Текст книги "Любимый ученик Мехмед (СИ)"
Автор книги: Светлана Лыжина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
Взросление проявилось, прежде всего, в том, что раньше принц умел лишь противоречить, а теперь научился убеждать – убеждать с помощью логики, взывая к здравому смыслу собеседника. Даже мулла покорился этим разумным доводам.
Мехмед, поняв, как нужно говорить с главным наставником, начал использовать логику всё время, а в итоге Андреас, которого Ахмед Гюрани настойчиво гнал назад во дворец, остался на празднике до самого последнего дня. Мехмед убедил своего главного наставника. Убедил! И это казалось чудом, ведь ни риторику, ни логику принц ещё не начал изучать, хотя Андреас обещал объяснить ему эти предметы.
Пока что принц лишь интуитивно использовал риторические приёмы и разные логические конструкции, но и этого хватило, чтобы мулла оказался убеждён. Сначала из-за Йылмаз-бея молодой грек остался ещё на день, а затем принц сказал, что не отпустит учителя назад без охраны:
– Все разбойники знают, что раз в год по этой дороге ездит много богатых путешественников. Разбойники подумают, что мой учитель тоже богатый.
Мехмед хотел отдать Андреасу не менее трети своих людей, на что мулла пытался возразить, но принц напомнил ему:
– Ты отвечаешь перед моим отцом за моё обучение. А как же я буду учить греческий язык, если мой учитель пропадёт? Придётся искать нового учителя, и мой отец окажется недоволен, потому что нынешнего тоже нашли не сразу. Ты должен заботиться обо всех моих учителях. Значит, должен дать надёжную охрану.
– Мехмед Челеби, я согласен, что охрана нужна, но десяти человек будет достаточно. А иначе не слишком ли много чести для язычника? – холодно произнёс Ахмед Гюрани, а принц продолжал приводить доводы:
– Ты должен перестать относиться к иноверцам с презрением. Мой отец позволяет иноверцам преданно служить нашему государству. Почему ты не поступаешь так же? Или ты полагаешь, что мой отец неправ?
Оспаривать мнение султана Ахмед Гюрани, конечно же, не мог.
– А десять человек – слишком мало, – добавил принц. – Десять человек не смогут противостоять разбойничьей шайке.
Мулла совсем не привык к тому, что принц его убеждал, поэтому в конце концов, так и не найдя достойный предлог, чтобы спровадить грека с малым числом воинов, разрешил ему остаться.
Во дворец Андреас возвращался вместе с принцем, но счастье омрачалось мыслью о предстоящей разлуке. Молодого учителя ещё до отъезда на верблюжьи бои предупредили, что в следующем полугодии он не получит жалование за три месяца из шести, потому что в это время принц будет отсутствовать во дворце и, следовательно, не станет заниматься греческим. В конце января Мехмед должен был уехать из Манисы в Эдирне, а оттуда отправиться в албанские земли вместе с турецкой армией, возглавляемой неким опытным военачальником. Султан Мурат отправлял своего четырнадцатилетнего сына в поход, «дабы наследник престола на собственном опыте узнал, что такое война».
Часть V Война и противоборство
По дороге из Манисы в Эдирне, откуда Мехмед должен был выступить с войском, он не раз слышал, что албанские земли – это дикие места, где нет ничего, кроме гор, но к западу от этих гор есть море. По морю плавают торговые суда, а вдоль гористого берега есть много гаваней, где собирают пошлину с морских торговцев, получая большие доходы, и именно поэтому турецкие воины уже не первый раз шли в горы в завоевательный поход. Кто владеет горами, тот легко завладеет и побережьем.
Зима в албанских землях была гораздо суровее, чем в Манисе. И даже суровее, чем в Эдирне. Пусть на земле снег не лежал, оставляя видной тёмно-бурую траву, но с неба, закрытого серыми облаками, то и дело сыпался мелкий снег – плотный и колючий, как песок. Порывы ледяного ветра подхватывали его и швыряли в лица пеших воинов, конницы и обозных слуг.
Иногда это прекращалось, и тогда можно было, не щурясь, разглядывать горные громадины, возвышавшиеся справа, слева и впереди. Некоторые из них носили снежную шапку, окутанную облачной дымкой, и это напоминало гору, под сенью которой стоял дворец и город в Манисе. Вспоминалось Мехмеду и то, что его мать родом как раз из албанских земель, поэтому он, глядя на тёмные горы и хмурое небо, думал: «Неудивительно, что она такая печальная».
Наверное, принц, размышляя об этом, тоже выглядел хмурым, потому что время от времени слышал слова вроде:
– Не грусти, Мехед Челеби. Военачальник должен быть бодрым, чтобы вселять бодрость в сердца своих воинов.
Так говорил Али-бей – бородач с весёлыми глазами, умеющий непринуждённо рассуждать об опасности и смерти. Его назначили повелевать войском, но также и наставлять принца в военных делах. Этот наставник, взяв Мехмеда с собой в поход, прежде всего, стремился вселить в подопечного бодрость, хоть и признавал, что турецкие армии третий год терпят одно поражение за другим в здешних краях, потому что албанские жители вели войну не по правилам.
Чуть ли не каждый час можно было ожидать, что из-за поворота, скрываемого горным склоном, выскочит албанский конный отряд и, нанеся быстрый удар пехоте, умчится прочь прежде, чем турецкая конница сумеет его догнать, причём такие происшествия казались особенно досадными, поскольку означали – дозор, высланный вперёд и могший предупредить о появлении врага, перебит.
Так же дерзко враг атаковал обозные телеги, а ночью нередко угонял стадо овец, которые предназначались для пропитания турецких воинов. А ещё случалось, что здешние жители, «подобные злым джиннам», устраивали засаду прямо на склоне одной из гор и сыпали оттуда стрелами, а турецкая армия ничего не могла сделать, потому что на склон было невозможно забраться с дороги, по которой шло войско.
– Они нарочно постараются вымотать нас, – говорил принцу Али-бей, – а когда решат, что мы устали от мелких стычек и испытываем нехватку в пище, они запрутся в своих неприступных крепостях и станут ждать, когда мы уйдём. Они почти никогда не устраивают сражение. У них слишком мало людей. Но тем или иным способом истребить значительную часть наших воинов, пока мы ходим тут, эти проклятые горцы могут.
Чтобы не допустить такого поворота событий, следовало пройти как можно дальше вглубь албанских земель, оставаясь незамеченными. Для этого надо было избегать широких торговых трактов, тянувшихся по равнинам и вдоль больших рек, а, чтобы не заблудиться на окольных дорогах, требовался проводник.
Вот почему в одной из турецких крепостей, стоявших на границе с албанскими землями, предводитель войска хотел найти человека, хорошо знающего местность, однако с этим возникло неожиданное затруднение.
Минувшим днём Мехмед наблюдал, как Али-бей горячо спорил с комендантом маленькой крепости, возле которой они встали лагерем. Оказалось, что воина, очень пригодившегося армии в прошлом году, уже нет – убили, а больше никто не знает местные тропы, кроме самого начальника крепости, но он отказывался идти и говорил:
– Как я оставлю вверенный мне пост?
Наконец, было решено, что начальник крепости будет с ними в дороге лишь полтора дня, а затем вернётся, и тот нехотя согласился.
Он с самого начала показался Мехмеду странным, потому что не раз говорил, что в горах опасно, однако зачем-то повёл с собой своего тринадцатилетнего сына, покорно шедшего по каменистой дороге рядом с отцом и десятком воинов из крепости, которых начальник взял с собой, чтобы не возвращаться в одиночестве.
Мехмед, несмотря на все советы ехать в середине войска, то и дело выезжал вперёд, желая посмотреть на хрупкого мальчика, укутанного в овечий тулуп, явно великоватый. Из-под большой войлочной шапки, плотно натянутой на голову, смотрели огромные карие глаза. А ещё Мехмед не мог не любоваться тонкими тёмными усиками, которые уже пробивались над верхней губой. Было холодно, поэтому губы у мальчика часто оставались бледными, но когда извилистая дорога становилась круче, и требовалось тратить больше сил, чтобы идти вперёд, губы приобретали ярко-розовый оттенок, и щёки тоже румянились. Принцу хотелось подружиться с красивым мальчиком, пусть ненадолго, но тот всё время держался возле отца и ни с кем не говорил.
* * *
Так минул день, настало утро второго, и войско уже почти готово было двинуться дальше, как вдруг появилась неприятельская конница. Всё случилось так же, как обычно, судя по рассказам. Она стремительно ворвалась в лагерь, секла мечами всех, кто попадался ей на пути, и сыпала стрелами.
Мехмед выскочил из шатра, вытащил из ножен саблю, но к нему уже бежал Али-бей, тоже с обнажённой саблей, держа в другой руке щит:
– Нет-нет-нет, Мехмед Челеби. Спрячься! Спрячься!
Принц не успел опомниться, как со всех сторон набежали турецкие воины, прикрывая большими щитами и его, и себя. Даже над головой принца кто-то держал щит. Мехмед перестал видеть, что происходит вокруг, только слышал крики, звон металла, свист стрел где-то совсем рядом.
– Наверное, они выследили нас ночью по свету от костров, – сказал один из воинов, прикрывавших Мехмеда щитом.
Помня рассказы Али-бея, принц живо представил, как один из горцев стоит на скалистом склоне, вглядывается во мрак ночи и вот видит в одной маленькой долине целую россыпь огней – турецкое войско. Затем горец сам зажигает огонёк, и вот такой же огонёк зажёгся на соседней вершине, а затем ещё на одной, подальше, и вот уже в городе, который расположен неподалёку, готовятся к вылазке.
Увы, но обходиться без костров турецкая армия не могла. Мехмед уже успел испытать, как холодно в горах в ночное время. Аж пальцы ног немели от холода, а без огня было бы ещё хуже, но в эти четверть часа, пока продолжался налёт на лагерь, принцу казалось, что можно было и потерпеть. Мехмед, хоть ему и говорили, не мог поверить, что в горах, если не зажигать огня, зимней ночью можно замёрзнуть насмерть.
Наконец, щиты раздвинулись, и взору принца предстал разорённый лагерь. Али-бей был уже тут как тут:
– Ничего, Мехмед Челеби. Убитых не очень много. Меньше полусотни. Жаль только, что нашего проводника мы потеряли, – он имел в виду начальника приграничной крепости.
– Он сбежал!? – в возмущении воскликнул принц.
– Нет, – предводитель войска покачал головой, – он убит. Но это не очень страшно. Мы уже прошли почти весь путь. Сегодня к вечеру мы доберёмся до города, который послал на нас конницу, и начнём осаду. Война может закончиться удачно для нас, если мы возьмём город.
Последние фразы Мехмед слушал уже вполуха, потому что внимательно оглядывался по сторонам, надеясь увидеть… и, наконец, увидел. Тринадцатилетний мальчик, которого высматривал принц, был жив и невредим. Он, всё так же одетый в овчинный тулуп и большую войлочную шапку, сидел прямо на холодной земле и горько рыдал. Рядом лежало тело, накрытое кафтаном.
Мехмед, никем не сопровождаемый, потому что все, в том числе его личные слуги, были очень заняты наведением порядка в лагере, подошёл к мальчику и присел рядом на корточки.
– Отец, отец, – сквозь рыдания повторял мальчик, но не на турецком, а на албанском языке. Следовательно, эти двое – начальник приграничной крепости, теперь убитый, и его сын – были не турки, а албанцы. Возможно даже, что начальник крепости когда-то являлся христианином, но затем был обращён в ислам и принят на турецкую службу.
То, что мальчик оказался албанцем, немного затрудняло разговор с ним, но родной язык своей матери Мехмед знал достаточно хорошо. Она часто говорила с сыном по-албански, а не по-турецки.
– Не плачь, – сказал принц по-албански.
Мальчик обернулся, испуганно посмотрел, и его лицо, даже заплаканное, было красиво. С этих щёк так и хотелось утереть слёзы.
– Не сиди на земле. Холодно. Ты заболеешь, – продолжал Мехмед, но, возможно, он произносил албанские слова как-то не так, потому что мальчик его не понял. Или, может, не расслышал, испугавшись, что видит рядом с собой сына султана.
Мехмед почти силой поднял своего собеседника с земли, а мальчик по-прежнему пребывал в оцепенении:
– Пойдём. Не надо стоять тут, – сказал принц и потянул за рукав тулупа в сторону своего шатра. – Если ты будешь стоять здесь, ты будешь плакать. А тебе не надо плакать.
* * *
Мальчик с неохотой повиновался, а Мехмед, приведя его в шатёр, выпроводил слугу, оказавшегося там, и опустил полог над входом, дабы никто не увидел происходящее внутри. Затем принц заставил своего гостя сесть, а тринадцатилетний албанец застыл в той позе, как посадили, и молчал.
– Где твоя мать? – спросил Мехмед, усаживаясь напротив. – Осталась в крепости?
– Умерла пять лет назад, – всхлипнул мальчик.
– А другие родные? – спросил принц. – Дядя? Тётя? Родители отца? Родители матери?
– У мамы много родни, но они далеко, – сказал мальчик. – Когда отец женился, то почти сразу уехал вместе с мамой от них. А у отца никого нет.
– Неужели, все умерли? – удивился принц.
– Он обратился в истинную веру, а его родные остались неверными. Значит, для него они как будто умерли, – объяснил мальчик и, чуть помедлив, спросил: – Мой отец умер на войне с неверными. Значит, он попадёт в рай?
– Конечно, – ответил Мехмед, успокаивая собеседника, и продолжал допытываться: – Но кто-нибудь у тебя здесь найдётся? Есть кто-нибудь, чтобы о тебе заботиться?
– Не знаю, – ответил мальчик. – Мы жили вдвоём с отцом, а теперь…, – он снова зарыдал, закрыв лицо ладонями.
– Не плачь, – четырнадцатилетний принц попытался обнять его, притянуть к себе, так что дерзкое намерение, которое вызревало у Мехмеда уже второй день, окончательно оформилось: «Должен же я хотя бы попробовать. Нужно же когда-то начинать. А почему бы не сейчас, если всё так устроилось. Родни у него нет. Значит, никто не станет его искать. И жаловаться на меня никто не станет».
Конечно, если б здесь оказался Учитель, то сказал бы: «Ты поступаешь недостойно. И тебе слишком рано делать такие вещи. Лучше подождать несколько лет».
Но ведь столько ждать – с ума сойдёшь! Мехмед ощущал это именно так – как некое безумие, которое временами подступало, потому что хотелось вести себя безрассудно, забыть обо всех правилах, опасностях, обо всём. Учитель однажды сказал: «Иногда я не повелеваю своим телом, а оно повелевает мной», – а принц сейчас чувствовал, что подобен Учителю.
«Даже теперь, когда моё тело приказывает мне, я думаю о пользе для Учителя, – успокаивал себя Мехмед. – Я получу опыт, а Учитель останется ни при чём и потому не будет казнён. Я сам сделаю с этим мальчиком то, чего Учитель не может сделать со мной безнаказанно. Меня не казнят, потому что я единственный наследник трона. Как бы ни гневался отец, он не обезглавит собственное государство. А мальчика… да, я не хочу, чтобы его казнили, но что же делать, если я должен выбирать между его жизнью и возможностью стать самим собой. Конечно, я выберу себя. А кто на моём месте выбрал бы иначе?»
Голос разума, всё же звучавший в голове, но очень тихо, предостерегал, что отец, разгневавшись, может отдать приказ, о котором впоследствии пожалеет. Отец вполне мог казнить и собственного сына, если б история получила широкую огласку, но Мехмед готов был рискнуть даже собственной головой. В шатре никого не было, а этого красивого албанского мальчика, одетого в овечий тулуп и большую шапку, так хотелось утешить и не только утешить!
«Поначалу он даже не поймёт, что я собираюсь сделать», – подумал принц, притягивая этого мальчика к себе, но тот, прекратив рыдать, вдруг упёрся Мехмеду в грудь ладонями и оттолкнул, а точнее сам вырвался и отсел подальше:
– Нет, – произнесли разрумянившиеся уста с тоненькими тёмными усиками над верхней губой.
– Что «нет»? – удивился принц.
Кареглазый албанский мальчик смотрел так, как будто понимал, что с ним собираются сделать. Но откуда могло взяться это понимание? Чем Мехмед выдал себя? Ничем. И всё же мальчик смотрел очень понимающе и почему-то не выражал возмущения, а лишь несогласие.
«Не может быть. Неужели мне настолько повезло, и ты подобен мне? – мысленно обратился к нему принц. – Ах, как жаль, что тебя казнят. Как жаль!»
Меж тем мальчик ответил на недавний вопрос:
– Прошу тебя, господин, не делай так.
– Я всего лишь хотел тебя утешить, – недоумённо возразил Мехмед, но мальчик, услышав такое, ещё больше насторожился, как будто истолковал слово «утешение» в непристойном смысле.
Принцу начало это надоедать. Он гневно сдвинул брови и даже вскочил:
– Ты что же думаешь обо мне!? Подозреваешь меня в чём-то? Меня!? Да как ты смеешь! Я оказал тебе гостеприимство, сочувствую твоему горю, а ты…
Мальчик испугался, пал ниц:
– Прости меня, господин. Умоляю, прости.
Мехмед подошёл к нему:
– Простить!? А что ты сделаешь, чтобы доказать, что в твоей голове больше нет мыслей, оскорбляющих меня?
– Я… я… я не знаю, – тихо проговорил мальчик и снова зарыдал, не поднимая лица.
Он рыдал так, что Мехмеду снова захотелось быть нежным:
– Ну, хорошо, я прощаю тебя, – принц опустился рядом на ковры, заставил мальчика приподняться и заглянул в большие карие глаза, покрасневшие от плача, но всё равно красивые.
Мехмед утёр своему тринадцатилетнему гостю слёзы тыльной стороной ладони, и мальчик позволил это, больше не пытался отстраниться, а его уста – такого яркого, розового цвета – оказались теперь совсем близко. Захотелось сорвать с них поцелуй, а тонкие усики над верхней губой делали этот рот ещё более притягательным.
Принц вконец потерял голову, и всё же его ум сохранялся достаточно ясным, чтобы можно было проявить предусмотрительность – крепко ухватиться за конец кожаного ремня, утягивавшего овчинный тулуп мальчика, ведь красивый гость, даже позволив себя поцеловать, тут же попытался бы вырваться и выбежать из шатра, а этого не следовало допускать.
Мальчик, почувствовав некое движение возле своего пояса, вопросительно посмотрел вниз, и в это самое мгновение принц извернулся, поймал своими губами прекрасные яркие губы, а свободной рукой смял баранью шапку.
Как и следовало ожидать, мальчик дёрнулся, но Мехмед крепко держал за пояс. Шапка оказалась сорвана с головы тринадцатилетнего красавца, и теперь принц готовился прямо, без тени смущения посмотреть в его испуганное лицо: «Да, я лгал. Ты правильно подозревал меня. Но что ты сделаешь теперь? Закричишь?»
Мехмед уже всё обдумал. Если гость попытается закричать, следовало зажать ему рот рукой, а затем тут же уткнуть лицом в ближайшую подушку и посильнее, чтобы у мальчишки даже на дыхание едва хватало воздуха, а не то что на крики. «Он будет лежать ничком, и это как раз то положение, которое мне нужно, – думал принц. – Дальше придётся тоже ни мгновения не медлить. Прежде, чем явятся слуги, я должен успеть хотя бы оказаться внутри. Если слуги увидят, что я уже начал, то не станут растаскивать нас. Они окажутся слишком смущены от увиденного или просто побрезгуют. Они подождут, пока я закончу, а дальше уже всё равно. Возможно, до моего отца эта история и не дойдёт, потому что дело замнётся. Мальчишку, конечно, казнят сегодня же утром как грешника, но со мной, возможно, станут вести себя так, будто ничего не случилось. Я как-нибудь намекну, что это самое правильное решение».
Всё это принц успел обдумать ещё до того, как оказался в шатре, а теперь был готов действовать. Но вдруг случилось то, что заставило его, как раз взглянувшего в лицо мальчику, изумлённо застыть.
Без шапки тринадцатилетний албанец выглядел немного не так, как в ней. Огромные карие глаза под изогнутыми бровями были всё те же, и рот с тонкими усиками над верхней губой не изменился, но теперь справа и слева от этого красивого лица добавилось по одной растрёпанной косе цвета каштана, то есть всего их было две – две очень длинные косы. Зачем мальчику такие косы?
Чтобы проверить возникшую догадку, которая казалась невероятной после всего случившегося, принц, по-прежнему вглядываясь в прекрасное лицо, спросил:
– Как тебя зовут?
Он только сейчас спрашивал об этом. Ещё минуту назад имя казалось ненужной подробностью, а теперь это стало важно.
– Эмине, дочь Абдуллаха, – прозвучало в ответ. Оказалось, что мальчик – вовсе не мальчик, а девушка!
Но ещё больше удивило принца то, что он почувствовал теперь – разочарования не было. Пусть мальчик оказался девушкой, но желание не ушло. Из-за внезапной перемены обстоятельств оно стало менее сильным, но не ушло.
«Наверное, всё к лучшему, – подумал Мехмед. – Если это девушка, её у меня не отберут. Возможно, мой отец будет даже рад, когда узнает».
Принц только теперь всерьёз задумался, почему его окружали лишь взрослые люди, и не было ни одного сверстника. Когда четырнадцатилетний Мехмед, перестав быть султаном, вернулся в Манису, то надеялся, что там его ждут хоть некоторые из товарищей по детским играм, однако не нашёл никого. Почему?
Неужели принца подозревали в том, что он, видя перед собой пример Заганоса-пашы и Шехабеддина-паши, пожелает следовать этому примеру? Неужели сверстников удалили из опасения, как бы Мехмед не попытался сделать со своими товарищами чего-нибудь эдакого?
И вот теперь принц, которого, возможно, подозревали в особых склонностях, поступил так, как положено поступать единственному наследнику престола – проявил интерес к девушке, тем самым дав своему отцу надежду на то, что род продолжится. От такой новости должен был ликовать весь двор! Казалось впору объявить общенародный праздник!
Подумав об этом, Мехмед сам не заметил, что конец кожаного ремня ускользает из руки. Девушка вырвалась, уже готова была сбежать, но принц в последний момент поймал её за полу тулупа.
– Постой, постой! Прости меня, Эмине. Я не удержался, ведь ты такая красивая. Но ты всё равно не бойся. Дурных намерений у меня нет. Я хочу жениться на тебе. Подумай. Твой отец был бы очень доволен, узнав об этом.
Девушка обернулась, и теперь испуг уступил место такому же сильному изумлению, которое только что пережил Мехмед:
– Сын великого султана хочет жениться на мне?
Теперь принцу многое стало ясно. Если «мальчик», оказался девушкой, которая скрывала свою суть от окружающих, это объясняло, почему в дороге «мальчик» всё время держался возле отца, как привязанный, и ни с кем не говорил.
Также стало ясно, почему «мальчик» не позволил даже обнять себя, сразу усмотрел в этом покушение на свою честь, но не счёл действия принца противоестественными. Для девушки нет ничего странного в том, что на её честь покушаются. Девушка всегда опасается этого и ждёт. Наверное, Эмине удивилась лишь тому, что принц разглядел в ней женское начало даже под тулупом и бараньей шапкой. А ещё удивилась, что речь зашла о свадьбе. Бедняжка, наверное, сомневалась даже в том, возьмёт ли её принц на содержание.
Мехмед мысленно обрадовался, что не успел случайно проболтаться, кем считал её ещё минуту назад. Теперь можно было ничего не объяснять, а просто притвориться, что оказался проницательным – якобы разглядел девушку даже под мужской одеждой и потому начал обнимать-целовать.
«Это всё же удача, – сказал себе принц. – Не такая, как я думал, но удача».
Даже теперь, без шапки, Эмине всё равно напоминала мальчика. Возможно, из-за этого девушку не всякий назвал бы красивой. Правильные, но грубоватые черты лица. Очень заметные усики. Наконец, широкие угловатые плечи и узкие бёдра.
Даже под толстым тулупом угадывалось, что фигура именно такая. Но именно это Мехмеду нравилось: и фигура, и лицо! До чего же притягательной казалась эта двойственность! Столько мужских черт, и всё же девушка! Значит, её не отберут. И счастье окажется долгим.
– Да, я хочу на тебе жениться, – повторил Мехмед и вдруг обратил внимание, что Эмине, порывавшаяся убежать, сейчас на ногах, а он, поскольку остался сидеть на коврах и лишь ухватил её за полу тулупа, оказался будто на коленях перед ней.
Девушка тоже это заметила, смутилась, снова села и поклонилась:
– Господин, умоляю тебя, не смейся надо мной.
– Я не смеюсь и не шучу. Я женюсь на тебе после окончания похода. Обещаю.
– Это великая честь для меня, господин… а твой отец разрешит?
Мехмеду сейчас не хотелось об этом думать, поэтому он так и ответил:
– Не думай об этом. Лучше позволь мне поцеловать тебя ещё раз.
– Господин, – ответила Эмине. – Твои намерения – великая радость для меня, но позволь мне сначала оплакать моё горе.
Только теперь принц вспомнил, что его невеста час назад лишилась отца, а заодно вспомнил, что не выяснил ещё некоторые подробности этой истории:
– А зачем твой отец взял тебя с собой, а не оставил в крепости?
– Меня не с кем было оставить, господин, – ответила Эмине. – Поэтому мой отец сначала не хотел идти в горы. Он не мог на целых три дня оставить меня одну в крепости наедине со многими мужчинами, ни один из которых мне не родственник. И никто из них даже не женат. Ведь они все – янычары.
– Да, янычарам запрещено жениться. Я знаю, – отозвался Мехмед.
– Будь они женаты, – продолжала объяснять девушка, – отец поручил бы меня заботам их жён, но меня не с кем было оставить, а кругом мужчины. Отец сказал, что лучше мне умереть, чем пережить такой позор.
– Твой отец думал, что кто-то их них покусится на твою честь? – принц был слегка изумлён. – Но ведь эти люди служили под началом твоего отца. Они бы не посмели.
– Это не имеет значения, – убеждённо произнесла Эмине. – По всей округе пошли бы разговоры. Отец заботился о сохранении моей чести, чтобы я могла выйти замуж. Конечно, заботиться было трудно, но после того, как умерла моя мать, он никуда не отлучался из крепости без меня.
Принц продолжал удивляться такой небывалой бдительности:
– А за честное имя твоей матери, пока та была жива, он не боялся? Неужели, он тоже водил её с собой?
– За честь моей матери он тоже боялся, – невозмутимо объясняла Эмине. – Но ведь мама уже вышла замуж, поэтому её он всё же иногда оставлял, а когда возвращался, то после этого мог несколько дней расспрашивать всех, даже меня, что она делала и куда ходила. Иногда он её наказывал, если считал её поведение слишком свободным.
Девушка говорила так, очевидно, уверенная, что ни один отец не мог бы поступать иначе, но Мехмеду подумалось, что покойный Абдуллах был большой ревнивец, а когда умерла жена, эта ревность перешла на дочь и даже усилилась.
– После смерти матери ты жила вдвоём с отцом? – спросил принц.
– Да.
– А почему он не женился снова? Если бы он женился, ему проще было бы растить дочь.
– Мой отец – тоже янычар, как и остальные воины в крепости, – сказала Эмине и, всхлипнув, исправила фразу: – То есть он был янычаром. А янычары ведь женятся только по разрешению. Отцу разрешили, потому что он отличился на войне, и его так наградили за службу. Чтобы снова жениться, ему надо было снова просить разрешения, но не было удобного случая.
Их разговор оказался прерван одним из слуг Мехмеда. Войдя, челядинец молча поклонился, а затем отступил в сторону и приоткрыл полог, чтобы в шатёр мог войти предводитель войска Али-бей.
Увидев посторонних, Эмине тут же вскочила и отступила в угол.
– Прошу прощения, Мехмед Челеби, – с поклоном произнёс военачальник. – Мне сказали, что ты увёл девушку в свой шатёр. Я не осмеливался мешать, но время уже позднее, нам пора двигаться в путь, иначе мы не доберёмся до города к вечеру.
Принц рассмеялся и подумал: «Так вот почему мне так долго никто не мешал! Те, кто мог бы заметить, что я повёл Эмине к себе, знали, что она девушка, а не мальчик. И Али-бей знал. Конечно! Он ведь не в первый раз проходил с войском мимо той крепости, и ему было известно, что у коменданта крепости имеется дочь, а не сын. Али-бей сказал об этом моим слугам, и потому они тоже мне не мешали. Один я ничего не знал».
Воспоминание о пережитом приключении стало забавлять Мехмеда, а теперь он понял, что может позабавиться ещё, глядя, как сейчас изменится лицо предводителя войска.
– Хорошо, мы выступаем, – спокойно произнёс принц, а затем, указав на смущённую Эмине, стоявшую в углу, добавил: – Ты должен позаботиться о ней наилучшим образом, потому что теперь это – моя невеста. Она поедет со мной в Манису, когда окончится этот поход. В Манисе состоится свадьба.
Мехмед и сам до конца не понимал, зачем решил жениться. Свадьба – это ведь не единственный способ сделать девушку своей. Наверное, принцу всё-таки было стыдно за то, что он намеревался совершить, пока думал, что она – мальчик. Вот и захотелось свой недостойный поступок, пусть и несовершённый, как-то уравновесить.
* * *
Албанский город, подвергшийся осаде турецкой армии, так и не был взят, но Мехмеда это не расстроило. Хотелось поскорее вернуться в Манису, и не только для того, чтобы поскорее увидеть Учителя. Свадьбу тоже хотелось сыграть поскорее, поэтому принц часто представлял, как вернётся во дворец. К этому времени как раз наступила бы весна, когда всё цветёт. Дворцовые сады в это время казались райским уголком – в том числе сад на женской половине, и Мехмед представлял, как сидит посреди этого сада в беседке вместе с Эмине, и девушка уже не противится ничему.
Впрочем, зимние дни в воинском лагере тоже не были лишены радостей, ведь Эмине, находясь здесь, сохраняла свой наиболее привлекательный облик – облик мальчика. Пусть у неё появился слуга-евнух и даже собственная повозка, но женскую одежду для невесты принца оказалось невозможно найти, поэтому девушка продолжала носить мужские вещи и прятала косы под войлочной шапкой.
Ах, как приятно было Мехмеду ловить на себе взгляды этого «красивого мальчика». Раньше, когда поход только начался, и «мальчик» шёл по горной дороге рядом с отцом, принц безуспешно пытался встретиться глазами или перекинуться хоть одной фразой с предметом своих мечтаний. Теперь же всё изменилось – Эмине, сидя на краю повозки, сама высматривала своего жениха, улыбалась, если видела, что тот обернулся, и ждала, что он подойдёт поговорить.
Как выяснилось, девушка могла говорить не только по-албански, но и по-болгарски, потому что по-болгарски объяснялась с ней мать, да и воины в отцовской крепости в большинстве своём происходили из Болгарии. По-турецки Эмине не говорила, и Мехмед задался целью хоть немного научить свою невесту этому языку.
Изъясняться по-албански принцу было всё же трудно, а по-болгарски он не хотел. На этом языке обращались друг к другу дворцовые слуги в Эдирне. Принц не хотел говорить на языке слуг, хоть и понимал его. Так возникло намерение обучить девушку турецкому.
Помнится, Эмине смутилась, когда услышала, что придётся учить турецкий. Сидя на краю повозки рядом с принцем, она спросила:
– Мой господин, а если я не смогу выучить?
Это прозвучало так знакомо! Когда-то Мехмед сам задавал такой же вопрос Учителю, и потому теперь ободряюще улыбнулся невесте:
– В турецком языке нет ничего трудного.
