Текст книги "Любимый ученик Мехмед (СИ)"
Автор книги: Светлана Лыжина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
– Тут не злость, а ревность, – поправил собеседника Андреас, но и это утверждение не отражало всей сути.
Мулла испытывал множество разных чувств, поскольку принадлежал к тому типу людей, которые никогда не признаются в своих особенных пристрастиях. Андреас и мулла Гюрани боролись за любовь принца каждый по-своему, но мулла никогда не признался бы в этом даже самому себе.
И всё же Йылмаз-бей правильно сказал – люди с особенными пристрастиями могут угадывать эту черту друг в друге – поэтому Андреас решил выяснить кое-что:
– Ты сказал, что мулла хорошо тебя знает.
Хозяин шатра засмеялся:
– Нет-нет, вовсе не так хорошо, как ты думаешь. Мулла, как слепец, который ослепил сам себя, чтобы не видеть своё истинное лицо. Но лицо никуда не делось, и его видят другие, а мулла не видит ничего ни в себе, ни в других. Он и про тебя не догадывается. Иначе я бы не говорил, что тебе не о чем беспокоиться.
– Значит, ты всё понимаешь и потому помогаешь принцу? – продолжал выяснять Андреас и добавил: – Я думаю, он даст тебе имения или должность, когда станет султаном.
– Я помогаю тебе, – ответил Йылмаз-бей. – И жду совсем другую награду. Моё сердце стремится к тебе, и я жду, что ты будешь благосклонен.
Молодой грек чуть не поперхнулся вином:
– Что?
– Сколько тебе лет? – спросил Йылмаз-бей. – Наверное, не больше двадцати пяти?
– Мне почти тридцать, – ответил Андреас.
– В самом деле? – искренне удивился турок. – Ты не обманываешь меня? Может, твоя скромность велит тебе преуменьшать свои достоинства?
– Я говорю правду. Мне двадцать девять лет, – твердил грек.
– Да, верно, – Йылмаз-бей задумался и принялся рассуждать вслух, – будь ты совсем молод, тебя не взяли бы в учителя принцу. Значит, ты уже мужчина, а не юноша, но твоя юношеская красота до сих пор цветёт. Я восхищён! Жаль, что я не поэт и не могу рассказать тебе, насколько ты красив.
В Эдирне никто бы не сказал двадцатидевятилетнему греку такие слова, но в захолустной Манисе это оказалось возможным.
Андреас улыбнулся:
– Я уже не гожусь для таких разговоров. Моё время ушло.
– Твои зубы говорят иное, – возразил турок. – Они такие белые! Не у каждого юноши встретишь такие.
– Ты легко сможешь найти зубы и получше, – усмехнулся грек.
– А твои волосы? – продолжал хозяин шатра. – Где я найду такие? Когда ты с непокрытой головой сидел возле принца, и я увидел тебя издали, то подумал: «У кого в Манисе такие волосы цвета золота? Ни у кого!»
– Я польщён твоими словами, – с улыбкой отвечал грек, – но всё же я тебе не подхожу. Я уже давно не юн и отвык быть юношей, который становится возлюбленным для достойного поклонника. Даже если я уступлю твоей просьбе, ты не получишь того удовольствия, которого ожидаешь. Моё тело забыло, как уступать.
Андреас лукавил. Когда он ещё жил в Афинах, а это было не так давно, ему доводилось одинаково часто исполнять и подчинённую роль, и подчиняющую. Грек ничего не забыл, но Йылмаз-бею солгал, потому что объяснить истинные мотивы отказа казалось слишком сложно или даже невозможно.
Несмотря на то, что среди турецкой знати было много особенных людей, подобных Андреасу, он никогда не смог бы поладить с ними, потому что они не дали бы греку главного – свободы. «Я – свободный человек, который сам выбирает, кого любить, и когда уйти», – не раз говорил себе Андреас, но турки бы этого не поняли.
В этих людях слишком сильно было чувство собственности. Если ты сошёлся с турком и хочешь уйти – даже не к другому, а просто уйти – это предательство. Тебя станут удерживать всеми способами, даже силой, а если сила не поможет, тебя начнут ненавидеть, проклинать, искать случай отомстить.
Греки, пусть не все, смотрели на это проще. Они сходились, расставались, снова сходились ненадолго, опять расходились, и при этом могли остаться добрыми приятелями. Каждый признавал свободу другого или, по крайней мере, говорил, что признаёт. И пусть в отношении учителей с учениками всё было немного сложнее, но и здесь действовал принцип добровольного единения. Ученик мог оставить учителя, когда пожелает, и учитель мог покинуть ученика, если полагал, что не сумеет больше ничему его научить.
– Не беспокойся обо мне, – меж тем говорил Йылмаз-бей. – Подумай лучше о себе. Ты здесь с конца лета. Ведь так? Почти полгода прошло, и за это время ты ни с кем не давал себе воли.
– Ты прав, – сказал Андреас, – но меня это пока не тяготит.
– А что будет дальше? – продолжал спрашивать турок. – Ты обхаживаешь принца, но сколько времени пройдёт прежде, чем ты сможешь совершить над ним то, что хочешь? Сейчас ты не можешь ничего. Тебя казнят, если попробуешь.
– Я готов ждать, – ответил грек, пусть и не надеялся на понимание.
Влюблённый всегда кажется со стороны глупцом. Андреас и вправду поступил как глупец, позволив себе так сильно влюбиться в такого юного ученика и открыться ему, но теперь уже ничего нельзя было поделать. Следующие несколько лет учителю предстояло жить подобно монаху.
«Если я поступлю иначе, и мальчик узнает, это разобьёт ему сердце, – думал Андреас. – Он уже никогда не поверит мне. А возможно, не поверит вообще никому. Я не могу поступить так. Я знаю, что глуп, потому что взвалил на себя ношу, которую мог бы и не взваливать. Если бы я не открылся своему ученику, не признался бы в любви прямо, всё было бы по-другому. Я оставил бы себе куда больше свободы, а так своим признанием связал себя и, можно сказать, выбросил последние несколько лет своей молодости в придорожную канаву. Увы, но я сам это сделал, никто не заставлял меня, а теперь я не имею права повернуть назад. Не имею права ни как учитель, ни как тот, кто искренне полюбил».
Как и следовало ожидать, Йылмаз-бей этого не понял, поэтому говорил с удивлением:
– И сколько ты будешь ждать? Четыре года? Пять лет? А получишь ли награду за терпение? Зачем вверять свою судьбу избалованному мальчишке?
– Принц не избалован, – возразил Андреас, но собеседник лишь покачал головой:
– Это сейчас он готов уступить тебе. Но сердца мальчиков непостоянны. Подумай, чем ты жертвуешь и ради чего. Не боишься, что он повзрослеет, и ты потеряешь над ним власть? А ведь к тому времени твои лучшие годы пройдут.
– Увы, я влюблён, поэтому ты напрасно взываешь к моему рассудку, – улыбнулся Андреас.
– Я взываю не к рассудку, – тоже улыбнулся Йылмаз-бей и пересел чуть ближе. – И не призываю тебя отказываться от твоей цели. Но ты уже сейчас сможешь получить кое-что. Получить от меня. Не беспокойся. Никто не узнает. Ты и в Манисе мог бы иногда становиться гостем в моём доме…
– Нет, благодарю, – Андреас решительно отставил пиалу с вином.
– Зачем отказываться? – Йылмаз-бей пересел ещё ближе. – Ты будешь доволен, ведь я не тот, кто думает только о себе. У меня умелые пальцы. И не говори, что отвык уступать. От этого невозможно отучиться. Твоё тело вспомнит. У меня есть бараний жир…
Молодой грек хотел бы сохранить вежливую улыбку, но не смог. Когда он услышал последние два слова, то во всех возможных подробностях представил себе сцену предлагаемого соития и вздрогнул от отвращения, а собеседник, конечно, это заметил.
– Зачем отказываться, пока не попробуешь? – настаивал он, но теперь уже без улыбки, и в его голосе появилось едва скрываемое раздражение. – Дай-ка, я кое-что сделаю.
Хозяин шатра, теперь оказавшийся рядом, потянулся к Андреасу, но так и не дотянулся. Молодой грек проворно вскочил на ноги и прянул в сторону, чтобы Йылмаз-бей не успел ухватить его даже за сапог. В следующее мгновение гость уже выскользнул из шатра наружу и, позабыв о степенности, припустился бегом – прочь от стоянки Йылмаз-бея, пока этот турок не успел тоже вылезти следом и крикнуть своим слугам: «Хватайте наглеца! Не дайте уйти!»
«И вот на это я должен был променять любовь чудесного мальчика?» – думал Андреас, ещё раз представляя себе всё, что могло бы случиться в шатре. Теперь грек уже не казался себе глупцом. Глупцом казался Йылмаз-бей, если думал, что получит согласие.
* * *
Лишь добравшись до стоянки принца, Андреас позволил себе остановиться и отдышаться, а затем забрался в тот шатёр, в котором провёл минувшую ночь. Ни в коем случае не следовало показываться на глаза мулле, потому что тот снова принялся бы настаивать, чтобы учитель-грек уехал, а Андреас боялся возвращаться в Манису один: «Как бы люди Йылмаз-бея не поймали меня по дороге».
Вдруг вспомнилось, как переводится имя Йылмаз – «никогда не сдающийся», и это наводило на мысль, что от турка с подобным именем так просто не отделаться. «Как же я сумел разом устроить себе столько неприятностей?» – размышлял Андреас и плотнее натянул на голову шапку, хотя в шатре это казалось совсем ни к чему.
Так прошёл час или полтора, а затем к молодому греку подошёл один из слуг Мехмеда, подал ужин на большом блюде и тихо сказал:
– Мой господин спрашивал о тебе и велел передать, что ты пока должен прятаться, потому что многоуважаемый мулла очень гневается.
Грек забеспокоился:
– Конечно, я так и сделаю. Но если мулла придёт и станет заглядывать во все шатры, проверяя, уехал я или нет?
– Многоуважаемый мулла не придёт, – ответил слуга. – Он сейчас вместе с моим господином сидит и смотрит поединки. Мой господин не отпустит многоуважаемого муллу от себя, но даже если многоуважаемый мулла придёт сюда, мы тебя спрячем.
О происшествии с Йылмаз-беем принц, конечно, ничего не знал, а Андреас надеялся, что рассказывать не придётся, хоть и не представлял, как выпутаться из создавшегося положения. Оставалось лишь надеяться, что гнев муллы остынет, и можно будет остаться в лагере под защитой принца, ведь Йылмаз-бей вряд ли успокоился бы. Этот знатный турок как будто с ума сошёл – покушаться на то, что очень ценит принц, казалось безрассудно, очень безрассудно.
«Нет-нет, – думал грек, – если мулла повелит мне уехать, я не уеду или потребую, чтобы мне предоставили охрану, а объясню это тем, что на дорогах опасно». Рассказывать о происшествии в шатре Йылмаз-бея очень не хотелось, но в то же время Андреас понимал, что если будет похищен людьми своего новоявленного поклонника, это равносильно смерти. Даже появились сомнения, что бегство из шатра являлось правильным поступком, ведь Йылмаз-бей, получив то, чего добивался, стал бы другом и союзником, а теперь сделался врагом.
«Если люди Йылмаз-бея схватят тебя по дороге во дворец, то ничего хорошего не жди, – с грустью сказал себе Андреас. – Даже если ты согласишься на всё, чего просил этот турок, к примирению это уже не приведёт. Твой воздыхатель получит, что хочет, а затем твой труп, засунутый в мешок, выловят из реки где-нибудь недалеко от города».
Молодой грек уже подумывал, а не вернуться ли к этому турку. Можно было притвориться, что прежний отказ – не более чем любовная игра. Йылмаз-бей наверняка поверил бы, но Андреас, ещё немного подумав, отказался от этой затеи: «Нет, я не проявлю слабости и малодушия. Лучше подвергнуть свою жизнь опасности, но остаться достойным любви того, кого любишь».
С этой мыслью Андреас уснул, однако в середине ночи проснулся, потому что ему потребовалось выйти из шатра. Грек не покидал своего укрытия с середины минувшего дня, а теперь мочевой пузырь настоятельно требовал облегчения.
Мулла, конечно, уже давно спал, поэтому не следовало опасаться, что попадёшься ему на глаза. Весь лагерь спал, и в темноте ночи было слышно лишь то, как вздыхают лошади, а один раз где-то неподалёку раздался рёв верблюда, чем-то похожий на львиный рык.
Вглядываясь в почти беспросветный мрак и стараясь ни на что не наткнуться, Андреас отошёл от шатра примерно на десять шагов, выбрал место, а когда дело было сделано, и он уже окончил завязывать шнурки штанов, то вдруг почувствовал возле своего горла лезвие ножа.
– Тихо, – прошептал по-турецки незнакомый мужской голос. – Заведи руки за спину.
Андреас исполнил это повеление и тут же почувствовал, как на запястья накидывают верёвочную петлю и туго затягивают.
– А теперь пойдём, – сказал всё тот же незнакомый голос, и грек почувствовал, как кто-то тянет за верёвку – в ту сторону, куда следовало идти.
Андреас понимал, что в эти минуты решается его судьба. Закричать или не закричать? Возможно, нож, по-прежнему остававшийся возле горла, оказался бы не достаточно острым. «Если так, то ты не умрёшь, если закричишь. Просто будет порез. Но зато тебя не уведут», – подсказывал кто-то в голове и казался убедительным, но тут выяснилось, что похититель не один – их двое.
– Всё спокойно? – шёпотом спросил тот, кто вёл Андреаса, а в ответ раздался такой же тихий шёпот:
– Да. Охрана спит.
Впереди, за большой тёмной преградой, которая, наверное, являлась одним из шатров, показался догорающий костёр, тускло освещавший вокруг себя небольшое пространство. Андреаса заставили идти по самой границе светлого места, поэтому грек вдруг заметил, что возле правой ноги лежит что-то круглое.
Решение пришло мгновенно. Мысль даже не успела оформиться, а нога грека уже пнула лежащий предмет, оказавшийся довольно лёгким. Наверное, это был металлический шлем одного из охранников Мехмеда, потому что раздался глухой звон, а предмет отлетел довольно далеко – за противоположный край освещённого круга – и ударился обо что-то.
– Тихо, – повторил мужской голос, а лезвие ножа ещё плотнее прижалось к шее Андреаса, но от дальнейшего поведения пленника уже ничего не зависело.
– Кто здесь!? – раздался грозный окрик, а ещё через мгновение над костром взвился столб искр, потому что в догорающие угли ткнули факел, чтобы зажечь.
Всё вокруг мгновенно осветилось, пришло в движение. Стало видно, как воспрянули ото сна десять вооружённых людей, спавших вокруг костра. Лезвие ножа чуть резануло по шее, но не потому, что исполнялась невысказанная угроза перерезать горло. Обладатель ножа сделал это нечаянно, когда оставил своего пленника и собирался бежать. В следующее мгновение Андреас увидел и своих похитителей, которых действительно оказалось двое. Бедновато одетые люди. Их вполне можно было принять за разбойников. Они метнулись прочь, но убежать не успели. Их схватила вооружённая охрана Мехмеда, уже вскочившая на ноги.
Крики. Шум. Количество зажжённых факелов всё увеличивалось, как и число людей вокруг. Теперь грека обступили не только охранники принца, но и челядинцы, которые вылезли из шатров и ещё плохо понимали, что происходит.
Ещё через несколько минут Андреас увидел, как толпа почтительно расступается и склоняется в поклонах, потому что к нему быстрым шагом идёт Мехмед, сопровождаемый муллой. В лагере соблюдались правила походной жизни, и принято было спать, почти не раздеваясь, поэтому принц и его главный наставник пришли так быстро.
– Что случилось? – встревожено спросил Мехмед.
– Повелитель, – начальник охраны выступил вперёд, – мы поймали этих двоих, – он указал на неудачливых похитителей, которым уже связали руки их же поясами и поставили на колени. – Они хотели увести твоего учителя с помощью этого и этого, – начальник охраны показал верёвку с петлёй и нож.
Мехмед взглянул на предметы, а затем заметил на ноже следы крови и вдруг переменился в лице, которое стало строгим и сосредоточенным. Принц подошёл к Андреасу, посмотрел на него, увидел кровь на его шее, оглянулся и крикнул:
– Где лекарь!?
– Принц Мехмед, – успокаивающе произнёс Андреас, – не нужно лекаря. Тут всего лишь царапина.
– Нет, пусть тебя осмотрят, – ответил принц.
Затем он быстро подошёл к начальнику охраны, взялся за рукоять сабли, висевшей у этого человека на поясе, одним стремительным движением вытащил из ножен, и вот её острый клинок уже упёрся в шею одного из похитителей.
– Кто вас подослал? – чётко выговаривая каждое слово, спросил принц, а его лицо оставалось всё таким же строгим и серьёзным.
Похитители медлили с ответом, и тогда Мехмед сделал полшага вперёд, а тот человек, в чью шею упёрся клинок сабли, оказался вынужден чуть отклониться назад, чтобы сохранить горло хотя бы в относительной целости. В свете факелов стало видно, что по шее течёт тонюсенькая струйка крови, а принц, всё так же чётко выговаривая каждое слово, произнёс:
– Я, Мехмед, сын Мурат-хана, наместник в этих землях и наследник трона блистательной Страны Османа, приказываю вам отвечать, грязные псы!
Когда эти люди назвали имя Йылмаз-бея, Андреас даже не удивился, а вот принц оказался очень удивлён.
– Что? – Мехмед нахмурился, опустил саблю. – Но зачем ему это нужно?
– Мы не знаем, господин, – ответили похитители. – Он только сказал: «Идите и приведите ко мне того человека со светлыми волосами, который сегодня был у меня, и которого вы видели». Он сказал, что добровольно этот человек не пойдёт, и потому придётся его заставить.
– Учитель, – принц обернулся к Андреасу, – они говорят правду?
– Да, – вынужденно признал грек, – добровольно я бы к нему не пошёл.
– Ты с ним повздорил? – продолжал удивляться принц. – Из-за чего?
Андреас не хотел лгать, но и правды говорить не хотел:
– Это очень долго рассказывать, принц Мехмед. С твоего разрешения я расскажу тебе позже.
– Что бы ни было причиной, Йылмаз-бей ведёт себя странно, – заметил Мехмед. – Зачем он хотел, чтобы ты явился к нему среди ночи? Зачем послал за тобой каких-то разбойников с ножом и верёвкой? Так обычно крадут рабов…
– …или женщин, – произнёс начальник охраны.
Возможно, он хотел просто пошутить. Военные люди зачастую шутят грубо, но Мехмед, который в это время смотрел на Андреаса, сразу увидел, как учитель еле заметно переменился в лице.
– Он хотел украсть тебя, как крадут женщин? – спросил принц, пристально глядя на учителя, и учитель, который уже пережил столько всего, не выдержал этого взгляда, потупился.
Мехмед молчал несколько мгновений, как будто что-то вспоминая, а затем произнёс:
– Учитель, он был так необыкновенно любезен с тобой, когда мы ходили к нему смотреть верблюдов. Ведь верно?
Грек молчал.
– Ответь! – настаивал принц. – Я приказываю. Ответь!
– Да, всё верно, – произнёс Андреас, который очень хотел бы избежать этого разговора, ведь вокруг стояли многочисленные слуги, охрана, и даже мулла был здесь и всё слышал.
– А что случилось дальше? – продолжал допытываться Мехмед. – Что случилось после того, как я ушёл, и вы с Йылмаз-беем остались вдвоём? Из-за чего вы повздорили?
– Он стал вести непристойные речи и предложил мне то, на что я не согласился, – ответил грек, по-прежнему потупившись. – А затем я сразу же покинул его, и меня не успели задержать.
Теперь перед мысленным взором принца предстала вся цепь событий, и наследник престола в гневе закричал:
– Так вот, значит, что! Значит, он хотел тебя… как женщину… Да как только посмел!!! Я велю, чтобы ему отрубили голову!
Никто вокруг не произнёс ни слова, и тогда в дело вмешался мулла, до сих пор молчавший:
– Мехмед Челеби, это очень серьёзное обвинение. Можем ли мы полагаться на свидетельство двух жалких оборванцев и одного… – он посмотрел на Андреаса, – одного язычника? Язычник не может свидетельствовать против правоверного, а Йылмаз-бей – правоверный и пользуется очень большим уважением в городе. Многие достойные жители Манисы охотно подтвердят, что Йылмаз-бей не мог задумать никакого гнусного дела. Их свидетельства будут весомее, чем свидетельство этих троих.
– Я наместник в здешних землях, – ответил ему принц. – Я здесь верховный судья, и если я решу, что свидетельств достаточно, никто здесь не может это оспорить.
– Ты ещё никогда не пользовался своим правом судить, Мехмед Челеби, – напомнил мулла. – Нужно ли начинать сейчас? Я советую тебе просто забыть об этом происшествии, чтобы не вызвать возмущения жителей Манисы. Подумай, будет ли доволен твой отец, если вся эта история дойдёт до него.
Мехмед задумался:
– Я согласен забыть только в том случае, если Йылмаз-бей принесёт мне извинения и обещает, что его люди больше никогда не придут ко мне, чтобы красть моих людей. И пусть он извинится перед ним тоже, – принц кивком указал на Андреаса.
Это звучало вполне разумно, однако мулла продолжал возражать:
– Мехмед Челеби, я полагаю, что сперва нужно всё выяснить. Почему ты веришь каким-то оборванцам, которые говорят, что их послал Йылмаз-бей? А вдруг они лгут? А вдруг они пришли сюда по своей воле, чтобы украсть что-нибудь, но оговаривают уважаемого человека, надеясь избавить себя от наказания? Да и словам язычника трудно верить, даже если бы он имел право свидетельствовать. Я очень удивлён, слыша, что такой достойный и уважаемый человек как Йылмаз-бей может делать непристойные предложения.
Принц недоверчиво хмыкнул:
– Если ты сомневаешься, тогда иди и спроси Йылмаз-бея, – Мехмед, по-прежнему с саблей в руке, указал острием клинка куда-то в даль. – Спроси, что его слуги делали в моём лагере среди ночи. И спроси, чем он так обидел моего учителя-грека, что мой учитель-грек больше не хочет к нему ходить. Посмотрим, что ответит Йылмаз-бей.
– Хорошо, завтра я спрошу, – сказал мулла.
– Нет, – возразил Мехмед. – Иди сейчас же. Дело срочное.
– До завтра оно подождёт, – возразил мулла.
– Или ты сейчас же пойдёшь, или я сам пойду и спрошу, – принц продолжал тыкать саблей куда-то в даль. – Меня пытались обокрасть! Хотели украсть человека, который мне служит. Я оскорблён! Это не может ждать до завтра!
– Хорошо, Мехмед Челеби, – мулла, наконец, сдался. – Я пойду, спрошу и принесу тебе ответ.
* * *
Когда мулла Гюрани с прислужником, несшим факел, направился к шатрам Йылмаз-бея, принц некоторое время смотрел вслед своему главному наставнику, а затем подошёл к неудавшимся похитителям. Опущенная сабля в руке принца взметнулась вверх и медленно прочертила длинную алую полосу на правой щеке одного из них, а затем и второго:
– Это вам на память о нынешней ночи, – с усмешкой сказал Мехмед и добавил, обращаясь к охране: – Стерегите их пока, а дальше посмотрим.
Принц, наконец, вернул саблю владельцу, а затем обернулся к Андреасу, по-прежнему пребывавшему в крайнем смущении от всего случившегося, и ободряюще улыбнулся.
Андреас уже давно не оказывался в подобном положении и думал о том, что после этой истории отношение всех вокруг непременно изменится: «Теперь будет совсем не просто убеждать людей, что я не тот, кем являюсь. Я под подозрением». Поглощённый этими мыслями, он даже не заметил, что возле него стоит лекарь, который уже успел осмотреть его рану.
Грек заметил лекаря только тогда, когда тот с поклоном доложил принцу:
– Рана не опасная, мой повелитель. Её не следует перевязывать. Царапины быстрее заживают, если их держать на открытом воздухе. Нужно лишь промыть и смазать мазью.
– Ты сделаешь это в моём шатре, – сказал Мехмед. – Принеси туда всё необходимое, – а затем взял Андреаса за руку: – Пойдём, учитель. Остаток ночи ты проведёшь подле меня. Мне так будет спокойнее. Я не смогу заснуть, если начну думать, что с тобой может ещё что-нибудь случиться.
Принц, по-прежнему держа учителя за руку, оглядел всех вокруг спокойным, уверенным взглядом, как если бы хотел спросить: «Кто-нибудь из вас полагает, что я веду себя недостойно? Никто? Я так и думал».
Муллы рядом не было, а больше никто, даже охрана, не смотрел косо, и Андреас воспрянул духом, уже не чувствуя себя изгоем.
– Учитель, я не знаю, что бы со мной было, если б я тебя потерял! – громко продолжал принц, но когда они подошли ко входу в его шатёр, учитель всё же спросил:
– Принц Мехмед, ты уверен, что моё место здесь?
– Да, – с улыбкой ответил тот, – я хочу оказывать тебе милости как самому дорогому другу.
Внутри уже ждал лекарь, который промыл и смазал царапину на шее, а меж тем челядинцы уже расстелили на коврах постель, на которой Андреас спал в другом шатре. Постель оказалась расстелена в трёх-четырёх шагах от постели самого Мехмеда, хотя вокруг ещё оставалось много свободного места.
– Ложись, учитель, – повелел принц, снимая тюрбан и не без удовольствия взъерошивая рыжую шапку собственных волос.
Уже забравшись в свою постель, мальчик снова улыбнулся Андреасу, а затем упал головой на подушку, но вдруг издал странный звук, похожий на шипение, перевернулся на бок и пояснил:
– Мулла наказывал меня сегодня за то, что я спорил с ним из-за тебя. Я совсем забыл об этом, но спина пока помнит.
Меж тем слуги погасили все светильники кроме одного дальнего, висевшего на опорном столбе, и удалились.
– Учитель, – почти сразу зашептал Мехмед по-гречески, – там, перед входом в шатёр я говорил не совсем правду. Ты рядом, и я сейчас не беспокоюсь за тебя, но всё равно не смогу заснуть.
– Почему? – спокойно спросил Андреас.
– Потому что ты рядом, – взволнованно шептал Мехмед. – Учитель, мы ещё никогда не оказывались так. Мы спим почти бок о бок.
– Вот и спи, – ответил грек, нарочито зевая, но принц не унимался и продолжал:
– Александр Великий и его друг Гефестион, когда ходили вместе в походы, тоже ночевали в одном шатре, да?
– Да, – ответил Андреас, шутливо добавив: – Причём Александру и Гефестиону как-то удавалось заснуть. Вот и ты спи.
– А Ахиллес и его друг Патрокл, которым подражали Александр и Гефестион, тоже ночевали в одном шатре? – продолжал спрашивать Мехмед.
– Иногда, – сказал грек. – И у них тоже получалось заснуть.
– Учитель, – принц мечтательно вздохнул, – я не засну.
– Тогда утром скажешь мне, храплю я или нет, – ответил Андреас, повыше натягивая на себя одеяло. – Мне давно хотелось это узнать.
– Что узнать? – спросил Мехмед. Очевидно, он не понял слова «храпеть».
Грек повторил просьбу по-турецки, а принц укоризненно проговорил:
– Учитель, зачем ты всё шутишь?
– Потому что ты хочешь, чтобы я вёл себя безрассудно, а я сегодня только это и делал. И видишь, что получилось?
– Учитель, но ведь теперь всё хорошо, – возразил принц.
Андреас не ответил, однако Мехмед никак не желал угомониться:
– Учитель, протяни ко мне руку.
– Нет.
– Учитель, я прошу тебя.
– Нет.
Вдруг снаружи раздался какой-то шум, а через несколько мгновений появились двое слуг со светильниками и мулла Гюрани, державший подмышкой нечто прямоугольное, похожее на толстую книгу.
– Мехмед Челеби, – сказал главный наставник, – я говорил с Йылмаз-беем и пришёл рассказать тебе об этом сейчас, потому что ты сказал, что дело не может ждать.
На этот раз муллу не удивило присутствие грека в шатре. Очевидно, Ахмед Гюрани уже успел расспросить слуг о том, что случилось в его отсутствие, поэтому только покосился на Андреаса, но ничего не сказал.
Меж тем Мехмед уселся на своей постели и важно произнёс:
– Так что же ответил Йылмаз-бей на мои вопросы?
– Он приносит тебе извинения, – с поклоном ответил главный наставник.
Андреас, который тоже сел на постели, удивился такому поведению Йылмаз-бея, а мулла продолжал, обращаясь к принцу:
– Йылмаз-бей приносит тебе извинения за то, что его нерадивые слуги потревожили твой покой. Этот достойный человек действительно велел им привести к нему твоего учителя, но не силой. Йылмаз-бей просто хотел продолжить беседу, которая закончилась весьма неудачно, потому что он был неверно понят. Ничего, что противоречило бы законам ислама, Йылмаз-бей не произносил и не предлагал. Он хотел объяснить это твоему учителю, когда послал за ним своих слуг, но всё вышло так, как вышло.
Разумеется, Йылмаз-бей солгал мулле, но молодого грека это в итоге обрадовало. Ни один из участников этой истории не получил бы выгоду, если бы достоянием молвы стала правда, как она есть.
Мехмед поначалу нахмурился, но затем посмотрел на учителя и, увидев, что тот вполне доволен, решил снисходительно улыбнуться:
– А перед моим учителем Йылмаз-бей извинится?
– Он готов сделать это лично, – ответил мулла, – а предстать перед тобой не смеет, поэтому просил меня передать просьбу о прощении и вот это подношение.
Главный наставник подошёл к принцу чуть ближе и на вытянутых руках подал то, что поначалу держал подмышкой.
Это оказалась не книга, а деревянная коробка. Когда она изменила своё положение, то внутри раздался стук, который бывает от ударяющихся друг о друга мелких твёрдых предметов. Йылмаз-бей подарил Мехмеду коробку с турецкими шашками, очень красиво сделанную и дорогую.
– Йылмаз-бею известно, – продолжал мулла, – что шашки это любимая игра твоего великого отца, да продлятся его дни. А поскольку достойные сыновья достойных родителей всегда похожи на своих отцов, то Йылмаз-бей надеется, что тебе подношение понравится.
– Хорошо, – ответил Мехмед, рассматривая подарок, – я больше не гневаюсь. А перед учителем он извинится завтра. После этого я велю отпустить тех двоих, которых мы поймали сегодня ночью.
Ахмед Гюрани продолжал стоять на прежнем месте, поэтому принц добавил:
– Ты можешь идти, – однако наставник не собирался уходить один:
– Я сейчас уйду, Мехмед Челеби, – сказал он, – но теперь, когда всё выяснилось, твоему учителю греческого языка, – мулла указал на Андреаса, – здесь делать нечего.
– Нет, сегодня он останется здесь, – возразил принц. – Я уже объявил об этом, а моё слово нерушимо. И завтра он никуда не уедет, потому что Йылмаз-бей должен перед ним извиниться.
– Хорошо, я не стану настаивать, чтобы завтра он уехал, – согласился мулла, – но проводить ночь в твоём шатре…
– Моё слово нерушимо, – повторил принц, а затем добавил: – Не знаю, из-за чего ты так беспокоишься, но если хочешь, то можешь тоже лечь спать здесь на эту ночь.
С этим мулла тут же согласился и велел своему прислужнику, который, как оказалось, ждал у входа в шатёр, принести постель.
* * *
Утром, принц, улучив минуту, когда они умывались у входа в шатёр, шепнул Андреасу по-гречески:
– Учитель, ты вчера хотел знать. Так вот: ты не храпишь. А мулла храпит.
Не дожидаясь ответа, Мехмед, довольный собственной шуткой, отвернулся и взял из рук слуги полотенце, а Андреас, глядя ученику в спину, улыбнулся но, но не только из-за слов, услышанных только что.
Молодой учитель всё больше восхищался своим учеником. Прошло всего пять месяцев с тех пор, как Мехмед открыл для себя любовь, но как он изменился, преобразился, повзрослел! Ещё пять месяцев назад это был замкнутый мальчик, чьё сердце переполняла ненависть, и вот он открылся для познания, обрёл уверенность в себе и силу изменять свою судьбу так, как хочет.
Мехмед захотел преуспеть в науках и преуспел. Он хотел взять власть во дворце в свои руки и весьма заметно продвинулся на этом пути. Наконец, принц захотел быстрее перейти в пору юношества, и вот начал меняться. Раньше он со своей игрой в догонялки и прочими подобными забавами казался большим ребёнком, а теперь стал казаться взрослым не по годам. Пусть временами Мехмед проказил, но учитель всё чаще подмечал, что взгляд серых глаз серьёзен, а речи принца рассудительны, как у взрослого человека.
