Текст книги "Любимый ученик Мехмед (СИ)"
Автор книги: Светлана Лыжина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
– Сегодня Аллах опять милостив к тебе! – изумлённо воскликнул наставник, и только тут Мехмед спохватился.
Из-за мыслей об Учителе принц совсем забыл, что не хочет показывать мулле свои знания, которые с каждым днём возрастали из-за новой привычки самостоятельно читать Коран по вечерам.
Наизусть Мехмед эту книгу не учил, но читал внимательно и заглядывал в словарь, если попадались незнакомые слова, ведь мальчику стало весьма интересно самому судить о смысле прочитанного, поэтому приходилось читать с опережением – до того, как мулла велит прочесть и объяснит, как надо «правильно» понимать те или иные строки. Впрочем, некоторые выражения казались настолько удачными, что запоминались сами, и Мехмед удивлялся: «Значит, я совсем не ненавижу арабский язык».
Никто не догадывался об этих занятиях. Вернее, не догадывался о том, что они проходят очень часто, ведь слуги лишь два раза видели, как Мехмед, которому в это время полагалось спать, сидел на ковре и при свете единственной лампы читал. Чтение священной книги не предосудительно, когда бы оно ни происходило, а принц оба раза жаловался на бессонницу, поэтому слуги, обнаружив странное поведение, доложили обо всём не мулле, а лекарю.
Лекарь, побеседовав с принцем, заверил всю челядь, что в четырнадцатилетнем возрасте бессонница иногда бывает, так что Мехмед, уложенный спать, безбоязненно вылезал из-под одеяла уже через минуту после того, как за слугами закрывались двери. Достав из шкафчика Коран, а также словарь, взятый в дворцовой библиотеке, принц принимался за учёбу, во время которой мысленно повторял слова Учителя: «Учить не ради похвалы. Учись ради себя самого».
Если б мулла знал о вечерних занятиях, то сразу бы догадался, что на прошлых уроках принц нарочно читал с запинками и перевирал слова – нарочно! Однако наставник ни о чём не догадался и, изумлённый, начал задавать на арабском вопросы, начинавшиеся со слов «что» или «почему», дабы проверить, понятен ли принцу отрывок, прочитанный минуту назад.
Мехмеду в ответ следовало читать мулле подходящий аят – наизусть рассказывать пока не требовалось, ведь отрывок считался новым, и эта предельная проста упражнения никак не позволяла притвориться дураком. Запинаться во время повторного чтения после того, как ты в первый раз всё прочитал хорошо, казалось бы странно. И даже выбрать не тот аят казалось невозможно. Слишком уж разные они были по смыслу, чтобы их перепутать.
В итоге наставник опять был доволен:
– Аллах сегодня так милостив! – воскликнул мулла, воздев руки к небу, а Мехмед не удержался от усмешки, которая, к счастью, осталась незамеченной.
«Мулла думает, что Аллах совершил чудо, а ведь это чудо совершил я сам, – сказал себе принц. – Сколько же на свете чудес, которые на самом деле не чудеса? А сколько на свете вещей, которые кажутся нам не такими, как есть на самом деле? Хорошее кажется дурным. Дурное – хорошим. Как же в таких случаях найти правильную дорогу?»
Четырнадцатилетний принц никогда не отличался особенной силой веры, но вдруг поднял взгляд вверх подобно мулле и мысленно попросил: «Аллах, то, что будет со мной совсем скоро, это искушение, которое я должен преодолеть, или всё же милость, которую я должен принять с благодарностью?»
* * *
Зима в Турции – хмурое и туманное время, и пусть была ещё только осень, но по мере приближения зимы солнечные дни выпадали всё реже. Вот почему Андреасу показалось чудесным совпадением, что нынешний день стал солнечным.
Окна «класса» выходили на восточную сторону, так что на ковре виднелась россыпь золотых пятен от солнечных лучей, проникавших через резные оконные решётки. «Как красиво», – подумалось греку, а особенно красивым казался мальчик, который сидел среди золотой россыпи и сам уподобился солнечному лучу, поскольку был одет в жёлтый кафтан – совсем как на самом первом уроке несколько месяцев назад.
Четырнадцатилетний принц волновался, поэтому сидел, потупившись, и неосознанно мял в руках край своего зелёного тканевого пояса, но стоило слуге закрыть двери и оставить Андреаса вдвоём с учеником, как принц тут же вскочил и пробормотал по-гречески:
– Доброе утро, учитель.
– Доброе утро, мой ученик, – улыбнулся Андреас.
По-правде сказать, он и сам волновался, но ждал, что волнение более-менее уляжется, и тогда можно будет начать разговор. Наверное, ждать не стоило, потому что от внимательного, выжидающего взгляда серых глаз, опушённых рыжеватыми ресницами, Андреас почувствовал, что взволнован больше прежнего. Даже немного закружилась голова.
Мехмед, не вытерпев, тихо проговорил по-турецки:
– Учитель, ты обещал объяснить… – но тут же замолчал.
– Да, мой мальчик, я помню, – по-гречески ответил Андреас.
Он сделал глубокий вдох и уже приготовился начать объяснение, но тут осознал смысл своей только что произнесённой фразы. Молодой грек чуть не стукнул себя по лбу: «Как ты сейчас назвал принца!?»
Мехмед, конечно, не понял, что произошло. Принц не знал и не мог знать, что обращение «мой мальчик» является особенным. Никогда и никого из своих учеников Андреас не называл так. Даже того девятнадцатилетнего ученика, с которым переступил запретную черту.
«Мой мальчик» – именно так называл Андреаса его собственный учитель в Константинополисе, то есть тот самый человек, которого Андреас чуть менее десяти лет назад полюбил всей душой и переступил в этой любви последний предел. Такая любовь заставляет любящего внутренне измениться, его жизнь разделяется на «до» и «после», и пусть особые взаимоотношения остались в прошлом, учитель из Константинополиса всё равно продолжал как бы незримо присутствовать рядом, давать советы, ободрять.
«Что же я такое сказал? – сам себе удивился Андреас. – Неужели я хочу стать для этого мальчика особенным учителем? Неужели моя привязанность так сильна?»
А глаза принца, внимательные серые глаза, всё смотрели и смотрели. Затем Мехмед сделал два шага вперёд, робко взял учителя за руку. Это оказалось как раз то, чего Андреасу недоставало, чтобы волнение сразу же улеглось. Стоило только почувствовать, что у мальчика дрожат пальцы, как внутренний голос проговорил: «Успокойся. Он взволнован куда больше тебя».
Вот почему, когда принц спросил по-турецки:
– Учитель, что с тобой? – грек смог спокойно ответить так же по-турецки:
– Ничего, мой мальчик. Я просто собираюсь с мыслями. То, что я расскажу тебе, весьма сложно для понимания. Многие люди думают, что понимают, но на самом деле – нет, а я очень хочу, чтобы ты понял всё верно.
Чуть помедлив, Андреас положил свободную руку Мехмеду на плечо и взглянул своему ученику в лицо:
– Ты помнишь наш позавчерашний уговор? Ты должен…
– …поверить тебе полностью и не усомниться ни в одном твоём слове, – уже по-гречески произнёс турецкий принц.
Андреас одобрительно улыбнулся, а затем вдруг решил провести небольшой опыт – оставил руку лежать на плече ученика, а другую, которая всё ещё была в руке Мехмеда, мягко высвободил, но лишь затем, чтобы провести подушечками пальцев по мальчишеской щеке. Принц судорожно вздохнул и прикрыл глаза, желая лучше почувствовать прикосновение.
«Ошибки нет, – подумал Андреас. – В сердце этого мальчика присутствует особая склонность, и со временем она станет усиливаться даже без моего присутствия рядом. То знание, которое я могу дать, Мехмеду необходимо, чтобы он вырос достойным человеком, а не сластолюбцем, который идёт в поводу у собственных желаний».
– Нам лучше присесть, – произнёс учитель по-турецки. – Мой рассказ будет долгим, и ты устанешь слушать его, если останешься на ногах.
Мехмед с некоторой неохотой послушался. Как видно, слишком приятным для него оказалось прикосновение, и он предпочёл бы испытать это ещё раз, но Андреас не собирался повторять то, что сделал лишь для проверки своих предположений.
Усевшись напротив мальчика, учитель продолжал уже тише:
– Урока греческого языка сегодня не будет. Я стану говорить по-турецки, чтобы ты лучше понимал, но, прежде всего, пойми, что все мои слова – тайна. Ты не должен обсуждать это ни с кем кроме меня. Обещаешь?
При слове «тайна» мальчик весь обратился в слух, а затем кивнул.
* * *
Теперь всё было не как месяц назад, когда ученик заподозрил в Андреасе особые склонности и спросил, является ли поведение учителя грехом. Месяц назад, если бы принц пожаловался кому-то, Андреас наверняка сумел бы оправдаться, но сейчас, если бы ученик пересказал кому-то содержание намечающегося разговора, то учителя ждала бы казнь. Неминуемо.
Молодой грек сознавал это, но всё же решил рискнуть, и страха не было. Возможно, чувство опасности притупилось из-за прошлого опыта, ведь в Константинополисе, Афинах и других греческих городах Андреас, применяя к очередному ученику метод эллинов, делал это на глазах у родственников такого мальчика и друзей семьи, однако ни разу не был уличён, а ведь окружающие видели, как восторженно смотрит ученик на учителя. Они видели, как учитель одаривает мальчика тёплой улыбкой, одобрительно хлопает по плечу, шутливо треплет за щеку, гладит по голове или целует в лоб, и всё это понималось, как простая дружба.
Конечно, никому из учеников учитель не рассказывал то, что собирался рассказать Мехмеду. Этот шаг таил в себе серьёзную опасность, но Андреас всё равно не боялся, хоть и знал, на что идёт.
По-прежнему разговаривая полушёпотом, чтобы случайно не услышали слуги в соседней комнате, грек начал с того, что спросил ученика о философе Сократе:
– Тебе знакомо это имя?
– Мудрец, которого уважают греки, – ответил Мехмед и пожал плечами.
Вернее, принц сказал менее точно – «мудрец, которого уважают румы». В турецком языке просто не существовало слов, обозначавших многочисленные народы, которые населяли Европейский континент в нынешние и минувшие времена. Турки называли тех, кто жил на территориях, принадлежавших Византийской империи – румы.
Потребовалось бы затратить много сил, чтобы объяснить на турецком языке, чем древнее население Афин, где жил Сократ, отличалось от нынешнего. Так же трудно оказалось бы объяснить точное значение греческого слова «философ», но Андреас не собирался объяснять сейчас, потому что ученик ждал иных объяснений.
– Тебе известно, как Сократ умер? – продолжал спрашивать Андреас.
Ученик наморщил лоб и, наконец, с некоторым замешательством произнёс:
– Кажется, нет.
– Он был казнён.
– За что?
– Это правильный вопрос, – похвалил Андреас и добавил: – Против Сократа было выдвинуто три обвинения, и одно из них состояло в том, что он развращает юношей. Ты понимаешь, что это значит?
У Мехмеда округлились глаза, он несколько раз кивнул:
– Это… это… значит, он… – принц так и не сумел подобрать слово даже на турецком языке.
– Обвинение не было справедливым, – продолжал Андреас, – потому что «развратить» означает сделать человека хуже, чем он был. Сократ делал так, что юноши становились не хуже, а лучше.
– Сократ и юноши… совершали? – Мехмед опять запнулся и признался. – Учитель, я не знаю, как спросить. Не знаю подходящего слова.
Андреас ободряюще взглянул на ученика:
– Неужели, ничего не приходит в голову? Совсем ничего?
Для грека было очень важно, чтобы мальчик подобрал слово для обозначения однополых отношений сам, ведь выбранное Мехмедом слово, пусть даже бранное, показало бы, что же принцу говорили об этом прежде. Наверняка же говорили.
В итоге принц, по-прежнему теряясь, едва слышно спросил:
– Сократ совершал с юношами грех народа Лута?
– Да, согласно твоей вере это называется так, – Андреас тоже стал говорить едва слышно, а затем и вовсе замолчал. Он задумался, следует ли продолжать рассказ о «грехах» эллинов, а Мехмед испугался:
– Учитель, если я сказал то, что тебе обидно, прости меня. Я помню, как ты в прошлый раз рассердился, когда я спросил про «грех народа Лута». Но я, в самом деле, не знаю, как такое назвать. Это – как с греческим языком. Мне не хватает слов.
Принц очень не хотел, чтобы беседа прервалась на том же месте, что и месяц назад, но не мог повлиять на ход событий.
– Говори, как хочешь, – произнёс Андреас и погрустнел. – Ты прав, когда утверждаешь, что я – грешник. А раз я грешник, то задумайся, так ли уж тебе важно узнать мои тайны.
– Учитель, – Мехмед по-прежнему сидевший напротив, придвинулся чуть ближе, – мне важно. Я много об этом думал и, в самом деле, хочу знать, что значит слово «любовь» для тебя…
Принц вдруг улыбнулся радостной улыбкой, как если бы ему пришла в голову какая-то новая идея, которую он давно ждал:
– Учитель, – всё так же улыбаясь, проговорил Мехмед, – я неверно спросил про Сократа. Я хотел спросить не так. Я хотел спросить: «Сократ любил юношей?» Скажи мне. Сократ их любил?
Андреас тоже улыбнулся. Он снова обрёл вдохновение для беседы и снова поверил, что поступает правильно:
– Некоторых – да, любил, – ответил грек, – но большинство юношей, которые испытали на себе влияние Сократа, лишь мечтали о том, чтобы он полюбил их. Тебе, возможно, известно, что Сократ не отличался внешней красотой, но его внутренняя красота с лихвой перекрывала это. Этот великий человек умел очень хорошо говорить, поэтому его часто приглашали на пиры ради беседы с ним, но Сократ говорил не только там. Его речи увлекали людей настолько, что он мог остановить прохожего на улице, завести беседу, и прохожий забывал обо всех делах ради разговора с Сократом. Более того – вокруг сразу собиралась толпа, будто это представление в театре. Вот как умел говорить Сократ.
На лице Мехмеда появилось нарочито простодушное выражение:
– Учитель, ты тоже очень хорошо говоришь. Очень хорошо.
Андреас умилился этому простодушному лукавству:
– Ты льстишь мне, мой мальчик. Сократ умел вести беседу гораздо лучше. Он – образец, с которым никто не сравнится, и даже повторить его невозможно. Наверное, ты не знаешь, что один из учеников Сократа, Платон, задался целью воспроизвести речи учителя на письме, потому что сам Сократ никогда ничего не записывал… Так вот у Платона получилось не вполне. Платон до конца жизни переписывал эти речи и никак не мог достигнуть той точности, к которой стремился.
– Сократ любил Платона? – спросил Мехмед.
– Телесной близости между ними не случилось, – ответил Андреас. – К тому времени, когда они повстречались, Сократ уже состарился. Его возраст составлял больше шестидесяти, а Платон был очень молод, но это не значит, что не было любви.
Принц призадумался, а затем сказал:
– Значит, они друг друга не любили.
– Не любили? Почему? – с интересом спросил Андреас и даже изумился: «Надо же! Я ещё ничего не успел рассказать, а у мальчика уже есть суждение».
Меж тем принц уверенно пояснил:
– Я думаю, учитель, что они были просто друзьями, ведь друзья тоже хотят быть вместе, но не так, как влюблённые. Вот если бы они… как ты сказал… сблизились, тогда это считалась бы любовь, а так это дружба.
– Значит, по-твоему, всё просто? – продолжал спрашивать учитель, но теперь мальчишеские суждения не занимали, а скорее забавляли его. – Если привязанность привела к телесному сближению, тогда это любовь? А если не привела, то дружба?
– Да, – кивнул Мехмед. – Друзья не сближаются, а влюблённые всегда сближаются, если им не мешать. И они не настоящая пара, пока не сблизились.
– То есть ты полагаешь, что близости между друзьями быть не может, а любовь без близости – не любовь?
Мехмед кивнул, совсем не ожидая подвоха, так что молодой грек не удержался и тихо засмеялся:
– Ах, мальчик, как же мало ты знаешь!
На лице принца появилось озадаченное выражение. Он, конечно, доверял учителю, но услышанное противоречило всему, что Мехмед успел узнать в жизни – Андреас видел это ясно.
– Но как тогда различаются дружба и любовь!? – воскликнул Мехмед, совсем позабыв, что об этом лучше говорить тихо.
Андреас приложил палец к губам и глазами указал на закрытые двери класса, поэтому ученик уже шёпотом, но с прежней запальчивостью продолжал:
– Учитель, я не понимаю. Ты говоришь странно, ведь если мы видим двоих, которые ходят вместе и в разговоре согласны друг с другом, то говорим «они друзья». А когда мы знаем, что они ещё и спят вме… то есть у них телесная близость, мы говорим «они не друзья». Разве не так? Это уже не дружба, даже если сами двое твердят, что лишь дружат.
Произнося это, Мехмед явно вспоминал некую историю, которая происходила у него на глазах, и потому грек, чтобы убедить мальчика, оказался вынужден признаться:
– Я могу поведать тебе о своём опыте, и он противоречит тому, что ты сейчас говоришь.
Принц всё больше недоумевал.
– Одно время я жил в Афинах, – начал рассказывать Андреас. – У меня там были и, надеюсь, остаются друзья, то есть такие люди, которые понимают меня и имеют сходные интересы. Мои друзья не считают грехом и преступлением ту любовь, которая может возникнуть между двумя мужскими началами.
– Этих друзей много? – настороженно спросил мальчик.
– Нет, всего несколько.
– А кто они? – продолжал спрашивать Мехмед, но настороженность так и не ушла. Неужели, ученик ревновал?
Желая убедить мальчика, что повода для ревности нет, Андреас заговорил непринуждённо:
– Двое из них – учителя, как я. Ещё один – просто богатый человек, который может жить на доходы с имений и не думать о заработке. Есть также поэт. И ещё один мой друг занимается торговлей. Как видишь, всего пять человек, и эти пятеро не приняли бы в свой круг никого случайного. Они долго присматривались ко мне, прежде чем сделать меня шестым в их собрании. И с тех пор оно не пополнялось. Нас было всего шестеро.
– Среди твоих друзей есть юноши? – Мехмед нахмурился.
– Нет, мои друзья либо одного возраста со мной, либо старше.
Принц кивнул, больше не задавая вопросов. Известие о том, что среди друзей учителя все очень взрослые, сразу успокоило ученика. Теперь Мехмед не ревновал и просто слушал, а учитель продолжал рассказывать:
– Случалось, что мы собирались все вместе или по двое, чтобы поговорить и выпить вина. Случалось, мы говорили о Сократе и сожалели, что живём в иное время, ведь даже во времена Сократа, несмотря на его печальную судьбу, мы могли бы не скрывать свои особые пристрастия, а сейчас можно довериться лишь друг другу. Доверие особенно важно, когда тело из-за воздержания начинает бунтовать. Вот почему случалось, что если двое из нас вели уединенную беседу, то понимали, что могут…, – грек задумался, чтобы подобрать слово помягче, – друг другу помочь.
Мехмед наморщил лоб:
– Учитель, это значит… Ты говоришь про… сближение?
– Да.
– А как это происходило?
Вот уж чего четырнадцатилетнему мальчику не следовало знать! Конечно, в общих чертах он знал – слышал где-то, ведь на улицах многие люди, далёкие от подобных дел, рассуждают об этом в весьма грубой форме. И всё же дополнять такие знания Андреас не собирался.
– Не спрашивай о подробностях, – ответил учитель. – Это не важно. Я просто хотел сказать тебе, что всё, что я делал со своими друзьями, а они – со мной, само по себе не значит ничего. Это не любовь. Да, это грех народа Лута. Но не любовь. То есть не то, о чём ты хочешь знать. Я и мои друзья не чувствовали, что влюблены друг в друга. Сколько бы мы ни… сближались, мы так и оставались друзьями, и для нас были ценнее наши беседы, а отнюдь не то действие, которое эти беседы прерывало.
Последние фразы Андреас произнёс громче, уже не считая свою речь непристойной, но принц по-прежнему оставался задумчивым, будто пытался представить себе пресловутое «сближение»:
– Учитель, а почему для тебя это, – он сделал особенное ударение на последнем слове, – было не важно? Почему?
Андреас пожал плечами:
– Потому что в друзьях мы ценим одни качества, а в тех, в кого влюбляемся, ценим другие. Даже если друг на время берёт на себя роль возлюбленного, он всё равно остаётся другом. От друга мы ждём, прежде всего, понимания, поддержки в трудную минуту, а не благосклонного взгляда и не поцелуя, – учитель мечтательно улыбнулся. – И вот ответ на твой вопрос, как различается дружба и любовь. В дружбе и любви мы хотим разного. Конечно, влюблёнными тоже ценится понимание и поддержка, но главное для них – видеть рядом предмет своей любви, обменяться взглядами, улыбками, прикоснуться. Для друзей это второстепенно. Зато друзья испытывают грусть, если им не о чем говорить. Они чувствуют, что дружба разваливается. А вот для влюблённых диалог не так важен. Влюблённые могут и помолчать, находясь рядом, и не тяготятся этим. Спроси себя, что для тебя первостепенно, и ты поймёшь, которое из двух чувств поселилось в твоём сердце.
– А как различить, если я хочу понять не себя, а других? – спросил Мехмед. Он, наверное, опять вспомнил ту историю о двух «друзьях», которую наблюдал со стороны, а его озадаченное выражение лица по-прежнему забавляло учителя.
– Ты станешь понимать, когда сам познаешь любовь, – снова улыбнулся Андреас. – Полюбив хоть раз по-настоящему, ты получишь особое зрение и, видя неких двоих на улице, сразу сможешь сказать: «Вот те двое любят друг друга, а вот этих связывает лишь дружба».
Мехмед поверил не вполне:
– Учитель! – воскликнул он, но тут же начал говорить тише: – Почему тогда у меня нет уверенности в том, что я видел? Я вспоминаю то, что видел, и сомневаюсь.
– А ты уже любил? – серьёзно спросил Андреас.
– Я люблю, – ответил мальчик и замолчал, не решаясь признаться, что любимый им человек сейчас сидит рядом, но эта нерешительность лишь радовала учителя, потому что слова о любви, сказанные прямо, лишь усложнили бы положение. Позавчера вечером Мехмед тоже почти проговорился Андреасу о своих чувствах, спрашивая: «Как мне тебя любить и не оскорбить?» – но если бы прозвучало прямое признание, Андреас вынужден был бы возразить, что мальчик ещё сам не знает, о чём ведёт речь.
Впрочем, грек всё равно это сказал, глядя на смущённо потупившегося ученика:
– Тебе ещё много предстоит узнать о любви прежде, чем ты сможешь сказать «я люблю» или «я любил».
– Нет, я знаю, что такое любовь, – возразил ученик. – Знаю, потому что знаю, чего хочу, и к чему стремлюсь.
– Да? – молодой грек продолжал оставаться серьёзным и пытался понять, усвоил ли мальчик хоть что-нибудь из недавних объяснений.
Меж тем Мехмед, которого не особенно смутил даже рассказ об особенных друзьях Андреаса, теперь вдруг покраснел. Принц сглотнул, избавляясь от кома в горле, а затем, справившись с собой, вполне спокойно ответил:
– Учитель, ты сам сказал, что от тех, кого любим, мы ждём благосклонного взгляда и… поцелуя. Я этого жду.
«Как видно, мальчик ничего не понял, – с некоторой досадой подумал Андреас. – Я ему про то, что сближаться физически – не главное, а он только этого и ждёт. Он, должно быть, думает, что раз я не собираюсь допускать ничего физического, значит, не хочу и, следовательно, не люблю. Отсюда и робость. Мальчик слишком боится услышать, что не любим, а иначе, наверное, сам бросился бы мне на шею». И всё же учитель не терял надежду втолковать ученику, что платоническая любовь это сейчас лучше, чем погружение в страсти:
– А если ты не получишь поцелуя, то любовь, которую ты испытываешь, исчезнет?
Принц задумался:
– Не получу?
– Да, представь, что поцелуи невозможны, как и сближение. А теперь скажи, перестанешь ли ты любить.
Мехмед, должно быть, вспомнил свои недавние рассуждения о том, что любовь без близости совсем не та, но теперь, когда любимый человек спрашивал: «Разлюбишь ли ты меня?» – принц не мог ответить: «Разлюблю».
– Учитель, я всё равно не перестану любить, но…
– Что «но»?
– Зачем любовь без…!? – принц опять говорил громче, чем следовало, поэтому учитель произнёс:
– Тише, мой мальчик.
Мехмед опасливо глянул на двери класса, а затем повернулся к Андреасу и повторил уже шёпотом:
– Зачем любовь без поцелуев?
– Лучше я объясню тебе это на примере Сократа, а не на собственном примере, – ответил грек и извлёк из-за пазухи небольшую книгу, которую мальчик уже видел у него в руках позавчера, но, очевидно, не запомнил её. – У Сократа был ученик, юноша по имени Алкивиад, очень способный и к тому же красивый внешне. Думаю, история этих двоих тебя многому научит.
Молодой грек почти сразу нашёл нужную страницу и, теперь усевшись рядом с Мехмедом, ткнул пальцем в строчку:
– Вот, прочитай отсюда и остановись, когда речь Алкивиада закончится. Если встретишь незнакомые слова, спроси меня.
Поскольку книга была греческой, принц начал по привычке читать вслух:
– Сократ любит красивых, всегда стремится побыть с ними… – он поднял глаза на учителя и удивлённо спросил по-турецки: – Откуда эта книга? Из дворцовой библиотеки?
– Не думаю, что в дворцовой библиотеке такая есть, – ответил Андреас. – Это одна из книг Платона, про которого я тебе говорил. Читай дальше. Не обязательно вслух.
Мехмед начал сосредоточенно читать, уже не произнося слов. Пальцем по строчкам мальчик не водил, но выражение лица вполне ясно показывало учителю, о чём сейчас читает ученик. Рука мальчика дрожала, когда он переворачивал страницу, чтобы начать читать следующую. Конечно, при чтении попадались незнакомые слова, но Мехмед позабыл о них спрашивать. Чтение захватило его.
Этого следовало ожидать, ведь Андреас предложил своему ученику почитать один из самых занятных отрывков в Платоновых сочинениях – похвальную речь Алкивиада Сократу. Алкивиад рассказывал о том, как был влюблён в Сократа, и как хотел подарить ему себя, но Сократ отверг это, чтобы показать, что телесная близость не значит ничего, несмотря на то, что Алкивиад был красив и юн.
Не случилось даже поцелуя, и потому Алкивиад не смог до конца понять поступок Сократа, затаил обиду, хоть и старался победить это в себе. Даже произнося похвальную речь, Алкивиад признавался, что обижен, и всё же искренне восхищался Сократом – особенно в той части своей речи, где рассказывал о военном походе, в котором участвовал вместе с этим человеком.
В одном из сражений Сократ спас Алкивиада – вынес его раненого из боя, а когда среди военачальников зашла речь о том, кого надо наградить по итогам сражения, то Сократ не хотел получать награду и настаивал, чтобы её получил Алкивиад. Сам же Алкивиад считал, что недостоин.
– Как жалко, – вздохнул Мехмед, когда окончил чтение.
– Что жалко? – спросил учитель.
– Жалко, что Сократ не любил Алкивиада, – опять вздохнул мальчик.
– Нет, любовь была, – возразил учитель. – Сократ сам говорит об этом.
– Где? – удивился Мехмед.
Андреас перелистнул несколько страниц назад и ткнул пальцем в строчку:
– Вот здесь. Чуть ранее того места, с которого я просил тебя начать чтение. Сократ говорит, что с тех пор, как полюбил Алкивиада, вынужден претерпевать много обид из-за его ревности.
Мехмед обрадовался:
– Значит, они всё-таки…
– Нет, – опять возразил учитель. – Между ними этого не случилось.
– Почему? – в который раз за сегодня спросил мальчик.
– А почему это обязательно должно было случиться? – лукаво спросил Андреас и уже серьёзно продолжал. – Любовь – не только потребность тела, но и потребность души. Когда любовь становится только потребностью тела, это печально.
– Почему? – опять спросил Мехмед.
– Потому что в этом случае любовь теряет почти всю свою красоту, – терпеливо объяснял учитель.
– Почему? – снова спросил Мехмед.
– Любовь прекрасна потому, что преображает человека. Особенно красиво это проявляется в отношении учителя с учеником. Ученик стремится развивать себя, чтобы быть более достойным своего учителя, и в этом стремлении ученик прекрасен. Согласись, что Алкивиад прекрасен, когда искренне восхваляет Сократа вопреки чувству обиды на него. Скажу тебе больше – Алкивиад по характеру был упрям и гневлив, но стремился совладать со своим характером из любви к учителю. Разве это не прекрасно? А разве не прекрасен Сократ в своей бескорыстной заботе об Алкивиаде? Но если бы Сократ получил в награду за свою заботу даже один поцелуй, то забота не была бы бескорыстной и, следовательно, не была бы прекрасной.
Мехмед глубоко задумался, а учитель начал надеяться, что принц попытается примерить всё это на себя, поставить себя на место Алкивиада.
Наконец, Андреас решился спросить:
– Теперь ты понимаешь, мой мальчик, что для учителя и ученика, если они любят друг друга, даже поцелуи вовсе не обязательны? Я уже не говорю про остальное…
– Учитель, но почему те, кто любит друг друга, не должны сближаться, если даже между друзьями это бывает? – спросил принц.
Этим вопросом он несколько расстроил учителя, причём Мехмед и сам заметил, что на лицо учителя набежала тень, поэтому поспешил оправдаться:
– Учитель, если ты сам делал это, значит, это хорошо. Ты не мог поступать плохо. Не знаю, почему у меня вырвалось «грех народа Лута». Учитель, такие слова не подходят к тебе.
– Благодарю, что думаешь так, – улыбнулся Андреас, – но в словах о грехе всё же есть доля истины, потому что грех, по сути, проявление слабости. То, что я делал с друзьями, я делал лишь потому, что не вполне властен над своим телом. Иногда оно приказывает мне, что делать, а не я приказываю ему, и это слабость. Меня извиняет только то, что в таких случаях я думал не только о своих нуждах, но и о пользе для своих возлюбленных. В нынешние времена, когда любовь между двумя мужскими началами считается грехом, лучше довериться другу и разделить с ним тяжесть греха, чем возлагать хоть часть такой тяжёлой ноши на возлюбленного.
– У тебя были возлюбленные? – спросил Мехмед. Он опять ревновал.
– Были, – спокойно ответил Андреас. – Конечно, были, ведь мне уже двадцать девять лет. Почему у меня не может быть прошлого?
Принц успокоился, поняв, что прошлое осталось в прошлом:
– Учитель, а кого ты любил? – спросил он. – Они были похожи на меня?
– Некоторые – да, – ответил Андреас, – Они, как и ты, были моими учениками, но с теми, кто был подобен тебе, я не переступал черту. Если возлюбленному совсем мало лет, то пусть останется чистым и невинным. Так для него лучше.
– А почему возлюбленный не может сам решать, что ему лучше? – многозначительно произнёс Мехмед.
– Потому что он неопытен и не видит возможных последствий, – снисходительно улыбнулся молодой грек и задумчиво добавил: – Я уже говорил тебе, что даже во времена Сократа к любви между мужскими началами относились по-разному. Её не всегда одобряли. А теперь я скажу тебе больше – Сократ, отказавшись от телесной близости с Алкивиадом, сделал так ещё и потому, что не хотел бросать на своего возлюбленного тень. Если возлюбленный всегда на виду, то даже малейшая тень окажется замеченной, а Алкивиад находился на виду, потому что был воспитанником весьма могущественного человека.
Принц насторожился и, похоже, теперь всё-таки начал сравнивать себя с Алкивиадом.
