Текст книги "Любимый ученик Мехмед (СИ)"

Автор книги: Светлана Лыжина

В романе Мехмед активно интересуется поэзией, воспевающей однополую любовь, сам пишет такие стихи, а также переводит для учителя отрывок «из старой персидской книги», рассуждающей на ту же тему.

Стихи и «старая персидская книга» реально существуют. Перевод из книги будет позднее, а начнём со стихов.

* * *

В арабской, персидской и тюркской поэзии тема однополой любви встречается довольно часто, но в большинстве случаев не заостряет внимание на физиологии.

Вот, например, Абу Нувас (арабский поэт, 762–813 гг.) выражает недовольство возлюбленному, отвергнувшему ухаживания. Досада поэта такова, что возлюбленный в глазах Абу Нуваса уже не привлекателен:

 
   Ты глыбой ненависти стал,
   Стоишь – не сдвинуть: крепче скал.
   С тобой общаться – как на гору
   Карабкаться в плохую пору.
   Аллах, когда тебя лепил,
   Не подсластил, не посолил.
   Я разгадать тебя пытался,
   Но, что ты, так и не дознался.
   Смех тратить на тебя – грешно,
   Воздать хвалу тебе – смешно.
   Посмотришь на тебя, о боже!
   Лицо с пометом птичьим схоже.
   И если ночь ты пережил,
   Пусть утром хлынет кровь из жил.
   А если очутился в море,
   Дай бог, чтоб утонул ты вскоре.
 

Цитируется по изданию: Арабская поэзия Средних веков (Библиотека всемирной литературы, Серия первая). – М: «Худ. Лит.», 1975.

С персидской и тюркской поэзией ситуация интереснее. Понять, есть ли гомоэротический мотив, зачастую сложно, поскольку в персидском языке, а также в тюркских языках нет грамматической категории рода. Род определяется только смысловым значением. Слова «сказал» и «сказала» в этих языках не различаются.

Если в стихе нет таких слов как «юноша», «девушка» или других, чей смысл указывает, кому посвящено стихотворение, то читающий оказывается в тупике, а поэты, понимая эту особенность языка, любили играть с читателем и ставили его в тупик намеренно.

В переводах с персидского и тюркских языков, если не удаётся сохранить неясность, ставится женский род. В большинстве случаев это делается не из злого умысла или желания «сделать красиво», поскольку оба варианта (женский и мужской) возможны.

Например, вот стихотворение, где сохранить неясность переводчику удалось:

   Амир Хосров Дехлеви (1253–1325), персидский поэт

 
   Знай, разум потерял, и как вернуть – не знаю.
   Бесцельно я брожу, и нет печали края.
   Коль головы лишусь, не больше в том напасти,
   Чем с головой уйти, как я, в безумье страсти.
 
 
   Рыдаю, и от слёз, что лью помимо воли,
   На сердце у меня щемящий сгусток боли.
   С тех пор, как по кудрям тоска в меня вселилась,
   Тоскою побеждён, я сдался им на милость.
 
 
   Когда скрываешь лик, ращу слезами розы,
   Гляжу на них и вновь сдержать не в силах слёзы.
   Не трогать мне кудрей рукой нетерпеливой,
   Как трогает зефир, соперник мой счастливый.
 
 
   У сердца-мотылька уже сгорели крылья,
   Но к твоему огню дороги не открыли.
   И оттого, что им неведома дорога,
   Царят в моей душе смятенье и тревога.
 
 
   Едва Хосров твоё увидел совершенство,
   Он черпать перестал в бутонах роз блаженство.
 

Цитируется по изданию: Любовная лирика классических поэтов Востока. – М.: «Правда», 1988.

Мехмед Завоеватель как типичный поэт своего времени

Как многие знают, Мехмед сочинял стихи под псевдонимом Авни. Вопреки утверждению Франца Бабингера, этот псевдоним вовсе не обязательно переводится как «помощник». Если взять турецко-русский словарь потолще, там предлагается много других вариантов перевода, и мне кажется более подходящим значение «единомышленник», то есть мысли Авни это мысли самого Мехмеда.

Стихи Мехмеда сохранились в сборнике, который называется «Диван Авни», то есть «Собрание Авни». Этот сборник содержит чуть более 80 газелей (любовных стихотворений), расположенных в определённом, устоявшемся порядке, поэтому в научной литературе их обычно обозначают номерами – газель номер такой-то из «Дивана Авни». В большинстве случаев мы не знаем, кому посвящены те или иные стихи, и когда написаны. Порядковые номера газелей отнюдь не означают, что именно в таком порядке эти стихи сочинялись. Кстати, некоторые газели не дописаны, а последняя газель в списке вообще состоит из одной строки.

В турецком Интернете гуляет множество стихов Мехмеда (Авни), и даже можно скачать «Диван Авни» в современной турецкой орфографии (издание, которое подготовил профессор Мухаммед Нур Доган). Скажу честно – самостоятельно прочитать эти стихи я не могла, поэтому искала подсказки в виде английских подстрочников.

Таким образом, глядя в оригинал и ориентируясь на английский подстрочник, я сделала литературный перевод некоторых газелей из этого собрания. Три газели приведены в тексте романа:

Газель 11-я:

 
   «Румянец щёк твоих я воспою в стихе подобно соловью…»
 

Газель 22-я:

 
   «О, виночерпий, дай вина! Тюльпаны через день-другой исчезнут…»
 

Газель 59-я:

 
   «Когда шиповник облачён в цветения наряд…»
 

Формально все три могут быть обращены как к женщине, так и к мужчине, но в 11-й газели всё же есть указание, что Мехмед выражает свою любовь к мужчине или юноше, поскольку там упоминаются кудри – в восточной поэзии это типичный атрибут возлюбленного. Если бы речь шла о женщине, упоминались бы косы – тоже типичный атрибут, но уже женский.

* * *

Франц Бабингер в книге «Мехмед Завоеватель и его время» (Franz Babinger «Mehmed the Conqueror and His Time») приводит 59-ю газель как доказательство своего тезиса о том, что Мехмед – посредственный поэт. На мой взгляд, Бабингер преувеличивает. Гением Мехмед, конечно, не был, но претензии, которые Бабингер предъявляет к нему как к поэту, несостоятельны:

1) Прежде всего, Бабингер говорит, что у Мехмеда нет поэтической индивидуальности, потому что образы, метафоры и даже сами идеи его стихов позаимствованы у других поэтов.

Но Мехмед же не европейский поэт! Если европейский поэт ищет новые формы и образы, то на Ближнем и Среднем Востоке поэт пытался не стать родоначальником нового направления, а гармонично вписаться в существующее.

Если вам нужна индивидуальность, то поэзию Ближнего и Среднего Востока вы напрасно читаете – тут поэт проявляет самобытность не потому, что хочет, а потому, что большой талант не спрячешь. Индивидуальность проявляется сама собой, но поэт к этому не стремится, а стремится поддержать традицию.

Например, в 11-й газели Мехмеда (Авни) есть строки:

Сказать: «Пускай ресницы-стрелы красотой убьют тебя», —

Мог лишь храбрец, кто не узнал сердечных мук стезю.

А теперь сравните это со строками, которые мы встречаем у известных поэтов Ближнего и Среднего Востока.

Здесь и далее все стихи, кроме стихов Мехмеда, цитируются по изданию: Любовная лирика классических поэтов Востока. – М.: «Правда», 1988.

Перевод с арабского языка:

Ибн аль-Араби (1165-1240)

 
   Каждая взглядом целит – не думай сердце сберечь!
   Ресницы – острые стрелы, взгляд – индостанский меч.
 

Перевод с персидского языка:

Рудаки (ок. 860-941)

 
   Твой локон – смертоносный лук, твои ресницы – стрелы.
 

Хафиз (1325-1389)

 
   Сколько раз ресницы-стрелы моё сердце поражали!
 

 
   Брови – чёрные луки, а стрелы – ресницы.
   Поражают и скромника, и гордеца.
 

Джами (1414-1492)

 
   Убийственны твои чарующие взоры,
   Ты стрелами ресниц грозишь, сердца пронзая.
 

Как мы видим, они все заимствуют друг у друга. И это признанные, настоящие мастера, а если следовать критериям Бабингера, получается, что кругом одни посредственности. Нельзя судить восточную поэзию по критериям европейской, поскольку у поэтов Ближнего и Среднего Востока есть общий фонд поэтических образов, откуда каждый берёт по мере надобности, и никто никого не упрекает в повторах.

Именно поэтому 22-я газель Мехмеда (Авни) имеет начало, которое мы встречаем у многих поэтов:

 
   О, виночерпий, дай вина! Тюльпаны через день-другой исчезнут.
 

Мехмед намеренно заимствует у классиков, чтобы подчеркнуть свою связь с традицией (в данном случае суфийской).

Перевод с арабского языка:

Башшар ибн Бурд (714-783)

 
   О, виночерпий – я в огне, налей же мне, налей!
 

Перевод с персидского языка:

Омар Хайам (ок. 1048 – ок. 1123)

 
   Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!
 

Саади (1210–1292)

 
   Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта красней!
 

Амир Хосров Дехлеви (1253-1325)

 
   О, налей сегодня чашу, виночерпий, дополна…
 

Что касается 59-й газели, раскритикованной Бабингером, то она тоже вписывается в традицию. Весна, сад, розы, слёзы – это всё типично для восточной любовной лирики, но «типично» не значит «плохо». Можно даже найти примеры, когда кто-то из поэтов как будто следует за Мехмедом.

Из 59-й газели Мехмеда (Авни):

 
   В саду гуляя, можешь ты уловками жеманства
   Жасмин очаровать: тот ветками поклонится сто крат!
 

А вот как пишет поэт, который жил на двести пятьдесят лет позже – перевод с турецкого языка:

Ахмед Недим (1681–1730)

 
   Жасмины приняли вдоль стен почтительные позы.
 

2) Также Бабингеру не нравится то, что Мехмед гораздо больше сочинял по-турецки, чем на персидском языке. Сочинять на персидском языке в средневековой Турции считалось хорошим тоном, поэтому Бабингер «удивлён» перекосом в творчестве Мехмеда, но и тут неправ. Бабингеру следовало не удивляться, а похвалить за такой выбор.

Когда поэт пишет на родном языке, то принимает посильное участие в создании литературного языка своего народа. Например, Данте и Петрарка прекрасно знали латынь, но строчили стихи не на латыни, как в то время полагалось в Европе, а на родном диалекте, но зато теперь эти авторы называются создателями итальянского литературного языка, заслужили почёт и памятники.

В турецкой поэзии такие авторы как Юнус Эмре (ок. 1240–1320) и Ахмед-паша (1420–1497) тоже заслужили почёт и памятники, поскольку сочиняли не на персидском, а по-турецки, создавая турецкий литературный язык.

Мехмед, конечно, был не так талантлив, как поэты-классики, но всё-таки внёс свой скромный вклад в развитие турецкого литературного языка. Мехмеда тут не в чем упрекнуть.

3) Если уж придираться по существу, то можно сказать, что Мехмед (Авни) мало думал о своих возможных читателях. Он из тех поэтов, которые пишут больше для себя – фиксируют своё эмоциональное состояние в тот или иной момент времени, чтобы позднее пережить это ещё раз, перечитывая собственные стихи.

Мехмеду в его стихах, конечно, было всё понятно, а вот сторонний читатель мог бы и не догадаться, что хотел сказать автор.

Этот ускользающий смысл нельзя объяснить недостатками перевода. (Увы, хороших русских переводов поэзии Мехмеда мне найти не удалось, поэтому я пользовалась английскими). Итак, я читала разные переводы – и в серьёзных изданиях, и в Интернете – но и там, и там в стихотворениях попадаются туманные места, которых по идее быть не должно.

Хороший поэт понятен широкому кругу читателей, а не только себе. Именно поэтому и можно утверждать, что Мехмед (Авни) – поэт средний, хотя у него есть удачные, то есть полностью понятные, стихотворения.

* * *

Бабингер совершенно справедливо говорит, что Мехмеда напрасно называют одним из лучших турецких поэтов своего времени. Мехмед им не был. Лучшим турецким поэтом той эпохи, намного превзошедшим своих собратьев по перу, официально считается Ахмед-паша – один из придворных Мехмеда и его «сердечный друг» (читай «половой партнёр»).

Ахмед-паша настолько известен в узких кругах литературоведов, что его стихи были переведены на русский язык даже в СССР, в советские времена. Правда, советские редакторы вынуждены были представить Ахмеда-пашу кем-то вроде революционера – свободолюбивым человеком, который страдал под гнётом султанской власти.

Надо сказать, что они почти не соврали. Ахмед-паша действительно был не в восторге от того внимания, которое получал от Мехмеда, тяготился им. В итоге оказался уличён в том, что хотел изменить султану с придворным пажом, попал в тюрьму, но затем Мехмед помиловал «изменника» и отправил в ссылку. Стремление к свободе + тюрьма + ссылка = революционер.

А вот одно из стихотворений Ахмеда-паши. По форме это классическая газель. Половая принадлежность человека, к которому обращается поэт, не ясна:

 
   Кровью глаз пишу письмо, – о свидании молю,
   Ливни слёз прольёт перо в каждую строку мою.
   Я пишу, но сух мой слог – пусть пустыню слов моих
   Орошает слёз поток, – я пишу и слёзы лью.
 
 
   Раз в году свершают хадж – в Мекку ходят раз в году,
   Так и я лишь раз в году у твоих дверей стою.
   Сам себе твердил не раз, но к советам разум глух:
   Радость нам даётся раз, – дважды не бывать в раю.
 
 
   Кровью изошёл Ахмед, кровью изошло перо:
   Оба ранены тобой, – нас двоих спаси, молю.
 

«Старая персидская книга», отрывок из которой Мехмед переводит для учителя, это книга «Кабус-намэ», написанная в 11 веке.

Её автор – Кей-Кавус, чьи предки были правителями Табаристана (южное побережье Каспийского моря). Сам Кей-Кавус не владел почти никакими землями, но оставил наставления сыну, Гиланшаху, где рассказал, как следует жить правителю.

На турецкий язык эта книга переводилась 6 раз:

– дважды переводилась в конце 14-го века,

– одни раз в самом начале 15-го века,

– дважды в середине 15-го века в период правления Мурата II (отца Мехмеда),

– один раз в начале 18-го века.

Большинство переводов более-менее следуют оригиналу, а вот переводчики, которые переводили для Мурата, делали что-то странное.

Как пишут турецкие исследователи, оба переводчика, работавших для Мурата, не переводили, а перерабатывали текст, насыщая собственными пояснениями, а некоторые отрывки и даже главы просто выкидывали. В итоге один из «переводов», сделанный в 1427 году, даже получил другое название – не «Кабус-намэ», а «Мурат-намэ» – настолько он отличался от оригинала.

Безусловно, принц Мехмед читал «Кабус-намэ» по-турецки, но ему однозначно попался один из двух вариантов, которые были созданы в правление Мурата. Неизвестно, читал ли Мехмед «Кабус-намэ» на персидском, но если бы читал, то был бы очень удивлён.

* * *

Переводчики 15-го века, которые очень вольно обошлись с этой книгой, конечно, не оставили там упоминаний об однополых связях, а в «Кабус-намэ», в частности, написано, что однополая любовь неизбежна: «Для человека неизбежны четыре вещи: кусок хлеба, рубище, развалина и возлюбленный друг».

В то же время «Кабус-намэ» советует не выставлять любовь напоказ, чтобы не выглядеть глупо: «Когда едешь в гости, возлюбленного с собой не бери, а если возьмешь, перед посторонними им не занимайся… И не думай, что он всем кажется таким же, как тебе… Если даже тебе он кажется прекраснейшим из всех людей, может быть, другим он кажется безобразнейшим. И не давай ему на пирушках всякий миг фруктов, и не справляйся, как он себя чувствует, и не зови каждый час, и не шепчи всяких пустяков на ухо… Люди-то догадаются, что ты ему говоришь».

Цитируется по изданию: Кабус-Намэ / Перевод, вступительная статья и примечания Е.Э.Бертельса (Серия «Литературные памятники»). – М.: Изд-во Акад. Наук СССР, 1953.

В романе цитируется 15-я глава из этой книги тоже, но, к сожалению, в издании Академии Наук эта глава отсутствует, т. к. названа «непристойной». Мне пришлось переводить её с английского издания: Зерцало для принцев, Кабус-Намэ, переведённое с персидского Рубеном Леви (A Mirror for Princes, The Qabus-Nama, translated from the Persian by Reuben Levy, New York: E.P. Dutton, 1951).

Вот, что Мехмед в романе предложил почитать своему учителю:

Глава пятнадцатая О получении удовольствий

Знай, о сын, что если ты влюбляешься, то не должен беспорядочно, будучи хоть пьяным, хоть трезвым, предаваться соитию. Хорошо известно, что семя, которое ты извергаешь, даёт начало новой душе и новому человеку, поэтому, если ты совершаешь соитие, то лучше не делай это, будучи в состоянии опьянения, ведь в таком случае последствия (для нового человека) пагубные. Гораздо правильнее и предпочтительнее, чтобы всё происходило после того, как опьянение пройдёт.

Кроме того, не предавайся утехам всякий раз, как тебе явится мысль о них; так поступают скоты, которые не знают, что каждому делу своё время, и делают свои дела при всяком удобном случае. Мужчине же, со своей стороны, следует выбирать подходящее время и таким образом блюсти различие между собой и скотами.

Выбирая между женщинами и юношами, не ограничивай своих влечений к тому или иному полу, поскольку можно получать удовольствие от обоих (полов), не отвергая с неприязнью ни тех, ни других. Более того, если, как я уже сказал, половая распущенность несёт вред, то строгое воздержание тоже таит в себе опасности (для здоровья). Когда ты совершаешь это (предаёшься любви), пусть оно делается в соответствии с потребностями, а не как нечто, от чего нельзя отказаться – тогда это принесёт тебе наименьший ущерб. Но независимо от того, делаешь ли ты это по потребности или нет, проявляй осторожность, когда жара достигает своего пика, или когда холода усиливаются, поскольку именно в эти два периода соитие наиболее вредно, в особенности пожилым мужчинам.

Из всех времён года удобнее весна, когда движение воздуха умеренное, водные источники наиболее обильны, и природа всячески благоприятствует получению удовольствий. Тогда, когда большой мир (макрокосм) возвращает себе молодость, сила нашего тела, которое является малыми миром (микрокосмом), тоже возвращается, и противоречащие этому склонности становятся умеренными, жилы лучше наполняются кровью, а семени в чреслах производится больше. Независимо от воли самого мужчины, потребность в соитии становится насущной для каждого из них, и тогда, когда естественные потребности неподдельны, это (их удовлетворение) приносит менее всего вреда.

В связи с этим тебе также следует как можно дольше воздерживаться от кровопусканий в разгар тёплого сезона, или когда холода усиливаются. Если же ты чувствуешь, что крови в тебе с избытком, успокой её посредством холодного питья.

В течение лета пусть твои предпочтения склоняются к юношам, а в течение зимы – к женщинам. Однако о таком вопросе следует говорить кратко, дабы не пробуждать (в тебе, сын) желание.

Поскольку в романе и так много об этом говорится, здесь будут процитированы отрывки из произведений, упомянутых в романе, чтобы читатель лучше представил, о чём речь.

Из романа:

– Учитель, я уже приближаюсь к концу книги, – сказал Мехмед. – А ты знаешь, про что я сейчас читаю? Про то, как Дафнис понравился юному Гнатону, и Гнатон решил заполучить Дафниса, но не ухаживаниями, а хитростью – сделав своим слугой, чтобы Дафнис зависел от него и покорился, если Гнатон пригласит на ложе.

Имеется в виду вот этот отрывок из сочинения Лонга «Дафнис и Хлоя»:

Гнатон же, умевший только есть и пить до беспамятства и, напившись, похабничать, у которого только и было всего что широкая глотка, да брюхо, да то, что под брюхом, Дафниса тотчас приметил…. По природе своей был он любителем мальчиков и, найдя красоту, какой и в городе не сыскать, решил тотчас за Дафниса приняться и надеялся легко сладиться с этим простым пастухом. Приняв такое решение, он… пошел (на пастбище) туда, где пас Дафнис, под предлогом, что хочет коз посмотреть, на самом же деле – на Дафниса полюбоваться…

Считая, что он уже приручил к себе Дафниса, под вечер дождался Гнатон, пока Дафнис погонит с пастбища коз. И, подбежав, сначала стал его целовать, а потом и просить, чтобы тот стал к нему задом, так, как козы к своим козлам. Когда же Дафнис, не очень сметливый, стал говорить, что знает он хорошо, как козлы скачут на коз, но никогда не видал, чтоб козел лез на козла, или баран вместо овцы лез на барана, или петух вместо курицы петуха под себя подбирал, то Гнатон был готов, пустивши в ход руки, насилье применить. Но Гнатон был пьян и едва стоял на ногах, и Дафнис его толкнул, на землю повалил и прочь убежал, как щенок молодой, оставив его там, где он упал; и уж не мальчик, а только здоровый мужчина смог бы Гнатона, под руки взявши, домой дотащить. А Дафнис к нему никогда уже близко не подходил… Да и Гнатон больше к нему уже не лез, увидавши, что он не только красив, но и силен. Он выжидал подходящего случая поговорить с Астилом о нем и надеялся, что от юноши получит он Дафниса в подарок, – Астил его одаривал часто и щедро.

(Цитируется по изданию: Античный роман. М.:«Худ. лит.», 2001.)

* * *

Из романа:

Сидя напротив учителя и улыбаясь, принц сказал по-гречески:

– Помниться, один из друзей Александра не захотел поклониться ему до земли, и в наказание Александр отказал другу в поцелуе… Учитель, за что ты наказываешь меня? За что лишаешь своих поцелуев? Хочешь, чтобы я стал более почтителен?

Имеется в виду вот этот отрывок из книги Арриана об Александре Македонском:

«Первый из получивших чашу отпил из неё, встал и земно поклонился Александру, который поцеловал его. Так чаша обошла подряд всех. Когда черед дошел до Каллисфена, он встал, отпил из чаши, и, подойдя к Александру, хотел поцеловать его, не поклонившись ему земно. Тот в это время как раз разговаривал с Гефестионом и не обратил внимания, выполнил ли Каллисфен обряд поклона. Деметрий же, сын Пифонакта, один из «друзей», сказал, когда Каллисфен подошел поцеловать Александра, что он подходит без земного поклона. Александр не позволил ему поцеловать себя, а Каллисфен заметил: «Я потерял только один поцелуй».

(Цитируется по изданию: Арриан. Поход Александра. – СПб.:«Алетейя», 1993.)

* * *

Из романа:

– Учитель, почему ты не хочешь ничего придумать, чтобы нам быть вместе, но сохранить это в тайне? Ведь даже Сократ, а он был мудр, говорил, что не плохо, если учитель и ученик иногда сближаются физически.

Имеется вот этот отрывок из диалога Платона «Федр». Эти слова Платон приписывает Сократу:

Если победят лучшие духовные задатки человека, его склонность к порядку в жизни и к философии, то влюбленный и его любимец блаженно проводят здешнюю жизнь в единомыслии, владея собой и не нарушая скромности, поработив то, из-за чего возникает испорченность души, и дав свободу тому, что ведет к добродетели. После смерти, став крылатыми и легкими, они тем самым одерживают победу…, а большего блага не может дать человеку ни человеческий здравый смысл, ни божественное неистовство.

Если же они будут вести более грубую жизнь, чуждую философии и исполненную честолюбия, тогда, возможно, их безудержные кони, застав души врасплох – в минуту ли опьянения или просто беззаботности, – сведут их вместе и заставят их выбрать и свершить то, что превозносится большинством как самый блаженный удел. А свершив это, они и впредь будут к этому прибегать, хотя и нечасто, потому что это не согласуется с их общим духовным складом. Они тоже дружны, хотя и не так, как те, первые, и не расстаются не только пока влюблены, но и тогда, когда это пройдет, считая, что, раз они дали друг другу величайшие клятвы в верности, их уже нельзя нарушать и идти на ссору. При кончине они, хотя и бескрылые, покидают тело, уже полные стремления окрылиться, так что они тоже получают немалую награду за свое любовное неистовство. Ведь нет такого закона, чтобы сходили во мрак и странствовали под землей те, кто уже вступил на путь поднебесного странствия, – напротив, им назначена светлая жизнь и дано быть счастливыми, вместе странствовать и благодаря любви стать одинаково окрыленными, когда придет срок.

(Цитируется по изданию: Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 2 – М.: Мысль, 1993.)