Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

  Олар Этиль, когда это случится, Т'лан Имассы превратятся в увлеченные ураганным вихрем пылинки. А то, чего ты желаешь... нет, слишком велика цена. Слишком велика".

  Однако он шагает, как будто для его народа еще доступно некое предназначение, как будто смерть не лишила их славы.«Мы потеряли разум. Тук Младший, что за зимний прилив несет нас? Скачи ко мне, давай поговорим как встарь. Тук Младший, я прощаю тебя. За все раны, за твое отрицание... не могу не простить».

  Значит, последнее путешествие в бурю. Он, наверное, поведет. Его народ, наверное, последует. Хотя бы одно понятно: пусть Т'лан Имассы легче пыли, они должны там быть. "Нельзя, чтобы нас забыли. Мы заслужили лучшего.

  Мы были вами, пока вы не родились. Не забывайте нас. И в памяти, умоляю, позвольте нам стоять, гордо выпрямив спины. Оставьте нам наши отпечатки на песке, что непременно окажутся на пути вашем – вы поймете, что, куда бы ни шли, кто-то уже прошел впереди".

  ***  

  Вслед Оносу Т'оолану шагали три тысячи Т'лан Имассов. Оршайны, бролды и десятка два других, забытых племен – те, что пали в Войнах, те, что сдались отчаянию.

  Похоже, подозревала Рюсталле Эв, Онос Т'оолан не знает, что открыл им душу, что ужасные его переживания объяли всех. Древние барьеры порваны, ее и остальных треплет буря безмолвия, терзает, доводит до онемения.

  На поле убийств его стоны сливались с их стонами; но теперь Первый Меч крепко сжал их в злодейских руках.

  Они останутся с ним. Нет выбора. Когда он, наконец, падет – как должно быть – падут и они.

  И это... приемлемо. Даже справедливо. «Убийцы детей не заслужили славы. Пещеры опустели, но мы не можем в них жить. Воздух сперт пролитой кровью. Даже пламя костров нас не согреет».

  Она ощутила, что с ними больше нет Кальта Урманела. И не удивилась. Хотя ее терзала боль потери, ее голос почти не слышался за мучениями Первого Меча. Любимый и так был потерян, хотя сам этого не понимал.

  Да и ее любовь давно превратилась в простую ревность. Его сломали К'чайн Че'малле, давным-давно, когда убили жену и детей. Она любила воспоминание, причем порочное воспоминание.

  «Ну, хорошо, что его нет. Что он решил не продолжать. Правда, я восхищаюсь силой его воли, способностью отринуть власть Первого Меча». Остались ли позади и другие? Она не знала, но если остались... она будет молиться, чтобы их компания утешила Кальта.

  «Каково это – потерять любовь, которой и не было вовсе?»

  ***  

  Улваг Тогтиль, тот, что был приемышем среди Имассов Оршайна, чья кровь была загущена Треллан Телакаями, едва брел за спиной Первого Меча, словно руки и ноги его были искалечены. Суровость Трелланов, хорошо послужившая на поле убийств, успела утонуть в бездонном колодце, эмоциональном вихре Имассов.

  "Слишком глубокие чувства, о, как посмеялись бы эти твердолобые. Те, что глядят на умирающего взглядом стервятника. Забавно, но ведь и деревья дрожат на холодном ветру; а если ты проиграл, приятель – что же тебе мешало выиграть?

  Онос Т'оолан дал нам свою боль. Он не знает о даре, хотя дар его велик. Мы подчинялись приказам Меча, не зная его души. Мы думали, что нашли тирана, превзошедшего самих Джагутов. Но он же потерян, как все мы.

  Но если были незримые свидетели того мига, твердолобый среди нас... ах, что вы так боитесь показать? Почему страшитесь слез и тихих всхлипываний? Надменно улыбаетесь, но в чем ваше торжество? Хотел бы я знать. Самодельные цепи так туго стянули вас, и чем тут гордиться? Неспособность чувствовать – не добродетель.

  И улыбки ваши кривы".

  Улаг играл так всю жизнь, и потом, в пепле Телланна, в круговоротах безумной реки – тропы Первого Меча. Воображал невидимое присутствие, море смазанных лиц, полчища непонятных мыслей за пеленой глаз.

  Иногда он склонен был говорить с ними.

  "Я волк, что умирает от одиночества, если его изгонит стая. Поэтому, даже одинокий, я стараюсь думать иначе. Не было истинного единения Т'лан Имассов, ибо мы отказались от памяти жизней. Но даже среди них было лучше, чем одному. Ах, что я за дурак. Мои слушатели – грядущее осуждение, и когда оно, суровое, заговорит множеством голосов, я не услышу.

  Стерпишь, Улаг? Слышишь ли смех Трелланов? Хохот людей?

  Против грядущего, Улаг, ты беспомощнее лежащего на скале ребенка. Тень орла скользит по залитым слезами глазам, по нежному личику. Ребенок затихает, зная – опасность близка. Но увы, он еще не умеет ползать. А руки матери давно пропали.

  Мы рыдали бы над его участью, Онос Т'оолан. Если бы могли".

  ***  

  Надежный Щит Буян оторвался от земли, моргая, чтобы избавиться от слез, потрогал рассеченную щеку. – Ладно, – сказал он, сплюнув кровь, – я, наверное, заслужил. По крайней мере, – сверкнул он глазами на Геслера, – ты сейчас так скажешь. Правильно? Скажи, Гес, или помоги встать. Я намерен оторвать тебе голову и швырнуть в ближайшую помойку.

  – Я хотел привлечь внимание, – отвечал Смертный Меч. – С тобой по-хорошему не получается.

  – Тебе откуда знать? Ты ни разу не пытался. За все годы, пока я проклят твоей компанией.

  – Ну, – ответил Геслер, покосившись на топающую мимо массу фурий Че'малле, – так получается, что я нашел решение. Избавлю тебя от проклятия.

  – Ты не можешь сбежать и бросить меня здесь...

  – Нет, я отсылаю тебя.

  – Чего?

  – Я Смертный Меч. Могу делать что-то вроде.

  – Отсылаешь куда?

  – К ней. К тому, что от нее осталось.

  Буян отвернулся, поглядев на юг, на пустую унылую равнину. – Ты ведь всегда меня недолюбливал?

  – Нужно узнать, Буян. Да, я мог бы поехать сам, но ты же Надежный Щит. Там души друзей, висят повсюду словно дурной запах. Неужели ты так и оставишь призраки блуждать, Буян?

  – Но что я, по-твоему, должен с ними сделать?

  – Мне откуда знать. Благословишь, наверное, или еще что-то сделаешь. Что должен.

  Дестриант Келиз ехала назад, к ним. Оказавшись рядом, оглядела каждого по очереди, нахмурилась, видя рассеченную щеку и красный фингал под левым глазом Буяна. Остановила "скакуна" Ве'Гат. – Почему бы вам просто не поговорить? Духи подлые, мужики всюду одинаковы. Что стряслось?

  – Ничего, – ответил Буян. – Я должен удалиться.

  – Удалиться?

  – Временно, – заверил Геслер, снова взбираясь в седло из чешуйчатой кожи и костей – на спину Солдата. – Как чесоточный щенок, он надолго не отвяжется.

  – И куда он поедет?

  – Назад, туда, откуда мы, – сказал Геслер. – К Охотникам за Костями. Их сильно потрепали. Нужно узнать, насколько сильно.

  – Зачем?

  Буян вытаращился на Геслера, тоже ожидая ответа; однако Смертный Меч попросту выругался и пинком послал "скакуна" в движение.

  Едва он отъехал, Келиз настойчиво спросила Буяна: – Ну?

  Тот пожал плечами: – Если впереди трудности, Дестриант, хорошо знать, что творится у союзников.

  Ответ ее встревожил, хотя причин она не понимала. – Тебе нужен эскорт.

  – Нет, не нужен.

  – Нужен, нужен, Щит. Твоему Ве'Гат нужно есть. Я велю Сег'Чероку придать вам трех Охотников К"эл и двух трутней. Когда отправляетесь?

  Он пошел к "скакуну". – Немедля.

  Женщина прошипела какое-то эланское проклятие и послала Ве'Гат вперед.

  Буян ухмылялся, залезая в седло. «Классическая малазанская военная структура в действии. Короткое, яростное обсуждение – и вперед. Мы ждать не любим. А Геслер? Ну, я тебе челюсть сломаю».

  ***  

  Гриб заметил, как уезжает Буян, и скривился. – Что-то будет.

  Синн фыркнула: – Спасибо. Я только заснула, а ты меня разбудил. Кому нужен этот Буян?

  – Мне.

  – Они почти все мертвы, – заявила она. – Он едет убедиться. Хочешь с ним, Гриб? Желаешь поглядеть на труп Кенеба? И мне ехать с тобой? Смогу узнать, что именно стервятники сделали с братом. Истина у тебя в сердце, Гриб. Ты ее чуешь, как и я. Они мертвы.

  Услышав жестокие слова, Гриб съежился и отвел взор. Ряды К'чайн Че'малле, Солдаты Ве'Гат – массивные вытянутые головы колышутся в едином ритме, шкуры покрылись пылью, заставившей потускнеть алое золото чешуи на шеях и боках. Оружие на перевязях из кожи трутней покачивается и лязгает. Резные шлемы скрывают глаза. "Но у каждого солдата один и тот же взгляд. Видел слишком много, знает, что будет еще хуже.

  Дядя Кенеб, для тебя все кончено. Наконец-то. Ты ведь ничего такого не желал, правда? Жена тебя бросила. Все, что у тебя было – армия, и ты умер вместе с ней. Разве ты желал чего-то иного?"

  Но он же не понимает этих истин. Он молод, не видал жизни. Пытался проникнуть в головы людей вроде Кенеба – тех, у кого за спиной много лет – но не мог. Он может лишь повторять их рассказы. Вихрь. Резня, бегство. "Потерянная любовь, но что я об этом знаю?

  Кенеб, ты ушел. Никогда мне не увидеть твоего лица – негодования, с которым ты иногда на меня смотрел. Но даже тогда я знал: ты меня не бросишь. Просто не сможешь, и я это знал. Именно это я и потерял. Не знаю, как это назвать... но оно ушло, ушло навеки".

  Он глянул на Синн. Глаза ее были закрыты, подбородок опустился на грудь. Тело покачивалось в ритм движениям Ве'Гат. "Твой брат погиб, Синн. А ты просто спишь. Магия все внутри выжгла, так? Ты носишь лицо девушки, кожу девушки – но кем бы ты ни была там, внутри, ты уже не человек. Да?

  И ты хочешь, чтобы я был с тобой.

  Ну, если это означает конец боли, я готов.

  Кенеб, зачем ты меня бросил?"

  ***  

  За закрытыми глазами разум ее полетел в место пыли и песка, где свет заходящего солнца обратил утесы в пламя. Она знала этот мир. Видела его много раз, ходила по нему. Где-то в туманных далях знакомые лица. Фигурки суетятся на раскаленных рынках Г'данисбана, под босыми ногами прохлада коридора. Потом – ужас, слуги с окровавленными ножами, ночь в дыму и огне. Повсюду в городе кричат, безумно вопят.

  Вваливается в комнату, в прекрасную комнату... это была ее мать? Сестра? Или какая-то гостья? Двое парней из конюшни и горничная – она вечно смеялась, и она смеялась и в тот миг, чуть не по локоть засунув руку в живот матери. Парень не давал истерзанной женщине упасть. Чего бы ни искала смеющаяся девица в животе, явно не находила.

  Расплывающаяся паника, бегство. Второй парень бросается за ней.

  Босые ноги шлепают по камням, слышно хриплое дыхание. Он поймал ее в коридоре и в прохладной тени использовал кое-что, не кулак, чтобы вонзить почти в то же место; его крики показали, что нашел он не то, чего искал – ведь мигом ранее рухнул необычный барьер в голове, магия хлынула, поднимая парня, пока он не оказался неуклюже прижат к аркам потолка. Его глаза выпучились, лицо потемнело; штука между ног съежилась и спряталась, когда черные сосуды начали лопаться в теле.

  Она смотрела вверх, сосредоточившись на выкаченных глазах, видя, как из них тонкими струйками бьет кровь. И давила, давила. Треснули кости, потекли жидкости, кал вывалился ей под ноги, смешиваясь с ее кровью. Парень сплющивался, распластывался по камню, пока не стал казаться зловещим барельефом, едва похожим на человека – тварь из кожи, штукатурки и вонючей жижи.

  Но ведь, подозревала она, он умер раньше.

  Выкарабкивается наружу, сломанная изнутри, как будто он еще в ней и там останется, как будто у нее уже нет себя самой, нет ничего чистого, нетронутого... как угодно...

  Затем, много позже, лицо ассасина, ночь пещер, демонов и убийств. Она видела сон о яде, да, и там были вздувшиеся тела; но ничто не могло ее очистить, как она не старалась.

  Снаружи города, смотрит на растущее пламя. Солдаты умирают. Мир стал ловушкой и все они казались удивленными, хотя она-то всегда знала. Ловушка. Пламя желало ее и она желала пламени; что ж, она пустила его в себя. Выжечь допуста.

  Хотелось верить, что это сработало. Что она стала, наконец, чистой. Но вскоре она ощутила, что парень вернулся туда, глубоко внутрь. Ей нужно что-то большее. Больше огня, ведь огонь несет смерть. И в сердце пожара снова и снова голос шептал ей...

  – Ты мое дитя. Дева Смерти не такова, как всем кажется. В деве умирает чистота души. Ее или его. Почему вечно считается, что Дева – девочка? Итак, я показываю тебе, чем ты была, а еще – что ты сейчас. Ощути мой жар – это наслаждение для тебя потеряно навеки. Ощути мой поцелуй на устах: это любовь, но тебе ее не испытать. Узри мой голод: это стремление к миру, но мира тебе не найти никогда.

  Ты мое дитя. Ты убила его, прежде чем я тебя покинул. Раздавила мозги в кашу. Остальное было напоказ. Он так и был внутри тебя, мертвый парень, и это стало тропой Худа в твою душу, а касание Владыки Смерти похищает жизнь. Ты убила парня, но и он убил тебя, Синн. Что ты ощущаешь глубоко внутри? Придай этому любую форму, дай любое имя. Не важно. Что важно: оно мертво и оно ждет тебя и будет ждать, пока последний выдох не покинет тело.

  Когда смерть уже внутри тебя, некуда бежать, нет пути спасения. Когда смерть уже внутри, Синн, нечего терять.

  Ей нечего терять. Верно. Абсолютно верно. Ни семьи, ни брата, никого вообще. Даже Гриб, ее сладкая Дева... ну, он никогда не потянется в нее, как и она никогда, никогда не потянется в него. Грязь, что была чистой. "Мое драгоценное имущество, дорогой Гриб, и я сохраню его от зла. Никто его не коснется. Никаких шлепков босых ног, никакого хрипа. Я твое пламя, Гриб, и я спалю дотла любого и любое, что осмелится хотя бы подойти близко.

  Вот почему я поскакала на молнии ящеров, на ослепительном огне. Направила его прямиком на Кенеба. Я не решала, не выбирала, но поняла неизбежность, правомерность устранения последнего человека, что любил тебя.

  Не скорби. У тебя есть я, Гриб. Мы принадлежим друг другу, и что может быть совершеннее?"

  Знакомые лица в далекой дымке. Ее разум блуждал по пустыне, а ночь набегала, и где-то загорались маленькие костры. Она улыбалась. "Мы мертвые плоды в утробе мира, и мы, мы одни, освещаем тьму. Так вы нас узнаете. От одного пламени задрожит земля.

  Что такое быть изнасилованной? Я молчалива как мир, мы не скажем ни слова. Каково быть насильником?"

  Ночная пустыня была холодным местом, если не считать костров. И темной – но не для костров.

  ***   

  – Юность терзает жажда познавать причины всех вещей.

  Рад Элалле сгорбился, потуже натянув одежду, и придвинулся ближе к костерку. Ветер в этих ущельях порывистый, воздух разреженный и леденящий. Далеко внизу, на склонах гор, темной линией виднеется граница леса, но даже до самых высоких, разреженных рощиц долго пришлось бы идти. Он вздрогнул. – Неужели нельзя найти пещеру или еще что?

  Сильхас Руин стоял лицом к северным перевалам. Казалось, он не чувствует холода. – Верно, поутру мы так и сделаем. Останься мы Элайнтами, тогда, разумеется...

  – Было бы уютнее. Знаю. – Рад смотрел в слабое пламя, доедающее последние принесенные снизу дрова. В форме дракона ярящийся внутри хаос дал бы ему тепло, невосприимчивость к стихиям. Но когда он перетекает, мысли начинают путаться, кровь Элайнтов течет по венам как хозяйка. Он начинает терять ощущение себя как существа разумного, рационально мыслящего и знающего свои цели. Не то чтобы он имел ясные цели... Пока их нет. Но драконом быть опасно – он уже понял.

  «Мама, как ты могла с этим жить? Так долго? Неудивительно, что ты сошла с ума. Как и все вы». Он глянул на Руина, но тот не шевельнулся. «Долго ли еще?» – хотелось ему спросить. Хотя... есть ли лучший способ снова стать для Тисте Анди всего лишь ребенком? Ребенком с ужасающей силой, но все же ребенком.

  Но ведь, позволил себе подумать Рад, он не особо и ошибся бы. В их намерениях мало смысла. Слишком многое не в их власти. Они зависли в воздухе, словно мечи – но чья закованная в латную перчатку рука сомкнется на них в нужное время? Казалось, ответа на этот вопрос нет – по крайней мере, Сильхас Руин молчит.

  Да и сам Тисте Анди, стоящий словно алебастровая статуя, рубины вместо глаз, стонущие клинки торчат за спиной? Он потерял последнего брата. Он совершенно одинок, лишен всего. Олар Этиль сломала его без видимой причины, разве что по злобе. Однако Сильхас наконец распрямился, раздирая свою раны не хуже пришпиленного копьем волка, но теперь ходит прихрамывая – по крайней мере в обычной своей форме. Возможно и даже вполне вероятно, что он предпочитает теперь оставаться в форме Элайнта, чтобы прижечь рану душевным пламенем хаоса. Но он стоит. «Ибо я слишком слаб, чтобы сопротивляться. Амбиции драконида горьки как яд. Они хотят, чтобы я сдался, чтобы завыл от желания».

  – Когда мы найдем пещеру, – заговорил Сильхас Руин, – я на время оставлю тебя. Твои каменные орудия не подходят для того, что случится. Вполне вероятно, что нам не понадобятся мечи и тому подобное... но думаю, пришла пора придать твоей руке подходящее лезвие.

  – Ты хочешь пойти и отыскать мне меч.

  – Да.

  – И куда ты направишься? Кузница в Летерасе? Лагерь торговцев, нашедших поле недавней брани?

  – Вовсе нет. Для тебя я задумал нечто более дерзкое.

  Взгляд Рада вернулся к костру. – И долго тебя не будет?

  – Надеюсь, недолго.

  – Что же, – бросил Рад, – ты медлишь? Пещеру я и сам найду.

  Он ощутил взгляд Сильхаса, тут же пропавший – повернулся, но Тисте Анди тоже пропал – спрыгнул с края утеса. Через несколько мгновения его ударил порыв воздуха, дракон поднялся к небу, над рваными пиками гор, пятная звезды.

  – Ах, Сильхас. Прости.

  Охваченный раскаянием, он протянул ладони к углям. Ему недоставало отца. Удинаас нашел бы сухую усмешку, несколько острых слов – не чтобы глубоко ранить, но чтобы пробудить в Раде чувство ответственности. Кажется, это ему необходимо. "Духи потока, как я одинок. Хочу домой. Сладкие песни Имассов, яростный соблазн Кайлавы... ох, Онрек, ты сам знаешь, как тебе повезло?

  А где моя любовь? Где скрывается?" Он сверкнул глазами на голые скалы, на летящие звезды, на неуютный каменный козырек. «Не здесь, это точно».

  Ну, если кому женщина нужна еще сильнее, чем ему – это отцу. «В некотором смысле среди Имассов он так же одинок, как я здесь. Он был рабом. Моряком из Летера. Его родина цивилизована. Там так много развлечений и удобств, что можно сойти с ума, выбирая, что лучше. А сейчас он ютится в хижинах из шкур и костей тенага. Когда наступает зима... ох, Имассы пришли из жестокого мира». Нет, всё это не годится для Удинааса, пусть он и считает себя непримечательным, незаметным. «Незаметным? Сумела бы какая-нибудь женщина убедить тебя в обратном? Там такой не найти – тебе нужно вернуться домой, отец».

  Он может попробовать послание. Сосредоточить силу и волю – но можно ли дотянуться так далеко? – Стоит попытаться, – пробурчал он. – Утром. – А пока Рад Элалле поспит. Если не удастся... что же, есть кровь Элайнта, ее опасный, знойный зов.

  Он поднял голову, посмотрев на юг. За гребнем гор, знал он, лежит большая зеленая долина, склоны опоясаны террасами, полными садов. Там есть города и села и высокие башни, сторожащие мосты над реками. На узких полях трудятся десятки тысяч людей.

  Они пролетели так высоко, что были невидимы для глаз людей. Когда они оказались близко к северо-западному гребню, там была стоящая лагерем армия – осаждала крепость, врезанную в уступ горы. Рад удивился. Гражданская война? Но Сильхас Руин не выказал интереса. "Люди делают, что им угодно, и дальше будут делать. Рассчитывай на это, Риад".

  Он вообразил, как тепло должно быть внутри той крепости.

  Конечно, если она выстояла против врага. Он почему-то был уверен в этом. «Да, люди делают что хотят, Сильхас, и они чертовски упрямы».

  Он готовился провести холодную ночь.

  ***  

  Его мысли были землей и кровь медленно текла по ней, сочилась летним дождем. Он видел, как смотрят на него окружающие – когда думают, что он отвлекся. Он ведь настолько выше их, он одет в доспехи из шкуры Дрэлка, этилианская палица показывает лицо каждой из главнейших сторон света, как и подобает дару небесной Ведьмы.

  Слыша, как они готовят оружие, затягивают ремни лат, надевают закрытые черненые шлемы, он думал о том, что в последние недели стал горой, на которую они опираются, стал утесом за спиной, сбоку, на острие копья – там, где он был сильней всего нужен, там он и оказывался.

  Сколько неприятелей он сразил? Без понятия. Десятки. Сотни. Они были Клыками Смерти, их число было бесконечным – и это не преувеличение.

  Его приятели – захватчики, вначале составлявшие десятки тысяч, уменьшались в числе. Возможно, другие части еще продвигались на севере и юге, но в их компании не было воина из Тел Акаев. У них не было драконоубийцы. «У них не было меня».

  Земля умирала медленно. Почва была черным царством бессчетных месяцев, вечной алчбы. В единой горсти бушевали миллионы войн. Смерть – вечный враг, но смерть также источник стойкости. Нужна свирепая воля, чтобы убивать землю.

  Один за другим его спутники – едва ли два десятка оставшихся – объявляли о готовности, вскакивая на ноги, пробуя, удобно ли лежат в скрытых латными перчатками ладонях выщербленные, потускневшие клинки. Что за оружие! Каждое стоит дюжины баллад о славе и боли, торжестве и потерях. Погляди он сейчас в лица, увидел бы гордые взоры в тени забрал, увидел бы, как надменные воины встают лицом к востоку – как медленно изгибаются тонкие губы, придавая мрачным лицам выражение сухого, злого веселья.

  Война, которой не выиграть.

  Эпический поход, из которого не вернется ни один герой.

  Земля в нем вдруг вскипела пламенем, он встал, качая палицу в тяжелых руках. «Мы жили так, как и удавалось никому. Мы умрем так, как не умирал еще никто. Сладко ли это мгновение? Клянусь Ведьмой, да».

  Он повернулся к спутникам и одарил их своей улыбкой.

  Клыкастые рты раскрылись, словно свежие раны; холодный смех заполнил воздух.

  Аблала Сани со стоном открыл глаза. Снова сны! Снова жуткие видения! Перекатившись набок, он вгляделся в силуэт скорчившейся женщины – Баргасты. Его любимая. Его обожаемая. Как нечестно, что она его ненавидит. Он протянул руку, придвинув поближе странную палицу с четырьмя головками синего железа. Кажется тяжелой, для обычных людей так оно и есть. И еще у нее есть имя, собственное имя. Но Аблала его забыл. «Дюжина и четыре эпичные песни. Песни о сливе и моли, торжище и квартире... как там...»

  Может, она лишь притворилась спящей. А потом снова попытается его убить. В последний раз Драконус ее остановил, появился словно из ниоткуда и схватил за руку, задержав острие кинжала в пяди от правого глаза Аблалы. А потом ударил женщину так сильно, что она закувыркалась.

  "Лучше ее убить прямо сейчас".

  Он протер глаза, изгоняя остатки сна. "Нет, прошу, не делай этого. Я ее люблю. Это просто ссора, и едва я соображу, в чем дело, как все улажу. Обещаю".

  "Аблала..."

  "Прошу! Мы просто не согласились насчет... чего-то".

  "Она намерена убить нас и ограбить".

  "У нее были злые родители, ее обижали в детстве, Драконус. Другие девочки тянули ее за косы и плевали в уши. Все не так, как кажется!"

  "Ладно, еще один шанс. Мой совет: забей ее до бесчувствия, Аблала. Кажется, именно так Баргасты обходятся со злобными женщинами, когда приходит нужда".

  "Я так не могу, Драконус. Но я расчешу ей волосы".

  Именно этим он и занимался, когда она еще не пришла в себя. Гребешка не было, и он пользовался шипастой веткой – может, не идеально, особенно на тонких бровях, но они потом позаботились об инфекции и теперь она выглядит почти нормально.

  Хотя она, может, и взаправду спит; теперь, когда не осталось оружия, она безвреднее подковерной мыши, вот разве держит под рукой большие камни, когда ложится спать.

  Но зато жаловаться прекратила.

  Аблала извернулся, чтобы видеть Драконуса – он вообще не спит, хотя иногда ложится. Так и было в тот момент, когда Релата попробовала зарезать Аблалу. Вот она удивилась!

  Мужчина стоял лицом к северу – последнее время он часто так делает.

  Такие люди слишком много думают, решил Аблала. Так много, что не могут отдохнуть о себя, а так жить тяжко. Нет, лучше вообще мыслей не иметь. "Как земля. Да, вот так правильно. Грязь.

  Но те клыки были страшные, а смех и того хуже!"

  ***  

  Новый запах в холодном дыхании западного ветра. Возможно, он пробудил древние воспоминания, и стая заволновалась. Она видела, как вожак потягивается и бредет на гребень холма. В нем так много силы, как во всех лордах – он может стоять на открытом месте, показавшись всем четырем ветрам, и не бояться.

  Остальные были в густой траве на склоне; юные самцы шагали взад и вперед, самки таились в тени деревьев, окруженные щенками.

  Животы их полны, но с юга в этом сезона приходят слишком малые стада, они так ретиво бегут от жажды и жары, как будто позади пал или что-то еще худшее. Охота стала легкой – загнанные животные уже утомлены, в их крови привкус старого страха.

  Вожак стоял на вершине. Уши его насторожились; стая быстро поднялась, даже щенки прекратили кувыркаться.

  Вожак пошатнулся. Три палки торчали из него, а за гребнем слышалось необычное возбужденное улюлюканье. Кровь потекла по палкам, лорд волков упал, изогнув голову в напрасных попытках выдернуть древки. Потом он прекратил двигаться.

  Со всех сторон слышалось движение, новые палки свистели в листьях и траве, впиваясь в плоть. Стая разразилась рычанием, полным боли.

  Бегущие к ним ходят на задних лапах. Шкуры блестят от масла, воняют раздавленными растениями. Они мечут новые палки. Вокруг глаз белые круги, маленькие рты издают дикое улюлюканье.

  Она зашипела, когда бок ожгло болью. Кровь заполнила глотку, брызнула из ноздрей, полилась между зубов. Она видела, как нападающий хватает за хвост щенка. Размахнувшись, он ударил его о ствол дерева.

  «Старый запах. Они снова среди нас. Скрыться негде. Теперь мы умрем».

  Видение размылось, Сеток отдернула руку от выбеленного дождями волчьего черепа, найденного в развилке дерева неподалеку от сухого ручья. Грубая искривленная кора почти похоронила белую кость.

  Первое дерево, найденное за недели. Она утерла глаза. "И в нем – такое".

  Горевать недостаточно. Она теперь это видит. Недостаточно омывать лицо кровью тоски. Недостаточно сражаться за прощение, молить о новых путях через мир. Недостаточно ощущать вину.

  Она повернула голову, обозрев стоянку. Финт, Наперстянка, Полнейшая Терпимость и Амба Бревно, ищущие путь домой. В место утешения, где все опасности исчезают, где угрозы заперты на замок. Где стража патрулирует безопасные улицы, где в ряд распаханы поля и посажены деревья. Или так ей кажется – странные сцены не могут приходить из памяти, она помнит лишь степи и равнины. Однако в тех городах животные – рабы или пища, они живут в клетках, их шкуры украшают плечи прекрасных дам и благородных господ, их кости свалены у мельниц, чтобы превратиться в удобрение для полей.

  Таков их мир, и туда они желают вернуться.

  «Под ноги дорога. В таком месте мне не место. И хорошо». Горе стало казаться бесконечным. Она ушла из лагеря, в темноту. Гадающая по костям увела детей и Ливня. Рок унес Грантла и Трелля Маппо. Смерть забрала остальных. "Но я вам ничего не должна. Мои призраки-волки сторонятся вашей компании. Уплывают далекими желаниями. Я стала забывать, что значит бежать вольно.

  Стала забывать, зачем я здесь".

  Они скучать вряд ли станут. У них свои тревоги, не так ли? «Я не из вас. Думаю... думаю... я то, что вы оставили позади. Давным-давно». Она гадала, не оказалась ли в хватке рока, как Трелль или Грантл, но они кажутся куда как более значимыми. Да и сама мысль о судьбе для Сеток смешна. "Но призраки волков – и прочих павших зверей – смотрят на меня. Ради чего-то. Не знаю, ради чего. И должна найти.

  Не таков ли рок? Все эти высокие понятия..."

  Оказалось так легко удалиться от них, хотя она так долго шла с ними вместе. Можно вернуться, встать лицом к городу – ко всем городам и измученным землям, что их кормят. Она могла бы выбрать человеческое. Но вместо того... "поглядите на меня. Вот я иду.

  Пусть Волки очистят мир. Пусть вернутся звери. И прежде всего пусть окончится бездушное убийство: мы устали бежать, мы устали умирать. Вы должны видеть. Должны хоть что-то чувствовать. Насколько холодны ваши души?

  Вы опустошаете страну. Взрываете землю и используете, пока она не умрет. Тогда ваши дети голодают. Не стыдите меня. Не стыдите нас за это".

  Дыхание ее замерло. Нерешительность. Внезапная темная мысль мелькнула в голове. Взять нож в руку. Открыть горла ночи. Еще четверо убиенных. Эта война может никогда не кончиться.«Но какая разница – мы так долго проигрывали, что вряд ли узнаем вкус победы, даже наполни он рты. Даже утопи он нас в торжестве».

  Сможет ли она их убить? Сможет ли повернуться, здесь и сейчас, и прокрасться на стоянку? «Нет щенков, чтобы раздробить черепа, но все же... мертвым изнутри приходится потрудиться, выцеживая впечатления. Взрыв потрясения. Неверие. Внезапный смех. Так трудно хоть что-то ощутить, верно?»

  Мысли были восхитительными, но она продолжила путь. Не ее судьба, решила она, убивать кого-то тут, кого-то там. Нет, если уж убивать, то всех. «Такой войны желают Волки. Оплот будет возрожден. А я буду вожаком? Одна встану во главе какой-то громадной армии ищущих возмездия?»

  И тут же духи волков окружили ее, касаясь мехом, и Сеток побежала скачками, без всякого напряжения; сердце переполнилось силой. Свобода – поняла она наконец – так давно потеряна людьми, что они забыли ее вкус. "Горбитесь над работой! Копите монету! Пусть двери будут заперты, а огонь ярится, изгоняя тени за спиной! Пусть братья и сестры стоят на коленях и ублажают ваши причуды. Ну, свободны? Вы даже не помните, какова былая правда, каково было то, что вы добровольно отдали.

  Я покажу вам свободу. Клянусь. Я покажу вам, каково быть свободными".

  Со всех сторон завыли призрачные волки.

  ***  

  – Она ушла.

  Финт открыла глаза, заморгав от яркого утреннего света. – Кто? Что?

  – Девушка Сеток, что с глазами волчицы. Ушла.

  Женщина уставилась на Амбу, наморщила лоб. – О.

  – Не думаю, что вернется.

  – И я тоже, Амба.

  Он отодвинулся, когда она села. В груди болело, чесались разномастные рубцы. Она была покрыта грязью, во рту слизь с привкусом кислого мяса, которое ели давеча. Амба стоял как человек, которому не нужен никто, кроме брата. Один взгляд на него, и сердце разорваться может.

  И она посмотрела за него. Полнейшая Терпимость еще спала, закутав пышное тело в одеяла. Чудная Наперстянка сидела у погасшего костра, тупо глядя на Амбу.

  Она слышала сказки об ужасах – от дольщиков, что раньше срока вышли в отставку и сидели по кабакам, ожидая смерти. Они пили и толковали о миссиях, окончившихся катастрофами. Мертвый маг, затеряны в неведомых землях, пути домой нет. Немногим посчастливилось оплатить проезд; кого-то еще, полумертвых и полубезумных, подобрал другой экипаж трайгаллов. Они сломались, в глазах была пустота.