Текст книги "Любимый ученик Мехмед (СИ)"
Автор книги: Светлана Лыжина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Часть IV Праздник
Андреас давно такого не испытывал – любовь, отягощённую сомнениями. Казалось, благодаря своему опыту учитель мог видеть ученика насквозь, но когда любишь сильно, то зрение будто притупляется и с каждым днём туманится всё больше.
Сомнения появились не сразу. Поначалу Андреас просто радовался, что мальчик стал учиться лучше, ведь теперь принц хотел преуспеть не только в изучении греческого языка, но и в других науках.
– Учитель, ты не обидишься, если я попрошу заниматься со мной не греческим, а математикой? – однажды произнёс принц, сильно смущаясь, но задал вопрос по-гречески. – Мне очень нужно преуспеть в математике, но я плохо её понимаю.
Андреас согласился объяснить, а поскольку Мехмед сам не мог толком сказать, чего не понимает, греку пришлось поговорить с учителем математики – грузным арабом. Тот охотно жаловался, хоть и отметил, что с некоторых пор Мехмед перестал сбегать с уроков, однако прежнее небрежение ученика к предмету сказывалось, так что задачи по геометрии принцу не давались.
Выслушав араба, Андреас составил для принца упражнения, и теперь вместо того, чтобы заниматься греческим языком, тратил свой час на то, чтобы вычислить длину основания очередного многоугольника, площадь окружности и так далее.
Молодому учителю уже приходилось делать подобное. В Константинополисе, только начав подрабатывать уроками, он подтягивал успеваемость ученикам, отставшим по тому или иному предмету, да и позднее часто занимался тем же, так что с Мехмедом всё удалось.
– Благодарю, учитель, – сказал принц, но теперь беспокоиться из-за своих неуспехов в астрономии, поэтому Андреас отправился слушать жалобы седобородого коллеги-турка:
– Ох, для принца вся карта звёздного неба, будто горох, рассыпанный на полу. Он путает созвездия и не понимает законов движения звёзд.
«Что ж. Подтянем и тут», – подумал молодой грек. Правда, вначале ему пришлось самому освежить знания по астрономии, но в итоге принц тоже разобрался в предмете.
– Учитель, – восторженно говорил Мехмед, – как жаль, что я не могу изучать все науки с тобой.
Так говорили и прежние ученики Андреаса, а учитель знал, в чём причина появления такой восторженной любви к учёбе. Он не мог не радоваться и всё же был вынужден спустить своего ученика с небес на землю:
– В изучении Корана я не смогу тебе помочь.
Оказалось, Мехмед и сам озабочен этим, но такая перемена взглядов на Коран выглядела странной, даже подозрительной, ведь отношения с муллой у принца были куда хуже, чем с остальными учителями. Вряд ли Мехмед устал получать побои. Но что же заставило мальчика измениться?
На все осторожные расспросы Андреаса ученик отвечал:
– Учитель, ты ведь сам говорил, что я должен стремиться стать лучше во всём, чему меня обучают.
То есть Мехмед уверял, что следует совету Андреаса, но грек слишком хорошо помнил события минувшего лета, когда дал Мехмеду совет стать прилежнее в изучении Корана. Принц попробовал и получил шесть ударов палкой. Так почему же теперь снова хотел угодить мулле?
Мальчик явно переступил через свою гордость. Но ведь это не совершается просто так. «Неужели, – думал Андреас, – за свой поступок принц попросит особую награду, которая идёт вразрез с этикой и здравым смыслом? И ведь придётся отказать, а мальчик поймёт, что гордость принесена в жертву напрасно, и очень огорчится. Может, даже разочаруется в любви». Молодой учитель постоянно пытался вспомнить, не позволил ли себе случайно какую-нибудь вольность: «Возможно, я сам своим поведением дал ученику повод надеяться на нечто безрассудное?» – однако ничего не приходило на память кроме намерений, которые Андреас так и не осуществил.
Мехмед изменился в лучшую сторону – это видел не только Андреас, но и все обитатели дворца – и как же трудно стало молодому греку скрывать своё особенное восхищение принцем и способностями принца, которые только раскрывались. Как же трудно стало удержаться, чтобы не поцеловать Мехмеда хотя бы в лоб! Даже такого поцелуя, поцелуя без страсти, теперь следовало избегать, как и объятий.
С другими учениками Андреас позволял себе больше, но с этим учеником, узнавшим об особых склонностях учителя, уже не мог допустить такого. Принц истолковал бы это превратно – как приглашение к физической близости.
И вот тогда, когда больше всего тревоги вызывала боязнь проявить чувства, у Андреаса появился другой повод для тревог и сомнений, которые отравили жизнь по-настоящему. «А не обманываю ли я себя? – начал думать грек. – Любит ли меня этот мальчик так, как мне бы хотелось? Возможно, для него всё происходящее не так серьёзно, как для меня. Да, он клялся мне в любви, но клятвы в его возрасте легко нарушаются! Вдруг для него это лишь игра? Вполне может случиться, что он повзрослеет и решит, что его влечение ко мне – детские глупости, о которых лучше забыть, чтобы начать жить, как все, то есть увлекаться женщинами. Я даже не знаю, что им движет сейчас. Может, мне только кажется, что принц хочет угодить мне?»
Тревога появилась после очередной краткой беседы с учителем географии – ехидным генуэзцем. И вот угораздило же Андреаса заговорить с ним! Следовало пройти мимо, но генуэзец будто нарочно подловил своего коллегу в коридоре дворца:
– Добрый день. Как прошёл ваш урок?
– Добрый день, – кивнул Андреас и непринуждённо спросил: – Не правда ли, принц стал учиться лучше? Особенно в последние полтора месяца.
Учитель греческого ожидал, что учитель географии, наконец, признает принца умным и способным учеником, однако генуэзец лишь улыбнулся:
– Ничего удивительного.
Андреас сначала почувствовал недоумение, а затем уже собрался возмутиться таким ответом, но генуэзец пояснил, по обыкновению ехидно:
– Сейчас зима. Помнится, три года назад, когда принц Мехмед тоже жил здесь, в Манисе, мы наблюдали нечто похожее. Когда наступила зима, принц начал учиться лучше, потому что появилась веская причина. До середины зимы он будет хорошим учеником, а затем опять станет прежним сорванцом.
– И что за причина была три года назад? – спросил грек.
– Верблюжьи бои, – ответил генуэзец. – Бои среди одногорбых верблюдов. Это состязание устраивают неподалёку от здешнего города каждый год в январе. Большой праздник, который собирает множество народа. Прежде всего, местную знать, ведь именно богачи являются владельцами верблюдов, принимающих участие в этом. Принц Мехмед начал учиться лучше, потому что хочет поехать на праздник, однако боится, что многоуважаемый мулла в качестве наказания запретит.
– Но ведь принц Мехмед считается наместником Манисы, – заметил Андреас. – Пусть обязанности наместника на самом деле исполняет другой человек, умудрённый годами, но во время праздников он не может заменить принца. Ведь так? Если на праздник собирается вся знать, принц Мехмед обязан там быть. Думаю, отсутствие принца не останется незамеченным и вызовет толки.
– Да, – невозмутимо ответил генуэзец, – но мулла всегда может объявить, что принцу нездоровится, а праздник длится меньше недели. То есть к тому времени, когда принцу, якобы нездоровому, станет лучше, праздник закончится. Принц очень боится, что мулла скажет так. Это очень действенный способ заставить принца Мехмеда взяться за учёбу. Мне даже жаль, что верблюжьи бои устраиваются только раз в год. Ах, как было бы легче жить всем нам, если б состязания проводились раз в три месяца. Наш ученик учился бы куда лучше!
Андреас не подал вида, что расстроен. Лишь оказавшись у себя в комнатах и плотно закрыв двери, он растерянно присел на софу, а затем уронил голову на руки – настолько тяжёлые были мысли: «Неужели, всё и вправду объясняется так просто? Неужели принц стал учиться хорошо из-за каких-то верблюдов, а вовсе не из-за меня? А я-то уже себе намечтал!» Думать о том, что ты любишь ученика гораздо больше, чем он любит тебя, было очень грустно.
* * *
Прошла уже треть зимы – тридцать хмурых и туманных дней, и всё это время Андреас тосковал по Афинам. Конечно, на Пелопоннесе зима тоже была хмурой, но всё же не такой. Да и не в погоде таилась главная причина грустных мыслей. В Афинах у молодого учителя были друзья, и если он испытывал затруднения с учениками, то мог поделиться сомнениями с другом, посоветоваться, а здесь, в Манисе нёс тяжёлую ношу сомнений сам, один.
Андреас поймал себя на том, что ревнует принца ко всем другим наставникам – даже к мулле Гюрани, и чем более довольными становились эти наставники, тем грустнее становилось молодому греку, пусть он и напоминал себе, что неправ, и что должен радоваться успехам мальчика.
Радоваться получалось не всегда. Не получилось и в то утро, когда Андреас, по обыкновению наблюдал, как мулла выходит из «класса» – главный наставник выглядел очень весёлым, самодовольно улыбался, и это означало, что занятие прошло отлично. Более того – Ахмед Гюрани посмотрел на Андреаса с лёгкой насмешкой, как если бы говорил: «Не ты один можешь заставить нашего сорванца учиться. Я тоже могу».
Огорчало и то, что Мехмед выглядел таким же весёлым, как мулла, если не веселее. Принц, чуть подпрыгивая, ходил по комнате из угла в угол.
Молодой грек вдруг почувствовал, что бессилен противостоять влиянию тех условий, в которых живёт принц – здесь всё способствовало тому, чтобы Мехмед выучился угодничать перед учителями, изображать покорность. «Принц стал лицемерить. И не так уж важно, делает ли он это из-за меня или из-за верблюдов», – подумал грек. Вот почему он не хотел даже улыбнуться, глядя на счастливого Мехмеда.
«Это ревность, и она нашёптывает мне, что мой ученик испортился, – уверял себя молодой учитель. – А ведь на самом деле всё иначе. Если принц оставил привычку спорить, это не значит, что он стал лицемером. Ведь со мной Мехмед уже давно не спорит. Что же плохого в том, что он перестал спорить ещё и с муллой?»
Когда двери «класса» закрылись, Андреас всё-таки заставил себя улыбнуться и спросил:
– Ну что? Сегодня у нас урок греческого языка, или объяснить тебе другой предмет? – однако принц не ответил. Он в одно мгновение подлетел к Андреасу и лукаво улыбнулся:
– Учитель, я тебе сейчас такое расскажу!
Радостный ученик даже хотел обнять учителя, но сдержался и начал торопливо объяснять:
– Я не говорил раньше, потому что не знал, сумею ли сделать так, чтобы мулла на время перестал сердиться. Но я сумел. Мулла доволен и сказал, что препятствий нет.
– Препятствий для чего?
На лице мальчика сохранялась лукавая улыбка. Он жестом предложил Андреасу присесть, сам сел на ковры и продолжал:
– Учитель, скажи правду. Тебе в Манисе скучно?
– Да, – признался Андреас. – Если я не занимаюсь с тобой и не готовлюсь к будущим занятиям, мне почти всегда скучно. Даже когда я выхожу в город, это не помогает развлечься.
– Вот-вот, учитель, – подхватил принц, – поэтому я хочу, чтобы ты повеселился. Тебе будет очень весело – обещаю. Даже когда всё закончится, ты будешь ещё долго об этом вспоминать и, значит, ещё долго скучать не будешь.
– Да? – молодой грек уже начал догадываться, о чём речь – о верблюжьих боях, упомянутых генуэзцем. Вот почему Андреас засомневался, что веселье станет незабываемым. Он не любил подобные вещи, и пусть ни разу не видел верблюжьи бои, но видел петушиные и собачьи. Ни то, ни другое не показалось весёлым.
– В Мание есть особое развлечение, – меж тем рассказывал Мехмед. – Каждый год в середине зимы здесь устраивают бои среди одногорбых верблюдов – большой праздник.
«Да, я и так думал», – отметил про себя грек, и эта мысль отразилась на его лице настолько явно, что принц нахмурился:
– Тебе уже рассказали?
– Немного.
– Эх, что ж такое! – Мехмед досадливо хлопнул себя по коленям. – Могу я сделать хоть что-то так, как задумал!? Почему все вмешиваются!?
– Мне не рассказали почти ничего, – поспешил ободрить ученика Андреас. – Я знаю лишь то, что верблюжьи бои тебе очень нравятся. Один твой учитель сказал мне, что ты стал лучше заниматься, поскольку хочешь поехать посмотреть на верблюдов, и что мулла может запретить поездку, если будет тобой недоволен. Мне сказали, что три года назад случилось что-то похожее – ты своей хорошей учёбой заслужил себе право на развлечения.
Принц ехидно хихикнул, а лицо его посветлело, и вернулась прежняя радость:
– Учитель, я стал лучше учиться, потому что хочу поехать на верблюжьи бои с тобой. С тобой! Три года назад всё было по-другому, потому что мулла в то время ещё не стал мне врагом, так что я легко покорился. А сейчас это стало для меня очень трудно. Я уже не покорюсь только ради того, чтобы поехать на праздник. Я сделал это ради тебя, учитель.
Андреас, казалось, забыл все свои недавние рассуждения о том, что у лицемерия нет оправданий:
– Ради меня? – у грека даже голос дрогнул от волнения, а Мехмед продолжал:
– Учитель, я хочу поехать с тобой. Без тебя мне там нечего делать. Я не смогу веселиться, если буду знать, что ты здесь во дворце скучаешь. Ты должен поехать, ведь тебе понравится. Верблюжьи бои нравится всем. Даже люди, которые не любят крови, смотрят с удовольствием, потому что верблюды во время боя не ранят друг друга. Они просто меряются силой, стремятся придавить друг друга к земле. И иногда кусаются, но редко. Обычно они просто толкаются и стараются навалиться один на другого, а исход боя не ясен до самого конца, потому что верблюд, на которого навалился другой, может вдруг распрямиться, и тогда тот, кто считался почти победителем, опрокинется и проиграет. Это очень интересно наблюдать.
– Я верю тебе, мой мальчик, – Андреас тоже повеселел. – Теперь, когда ты так интересно мне рассказал, я очень хочу поехать и посмотреть. А в который день начнётся праздник?
– Через несколько дней. В этом месяце, в начале второй декады, – ответил Мехмед и вдруг замялся: – Учитель, не всё так просто.
– В чём дело?
– Учитель, я хочу, чтобы ты поехал, но мулла может не захотеть, – проговорил принц, всё больше смущаясь и опуская глаза. – Ты ему не нравишься. Он спросил меня недавно, кто для меня лучший учитель – он или ты. И я сказал, что он. Я солгал, – Мехмед быстро взглянул на Андреаса и снова потупился. – Учитель, ты не сердишься? Я сделал так ради тебя, чтобы мулла был доволен. Иначе из моей затеи ничего бы не вышло. А ещё я солгал, когда согласился с муллой. Он сказал, что выбил из меня лень и упрямство, а я ответил ему, что это правда. А ведь это неправда! Я лгал.
«Всё-таки угодничает и лицемерит», – подумал Андреас. Ему снова стало грустно, но теперь он уже сам не знал, считать ли поведение принца признаком испорченности. Всё очень запуталось.
– Учитель, ты не сердишься? – с надеждой спросил Мехмед.
Как видно, угодливость по отношению к мулле далась ему нелегко, поэтому молодой грек, чуть подумав, решил не осуждать ученика:
– Нет, мой мальчик, не сержусь. Конечно, я мог бы сказать тебе, что лгать не следует никогда, но бывает, что нас вынуждают. Мне тоже в своё время приходилось лгать, а если бы я никогда не обманывал, то сейчас, наверное, был бы мёртв. Главное, чтобы ты не начал лгать без веской причины. Если ты начнёшь делать так, это будет очень плохо. А ещё хуже будет, если начнёшь лгать самому себе. Никогда не лги себе. Самому себе всегда говори правду.
Принц приободрился, а затем на его лице снова появилась лукавая улыбка:
– Учитель, ты всегда так хорошо говоришь. Всегда знаешь, что сказать. Прошу тебя, придумай, как уговорить муллу. Надо, чтобы он разрешил тебе поехать, но я боюсь просить его об этом. Я не знаю, что делать, если он ответит «нет». Учитель, придумай, как нам всё устроить.
«Ну, вот. Теперь я тоже вовлечён в сомнительные дела. Тоже придётся угодничать», – сказал себе Андреас, но эта мысль почему-то начала его забавлять и не давила на совесть. Молодому учителю опять передалось весёлое настроение ученика. Теперь совестным показалось не угодничество, а отказ участвовать в затее.
«В конце концов, мальчик так хорошо учился и теперь достоин награды. К тому же, он не просит ничего, что шло бы вразрез со здравым смыслом. Надо уступить. Иначе у ученика пропадёт желание учиться», – решил грек, а вслух произнёс:
– Хорошо. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Мехмед был так доволен!
– Учитель! – воскликнул он. – Я верю, что ты придумаешь! А если нет, то знай – я никуда без тебя не поеду. И мне незачем будет лгать мулле. Я скажу ему, что плохой из него учитель. Это правда. И пусть он лопнет от злости!
«Тогда снова начнётся наказание палкой. Значит, я должен спасти мальчика от этого», – подумал Андреас и повторил обещание:
– Я очень постараюсь найти решение.
Предвкушая поездку на праздник, Мехмед больше не мог сидеть на месте. Он вскочил и начал крутиться на месте, подпрыгивая на правой ноге. Мальчик был так прекрасен в своей искренней детской радости! И в то же время забавен.
– А ты не позабыл об учёбе? – смеясь, спросил молодой учитель. – Какой сейчас урок?
– Урок греческого языка, – ответил принц по-гречески. Мальчик перестал крутиться и прыгать, снова уселся напротив Андреаса на ковры, а затем вдруг спросил: – Учитель, я ведь знаю достаточно слов, чтобы читать большие книги? У меня есть одна на примете.
– Что за книга? – спросил Андреас тоже по-гречески.
– Она называется «Поход Александра». Её сочинил Арриан.
Книга об Александре Македонском, про которую говорил Мехмед, изначально была написана на латыни, а не по-гречески, ведь её автор являлся римлянином, но, возможно, принцу где-то попадался греческий перевод.
– Откуда тебе известно об этой книге? – спросил Андреас.
– Я читал её по-гречески с другим, прежним учителем, которого ты заменил, – признался принц. – Мне понравилось. Мы читали её, так как в Коране сказано, что на Александре была милость Аллаха.
– Значит, эта книга должна храниться в дворцовой библиотеке, – ответил Андреас. – Я сегодня же поищу этот том, а пока расскажи мне по-гречески, что ты уже знаешь об Александре.
* * *
Затянутое серыми облаками небо протянулось от края и до края широкой жёлто-зелёной равнины, обрамлённой волнистой линией далёких гор, еле проступавшей в туманной дымке. Тут и там были разбросаны небольшие селения, окружённые полями, но основное пространство занимали пастбища, на которых виднелись стада белых и чёрных овец. Город под сенью исполинской вершины остался позади, а дорога уводила всё дальше.
Андреас, восседая на гнедом коньке, ехал вслед за большими повозками, нагруженными так, что нагромождения скарба, укрытого старыми коврами, почти не давали возможности рассмотреть, что делается впереди. Рядом шагали слуги, а вокруг этого каравана сомкнулась цепь вооружённых всадников – охрана принца.
Сам принц верхом на дымчато-сером породистом жеребце ехал впереди повозок, а сопровождал мальчика вездесущий мулла Ахмед Гюрани на вороном коне, ведь Мехмед мог покидать дворец только под присмотром своего главного наставника.
Андреас старался не показываться мулле на глаза, поскольку отправился на верблюжьи бои без его ведома. Так посоветовал сделать главный распорядитель дворца, и грек внял этому совету – весьма мудрому.
Пусть Андреас не любил врать, но был довольно-таки искусен в интригах и именно поэтому решил обратиться за помощью к главному распорядителю. Формально грек лишь просил совета в «затруднительном деле», но главный распорядитель почти сразу понял свою выгоду и выбрал правильную сторону в этой игре – сторону принца, будущего правителя, а не сторону муллы Гюрани, чья власть неминуемо закончилась бы со смертью нынешнего султана.
– Почтеннейший господин, – говорил Андреас, стоя перед главным распорядителем, по-прежнему восседавшем на зелёном тюфяке, – прошу не отказать мне в совете. Этот совет мне очень важен, ведь я во дворце – человек новый и неопытный.
– Чтобы дать совет, я должен знать хотя бы общую суть дела, – невозмутимо ответил престарелый чиновник.
– Почтеннейшему господину, конечно же, известно, что вскоре принц поедет смотреть на верблюжьи бои, которые устраиваются недалеко от города, – продолжал Андреас с нарочитым смущением. – Так вот принц пригласил меня тоже поехать, но поскольку я, будучи учителем, подчиняюсь многоуважаемому мулле, то, наверное, мне следует спросить у муллы разрешение на такую поездку.
– Да, тебе следует, – ответил чиновник, пока ещё не понимая, что от него требуется.
– А если я не получу разрешение? – спросил Андреас. – Честно говоря, я опасаюсь этого, но очень не хочу огорчать принца, который ожидает, что я буду сопровождать его. Вот, в чём моё затруднение. И я был бы очень признателен, если бы получил совет, как сделать так, чтобы принц не оказался огорчён.
– Ну, ещё бы ты не хочешь огорчать принца! – улыбнулся главный распорядитель. – Весь дворец знает, что принц удостоил тебя своей дружбы.
Эти слова не стали для Андреаса неожиданными, ведь молодой учитель постоянно задумывался о том, как выглядят его отношения с учеником со стороны. «Мальчики не умеют быть скрытными – растущую привязанность к учителю не спрячешь, но её можно представить как простую дружбу, а сторонние наблюдатели охотно поверят», – он не раз повторял это себе в Манисе, ведь подобная уловка не раз выручала этого учителя прежде.
Ученики, с которыми Андреас имел дело прежде, все смотрели на учителя влюблёнными глазами. Восторг любви испытывали даже самые обычные мальчишки, не имевшие склонностей, однако никто из окружающих этого не замечал. Даже родственники. Они просто говорили, что ученик с учителем подружились. Так сказал и дворцовый распорядитель.
– Я очень ценю эту дружбу, – совершенно искренне ответил грек, а его собеседник, наконец, сообразив, как должен себя вести, произнёс:
– Что ж, я дам тебе совет. Поскольку поездка на верблюжьи бои не является частью обучения, тебе не обязательно спрашивать разрешения. Конечно, следовало бы, но это не обязательно.
– Благодарю, почтеннейший господин, – Андреас поклонился, – я всецело полагаюсь на этот совет, данный опытным человеком.
– Я скажу, чтобы тебе дали коня для этой поездки, – продолжал дворцовый чиновник. – И также скажу слугам, что они должны кормить тебя и устраивать на ночлег в одном из шатров принца.
– Благодарю, почтеннейший господин, – Андреас снова поклонился.
– Однако не советую тебе сердить многоуважаемого муллу, – строго предупредил распорядитель. – Если он, увидев тебя, повелит тебе вернуться, тебе придётся вернуться немедленно. Не вздумай спорить с ним и уж тем более ссылаться на меня. Оказывать тебе покровительство я не намерен.
– Ещё раз благодарю почтеннейшего господина за совет и за помощь, – Андреас поклонился в третий раз.
– Я помогаю не тебе, а принцу, – сухо ответил чиновник. – Надеюсь, принц со временем оценит это.
И вот теперь молодой грек, восседая на коне, полученном по указанию главного распорядителя, следовал за повозками и, можно сказать, прятался за ними. Очень не хотелось возвращаться в город, не проведя на празднике ни часа. Вот почему Андреас на время поездки отказался от привычки носить светлое и облачился в чёрную одежду, нарочно купленную, чтобы не выделяться в толпе слуг. Лишь чёрная шапка с оторочкой из лисьего меха, надетая вместо чалмы, отличала грека от них.
Время от времени к Андреасу подъезжал Мехмед и, перекинувшись с учителем несколькими фразами, возвращался на своё место рядом с ничего не подозревавшим муллой. Принц коварно пользовался тем, что благодаря урокам воинского дела очень хорошо держался в седле, а мулла, обычно проводивший время за чтением, ездил гораздо хуже. Понимая, что неумелому всаднику трудно поднять коня в галоп, ученик то и дело срывался с места, а мулла даже не пытался ехать следом.
– Я сейчас вернусь! – кричал Мехмед и делал вид, что устал ехать медленно, поэтому объезжает свой караван, но на самом деле мчался в хвост каравана лишь затем, чтобы несколько минут побеседовать с учителем греческого.
– А что мы станем делать, когда приедем? – весело спросил Андреас по-гречески, когда мальчик в очередной раз подлетел к нему на резвом коне. – Я найду себе место в сторонке, а ты будешь убегать ко мне каждые полчаса?
– Может, и так, – весело улыбался Мехмед. – Поэтому, когда начнутся поединки верблюдов, не уходи далеко, будь поблизости от меня.
* * *
К вечеру серая пелена на небе начала рассеиваться. В прорехах между облаками показалось голубое небо, окрашенное золотым светом заходящего солнца.
Сумерки сгущались, но к тому времени принц и вся его свита уже добрались до места, где завтра должен был начаться праздник. Огромный шумный и пёстрый лагерь раскинулся посреди равнины, упираясь краями в ближайшие холмы, а в центре осталась большая огороженная площадка в форме почти правильного круга.
Андреас, внимательно выслушав все пояснения Мехмеда, уже представлял, как завтра с самого раннего утра на эту площадку начнут выводить верблюдов – не больше одной пары за раз, и пока поединок той пары не закончится, следующую не выведут.
Учитывая среднюю продолжительность поединка – не более четверти часа – нетрудно было подсчитать, что за один день могло состояться около двадцати пяти боёв. Кому с кем тягаться, определял жребий, но также существовало правило, что верблюд в течение дня может участвовать лишь в одном поединке.
Также со слов принца Андреас знал, что верблюды сами по себе считались весьма мирными животными. Лишь в середине зимы, когда начинался период размножения, самцы становились злыми, да и то не все. Большинство лишь проявляли беспокойство, не стремясь начать схватку. Вот почему воинственные верблюды считались особенными среди собратьев. Таких верблюдов растили отдельно и воспитывали специальным образом. Их желание меряться силой всячески поощрялось и поддерживалось. Самых воинственных очень ценили, как и их потомство, ведь победителем очередных состязаний обычно оказывался сын кого-то из прежних вояк.
А ещё принц рассказал, что верблюдов, дабы различать их во время поединка, обряжали в яркие попоны, и чем больше одна попона отличалась от других, тем считалось лучше. Нередко на попоне даже помещались имена предков верблюда, если эти предки были известными бойцами, но разобрать написанное могли разве что те зрители, которые находились ближе всех к ограде.
Мехмед, разумеется, прекрасно мог всё прочитать, ведь ему как наместнику Манисы полагалось сидеть возле ограды на почётном месте под навесом, и этот навес – зелёный – Мехмедовы слуги начали устанавливать ещё с вечера.
Под зелёной полотняной крышей устроили широкий и высокий помост, застланный коврами и рассчитанный на то, чтобы там могли усесться несколько человек, а пока челядь занималась установкой шатров принца, сам принц, усевшись под навесом на помосте, принимал знатных гостей, которые то и дело приходили выразить своё почтение.
Пришедшие надеялись, что получат приглашение завтра сесть рядом с Мехмедом, но тот никого прямо не приглашал. Лишь иногда, если мулла, сидевший под тем же навесом, вмешивался и называл очередного гостя «очень достойным», наследник престола мог дать пришедшему надежду:
– Возможно, я приглашу тебя завтра для беседы, – однако слово «возможно» ни к чему не обязывало.
– Мехмед Челеби, будь милостив, – настаивал мулла, но принц повторял:
– Завтра посмотрим.
* * *
Церемония приветствий, которую скрытно наблюдал Андреас, обещала растянуться очень надолго, поэтому тайный наблюдатель отправился бродить по лагерю.
Теперь, когда сумерки совсем сгустились, всё вокруг освещалось лишь кострами, на которых готовилось мясо, издававшее пряно-горелый запах, иногда перебивавшийся запахом дыма, пота и свежего помёта животных.
«Обычный лагерь восточных варваров», – подумал грек, но без неприязни. Такая обстановка привлекала его, как любая новизна привлекает путешественника. Да и как могло не нравиться Андреасу то, что нравилось Мехмеду!
Лагерь под открытым небом, куда принц так стремился последние недели, просто не мог вызывать у Андреаса отторжение. И, тем не менее, грек не чувствовал себя здесь своим человеком. Он ощущал себя чужестранцем, несмотря на то, что провёл в Турции первые восемнадцать лет жизни.
Андреас хотел бы сродниться с этой страной больше, но знал, что никогда не сможет. Греки и турки казались слишком разными. Лишь в отношении одного турка – умного и любознательного четырнадцатилетнего турка – Андреас питал надежду, что найдёт в нём родственную душу, и ради этого мальчика готов был предпринять очередную, пусть безнадёжную, попытку стать частью здешнего общества.
«Ради тебя, мой ученик, я попытаюсь», – думал Андреас, а в темноте смешаться с толпой и стать её частью казалось просто. На грека никто не обращал внимания. Все беззаботно трепали языками, смеялись, пели, и лишь тогда, когда он оказывался возле чьих-нибудь верблюдов, следовал настороженный вопрос:
– Тебе чего тут?
– Прошу прощения. Я просто иду мимо, – отвечал Андреас.
* * *
Ночевать греку пришлось в шатре вместе со слугами Мехмеда, поэтому не стоило беспокоиться, что нечаянно проспишь начало праздника. Андреас гораздо больше беспокоился, как выполнить просьбу ученика, то есть быть поблизости от него, но не попасться на глаза мулле, однако оказалось, что и об этом думать не нужно.
Утром один из челядинцев вдруг подошёл к Андреасу, с поклоном подал воду для умывания и тихо произнёс:
– Принц велел позаботиться о тебе. Я отведу тебя в такое место, откуда хорошо видно, как сражаются верблюды.
Грек очень удивился, а затем обрадовался, но не за себя, а за принца: «Похоже, мальчик научился повелевать. Раньше слуги относились к нему как к несмышлёному подопечному и почти указывали, что и когда делать, а теперь он указывает слугам. Хорошо. Так и должно быть».
Конечно, здесь также чувствовалось влияние главного распорядителя, велевшего слугам заботиться об Андреасе и ничего не говорить мулле, но сам принц тоже приобрёл среди слуг авторитет – в этом не было сомнений!
«Умница, Мехмед. Умница», – мысленно повторял грек, а меж тем челядинец отвёл его к навесу, приготовленному для принца и муллы. С тыльной стороны этот навес теперь выглядел как обычный шатёр – зелёное полотнище спускалось до самой земли, а вскоре выяснилось, что такая же полотняная стенка есть с левой стороны, и вот там-то – возле левой стенки – кто-то поставил почти пустую телегу.
– Забирайся в телегу, господин. Садись, – сказал челядинец, расстилая на дощатом тележном дне тюфяк, извлечённый откуда-то из-под колёс. – Тебе будет удобно.
О! Это действительно оказалось удобно. Андреас ощутил себя почти так, как если бы сидел на помосте рядом с принцем. Вид на поле для боёв открывался отличный, но гораздо больше влекла зелёная полотняная стенка, находившаяся сбоку на расстоянии вытянутой руки. Хотелось заглянуть за эту завесу, ведь из-за неё доносился раздражённый голос Мехмеда и спокойный невозмутимый голос муллы.
