Текст книги "Вне закона"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Эд Макбейн,Энн Перри,Джеффри Дивер,Лоуренс Блок,Дональд Эдвин Уэстлейк,Джойс Кэрол Оутс,Уолтер Мосли,Джон Фаррис,Шэрин Маккрамб
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 59 страниц)

– Что вы имеете в виду? – вскинулся Карелла.

– Ну, Салим… он был неравнодушен к женскому полу. Мусульманину закон позволяет иметь четыре жены, и обращаться с ними надо одинаково, чтобы не было обид. Ну, в смысле там чувств, секса, материальных отношений. Будь Салим богачом, уверен, он наслаждался бы обществом нескольких жен.

– А сколько жен у него было в реальности? – спросил Мейер.

– Да ни одной. Салим был холостяком. Жил с матерью.

– Вы знаете где?

– Конечно. Ведь мы были очень близкими друзьями. И я много раз бывал у него дома.

– Нельзя ли адресок?

– Есть и адрес, и номер телефона. А мать его зовут Гюлялай. В моей стране это слово означает «цветок».

– Так вы говорите, он был дамским угодником? – решил уточнить Карелла.

– Ну да. И женщины его любили.

– Не какая-то одна женщина? – не унимался Карелла.

– Ну, больше, чем одна.

– Может, он говорил, что какая-то из этих дам его ревнует?

– Да я понятия не имею, кто они такие, эти его дамочки. Салим, он был человек скрытный.

– И вы не знаете ни одной причины, по которой одна из его пассий захотела бы пристрелить его? – поинтересовался Карелла.

– Нет, не знаю.

– Но ведь он говорил, что встречается сразу с несколькими женщинами?

– Ну, в смысле разговора, да.

– То есть вы хотите сказать, его отношения с женщинами сводились к разговорам, так, что ли?

– Да нет, это в разговоре со мной он как-то намекнул, что встречается сразу с несколькими женщинами. Да… Поэтому я и сказал, что он был дамским угодником.

– А имен этих женщин он, случайно, не упоминал?

– Нет, не упоминал. И потом, я ведь уже говорил, сам видел, как из его такси выходит мужчина. Высокий такой.

– А может, то была очень высокая женщина?

– Нет, мужчина, точно вам говорю.

– Можете описать?

– Высокий. Широкоплечий. В черном плаще и черной шляпе. – Аджмал умолк, затем, после паузы, добавил: – Типа тех, что носят раввины.

Эти слова снова заставили вспомнить о звезде Давида на ветровом стекле. Два ветровых стекла с синей звездой. Ничего хорошего это не сулило.

Район был бедный и смешанный, здесь проживали белые, черные, латиноамериканцы. Этим людям хватало своих проблем, чтобы еще думать о двух убитых арабах. Сыновья или мужья многих здешних обитателей принимали участие в войне в Ираке. Многие, с кем говорили тем утром Карелла и Мейер, были, как принято выражаться, потенциальным «пушечным мясом». Их отправляли на войну чуть ли не со школьной скамьи. И многие из этих совсем еще молодых людей возвращались домой в цинковых гробах.

А ведь по телевизору никогда не показывали, как они там умирают. Все репортеры, побывавшие в войсках, давали примерно одну и ту же картинку: как продвигаются по пустыне вооруженные до зубов моторизованные части. И людям ни разу не показывали, как попадает между глаз солдату снайперская пуля, как хлещет кровь. Они ни разу не показывали артиллерийский обстрел, когда во все стороны разлетаются оторванные снарядами руки и ноги. Скорее можно увидеть, как убивают людей здесь, на улицах, нежели, как погибают молодые ребята в иракской войне. Просто удивительно: туда отправляют лучших репортеров, те не расстаются с камерами, и ни одного из солдат перед этими камерами не убивают. Может, они у них не заряжены, когда погибают эти молодые люди? Так что здешним обитателям было глубоко наплевать – несколькими убитыми арабами больше или меньше, какая разница?..

Чернокожая женщина объяснила детективам, что людям в этот час – сколько тогда было, два часа ночи? – положено спать, разве нет? Тогда к чему задавать дурацкие вопросы типа: слышали вы нечто похожее на выстрел этой ночью? Испанской наружности мужчина поведал, что по ночам здесь у них всегда слышна стрельба и никто больше уже не обращает на это внимания. Одна белая женщина рассказала, что как раз в это время поднялась с постели и пошла в туалет. И что-то такое вроде бы слышала, но подумала, это фейерверк.

В половине пятого утра Мейер и Карелла беседовали с чернокожим мужчиной, ветераном войны в Ираке. Он был слеп. Принял их в пижаме, купальном халате и очках с темными стеклами. К креслу была прислонена белая тросточка. Он помнил, как президент Буш произносил речь перед группой таких же, как он, ветеранов в госпитале. Сам пошел тогда на поправку, на глазах красовалась повязка. Он помнил, как Буш говорил слова, которые должны были понравиться простым солдатам. Нечто вроде: «Готов биться об заклад, ребята, эти иракские солдаты не обрадовались встрече с вами!» Сам он тогда подумал, что тоже не испытал особой радости от встречи с иракцами. «Я ослеп и до конца жизни слепым и останусь, как вам такой расклад, а, мистер президент?..»

– Я слышал выстрел, – заявил он детективам.

Звали его Трейвон Нельсон. Он работал мойщиком посуды в ресторане в центре города. Закрывались они в одиннадцать, но сам он обычно задерживался почти до часу ночи, затем садился на автобус номер 17 и домой добирался около двух. Он как раз вышел из автобуса и шел к дому, постукивая белой тросточкой по тротуару… некогда-то Трейвон мечтал стать знаменитым бейсболистом… как услышал выстрел, судя по всему, из пистолета или револьвера малого калибра. Затем услышал, как хлопнула дверца машины, а потом странный шипящий звук. И он никак не мог определить, что же это такое…

Баллончик с краской, подумал Мейер.

– Ну а потом кто-то закричал.

– Кричал на вас? – уточнил Карелла.

– Нет, сэр. Кричали на какую-то девушку или женщину.

– С чего это вы взяли?

– Ну, потому что он кричал: «Ты шлюха!» Ну а потом он, должно быть, ударил ее, потому как она так и взвыла и продолжала вопить…

– Ну а потом что? – нетерпеливо дернулся Мейер.

– Он убежал. И она убежала. Слышал, как стук ее каблучков затихает вдали. Она ходила на очень высоких каблуках. Знаете, когда вы слепы… – Его голос дрогнул. Глаз его за темными стеклами очков видно не было. – Это компенсируется обострением других органов чувств. Там был топот убегающего мужчины и стук высоких каблучков убегающей женщины. Такое, знаете ли, цоканье. – Он на секунду умолк. Видно, припоминал, на что похож стук высоких каблуков по тротуару. – А потом все затихло, – добавил он после паузы.

Долгие годы жизни в раздираемом войнами Афганистане оставили свои отметины на морщинистом лице матери Салима Гюлялай Назир. Даже ходила она сгорбившись, и оттого на вид ей никак нельзя было дать пятьдесят пять лет – она казалась старухой под семьдесят. Детективы не осмелились приходить к ней, предварительно не позвонив, и, прибыв в дом Назира субботним утром ровно в шесть, обнаружили, что там уже собралось несколько скорбящих родственников. Гюлялай хоть и была теперь американской гражданкой, по-английски почти не говорила. Переводчиком между нею и детективами вызвался поработать ее племянник. Пареньком лет шестнадцати ему довелось сражаться на стороне моджахедов против русских.

Гюлялай рассказала примерно то же, что они уже знали от повара в закусочной.

Сына ее любили и уважали все. Он был добр и заботлив. Был любящим сыном. Обладал прекрасным чувством юмора. Отзывчивый и щедрый, преданный друг. Гюлялай просто не представляла, кто осмелился поднять на него руку.

– Разве что еврей, – добавила она.

Племянник перевел.

– Какой еврей? – тут же насторожился Карелла.

– Тот, кто уже убил в городе одного таксиста-мусульманина, – перевел племянник.

Гюлялай стала заламывать руки и разразилась громкими рыданиями. Словно по команде вместе с ней запричитали и другие женщины. Племянник отвел детективов в сторонку.

Сказал, что имя у него турецкое, Осман, но здесь, в Америке, все называют его Оззи или Оз.

– Оз Кираз, – представился он.

Рукопожатие у него оказалось энергичным и крепким. То был крупный мужчина лет тридцати двух – тридцати трех, с вьющимися темными волосами, открытым лицом и честным взглядом больших карих глаз. Карелла вполне мог представить, как Оззи убивал русских солдат голыми руками. Не хотел бы он оказаться на их месте.

– Считаете, вам по силам поймать этого парня? – спросил Оз.

– Постараемся, – ответил Карелла.

– Или же снова старая песня?

– Какая песня, сэр? – с любопытством осведомился Мейер.

– Да будет вам. Каждому дураку ясно, что этим городом правят евреи. Если кузена убил еврей, шансы привлечь его к ответу равны нулю.

– Мы постараемся, чтобы этого не случилось, – пробормотал Карелла.

– Поживем – увидим, – буркнул в ответ Оз.

– Увидите, – кивнул Мейер.

Звонок от детектива Карлайла из отдела баллистической экспертизы поступил в субботу без четверти семь утра.

– С вами я говорил вчера? – осведомился он.

– Нет. Это Карелла.

– Вы работаете с этим арабским дерьмом?

– Да.

– Пушка та же, – сообщил Карлайл. – Это не означает, что стрелял тот самый парень. Возможно, курок спустил его брат, кузен или дядюшка. Но пуля выпущена из того же «кольта» тридцать восьмого калибра.

– Вот как?

– Вам что, недостаточно?

– Более чем достаточно, – ответил Карелла. – Спасибо, друг.

– Как-нибудь поставишь мне пиво, – усмехнулся Карлайл и повесил трубку.

Тем же утром, в восемь пятнадцать, когда Карелла и Мейер расспрашивали Брауна и Клинга о том, что произошло накануне ночью, в участок пожаловала симпатичная чернокожая женщина лет двадцати пяти. Представилась как Вэндалин Холмс и рассказала детективам, что вчера поздно вечером возвращалась домой от сестры, где сидела с ее дочуркой. Подошла к остановке автобуса номер 17 и вдруг увидела такси на противоположной стороне улицы. И мужчину. Одетый во все черное, он распылял на ветровое стекло краску из баллончика.

– Он заметил, что я на него смотрю, и указал на меня пальцем…

– Указал пальцем?

– Ну да, вот так, – ответила Вэндалин и показала, как именно мужчина указывал пальцем. – А потом вдруг как заорет: «Ты! Шлюха!» Я закричала от страха и бросилась бежать, а он – за мной.

– «Ты шлюха»?

– Нет, слова эти он произнес раздельно. Сперва «Ты!», а уже потом «Шлюха!».

– Вам знаком этот человек?

– Никогда прежде не видела.

– Но ведь он указывал на вас пальцем и почему-то обзывал шлюхой.

– Да. Короче, я побежала, он бросился за мной. Догнал и ухватил за воротник плаща. Представляете? За воротник! А потом толкнул и сбил с ног.

– Когда это произошло, мисс Холмс? – спросил Карелла.

– Около двух ночи. Вернее, в два с чем-то.

– Что было дальше?

– Он стал пинать меня. Когда я лежала на земле. Был просто в ярости. Я даже сперва подумала, он хочет меня изнасиловать. И тогда я закричала во весь голос, и он убежал.

– И что вы сделали потом? – спросил Браун.

– Вскочила и тоже бросилась бежать. Обратно, к сестре. Боялась, что этот тип вернется.

– А вы хорошо разглядели его?

– О да!

– Тогда опишите, – попросил Мейер.

– Весь в черном, как я уже говорила. Черная шляпа, черный плащ-дождевик. Все черное.

– А сам-то он черный или нет? – в нетерпении воскликнул Клинг.

– О нет. Это был белый мужчина.

– Лицо вам удалось разглядеть?

– Да.

– Опишите.

– Темные такие глаза. Страшно сердитые. Ужас, до чего сердитые были у него глаза.

– Борода? Усы?

– Нет, не было.

– Может, заметили шрамы или татуировку?

– Нет.

– Он вам что-нибудь говорил?

– Ну да, я ведь уже сказала. Обозвал шлюхой.

– А после?

– Нет. Ничего. Просто толкнул и стал пинать, когда я упала. Я подумала, не дай Бог, изнасилует. Испугалась просто до смерти.

Вэндалин замолчала. Детективы уловили ее замешательство.

– Да? – подбодрил ее Карелла. – Что-нибудь еще?

– Вы уж простите, что не пришла к вам сразу, прямо той ночью. Но очень уж испугалась, – вздохнула девушка. – Он был в ярости. Прямо вне себя от злости. И я боялась, что он вернется. Что будет преследовать меня, если побегу в полицию.

– Зато теперь вы здесь, – улыбнулся Карелла. – И мы страшно вам благодарны.

– Он ведь не станет мне мстить? – неуверенно поинтересовалась Вэндалин.

– Гарантирую, что не станет, – отозвался Карелла. – И вовсе не на вас он так рассердился.

Вэндалин кивнула. Однако, судя по всему, слова детектива не до конца ее убедили.

– Не беспокойтесь, с вами все будет в порядке, – уверил ее Браун. И проводил до двери в деревянной перегородке, что отделяла приемную участка от внешнего коридора.

Карелла меж тем уселся за стол и начал печатать отчет. Он все еще стучал на машинке, когда вошел Браун:

– Знаешь, который теперь час?

Карелла кивнул и продолжал печатать.

Было уже девять тридцать три утра, когда он наконец закончил с отчетом и положил его на стол Брауну.

– Ступай-ка домой, – посоветовал тот с хмурой миной.

Им и прежде доводилось расследовать серьезные дела, связанные с убийствами, и они по опыту знали, что в таких случаях расписание дежурств, вообще весь распорядок дня летели к чертям. Впрочем, на этот раз было одно новое обстоятельство…

Хотя нет. Года два-три назад в их районе тоже произошло убийство, вызвавшее нешуточные столкновения на расовой почве. Тогда они тоже почти не спали. И сейчас та же история, хоть и есть одно довольно существенное отличие. Застрелены два таксиста-мусульманина, по всей видимости, евреем. И убийца явно подчеркивал свою ответственность за оба убийства.

Мейер не помнил, приснилось ли ему или эта блестящая мысль осенила его до того, как он успел заснуть тем утром, часов в девять. Впрочем, не важно, что это было, сон или блестящая идея. Важно другое. Когда звонок будильника разбудил его ровно в три, он первым делом взял толстый фломастер и листок бумаги и изобразил на нем большую синюю звезду Давида.

А потом долго сидел, смотрел на звезду и размышлял над тем, смогут ли почерковеды-криминалисты сказать ему что-нибудь о человеке, нарисовавшем примерно такие же звезды с помощью баллончика с синей краской на ветровых стеклах двух желтых такси.

Ему не терпелось поскорее оказаться на работе.

Шесть часов сна – не так уж и плохо для переходного периода, как называли это оба детектива. Период можно было сравнить с декомпрессией, которую испытывает глубоководный ныряльщик, вынужденный подниматься на поверхность медленно и поэтапно. Они только что закончили вечернюю смену и сразу же заступили на ночную. Обычно перерыв между подобными сменами составлял несколько дней, но исключительность ситуации внесла свои коррективы. Сколь ни покажется странным, но оба детектива чувствовали себя бодрыми и отдохнувшими. А Мейер еще и жаждущим ринуться в бой.

– Прошлой ночью мне пришла в голову гениальная идея, – сказал он Карелле. – А может, то был просто сон. Вот, взгляни. – Он протянул напарнику нарисованную им звезду Давида.

– Так, – кивнул Карела. – И что с того?

– Я правша, – сказал Мейер. – А потому нарисовал здесь…

– Я тоже, – заметил Карелла.

– Я нарисовал сначала первый треугольник, – продолжил Мейер, – вот этот, где конец звезды глядит прямо на север… Звезда, как тебе известно, шестиконечная. И каждый кончик имеет символическое значение. Но какое именно, не знаю. Я не правоверный еврей.

– Сроду бы не догадался.

– А вот по-настоящему религиозные евреи знают, что означают эти концы.

– Ну и в чем же твоя гениальная идея?

– Я как раз и подошел к этому. Первый треугольник я начал рисовать с самого верха, провел черту вот так, до этой точки. – Мейер указал, до какой именно.

– А затем нарисовал нижнюю линию, справа налево…

– Потом еще одну… и получился первый треугольник.

– Ясно. – Карелла взял авторучку и нарисовал треугольник точно таким же образом.

– Затем я начал рисовать второй треугольник, с крайней западной точки, вот здесь, и справа налево. Получилась такая вот линия…

– А потом провел от нее линию вниз, к югу…

– Ну и, наконец, соединил, провел еще одну линию вверх, туда, откуда начал.

Карелла повторил то же самое.

– Все правильно, – сказал он. – Ты нарисовал ее именно таким образом.

– Да. Но оба мы с тобой правши.

– И что с того?

– Думаю, что левша сделал бы это по-другому.

– Ага… – кивнул Карелла.

– Считаю, нам надо позвонить экспертам-графологам и попросить их взглянуть на обе эти машины. Если звезды намалевал один и тот же парень, мы сможем узнать, правша он или левша.

– Знаешь, действительно хорошая идея, – пробормотал Карелла.

– Брось, ты так не думаешь.

– Думаю.

– По глазам вижу, что нет.

– Я сам это сделаю, – вызвался Карелла.

Он позвонил в управление, попросил соединить его с отделом графологии. Ему ответил детектив по фамилии Джексон. Он согласился, что между манерой письма правшей и левшей наблюдается существенная разница, даже в том случае, если орудием письма служит баллончик с краской. Карелла объяснил, что они расследуют двойное убийство… Услышал: «Никак тех арабов-таксистов, да?» – а затем спросил, смогут ли они выслать своего сотрудника в полицейский гараж, чтобы тот взглянул на рисунки на ветровых стеклах обеих машин. Джексон ответил, что придется подождать до завтрашнего утра, сегодня нет ни одного свободного человека.

– Не могли бы вы в таком случае соединить меня с лабораторией? – спросил Карелла.

Эксперт-криминалист сообщил, что произведен анализ соскоба краски с рисунков на ветровых стеклах. Краска соответствует лабораторным образцам продукта под названием «Реди-Спрей». Производится она в Милуоки, штат Висконсин, имеет самое широкое хождение и продается практически в каждой скобяной лавке и каждом супермаркете города. Карелла поблагодарил его и повесил трубку.

Он как раз пересказывал Мейеру все, что узнал, когда в отдел к ним заглянул раввин Ави Коэн.

– Думаю, что смогу помочь вам в расследовании этих последних убийств таксистов, – сказал раввин.

Карелла усадил его в кресло возле письменного стола.

– Если это возможно, – сказал раввин, – то хотел бы начать сначала. Все правильно, подумал Мейер. Иначе какой бы из него был раввин?..

– А началось все в прошлом месяце, – продолжил раввин, – как раз перед еврейской Пасхой. Если мне не изменяет память, десятого апреля, во вторник.

Словно раввину когда-нибудь могла изменить память.

Этот молодой человек пришел к нему за поддержкой и наставлением. Помнит ли ребе семнадцатилетнюю девицу по имени Ребекка Шварц? Она ведь его прихожанка? Ну конечно, ребе Коэн прекрасно помнил эту девицу. Да и как забыть, если пять лет назад он лично совершал над ней обряд бармицва? Так в чем проблема?

Проблема заключалась в том, что молодой человек был влюблен в Ребекку. Но сам к иудейскому вероисповеданию не принадлежал. Кстати, он, раввин, понял это с первого взгляда, стоило увидеть оливковую кожу паренька, темные глаза, тяжелые веки. Очевидно, родители Ребекки запретили ей видеться с этим молодым человеком. Поэтому он и прибежал в тот день в синагогу попросить ребе поговорить с мистером Шварцем и убедить того изменить решение.

Так…

Далее раввин объяснил, что паства у него сугубо ортодоксальная. И что религиозные законы иудаизма строго запрещают браки между евреями и неевреями. И он стал подробно рассказывать юноше, почему этот запрет смешанных браков столь важен особенно сейчас, когда статистика неумолимо свидетельствует о сокращении численности американского еврейства именно благодаря участившимся смешанным бракам.

– Короче, – продолжал раввин Коэн, – я сказал ему, что страшно сожалею, но не могу обратиться к Сэмюэлу Шварцу с просьбой благословить отношения его дочери с юношей другой веры. И знаете, что он мне ответил?

– Что же? – спросил Карелла.

– «Спасибо за все и ничего!» И звучало это как угроза.

Карелла многозначительно кивнул. Мейер последовал его примеру.

– Ну а потом стали приходить сообщения по электронной почте, – вздохнул раввин. – Всего я получил их три. И в каждом одно и то же. «Смерть всем евреям». А вчера вечером, незадолго до захода солнца…

– А когда именно вы начали получать эти послания? – перебил его Мейер.

– На прошлой неделе. Все три пришли на прошлой неделе.

– И что же произошло вчера вечером? – спросил Карелла.

– Кто-то бросил в открытую дверь синагоги бутылку из-под виски с зажженным фитилем.

Детективы переглянулись и вновь не сговариваясь кивнули.

– И выдумаете, это тот самый паренек… который влюблен в Ребекку?..

– Да.

– Считаете, именно он посылал вам эти сообщения, а потом швырнул «коктейль Молотова»?..

– Да. Но это еще не все. Я думаю, именно он убил таксистов.

– Что-то я не понимаю, – протянул Карелла. – С чего это вдруг один мусульманин станет убивать других мус…

– Но он никакой не мусульманин! Разве я говорил, что он мусульманин?

– Вы сказали, что он человек другой веры и…

– Католик. Он католик.

Детективы вновь переглянулись.

– Так, давайте-ка разберемся, – вздохнул Карелла. – Вы считаете, что этот парнишка… Кстати, сколько ему?

– Восемнадцать. Ну, может, девятнадцать. Не больше.

– И вы считаете, он разозлился на вас из-за того, что вы отказались пойти к отцу Ребекки и замолвить за него словечко, так?

– Да, именно так.

– И тогда он начал посылать вам сообщения и пытался поджечь ваш храм…

– Именно.

– Мало того, он еще убил и тех таксистов-мусульман?

– Да.

– Но зачем ему это? Убивать мусульман, я имею в виду?

– Чтоб отомстить.

– Кому?

– Мне, конечно. И еще Сэмюэлу Шварцу. И Ребекке. Всему еврейскому населению города.

– Но при чем тут убийства этих двух…

– Маген Давид, – перебил его раввин.

– Звезда Давида, – перевел Мейер.

– Она была нарисована на ветровом стекле, – продолжил раввин. – Чтобы люди подумали: это евреи виновны в убийстве. Чтобы настроить все мусульманское население против евреев. И посеять между нами ненависть и рознь. А это приведет к новым убийствам. Вот зачем.

Детективы молчали, обдумывая услышанное.

– Скажите, а этот парнишка, случайно, не сообщил вам своего имени? – наконец подал голос Мейер.

Энтони Инверни заявил детективам, мол, он не хочет, чтобы его называли Тони.

– Словно я итальяшка какой-нибудь. – Он презрительно сморщился. – Мои дед с бабкой родились здесь, мои родители родились здесь, и я сестрой тоже, мы американцы. А стоит назвать меня Тони, и я автоматически превращаюсь в итальянца. Лично я смотрю на это так: итальянцы – люди, которые родились в Италии и живут в Италии, а те, кто родился здесь и живет здесь, уже американцы. И никакие мы не италоамериканцы. Потому как италоамериканцы – это люди, что приехали сюда из Италии и получили американское гражданство. Так что не надо называть меня Тони, о'кей?

Этот девятнадцатилетний паренек с кудрявыми черными волосами, оливкового цвета кожей и темно-карими глазами сидел на ступеньках своего дома на Мёрчент-стрит, что неподалеку от университета Рэмси. Обхватил руками колени, смотрел на закат и больше всего походил в эту минуту на библейского еврея из Древнего мира на пороге убогой глинобитной хижины. Однако раввин Коэн распознал в нем гоя с первой же секунды.

– Да кто здесь называет тебя Тони? – удивленно спросил Карелла.

– Вы хотели назвать. И я это почувствовал.

Называть подозреваемого просто по имени – излюбленный классический прием копов, но Карелла не собирался практиковать его сейчас. Он был согласен с ним в том, что все многочисленные американцы иностранного происхождения принадлежат единой великой нации и вправе подписаться под словами «Вместе мы выстоим». Но отца Кареллы тоже звали Энтони. И сам старик называл себя Тони.

– А как ты хочешь, чтобы мы тебя называли? – спросил он.

– Энтони. Довольно распространенное имя среди британцев. Знаете, я решил, как только закончу колледж, сменю фамилию на Винтере. Энтони Винтерс. С таким именем, Энтони Винтерс, вполне можно стать премьер-министром Англии. Кстати, в переводе с итальянского «Инверни» как раз это и означает. «Винтере».

– А в каком колледже ты учишься, Энтони? – продолжал расспрашивать паренька Карелла.

– Да здесь, неподалеку. – Он кивнул на виднеющиеся чуть поодаль башни. – В Рэмли.

– Небось учишься на премьер-министра? – улыбнулся Мейер.

– Нет, на писателя. Энтони Винтерс. Тоже неплохо звучит, для писателя.

– Просто здорово, – поддакнул Мейер. – Энтони Винтерс… – нараспев произнес он. – Отличное имя для писателя. С нетерпением будем ждать твоих книг.

– А пока что, – перебил его Карелла, – расскажи-ка нам о своем маленьком столкновении с раввином Коэном.

– Каком еще столкновении?

– Он считает, что грубо отшил тебя.

– Так и есть. Ну скажите, неужели он не мог сходить к папаше Бекки и замолвить за меня словечко? Я круглый отличник, внесен в список декана. Я что, пария какой-то? Вам известно, что означает это слово, «пария»?

Мейер счел это чисто риторическим вопросом.

– Я даже не католик, и уж тем более не пария, – закипая, продолжал Энтони. – Я ушел из церкви ровно в ту же минуту, как только понял, какую лапшу они вешают на уши людям. Неужели я должен верить в то, что дева, девственница, могла родить? Причем не кого-нибудь, а сына Божьего? Напоминает древнегреческие сказки, вам не кажется? Все их боги постоянно вмешивались в дела людей. Господи, ну и мутота!

– Так, значит, ты сильно на него обиделся? – не отставал Карелла.

– Достаточно. Но видели бы вы Бекки! Когда я пересказал ей слова раввина, она заявила, что пойдет и просто убьет его!

– Так ты по-прежнему встречаешься с ней?

– Конечно! Еще бы нам не встречаться! Ведь мы собираемся пожениться. А вы как думали? Что этот ее фанатик-отец сможет нас остановить? Неужели раввин Коэн сможет нас остановить? У нас любовь!

«Любовь – это хорошо, просто прекрасно, – подумал Мейер. – Но не ты ли убил тех двух таксистов, как утверждает старый добрый ребе?»

– Интернетом пользуешься? – спросил он.

– Конечно.

– И-мейлы доводилось отправлять?

– Да мы с Бекки в основном и переписываемся по электронной почте. Звонить ей нельзя, потому что стоит ее папаше заслышать мой голос, он тут же вешает трубку. Мать у нее получше, по крайней мере подзывает к телефону.

– А ты когда-нибудь отправлял е-мейл раввину Коэну?

– Нет. А на кой хрен? К чему мне посылать е-мейл этому коз…

– Вообще-то целых три послания.

– Нет. Какие такие послания?

– Там было всего три слова. «Смерть всем евреям», – сказал Мейер.

– Знаете, это просто смешно! – воскликнул Энтони. – Я люблю еврейскую девушку! Я собираюсь жениться на этой самой еврейской девушке!

– А прошлой ночью ты, случайно, не был возле синагоги раввина Коэна? – спросил Карелла.

– Нет. А что я там потерял?

– Не ты ли, случайно, бросил вчера в окно синагоги зажигательную бомбу, а?

– Я? Да ничего подобного!

– На закате, вчера вечером?..

– Ни на закате, ни в какое другое время! Вчера вечером я был с Бекки. Мы гуляли в парке рядом с колледжем. Соображали, каким должен быть наш следующий ход.

– Может, ты и влюблен в еврейскую девушку, – покачал головой Мейер. – Но как ты относишься к евреям вообще?

– Не понимаю, о чем вы.

– Как ты относишься, к примеру, к евреям, которые не хотят допустить твоей женитьбы на еврейской девушке?

– Да не бросал я никаких зажигательных бомб…

– Это ты убил двух мусульман-таксистов?

– Что?!

– И нарисовал еврейские звезды на ветровых стеклах?

– Господи, что ж это такое!..

– Ты или нет?

– Кто вам сказал, что это я? – так и взвился Энтони. – А, знаю. Это раввин!

– Так это ты делал?

– Нет. Зачем это мне?..

– Затем, что тебя отшили, – гнул свое Мейер. – И ты захотел рассчитаться с обидчиком. Убил двух мусульман и нарочно нарисовал там звезды Давида, чтобы все подумали на евреев. Чтобы уже мусульмане начали бросать зажигательные бомбы в…

– Да плевать я хотел на всех этих гребаных мусульман, евреев и их проблемы! – крикнул Энтони. – Меня волнует только Бекки. Единственное, чего хочу, – жениться на Бекки. Остальное в гробу видал! И не посылал я никаких е-мейлов этому придурку и заднице раввину! И не бросал бомб в его гребаную синагогу, где, кстати, не разрешают женщинам сидеть рядом с мужчинами. И не убивал я никаких мусульман-таксистов, у которых такие же кретинские храмы, где тоже не позволяют женщинам сидеть рядом с мужчинами! Вы сами придумали такую хитроумную историю, и как-нибудь я непременно использую этот сюжет. Когда стану писателем Энтони Винтерсом, автором настоящих бестселлеров. Но пока я всего лишь Тони Инверни, правильно? И это единственная причина, не позволяющая мне жениться на девушке, которую люблю. И это стыд и позор, джентльмены, самый настоящий стыд и позор! Так что извините, но мне чихать на эту вашу маленькую проблему, ведь наша с Бекки большая проблема не идет с ней ни в какое сравнение!

Он насмешливо отсалютовал им, поднялся со ступеней и вошел в дом.

Утром следующего дня, ровно в девять, в участок позвонил детектив Уилбур Джексон из экспертно-криминалистического отдела и заявил, что они провели экспертизу граффити – он назвал звезды Давида «граффити» – на ветровых стеклах машин, являющихся вещественными доказательствами, и пришли к выводу, что изображения эти идентичны и рисовавший их человек – правша.

– Каких в нашем городе примерно девяносто процентов жителей, – добавил он.

Ночью того же дня был убит третий водитель такси – мусульманин.

– Так, давайте послушаем, – велел лейтенант Бирнс.

В то утро настроение у него было неважнецкое. Не нравились ему все эти события, ох как не нравились. Во-первых, категорически не нравилась эпидемия убийств. И во-вторых, он всерьез опасался, что эта эпидемия может привести к полномасштабным столкновениям на межнациональной почве. Седой, хмурый, с ледяными серо-голубыми глазами, он смотрел через стол на восьмерых собравшихся здесь детективов так, словно это они совершили убийства.

Хэл Уиллис и Эйлин Берк, ночной конный патруль, объезжали подведомственную им территорию, когда поступило сообщение об обнаружении третьего мертвого таксиста. При росте пять футов восемь дюймов Хэл Уиллис раньше едва ли дотягивал до необходимого стандарта. Но теперь, когда женщинам наконец милостиво разрешили работать в полиции, и пять футов два дюйма могут выглядеть устрашающе, если на бедре у тебя девятимиллиметровый «глок» в кобуре. А именно так была вооружена в тот день Эйлин. Только пистолет находился у нее не в кобуре на бедре, а в перекинутой через плечо сумке на ремне. Пять футов девять дюймов – она была выше Уиллиса на целый дюйм. Рыжеволосая, зеленоглазая – словом, типичная ирландка, она составляла приятный контраст своему напарнику, смуглому, кудрявому темноглазому Уиллису, немного похожему на кокер-спаниеля. Ледяные глаза Бернса так и впились в эту парочку. Уиллис предпочел уступить слово даме.

– Его имя Али Аль-Барак, – сказала Эйлин. – Выходец из Саудовской Аравии. Женат, трое…

– Очень распространенное арабское имя, – перебил ее Энди Паркер. Он расположился в кресле у окна. Небритый неряшливый Паркер походил на уволенного с завода бездомного пьяницу. Вообще-то в участок он примчался прямо из дома, где собирался и одевался в страшной спешке и раздражении, ведь его смена начиналась только в четыре. И вот на тебе, «приятная» новость – пришили еще одного араба.