Текст книги "Любимый ученик Мехмед (СИ)"
Автор книги: Светлана Лыжина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)
Светлана Лыжина
Любимый ученик Мехмед
Часть I Встреча
Старая повозка, запряжённая старой серой клячей, споро двигалась по пыльной дороге среди зелёных равнин и невысоких гор, заросших кустарником. Возницей был загорелый дочерна старик-турок с седыми усами, облаченный в потрёпанный халат бурого цвета и такой же потрёпанный тюрбан, когда-то бывший белым.
Справа и слева от дороги иногда попадались деревеньки, по виду одинаковые – везде одни и те же домики, сложенные из ломаного известняка и крытые черепицей. Если что-то и притягивало взгляд, так это останки древних греческих построек, еле различимые вдали. Нет-нет да и попадались ряды тонких белых колонн или такая же изящная арка. Это могли быть развалины усадьбы греческого аристократа или руины храма, посвящённого одному из древних богов.
«Когда-то здесь всё принадлежало грекам, а не туркам. Когда-то», – думал светловолосый безбородый молодой человек, который восседал на повозке пассажиром. Устроившись аккурат между двумя дорожными сундуками, привязанными к её стенкам, он обозревал окрестности. Всё, связанное с древними греками, то есть эллинами, чрезвычайно его занимало.
Подражая им, молодой человек одевался в светлые ткани, и даже плащ с застёжкой на плече был светлый, маркий, однако по-настоящему приблизиться к идеалу такие уловки не помогали. Пусть черты этого молодого человека казались правильными, почти «классическими», его отделяли от эллинов многие и многие поколения. Он происходил из тех греков, которые сначала создали Византийскую империю, а затем начали подпадать под власть турок, неуклонно наступавших на византийские земли. Даже имя этот грек носил не древнее, а христианское – Андреас.
Отец Андреаса занимал должность при турецком дворе, поэтому жил в турецкой столице, которую греки называли Адрианополис, а турки – Эдирне. Должность отца считалась значительной – одной из самых значительных, которые позволялось занимать иноверцу среди мусульман, так что родитель смог дать двум своим сыновьям хорошее образование. Особенно преуспел в науках младший, Андреас, из-за чего отец даже отправил его в Константинополис – поучиться ещё.
Пусть великий город казался уже не тот, что прежде, и турки грозились захватить его, но высшие школы там по-прежнему существовали, а библиотеки полнились прекрасными рукописями. Отец надеялся, что сын выучится на юриста, однако Андреас предпочёл философское образование, и на этот выбор родителю не удалось повлиять, поскольку сын довольно скоро после отъезда из дому перестал быть нахлебником – начал подрабатывать частными уроками, а по окончании обучения сделался учителем.
Отец смирился с выбором сына, однако весьма сомневался, что при таком занятии можно скопить достаточно денег, чтобы жениться. Увы, обзавестись семьёй Андреас даже не думал, а через год после окончания обучения сообщил родителю в очередном письме, что скопил небольшую сумму и отправляется путешествовать.
Молодой человек изъездил весь Пелопоннес, некоторое время жил в Афинах, продолжая зарабатывать уроками, и вернулся домой лишь тогда, когда отец в письмах начал жаловаться на здоровье и спрашивать: «Увижу ли я тебя, сын мой, до того, как умру?»
Это оказалась уловка. Андреас, вернувшийся домой, обнаружил, что отец совершенно здоров, и в итоге родитель с сыном поругались.
– Отец, – возмущённо воскликнул сын, – чтобы приехать, я оставил в Афинах хорошую должность, на которую меня снова уже не возьмут! Я оборвал многие связи! Я оставил друзей и тех, кто близок мне по духу! И для чего? Для того чтобы обнаружить, что ты мне лгал?
– Ах, ты, неблагодарный! – сетовал родитель. – Для того ли я воспитывал тебя? Для того ли позволил тебе учиться, чтобы ты оставил своего старого отца и много лет пропадал неизвестно где? Ты должен помогать отцу, а не бродяжничать! Я лишу тебя наследства!
– Мне не нужно наследство, отец, – отвечал Андреас. – Пусть оно достанется моему брату. Так будет даже лучше.
В итоге спорщики, конечно, помирились. Сын попросил у отца прощения за дерзкие слова, а отец сказал, что желает сыну только добра и очень рад видеть. И всё же каждый остался при своём мнении.
Андреас с помощью старшего брата, давно женатого и обзаведшегося детьми, нашёл себе учеников в Эдирне и твёрдо сказал, что, как только накопит денег, снова уедет, однако хитрый отец не собирался сдаваться. Чтобы удержать сына в Турции, он использовал все свои связи при турецком дворе, поэтому Андреас совершенно неожиданно для себя получил должность, от которой не отказываются.
Молодому учителю предложили преподавать греческий язык сыну самого султана, и не просто сыну, а наследнику престола! Жалование на должности полагалось весьма приличное, однако для исполнения обязанностей следовало отправиться в Манису, поскольку именно там находился удел наследного принца, и именно там этот наследник жил – отнюдь не в Эдирне.
Принцу, которого звали Мехмед, недавно исполнилось четырнадцать, и значит, учителю следовало провести с ним в Манисе по меньшей мере четыре следующих года. Нечего было и думать о возвращении в Афины, поэтому если б Андреас мог, то отказался бы. Увы, такой отказ навлёк бы немилость султана на всех родственников Андреаса, так что пришлось покориться судьбе.
Вот почему скрипучая повозка теперь везла молодого грека по дороге к Манисе – городу, являвшемуся центром одноимённого удела… или санджака, как это называлось у турок.
* * *
Мехмед ненавидел Манису. Ненавидел до зубовного скрежета. Сбежал бы, если б мог, но высокая стена, окружавшая манисский дворец, сдерживала все порывы, превращая жилище наследника в настоящую тюрьму. Мехмед покидал пределы своей тюрьмы лишь раз в неделю, по пятницам, чтобы посетить городскую мечеть, однако это не приносило радости, потому что принц не мог ни на мгновение укрыться от бдительных глаз своего главного наставника – муллы Ахмеда Гюрани, который при малейшем подозрении крепко хватал Мехмеда за рукав кафтана.
Как нарочно, мулла был человеком нестарым и весьма крепкого телосложения, а Мехмед – щуплым, как большинство отроков, поэтому если уж мулла схватит, то не вырвешься. Но как же хотелось! Как же надоело всё время жить под надзором! Как же надоело всё время подчиняться мулле и другим учителям, и даже собственным слугам, которые, хоть и кланялись, но при этом повелевали, ведь принц не сам решал, когда просыпаться, когда принимать пищу, когда идти на прогулку в сад, и когда ложиться спать!
Как же надоело Мехмеду всё время делать то, что хотят другие, а не то, что он сам хотел! А главное – оставалось непонятным, для чего надо слушать других. Всё равно все всегда оставались недовольны и втайне думали, что наследник престола не может сделать ничего, как следует, то есть не имеет никаких способностей, да ещё и урод к тому же.
Как же не нравился принцу собственный нос, похожий на клюв хищной птицы! С годами этот нос становился всё больше, поэтому Мехмед старался лишний раз не смотреться в зеркало. А ещё он ненавидел свои рыжие волосы. Почему ему достались именно рыжие? Почему!? Если б они оказались темнее, то были бы золотисто-каштановые, и это считалось бы красиво. Окажись они светлее, были бы цвета красного золота, и это тоже считалось бы красиво, но ему достались именно рыжие. Единственный цвет, который считался некрасивым! За что же такое невезение! Хорошо, что эти волосы скрывались под тюрбаном.
Мехмед с тоской вспоминал те годы, когда не думал о своём облике. В те годы принц являлся ребёнком, и его окружали товарищи, которые не обращали особого внимания на лицо или цвет волос. Тогда ценилось другое – ловкость, умение быстро бегать, метко кидать камни. В этом Мехмед преуспел, но теперь игры со сверстниками сделались недоступными, потому что сверстников во дворце не осталось. Последний раз принц забавлялся детскими играми в двенадцать лет, а затем ему сказали, что он взрослый.
Теперь Мехмеда окружали одни взрослые, которые только и делали, что воспитывали его или помогали воспитывать. Все они надоели до тошноты, но их приходилось терпеть. Даже свою мать, жившую на женской половине дворца в Манисе, Мехмед лишь терпел.
Ах, если бы мать хоть раз выслушала сына! Если бы хоть раз попыталась понять! Увы, она не пыталась. Вот почему принц приходил в покои к матери лишь потому, что его к ней приводили, и раздражённо уворачивался, когда она пыталась погладить его по щеке. Ласковые материнские укоры уже давно начали резать слух так, что сын стискивал зубы.
Ах, если бы она хоть раз посмотрела на Мехмеда внимательным взглядом, который проникал бы прямо в сердце, но мать смотрела куда-то мимо и всё твердила:
– Сынок, ты должен стараться, чтобы твой отец оказался доволен.
Вот, вокруг чего крутились её мысли – удовольствие или неудовольствие человека, который много лет назад ненадолго удостоил её своим вниманием.
– Мой отец давно тебя забыл! – кричал ей сын, уже зная, что не докричится: – Он видеть тебя не хочет, а ты только и думаешь о том, как бы ему угодить! Зачем!?
– Не нужно шуметь, Мехмед, – тихо возражала мать. – Всё совсем не так, как ты думаешь.
– Я не слепой! – настаивал принц. – Я всё вижу! Он забыл тебя так же, как и меня! Если бы не умерли оба моих старших брата, он бы и не вспомнил обо мне. И даже сейчас почти не вспоминает! И видеть не хочет! Зачем он поселил нас с тобой здесь, вдали от себя!? Почему не приезжает, чтобы повидаться!?
– Сынок, у твоего отца на это есть причины, – кротко повторяла мать. – У правителя такой большой страны очень много дел. А здесь мы живём затем, чтобы ты был удалён от дурных влияний. Уединение полезно. Твой отец сам так сказал. Ты помнишь?
– Не помню, – тихо отвечал Мехмед, в очередной раз устав кричать. – Это было слишком давно. Я уже стал забывать, как отец выглядит. Я даже рисую его, чтобы не забыть.
Конечно, Мехмед говорил всё это лишь потому, что любил свою мать. Ребёнок не может не любить свою мать, даже если хочет избавиться от этого чувства. Да, Мехмед любил, но любовь смешивалась с презрением, потому что мать утратила всякую гордость. Он не мог этого не замечать. Хотел бы не замечать, но оно само лезло в глаза, а испытывать презрение одновременно с любовью для Мехмеда было так мучительно! Но особенно мучительно казалось сознавать, что ответной любви нет.
– Ты любишь меня только потому, что я сын своего отца, его сын! – кричал принц. – Самого меня ты не любишь! Я здесь, рядом с тобой, а отец далеко, но ты хочешь, чтобы он приехал, а на меня смотришь только потому, что я на него похож. Почему ты меня не любишь? Ведь я не забыл тебя, а он забыл!
– Ну, разве можно такое говорить, сынок. Я люблю тебя, – отвечала мать, тянула руки к Мехмеду, но тот отстранялся:
– Нет, меня ты не любишь! И ты, как безумная! Видишь не то, что есть.
Поняв, что мать уже давно живёт в мире своих утешительных выдумок, Мехмед начал презирать её, а отца, сделавшего её такой, проклинал. Но ведь и отца принц любил. Проклятия не убивали эту любовь, а лишь отравляли, придавали ей горький вкус. Чувство к отцу было таким же двойственным, как и к матери – любовь, смешанная с «отравой», но не с презрением, а с ненавистью! Принц очень ждал отцовского приезда, ждал не меньше, чем ждала мать, но понимал, что никто не приедет.
За минувшие годы это стало привычным – ожидание встречи, которая почти наверняка не состоится. Принц находился в таком положении почти всю жизнь – всё время, сколько себя помнил. «Почему со мной так?» – спрашивал себя Мехмед. Это казалось страшной несправедливостью. В сердце рождался гнев, но частые вспышки ярости, когда принц причал, почти срывая голос, отнюдь не способствовали тому, чтобы что-то изменилось.
До пяти лет Мехмед жил в Эдирне в гареме вместе с матерью и ждал того дня, когда исполнится больше шести, ведь по достижении этого возраста всех принцев забирали из гарема и начинали воспитывать на мужской половине дворца. Мехмед думал, что тогда станет видеть родителя часто, однако уже в пять лет был отослан в Амасью – одну из резиденций, которая располагалась за много-много дней пути от столицы. Отец стал для сына ещё более недоступным, чем раньше.
Оказалось, что к тому времени умер один из двух старших братьев Мехмеда, живший в Амасье. Пятилетнему Мехмеду следовало занять место в освободившемся дворце, но зачем так нужно – маленький мальчик не понимал. Он воспринял всё произошедшее как незаслуженное наказание.
Когда Мехмеду уже исполнилось одиннадцать, умер второй, то есть последний из его старших братьев. Второго брата, как и первого, Мехмед никогда не видел и поэтому не грустил, а обрадовался, ведь новая смерть стала причиной того, что Мехмеда перевезли поближе к столице – в Манису, после чего отец нарочно приехал посмотреть на одиннадцатилетнего сына, теперь оказавшегося единственным наследником престола.
Мехмед с надеждой ждал отцовского приезда, но как только предстал перед родителем, то не выдержал, сам всё испортил, высказал то, что накопилось в сердце за минувшие годы. Отец пришёл в ужас от подобной невоспитанности и призвал муллу Гюрани, чтобы мулла занялся воспитанием будущего султана.
Следующая встреча с отцом состоялась, когда Мехмеду исполнилось двенадцать. Принца привезли в Эдирне, и тот полагал, что теперь всё наладится. Он искренне раскаивался в своей выходке годичной давности и даже принёс извинения, но отец, не прожив с сыном под одной крышей и двух месяцев, отправился в Манису, чтобы отдохнуть там некоторое время от государственных дел, а затем совершить военный поход в Азию.
– Теперь ты султан вместо меня, – сказал родитель.
Правление Мехмеда длилось недолго. Владыки северных стран нарушили недавно заключённое перемирие и пошли войной на Турцию. Отец Мехмеда вернулся, чтобы отразить их нападение, и сумел, но сына не взял с собой на войну, а по окончании военных действий опять удалился в Манису. Мехмед снова остался в Эдирне один.
Однако и это длилось недолго. Прошло менее двух лет, а затем великий визир Халил-паша уговорил отца Мехмеда вернуться, потому что сын «не способен править», «все дела в беспорядке», и тогда отец Мехмеда вернулся в Эдирне, снова принял власть, а самого Мехмеда сразу отослал всё в ту же Манису.
Принц почти смирился с мыслью, что никогда не сможет угодить отцу, никогда не сможет заслужить его любовь, из-за чего ненависть только крепла. Это становилось всё более мучительно – чувствовать любовь и ненависть одновременно.
Временами Мехмед забывал, что ненавидит, но когда в очередной раз встречался с матерью и сознавал, что сам находится в таком же положении, как она – положении покинутого человека, чья любовь безответна, – то начинал ненавидеть отца с прежней силой.
* * *
Андреас никогда бы не подумал, что Маниса – такое захолустье. Город, укрывшийся в тени огромной горы, сам казался совсем не большим. Красивые дома в нём можно было перечесть по пальцам, да и рыночная площадь с лавками по соседству выглядела бедновато.
Дворец в Манисе раскинулся посреди города и отделялся от улиц высокой каменной стеной. Наверное, всё-таки следовало подъехать к дворцу по главной улице, на которую смотрел главный вход, но старик-возница решил срезать путь, а в итоге ничего не выгадал. Повозка быстро достигла дворца, но долго-долго ехала вдоль каменной ограды прежде, чем показались огромные деревянные ворота, украшенные большими круглыми шляпками гвоздей, вбитых так, чтобы получился незамысловатый узор.
Андреас проворно соскочил с повозки и хотел постучать, но тут откуда-то сверху раздался голос, весьма грубо крикнувший по-турецки.
– Здесь нельзя стоять! Следуй мимо, чужестранец!
Оказалось, из-за верхнего края стены высунулся стражник в шлеме луковичной формы, вооружённый копьём и выглядевший грозно, однако Андреас совсем не думал его бояться, а ответил тоже по-турецки:
– Я не чужестранец. Я – подданный и слуга великого султана Мурата, да продлятся его дни. Мне предписано явиться сюда, и я явился.
– Предписано? – переспросил воин. – Тогда я позову своего начальника, но тебе же хуже, если ты врёшь.
«Не очень-то вежливо», – подумал грек. В Эдирне, когда он приходил во дворец, то не сталкивался с таким обращением, ведь охрану предупреждали, что придёт сын дворцового чиновника, а здесь Андреас не имел отцовской поддержки и всё же решил не унывать.
Меж тем по ту сторону ворот послышались шаркающие шаги, затем правая створка приоткрылась, и Андреас, ожидавший увидеть начальника стражи с саблей на боку, удивился, потому что увидел человека невоенного.
Судя по большим усам, завитым кверху, это был кто-то из старших дворцовых служителей – у младшего усы были бы поменьше – да и гордый вид говорил о высоком ранге.
Чёрный длиннополый кафтан, препоясанный тёмно-зелёным кушаком, словно отбрасывал на лицо служителя тень и делал своего обладателя неприветливым подобно стражу, но вряд ли тёмные цвета являлись результатом личного выбора. Скорее всего, они соответствовали дворцовым правилам, то есть служитель на поверку мог оказаться дружелюбным.
– Как тебя зовут? – строго спросил мрачный усач по-турецки.
Когда Андреас назвал своё имя и фамилию, а также имя своего отца, лицо служителя посветлело:
– Значит, ты тот самый учитель, которого мы ждём?
– Да.
– При тебе должна быть бумага.
– Она есть, – Андреас порылся в дорожном мешке, лежавшем на повозке рядом с сундуками, и вынул скатанное в трубку письмо в кожаном чехле, но служитель сделал знак, что верит на слово, после чего створка ворот открылась шире, и на городскую улицу вышли четверо носильщиков.
Как только престарелый владелец повозки отвязал сундуки, эти вещи отправились во дворец, а молодой грек, расплатившись со стариком, вскинул на плечо дорожный мешок и последовал за служителем.
* * *
Андреас удивился, насколько безлюдным и пустым оказалось жилище принца. Возле ворот несли службу четыре десятка стражей, но они не могли заполнить огромное пространство внутреннего двора. Колодец, стоявший посреди этой пустоты, казался маленьким, будто потерянная кем-то феска, а галереи с тонкими колоннами, тянувшиеся по периметру, выглядели необычайно длинными. Здесь невольно приходила мысль, что человек мал – он лишь песчинка в огромном космосе.
Дворцовые залы и коридоры также были пусты. Носильщики с сундуками куда-то пропали, а другие слуги не показывались. Лишь эхо сопровождало Андреаса и служителя. Каждый шаг по мраморным плитам пола отчётливо слышался в окружающей тишине. Каждый шорох одежды становился громким.
Молодому учителю даже не верилось, что скоро самому придётся стать обитателем этой гулкой пустоты. А ещё он размышлял, как же его ученик, принц Мехмед, ощущает себя здесь. «Наверное, ему скучно», – подумал грек, однако не следовало делать поспешных выводов заранее. Сведений было слишком мало, несмотря на то, что учитель ещё до отъезда из Эдирне расспрашивал о своём ученике всех, кого мог.
Как ни странно, Мехмед уже успел побыть султаном. Когда мальчику исполнилось двенадцать, отец передал ему трон, а сам удалился в этот самый дворец – в Манису. Разумеется, двенадцатилетний сын не справился с обязанностями правителя. Никто бы в таком возрасте не справился, и всё же отец оказался разочарован, поэтому, понаблюдав за правлением чуть менее двух лет, снова поменялся с сыном местами.
«А что же Мехмед? – думал Андреас. – Насколько охотно он вернулся в Манису? Чувствует ли себя наказанным? А может, оказался рад удалиться от непосильного дела?» Это пока оставалось тайной, как и характер Мехмеда.
Увы, разузнать о характере принца у кого-либо в Эдирне не удалось. О Мехмеде говорили так, будто всё в нём соответствует идеалу, а ведь никто не идеален. Даже о том, что двухлетнее правление оказалось неудачным, никто прямо не сказал – Андреас догадался сам, благо, это было легко, а вот судить о характере мальчика лишь на основании славословий не мог. Все говорят: «Достойный сын своего отца, подающий большие надежды», – а кто знает, как там на самом деле. Оставалось лишь гадать – тихоня или сорванец?
Тихий и скромный ребёнок с радостью сложил бы с себя султанские обязанности, а в здешнем дворце чувствовал бы себя хорошо и спокойно, однако новый учитель снова и снова возвращался к предположению, что Мехмед совсем не тих и не скромен, и что во дворце принцу скучно.
Честно говоря, молодой учитель предпочёл бы получить именно такого ученика – не тихого и не скромного, то есть трудного. Занятие с покладистым казалось Андреасу слишком лёгкой задачей. Настоящий интерес виделся греку лишь там, где есть препятствия: лень или упрямство, с которыми придётся терпеливо бороться, а для этого надо разгадать ученика, понять его характер, склонности и, ничего не ломая, направить умственное и духовное развитие мальчика в правильное русло.
«Получится ли это с Мехмедом? Получится ли сделать его лучше, чем он есть сейчас?» – думал Андреас, когда, наконец, достиг покоев главного распорядителя.
В отличие от остального дворца там жизнь пусть не кипела, но ощущалось оживление. Одни челядинцы – все в тёмных одеяниях, препоясанные зелёными кушаками – приходили, чтобы сделать устный доклад и получить повеления. Другие приходили с какими-то записями. Третьи просто ждали, стоя возле дверей большой комнаты, где в дальнем конце на большом зелёном тюфяке с кисточками сидел человек, манерами и осанкой чем-то похожий на правителя.
В Эдирне дворцовые службы находились в управлении у разных чиновников, потому что султанский двор был велик, но в Манисе делами заправлял один человек, внушавший трепет всем слугам. Вот почему челядинец, приведший Андреаса, вдруг стал куда менее степенным, поспешно забрал себе дорожный мешок новоприбывшего учителя и сказал:
– Иди, представься и вручи бумагу.
* * *
Главный распорядитель в отличие от подчинённых носил одежду ярких цветов и с узорами, что сразу говорило о его высоком ранге. Также внушала почтение убелённая сединами борода, ведь Андреас знал, что в Турецком государстве носить бороду имеют право не все, а лишь султан, высшая знать, а также люди духовного звания.
Самому Андреасу борода не полагалась, поэтому он сбрил её вскоре по приезде из Афин и даже усы не оставил, пусть усы и не были под запретом. Греку показалось забавным, что без бороды и усов он выглядит лет на пять моложе своего возраста, однако главный распорядитель, глядя на безусое лицо нового учителя, нахмурился:
– Мы думали, ты старше.
– Моя молодость – недостаток?
Главный распорядитель подумал немного:
– Нет. Пожалуй, так лучше. А то прежний учитель греческого языка был стар, начал жаловаться на здоровье и покинул свою должность, ведь плохое здоровье – единственно достойная причина, чтобы уйти со службы великого султана. Ты молод, и на здоровье жаловаться не можешь. Значит, нам не придётся искать ещё одного учителя вместо тебя. Ты будешь состоять при наследнике престола столько лет, сколько понадобится. Кстати, ты быстро бегаешь?
Последний вопрос показался греку очень странным:
– Что?
– Я спросил, быстро ли ты бегаешь, – повторил распорядитель.
– Полагаю, что быстро, – ответил Андреас.
– Принц, вероятнее всего, пожелает это проверить, – невозмутимо проговорил собеседник и пояснил. – Ты должен уметь бегать быстрее, чем он. Тогда заслужишь его уважение, и занятия греческим языком окажутся успешными. Прежний учитель был слишком стар, чтобы бегать, и потому обучение давало мало плодов. Значит, твоя молодость – совсем не недостаток. Нынешние обязанности тебе по силам.
Главный распорядитель даже улыбнулся, но соль шутки оставалась понятной лишь ему. Андреас так и не решился спросить: «Мне придётся бегать за своим учеником, или он станет бегать за мной?»
Как бы там ни было, собеседник намекал Андреасу, что стать учителем принца – тяжёлая работа, от которой прежний учитель греческого просто отказался. Новый учитель тоже не считал своё назначение большим счастьем, потому что хотел вернуться в Афины, но тут получалось, что он пожалеет о своей участи, даже если поначалу радовался.
Молодой грек вдруг припомнил странное поведение чиновников в Эдирне. Например, чиновник, который составил для него удостоверяющее письмо, как-то очень горячо желал новому учителю удачи, но грек тогда не насторожился. Во-первых, отказаться от должности всё равно не мог, а во-вторых, учитель не только предпочитал получить строптивого ученика, но даже мечтал о таком.
Тем не менее, слова распорядителя заставили насторожиться теперь: «Неужели, всё настолько плохо, что превосходит мои самые смелые пожелания? Неужели мне достался вконец испорченный мальчишка?»
Меж тем лицо главного распорядителя стало непроницаемым:
– Ты сможешь приступить к своим обязанностям завтра.
Грек кивнул, а собеседник заговорил буднично и монотонно:
– Обучение принца книжным наукам происходит с восхода солнца до полудня ежедневно, кроме пятницы. Сам договорись с другими учителями, в котором часу будут твои уроки. Я в эти дела не вмешиваюсь.
– Я понял, почтеннейший господин, – Андреас поклонился.
– Тебе станут выдавать бумагу, чернила и другие письменные принадлежности в том количестве, в котором тебе нужно. Если тебе понадобятся книги, ты можешь обратиться к нашему библиотекарю. Дворцовая библиотека обширна. Там есть книги и на греческом языке.
– Я понял, почтеннейший господин, – Андреас поклонился.
– Ты будешь жить в отдельных покоях в той же части дворца, что и наследник престола, – добавил главный распорядитель. – У каждого учителя есть свои покои. Пищу каждый принимает у себя в комнатах. Для омовений тебе разрешено пользоваться дворцовыми банями, но ты должен будешь сказать слугам заранее, что тебе нужно туда. Жалование тебе станут выплачивать раз в полгода. Это значительная сумма, поэтому всё, нужное тебе помимо жилья, пищи и бани, ты будешь оплачивать себе сам.
– Я понял, почтеннейший господин, – Андреас поклонился.
Распорядитель ещё о чём-то задумался, а затем произнёс:
– Тебе наверняка говорили, но я всё-таки ещё раз скажу, во избежание неприятностей. Главный учитель наследника престола – многоуважаемый мулла Гюрани. Этот достопочтенный человек и кладезь мудрости отвечает перед великим султаном, нашим повелителем, за обучение наследника. Все остальные учителя, и ты тоже, подчиняетесь многоуважаемому мулле. Если тот говорит что-то, его слов нельзя ослушаться. Следует всё исполнить в точности.
– Многоуважаемый мулла знает греческий язык? – спросил Андреас.
– Насколько мне известно, нет, – ответил главный распорядитель.
– Но как же тогда многоуважаемый мулла сможет давать мне указания об обучении наследника престола этому языку? – спросил грек.
Главный распорядитель явно считал этот вопрос неуместным, но всё же ответил:
– Многоуважаемый мулла знает достаточно, а в затруднительных случаях просит совета у Аллаха. Аллах велик и знает всё! Поэтому многоуважаемый мулла, направляемый Аллахом, может давать указания всем учителям, и, конечно, тебе, язычнику, а ты обязан исполнять.
– Благодарю за разъяснения, почтеннейший господин, – Андреас поклонился. – Теперь я всё понял.
За время путешествий по ещё не покорённым турками греческим землям, где повсюду исповедовалось христианство, Андреас успел забыть, что его вера может считаться для кого-то языческой. Даже при дворе султана к христианам относились вполне терпимо. «А вот здесь мне часто будут ставить в вину мою веру», – понял молодой грек, однако не торопился сожалеть о своей участи. Ему всё больше и больше хотелось увидеть ученика.
* * *
Покои, в которых поселили Андреаса, оказались просторными, пусть и скудно обставленными. Он не без радости оглядел две большие комнаты с белёными стенами, резными деревянными решётками на окнах и деревянным полом, почти скрытом коврами.
Главная комната сообщалась с дворцовым коридором, а вторая, поменьше, сообщалась только с главной и служила спальней. В спальне вместо кровати было устроено просторное возвышение, и не обнаружилось никакой мебели кроме маленького круглого столика. В главной комнате центральное место занимала софа и ещё один круглый столик. Вот и вся обстановка! Значит, свободного пространства во дворце и впрямь оставалось с избытком, а мебели не хватало.
Вскоре выяснилось, что такими же просторными полупустыми покоями располагали все учителя принца. Грек узнал об этом, поскольку заглянул к каждому из коллег, вежливо представился и договорился на счёт того, когда станет проводить свои занятия.
Самая трудная беседа была с муллой Ахмедом Гюрани, потому что главный учитель наследника не мог полностью одобрять нового преподавателя из-за различий в вере. Мрачная фигура чернобородого человека в чёрных одеждах, восседавшая на ковре, даже вызвала у Андреаса некоторый трепет.
Мулла выглядел физически развитым, отнюдь не старым. Широкая густая борода свидетельствовала об отменном здоровье, а крупные руки с толстыми пальцами казались более привычными к некоей тяжёлой физической работе, а не к каллиграфии.
Мулла Гюрани явно был из тех богословов, которые ради утверждения своей правоты используют не только слово, но также камни и палки, чтобы наказывать грешников. Рука этого муллы казалась вполне способной схватить факел или даже меч, однако в отношении язычника, назначенного обучать наследного принца греческому языку, мулла проявил благодушие.
Главный наставник, огладив бороду и не без сожаления подняв глаза от раскрытой книги, которая лежала перед ним на низкой деревянной подставке, произнёс:
– Ты, конечно, знаешь, что я по своей воле не подпустил бы к наследнику престола ни одного язычника, однако я смиренно склоняюсь перед волей великого султана. Так что если ты не будешь внушать наследнику никаких крамольных мыслей и учить только греческому, мы с тобой поладим.
Андреас решил, что не следует обсуждать с муллой что-то ещё, поклонился и вышел, после чего нанёс визиты прочим преподавателям.
Из разговоров с коллегами выяснилось, что во всякий учебный день у наследника первым уроком являлось мусульманское богословие, которое преподавал мулла Гюрани. Занятие длилось час, а вот последующие часы распределялись между остальными учителями, и Андреас с изумлением обнаружил, что учителя больше всего не любят час, который следует после урока богословия.
Каждый из преподавателей с готовностью отдавал в распоряжение Андреаса именно этот час, а вот за другое своё время держался мёртвой хваткой, так что выбор у грека оказался невелик. Следовало заниматься с принцем или во втором часу после восхода солнца, или незадолго до полудня, то есть сделать греческий самым последним уроком, чего очень не хотелось. На последнем уроке ученик всегда утомлён и плохо воспринимает что-либо.
