойной темноте Борису Яновичу предстояло провести несколько очень неприятных часов. Звездолет скоро поднялся, Борис Янович узнал об этом по резкому увеличению своего веса:

– Мне было очень плохо, милый. Вес увеличился раза в два, а я вешу, слава богу, все девяносто…

Далее текст идет, практически не отличаясь от опубликованного, но в строках о невесомости снова идет отступление: В этом положении Каневский провисел около двух часов, борясь с неистовыми приступами рвоты, головокружением и изнуряющим чувством затравленного зверя, попавшего в капкан.

– Я вполне мог бы сойти с ума, – рассказывал он, глядя расширенными глазами сквозь меня, – тем более что очень скоро вспомнил о консервном ноже. У меня не было консервного ножа, а свой пчок я, вероятно, потерял на раскопе, когда меня похитил вертолет. Мысль о том, что мне, возможно, неделю придется вот так провисеть между полом и потолком без еды, почти без питья, в гробовой тишине этого черного металлического склепа и беспомощно следить, как медленно тускнеет огонек фонарика… И ждать полной тьмы… Жуткая мысль. Я так отчетливо представлял себе, как Пришельцы, живые Пришельцы, входят в эту камеру, останавливаются и с недоумением рассматривают мой полуистлевший труп!.. Погибнуть так глупо, так никчемно… Я вполне мог бы сойти с ума, но все это, к счастью, кончилось довольно скоро, гораздо скорее, чем я ожидал. Я сказал – к счастью: тогда я еще не знал, что это только начало.

Ниже даются только отрывки главы, которые в черновиках значительно отличаются от опубликованных:

Я ожидал увидеть небо с незнакомым рисунком звезд, огромный темный пустырь ракетодрома, наконец, живых пришельцев, встречающих свой звездолет… Черта с два! Я брел по коридору минут десять, а ему все не было конца, и я начал уже сомневаться, к выходу ли направляюсь, как вдруг очутился в очень большом зале. Я почувствовал это инстинктивно. Впереди была непроглядная тьма, позади стена, чуть шероховатая и, по-видимому, очень высокая – до потолка свет моего фонарика не доставал. Выбора у меня не было. Я подтянул проклятые штаны и двинулся прямо вперед. Но скоро мне пришлось вернуться…