Текст книги "Вне закона"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Эд Макбейн,Энн Перри,Джеффри Дивер,Лоуренс Блок,Дональд Эдвин Уэстлейк,Джойс Кэрол Оутс,Уолтер Мосли,Джон Фаррис,Шэрин Маккрамб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 59 страниц)

– В ваших свидетельствах о рождении и крещении значится Мэри Кэтрин. Откуда взялось «Эйхо»?

– А-а… ну… мне всего полтора годика было, а я уже говорила без умолку. Повторяла все, что слышала. Отец, бывало, смотрел на меня и приговаривал: «А где наше маленькое эхо?»

– Отец ваш был иезуит, как я понимаю.

– Да. Такая у него была… профессия, пока он мою мать не встретил.

– А она преподавала средневековую историю в Фордэме?

– Да.

– Теперь отошла от дел из-за болезни. Она все еще пишет биографию Бернара Клерво? Был бы не прочь прочитать ее как-нибудь. Я сам занимаюсь историей.

Питер позволил налить себе четвертый бокал пива. Эйхо бросила на него раздосадованный взгляд, словно спрашивая: «Ты еще здесь или тебя здесь нет?»

– Вижу, пиво вам нравится, – заметил Рэнсом. – Оно сварено на маленькой пивоварне в Дортмунде, о которой за пределами Германии мало кому известно.

– И что, – буркнул Питер не без вызова, – его вам сюда в бочонке на самолете доставили?

Рэнсом улыбнулся:

– Магазинчик на углу. Три бакса за пузырь.

Питер заерзал в кресле. Отделанный галуном воротник смокинга терзал ему шею.

– Мистер Рэнсом… позволите спросить…

– Если станете звать меня Джоном.

– Ладно… Джон… я вот что хочу узнать. Зачем понадобилась вся эта следовательская работа? То есть, по-моему, вы до ч… много вызнали всего про Эйхо. Просто вторжение в ее частную жизнь получается.

Взгляд Эйхо красноречиво говорил о том, с каким удовольствием она бы пнула Питера, не будь вечернее платье на ней таким длинным. С неловкой улыбкой обратилась она к Рэнсому, и все же Питер почувствовал: несмотря на обожание кумира, ей самой любопытно услышать ответ.

Рэнсом обвинение воспринял серьезно, в его потупленном взоре мелькнуло раскаяние.

– Я понимаю, как это выглядит в ваших глазах. Никуда не денешься, следователю, наверное, мой интерес к Эйхо не может не казаться подозрительным. Однако если Эйхо и мне суждено провести вместе год…

– Что? – воскликнул Питер, а почти следом за ним Эйхо, которая тут же прижала к губам салфетку и стала откашливаться.

Рэнсом подтвердил свои слова с уверенностью человека, привыкшего к победам.

«Такого, – с обидой подумал Питер, – и пот не прошибет, хоть на нем штаны гори».

– …Я нахожу полезным для себя как для художника, – продолжил Рэнсом, – отыскивать иные области сочетаемости с теми, кого пишу. Люблю хороший разговор. Среди моих моделей никогда не было людей, мало читающих и не умеющих хорошо излагать свои мысли. – Он любезно улыбнулся Эйхо. – Впрочем, я боюсь стать единственным, готовым проговорить весь вечер. – Он перевел взгляд на Питера. – А Эйхо ведь даровитый художник. Меня это тоже привлекает.

Эйхо, не скрывая недоверчивости, заметила:

– Прошу прощения…

Рэнсом загадочно улыбнулся.

Однако смотрел по-прежнему на Питера, сидевшего с видом человека, которого хитроумно провели в игре без правил.

Торжества завершились, галерея опустела, уборщики принялись за работу, когда Джон Рэнсом устроил личный просмотр своих последних работ, пока Сай Мелличамп развлекал Стефана Конина и издергавшегося Питера, который уже битый час маялся, страстно желая оказаться где-нибудь в другом месте. С Эйхо.

– Кто она? – спросила Эйхо Рэнсома о его последней натурщице. – Или эти сведения секретны?

– Я доверюсь вашему благоразумию. Зовут ее Силки. Довольно странно, но предыдущие мои натурщицы по собственной их просьбе оставались безымянными. Так легче держать любопытствующих на расстоянии. За год наших отношений, полагаю, каждая из них впитала в себя часть моей собственной страсти к тому, чтобы… позволить моему творчеству самому говорить за себя.

– Год ваших отношений? Вы с ними больше не видитесь?

– Нет.

– По вашему желанию?

– Мне не хочется, чтобы у вас сложилось представление, будто я вступал в любовные связи, которые плохо заканчивались. Это далеко от истины.

Эйхо, старательно сохраняя бесстрастность, держалась на хорошо выверенном, хотя и едва различимом эмоциональном расстоянии от него.

– Силки. Имя подходит ей как нельзя лучше.[57]57
  Имя Silkie созвучно прилагательному silky – шелковистый, нежный.


[Закрыть] Откуда она?

– Из Южной Африки. Тайя нашла ее, представьте, в поезде из Дурбана в Кейптаун.

– И Тайя нашла меня? Она все время вокруг увивалась.

– Она нашла всех, кого я рисовал в последнее время… «Последним временем» я называю минувшие двадцать лет. – Рэнсом улыбнулся с легкой долей горечи от сознания того, как быстро пролетели годы и как медленно он работал. – Я очень зависим от взгляда Тайи и ее интуиции. Полагаюсь на ее преданность. Она сама была художницей, но больше ничего не пишет. Несмотря на мои усилия… вдохновить ее.

– Почему она не говорит?

– Язык ей вырезали агенты одного репрессивного правительства времен «холодной войны». Она отказалась сообщить, где находятся члены ее семьи, диссиденты. Ей тогда было всего тринадцать лет.

– О Боже, какой ужас!

– Боюсь, это не самое худшее, что они сделали с Тайей. Только она всегда была для меня… жаль, точного слова подобрать не могу… скажем, талисманом.

– А где вы с ней встретились?

– Она была уличным художником в Будапеште. Жила в каком-то закоулке со шлюхами и ворами. Я ее впервые увидел во время одного шабаша, которые частенько устраивал в те времена, когда живописцем был еще неважным, да и вообще живописью почти не занимался. Она до сих пор дается мне с трудом, почти все время.

– Именно поэтому вы хотите, чтобы я позировала… целый год?

– С теми, кого пишу, я работаю год. Еще год требуется на осознание того, к чему мы совместно приступили. Потом… несколько месяцев я, кажется, просто пребываю в состоянии агонии, прежде чем наконец-то отправить свои картины Саю. И в конце концов наступает неизбежная ночь.

Он утомленно взмахнул рукой, обводя ею «Зал Рэнсома», потом приободрился.

– Я их отпускаю. Сегодня первый случай, когда еще до того, как мои последние картины ушли из моих рук, судьба осчастливила меня знакомством с той, кого я буду писать в следующий раз, с кем буду вместе работать.

– Я просто ошеломлена, правда-правда. Вы – и чтоб даже подумать обо мне! Тем больше сожалею о том, что вынуждена сказать: это неосуществимо. Я не могу пойти на такое.

Эйхо смотрела мимо Рэнсома на дверь, где в окружении двух джентльменов стоял Питер, изо всех сил стараясь не показать, как издерган и раздражен.

– Он замечательный молодой человек, – с улыбкой произнес Рэнсом.

– Дело не только в Питере, то есть не в том, чтобы так надолго держаться от него вдали. Это само собой тяжко. Но есть еще мама.

– Понимаю. Я и не рассчитывал уговорить вас на первой же нашей встрече. Уже поздно. Догадываюсь, как вы, должно быть, устали.

– Мы с вами еще увидимся? – спросила Эйхо.

– Это как вы решите. Только вы нужны мне, Мэри Кэтрин. Надеюсь, у меня появится случай убедить вас в этом.

Ни Эйхо, ни Питер не умели замыкаться в себе, когда требуется уладить размолвку или разногласие. Дети города, они привыкли к вольнице в отношениях и, когда нужно, не стеснялись отстаивать свое мнение в спорах.

Эйхо, не успев скинуть с ног новые туфли, которые немилосердно жали ей ноги чуть не весь вечер, уже пристально вглядывалась в лицо Питера. Они ехали к Парку. Чересчур быстро, как ей казалось. Попросила ехать помедленнее.

– Или уж тогда мигалку свою включи. А то еле от такси увернулся.

– Ничего, за это меня не оштрафуют.

– Ты с чего так злишься?

– Кто сказал, что я злюсь?

– Такой был чудесный вечер, а ты хочешь мне его испортить. Медленнее, пожалуйста!

– Когда к тебе липнет такой, как этот Рэнсом…

– О, я тебя умоляю! Липнет ко мне? Это такая… такая… даже говорить не хочу.

– Давай-давай, раз начала. Мы уже говорили, что это такое, помнишь?

– Незрелость.

– Спасибочки. Я незрелый, потому что этот… глазом не моргнув, вешает мне лапшу на уши, а я еще должен…

– Питер, я никогда не говорила, что собираюсь соглашаться! У меня и без того забот на работе хватает. И мама еще…

– С какого ж он тогда пел, что надеется скоро с тобой увидеться? А ты в ответ только улыбочку – мол, а как же! Жду не дождусь.

– Нельзя запросто отмахнуться от человека, который повел себя необычно, чтобы…

– Это почему?

– Питер, послушай. Сегодня вечером мне сделали невероятный комплимент. И сделал его художник, которого я считаю… мне что, по-твоему, и польстить нельзя? Дожили!

Питер решил не гнаться наперегонки с красным светом светофора и снова удобно устроился за рулем.

– Это ты дожила. Что, уже о чем-то договорилась с ним?

– Говорю в последний раз: нет! – Щеки у девушки пылали. Немного успокоившись, она произнесла мягче: – Ты же знаешь, такому не бывать, образумься. Бал окончен. Только дай Золушке насладиться его последними мгновениями, ладно?.. Пит, они все гудят, потому что светофор зеленый.

Когда позади осталось еще кварталов шесть, Питер произнес:

– Ладно. Я, наверное…

– Перегнул палку – как всегда, ничего нового. Милый, я же люблю тебя.

– И очень?

– Бесконечно.

– Я тебя тоже люблю. О Господи. Бесконечно.

Когда Эйхо добралась до дома, Розмэй с Джулией уже спали. Повесив в маленький шкафчик вечернее платье, она натянула ночнушку и отправилась чистить зубы. Непривычно много времени рассматривала в зеркале свое лицо. Не из тщеславия, скорее пыталась составить эмоциональный автопортрет. Потом усмехнулась, пожала плечами и вернулась в спальню.

Там отыскала на двух полках с обожаемыми художественными репродукциями тонкий, но здоровущих размеров альбом под названием «Женщины Рэнсома». Свернулась клубочком на постели и, включив бра, с полчаса увлеченно разглядывала десятка три цветных репродукций и страницы, где крупно приводились детали картин, позволявшие судить о манере художника.

Часа в три она уснула, потом внезапно проснулась. Альбом, соскользнув с колен, упал на пол. Оставив его там, Эйхо долго смотрела на мольберт с незаконченным пейзажем, над которым работала вот уже несколько недель, и гадала, что бы сказал о нем Джон Рэнсом. Потом выключила свет и улеглась, зажав в кулачок четки с невысказанными молитвами. И все думала: «А что, если бы… а что, если…»

Нет, такая решительная перемена в жизни только в воображении и возможна… или где-то в иной вселенной. А «Золушка» – всего лишь сказка.

5

Питер О'Нилл, находясь на суточном дежурстве со своим напарником Рэем Скаллой, расследовал жалобу о жестоком обращении с ребенком, когда вдруг его сорвали с работы и попросили явиться в комиссариат, в дом номер один на площади Полиции.

Стоял ветреный, необычно холодный для середины сентября день. Лейтенант, начальник Пита, даже не пытался объяснить, чем вызвана эта «просьба».

– Прямо в центр, говоришь? – заметил Скалла. – Решил с предком пообедать?

– Господи, не спрашивай ты меня, – взмолился Питер, чувствуя себя крайне неловко.

Представительство комиссара полиции Нью-Йорк-Сити находилось на четырнадцатом этаже. Войдя в приемную, Питер увидел отца, тоже ожидавшего вызова. На Корине О'Нилле был парадный мундир с двумя звездами коммандера, начальника участка. Попадись тут Питеру Элвис Пресли, он удивился бы меньше.

– Папа, ты что здесь делаешь?

Улыбка Корину О'Ниллу давалась с усилием.

– Сам голову ломаю. Может, у тебя, Пит, по службе неприятности?

– Я бы тебе первому сказал.

– Это точно.

Из кабинета вышла заместитель комиссара.

– Доброе утро, Питер. Рада, что вы смогли выбраться.

Будто у него выбор был. Питер старался сохранять спокойный и безразличный вид. Заговорил Корин:

– Слушай, Люсиль, может подскажешь, куда нынче ветер дует?

– Я ему только что звонила. Он вас ждет, коммандер.

Однако сам комиссар Фрэнк Маллеин уже открыл дверь кабинета, рассыпаясь в сердечных приветствиях.

– Привет, Корин! Рад, как всегда, рад. Как Кейт? Ты ведь знаешь, как сильно мы волновались.

– Спасибо, хорошо. Она обрадуется, когда узнает, что ты спрашивал.

Маллеин посмотрел на Питера и положил руку на плечо молодого следователя.

– Питер, когда же я тебя видел в последний раз? Расчищаешь завалы для кардинала Хайеса?

– Думаю, вы правы, сэр.

– Заходите, заходите. Так тебе, значит, нравится в семь-пять?

– Это то, чего я хотел, сэр.

Когда они вошли в кабинет и Люсиль закрыла за ними дверь, Питер увидел Джона Рэнсома, на этот раз в костюме и при галстуке. Со дня их встречи на выставке в галерее Мелличампа прошло больше месяца. Эйхо с тех пор и двух слов о Рэнсоме не сказала, а Питер и вовсе забыл о нем. Теперь же у него возникло ощущение, будто в желудок кирпич упал.

– Питер, – произнес Маллеин, – ты знаком с Джоном Рэнсомом. – Отец Питера бросил быстрый взгляд на сына. – Джон, а это Корин О'Нилл, отец Питера, один из самых замечательных людей у меня на службе.

Пожилые люди обменялись рукопожатиями. Питер не сводил с Рэнсома глаз.

– Джон художник, ты, наверное, знаешь, – объяснял Маллеин Корину. – У моего брата есть одна из его картин. А Джон много добра делал для полиции по части благотворительности еще задолго до того, как я в это кресло сел. Так вот, у него есть одна маленькая просьба, и мы будем счастливы его уважить. – Маллеин обернулся и подмигнул Питеру. – Особое задание для вас. Джон объяснит.

– Ну, в этом я не сомневаюсь, – пробормотал Питер.

Вертолет доставил Питера и Джона Рэнсома на аэродром Уайт-Плейнз, где их поджидал лимузин. Они отправились по шоссе номер 22 на север к Бедфорду через округ Уэстчестер. Страна поместий. В вертолете мужчины почти не разговаривали, а затем Рэнсом то и дело звонил по телефону. Всякий раз извиняясь. Питер кивал и смотрел в окно. Чувствовал – зря время теряет. Был уверен, рано или поздно Рэнсом заговорит про Эйхо. О ней он точно не забыл, этот тихий, но упорный малый.

Едва Рэнсом покончил с телефонными разговорами, Питер решил идти напролом.

– Вы тоже так живете? – Он кивнул на роскошные поместья за окном.

– Я вырос здесь. В Бедфорд-Виллидже.

– Вот, значит, куда мы едем, к вам домой?

– Нет. Дома, где я рос, уже нет. После смерти родителей я продал все, кроме нескольких акров.

– Немалую копейку, должно быть, стоило.

– Дело не в деньгах.

– Вы уже были богаты, хотите сказать?

– Да.

– А ваше особое задание, про которое комиссар говорил, оно в чем заключается? Вам нужен кто-то, чтобы утрясти… какую ситуацию? Кто-то затрудняет вам жизнь?

– В данное время единственное мое затруднение – вы, Питер.

– Ладно, что ж, я, может, об этом догадывался. Значит, дело касается Эйхо?

Рэнсом обезоруживающе улыбнулся:

– Питер, уж не считаете ли вы меня богатым хлыщом, собравшимся похитить вашу девушку?

– Это меня не беспокоит. Эйхо не станет вашей… как это у вас называется… «натурщицей»? И вам об этом известно.

– По-моему, личная дилемма серьезнее, нежели вам хочется признать. Она касается обоих – и вас, и Эйхо.

Питер пожал плечами, но почувствовал, как затылок наливается жаром.

– У меня нет личных дилемм, мистер Рэнсом. Они для богатеньких, у кого слишком много времени и денег. Понимаете? Вот они и забавляются, влезая в жизни людей, которые хотели бы одного – чтобы их оставили в покое.

– Поверьте мне. Я не намерен причинить ни вам, ни ей ни малейшего… – Он подался вперед и указал в окно: – Вам это, возможно, будет интересно. Одна из моих бывших натурщиц живет здесь.

Они проезжали мимо участка земли с домом, который окружала низкая стена из камня примерно в четверть мили по периметру. Питер разглядел мелькнувший среди деревьев особнячок и надпись на каменных воротах: «Ван Лайер».

– Как я понимаю, она совершенно счастлива. Правда, мы с ней не общались с тех пор, как Анна мне позировала. Это было много лет назад.

– Похоже, зажиточная особа, – буркнул Питер.

– Этот дом я ей купил.

Питер взглянул на художника, недоверчиво скривив губы.

– Все мои бывшие натурщицы стали хорошо обеспеченными – при том условии, что останутся безымянными.

– Почему?

– Считайте это причудой, – ответил Рэнсом с улыбкой. – Нас, богатеньких, хлебом не корми, дай только почудить. – Он вновь перевел взгляд на уходящую к горизонту дорогу. – Когда-то здесь вдоль дороги стояли прилавки с фруктами и овощами… Интересно… да вот и он.

Питер очень хотел пить, а сидр на прилавке был хорошо охлажден. Пока Рэнсом выбирал яблоки, Питер прошелся, присматриваясь. Среди дневных покупателей заметил сильно покалеченную молодую женщину в инвалидном кресле, стоившем, похоже, не меньше, чем спортивная машина.

Вернувшись к машине, Рэнсом спросил Питера:

– Ну как, нравится вам здесь?

– У меня от свежего воздуха голова болит. Не по себе как-то. – Питер допил сидр. – Мистер Рэнсом, а сколько их было? Ваших натурщиц, я имею в виду.

– Эйхо будет восьмой. Если удастся убедить…

– Никаких «если». Вы попусту теряете время. – Питер внимательно смотрел, как к креслу с беспомощной женщиной подвели подъемное устройство и стали устанавливать его в автофургон.

– Рассеянный склероз – болезнь разрушительная, Питер. Сколько еще времени остается, пока мать Эйхо сможет сама заботиться о себе?

– Еще два-три года у нее, наверное, есть.

– А что потом?

– Без понятия. Она проживет лет до восьмидесяти. Если, конечно, это можно назвать жизнью.

– Ужасное бремя, которое Эйхо придется взвалить на себя. Будем откровенны.

Питер пристально посмотрел на Рэнсома, круша в ладони стаканчик из-под сидра.

– В денежном смысле ни вам, ни ей не по силам справиться с тем, что потребуется при болезни Розмэй. Да чтобы еще оставалось на мало-мальски сносную жизнь для вас самих. Но я могу снять это бремя.

Питер швырнул смятый стаканчик, точно попав им с десятка шагов в мусорный бак, и повернулся к Рэнсому спиной.

– Вы их всех трахали?

– Вы же понимаете, Питер, я не намерен отвечать на подобные вопросы. Я вот что скажу: никогда в отношениях между моими натурщицами и мною не будет места для схватки, для какой бы то ни было… неловкости, которые пагубно скажутся на моей работе. Работа – вот все, что действительно имеет значение.

Питер оглянулся на Рэнсома, стараясь придать своему взгляду побольше вежливости, однако солнце било в глаза, и он поневоле прищурился.

– А для нас имеет значение вот что. Мы с Эйхо собираемся пожениться. Что трудности ждут – знаем. С этим мы уже разобрались. И ваша помощь нам не нужна. Ну что там у вас еще?

– Я рад, что у нас выдалось время для знакомства. Не станете возражать, если мы сделаем еще одну остановку, прежде чем отправимся обратно в город?

– Время ваше, вам решать. Мне, как отец говорит, по часам платят. До сих пор денежки были легкими.

Попетляв по идущей в гору дороге, по обеим сторонам которой высились выложенные из столетних валунов стены, лимузин добрался наконец до симпатичного домика, сложенного, на староанглийский лад, из камней и крытого черепицей. Здесь открывался изумительный вид на озеро и заповедник, населенный пернатыми всех видов.

Остановив лимузин на булыжной площадке неподалеку от домика, они вышли. Возле отдельного гаража стояли фургон для доставки провизии и голубой «лендровер».

– В миле с чем-то отсюда через озеро – Коннектикут. Еще месяц – и вид преобразится. Станет так же прекрасен, как только может быть прекрасна осень в Новой Англии. Зимой, разумеется, озеро замерзает – идеальное место для катания. Вы катаетесь на коньках, Питер?

– Уличный хоккей, – бросил Питер, глубоко вдыхая воздух и оглядывая окрестности. Солнце склонялось на запад, скрываясь за небольшим садом позади домика. На верху холма чувствовался свежий ветерок. – Значит, здесь вы росли?

– Нет. Здесь жила прислуга. Этот домик, с десяток акров леса и сад – все, что осталось от пятисот акров, которыми владела моя семья. Все это теперь в законном порядке передано государству. В радиусе трех четвертей мили никто не имеет права строить дом.

– Все для себя приберегли? Что ж, на вашем месте я именно такое местечко для работы и подыскал бы. Сколько угодно покоя и тишины.

– Когда я был намного моложе вас, еще только начинал работать красками, леса вокруг во всех видах и оттенках красок пробуждали во мне аппетит, перефразируя Вордсворта, художника иного свойства, определившего поэзию как экзотический пигмент языка. – Рэнсом медленно обвел взглядом окрестности. – Почти шесть лет прошло, как я был здесь. Теперь большую часть времени провожу в штате Мэн. Но недавно заново отделал домик, соорудил со стороны озера бездонный бассейн. Вам нравится, Питер?

– Впечатление производит.

– Почему бы вам не взглянуть на то, что внутри?

– Компанию, так и быть, составлю. В любом случае смысл-то какой?

– Смысл в том, что этот домик – ваш, Питер. Свадебный подарок вам и Эйхо.

Однажды Питер выиграл на скачках «в тройном», что принесло ему 2600 долларов. Тогда негаданная удача сильно взволновала. Теперь же его будто громом поразило. Когда сердцебиение удалось более или менее унять, он с трудом выговорил:

– Минуточку! Вы… не сделаете этого.

– Уже сделано, Питер. Эйхо во дворике, как я полагаю. Почему бы вам не присоединиться к ней? Я подойду через несколько минут.

– Боже мой, Питер, ты можешь в это поверить?

Она стояла на дорожке, отделявшей дворик от бассейна. Ветер ерошил ей волосы, бросая прядки на глаза. Во дворике, заметил Питер, росло много роз. Он видел, какой радостью светилось лицо Эйхо, но все равно в сердце словно впилась колючка. Даже дышать стоило неимоверного труда.

– Господи, Эйхо… что же ты наделала?

– Питер…

Он пошел через дворик к ней. Эйхо села на скамью из тикового дерева. Радость ее потерялась в оправдывающейся улыбке – девушка понимала, что сейчас произойдет. А он едва ли не наяву видел, как превращается ее непокорно взвившаяся прядка в акулий плавник, разрезающий окровавленную воду. Питер, пересилив себя, постарался говорить, не повышая голоса, рассудительно.

– Свадебный подарок? Это сервиз фарфоровый, тостеры и всякое такое. Как нам оценить подобное? Никто, находясь в здравом уме, не отдаст за просто так…

– Я ничего еще не натворила, – произнесла Эйхо. – И это не наше. Пока.

– Обычно я нахожусь в здравом рассудке, – вежливо заметил Джон Рэнсом.

Питер застыл, остановился на полпути между Эйхо и Рэнсомом, который стоял в дверях, выходивших во дворик. В свете заходящего солнца лицо его казалось рисунком, выполненным сангиной. В руке художник держал большой толстый конверт.

– Условное депонирование дома с прилегающими угодьями истечет через год, когда Мэри Кэтрин покончит со своими обязательствами в отношении меня. – Он улыбнулся. – Приглашения на свадьбу я не жду. Тем не менее желаю вам обоим счастья на всю жизнь. Это я оставлю в доме, почитаете на досуге. – Несколько секунд никто не сказал ни слова. Послышался шум вертолета. Рэнсом вздохнул. – Мне пора в путь, – сказал он. – Располагайтесь как дома столько, сколько вам понравится, и отдайте должное ужину, который я попросил приготовить для вас. Мой шофер отвезет вас в город, как только вы соберетесь отправиться туда.

Вечер выдался не по-сентябрьски промозглый, к девяти часам температура опустилась до десяти градусов. Прислужник развел огонь в очаге на веранде, выходившей во дворик, а Эйхо с Питером, отужинав, взялись за бренди. Пили маленькими глоточками и читали контракт, который Джон Рэнсом оставил Эйхо для подписания. Питер просматривал страницу и передавал ее Эйхо.

Заглянул прислужник, предупредил:

– Мы через несколько минут уходим, вот только на кухне уберемся.

– Спасибо вам, – поблагодарила Эйхо.

Питер молчал, пока не прочитал контракт до последней страницы. Ветер бился в оконные переплеты. Питер налил еще бренди, с полбокала, будто простую вишневую газировку. Выпил до дна и зашагал взад-вперед, пока Эйхо дочитывала контракт, то и дело поправляя указательным пальцем сползающие по переносице очки.

Когда она отложила последнюю, двенадцатую, страницу, Питер уселся в кресло напротив Эйхо. Они смотрели друг на друга. Дрова в камине потрескивали, взметая искры.

– Я не могу приходить туда, чтобы повидаться с тобой? Ты не можешь приезжать домой, если только не произойдет что-либо чрезвычайное? Он не писать тебя хочет, он владеть тобой хочет!

Донеслись звуки отъезжающего фургона с прислугой. Шофер лимузина расположился в комнатке над гаражом.

– Мне причины его требований понятны, – сказала Эйхо. – Не хочет, чтобы я отвлекалась.

– Вот кто я, выходит? Отвлечение?

– Питер, в тебе нет творческого начала, так что, честно говоря, я и не жду, что ты поймешь. – Эйхо покраснела. Знала, когда в речи ее появлялись снисходительные нотки. – Это всего на год. Я справлюсь. А после… у нас будет все. – Она обвела веранду хозяйским взглядом. – Владыка небесный, какое место! Я и мечтать о таком не смела… я хочу, чтобы мама увидела это место! Тогда, если она согласится…

– А как насчет моего согласия? – сердито буркнул Питер, налегая на бренди.

Эйхо встала и потянулась. Ее пробирала дрожь. Несмотря на огонь, на веранде было прохладно. Питер, сгорая от желания, как в тумане смотрел на соблазнительные груди девушки.

– Его я тоже хочу.

– И хочешь этот дом.

– Ты весь вечер собираешься дуться?

– Кто дуется?

Эйхо взяла бокал у него из рук, опустилась к Питеру на колени и, прильнув головой к широкому плечу, закрыла глаза.

– Если нам и светит приобрести недвижимость, рассчитывать можно в лучшем случае на домишко в Йонкерсе или Порт-Честере. А тут – Бедфорд!

Питер приобнял ее.

– Он заставил тебя желать, а не думать. Чертовски ловкий. Так вот и получает то, что ему нужно.

Рука Эйхо скользнула по его груди и остановилась в области сердца.

– Какое сердитое. – Девушка дрожала. – Питер, мне холодно. Согрей меня.

– Разве то, о чем мы всегда думали, больше не годится?

– Ну Питер! Я люблю тебя и собираюсь стать твоей женой – ничто никогда не изменит этого.

– Нам, наверное, лучше вернуться домой.

– А что, если это и есть дом, Питер? Наш дом… – Она соскользнула с его колен и беззаботно потянула за собой. – Пошли. Ты еще не видел всего.

– Что же я пропустил?

– Спальню. Там тоже есть камин.

Она лаской одолевала его нежелание, страхи, будто чувства его не готовы еще расплатиться за то, что предстояло и цены чему еще не существовало. Питер нетвердо держался на ногах. Выпитый бренди давал о себе знать.

– Ты только представь, – уговаривала Эйхо, увлекая Питера за собой. – Как это могло быть. Представь, год прошел… так быстро… – Эйхо поцеловала его и открыла дверь спальни. – И вот мы здесь. – Она любовно прижала к его щекам ладони. – Чего тебе хочется сейчас? – спросила, заглядывая, казалось, ему прямо в душу.

Питер проглотил слова, которые не в силах был выговорить, глядя на занимающую почти всю комнату кровать с пологом на четырех столбиках.

– Я знаю, чего от тебя хочу, – сказала она.

– Эйхо…

Она подтолкнула его в спальню и ногой закрыла дверь.

– Держись, – произнесла она, удерживая Питера. – Такое идеальное место для нашей первой ночи вместе!.. Я хочу, чтобы ты понял, как сильно я тебя люблю.

Оставив его, Эйхо отошла в уголок, к камину, и быстро, как мгновенно меняющий облик эстрадник, разделась донага, прямо под его возбужденным взглядом манящей тенью скользнула под одеяло.

– Питер?

Он взялся за пряжку на ремне и… безвольно опустил руки, готовый разрыдаться: пыл и страстное желание залило обильной выпивкой. Сердце бешено забилось от зарождающейся злости.

– Питер? Что же ты?

Он шагнул к ней, споткнулся и налетел на стул со спинкой в форме лиры. Стул был тяжелый, но Питер легко взметнул его над головой и что было сил хватил им об стену. Неожиданная ярость заставила девушку съежиться, его оскорбительное высокомерие нанесло страшную рану. Защищаясь от потрясения и боли, она обхватила себя руками.

Питер открыл дверь спальни.

– Жду тебя в этом чертовом лимузине. А ты… ты можешь оставаться здесь, если хочешь! На всю ночь оставайся. Делай все, что в голову взбредет, чтобы самой счастья набраться до чертиков, и не бери в голову, каким боком это нам выйдет.