Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

  – Мы не виканы, – прошептал он, снова вцепившись ногтями в лицо.

  Она яростно выругалась. – Боги подлые, ты действительно думаешь: Колтейн и клятые его виканы управились бы лучше?

  – Он нашел бы путь.

  – Дурак. Не удивляюсь, что даже жена на тебя злится. Не удивляюсь, что все твои любовники отвернулись...

  – Отвернулись? Они все погибли.

  – Найди новых.

  – Кто полюбит труп?

  – Наконец-то разумный вопрос, Вождь. Кто? Ответ лежит перед тобой, старый дуралей. Уже пять дней. Ты Вождь Войны. Встряхнись, очнись, чтоб тебя.

  – Нет. Завтра я передам народ под опеку Адъюнкта. Горячих Слез больше нет. Кончено. Мне конец.

  Лезвие ножа повисло перед глазами. – Этого ты хочешь?

  – Да, – шепнул он.

  – Куда ударить вначале?

  – Сама решай.

  Нож исчез. – Ты сам сказал – я из семкийцев. Что я знаю о милосердии? Найди собственный путь к Худу, Желч. Виканы умерли бы так же, как умерли твои воины. Никакой разницы. Бывают проигранные битвы. Таков путь мира. Но ты еще дышишь. Собери народ – все смотрят на тебя.

  – Уже нет. Никогда не повести мне воинов в битву.

  Она что-то прорычала и ушла, оставив его одного.

  Он смотрел на стенку, слушал свои бесполезные вдохи и выдохи. "Знаю, что это такое. Страх. Всю жизнь он ждал меня в холодной ночи. Я совершил ужасное, и наказание всё ближе. Прошу, поспеши.

  Ибо ночь эта холодна, и подкралась она слишком близко".

Глава 4

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё.

На глаза не попадись,

В них зияет пустота.

В наши лица посмотри

И пойми нас, если смел.

Мы кожа войны.

Мы кожа войны.

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё...

«Кожа», Сейярас

«Столько пота, что утонуть можно». Он задрожал под мехами, как и каждую ночь после сражения. Он вскакивает измученный, с колотящимся сердцем. За веками плавают обрывки образов. Кенеб за миг до того, как его разорвало на куски – поворачивается в седле, смотрит на Блистига холодно, понимающе. Между ними десяток шагов. Взоры скрестились. Но это же невозможно. "Знаю, что невозможно. Я был довольно далеко. Он не оборачивался, не оглядывался. Не видел меня. Никак не мог.

  Не стенай в темноте, Кенеб. Не смотри на меня. Я ни при чем. Оставь меня".

  Но эта треклятая армия не умеет сдаваться, не знает, что такое бежать от превосходящих сил врага. Каждый солдат сам по себе – так бывает при бегстве. Но они же ПОДДЕРЖИВАЛИ ПОРЯДОК. "Мы были с вами, Кулак Блистиг. Видите, как стучат наши сапоги. Идем на север, да? Они не преследуют, сэр, и это хорошо. Уже нет его за затылке, сэр – ну вы понимаете, дыхания Худа. Нет на затылке. Мы в полном порядке, сэр. В полном..."

  – Полный порядок, – прошептал он сумраку палатки. – Мы должны были разлететься с ветрами. Найти путь назад. К цивилизации. К здравому рассудку.

  Пот высыхал и впитывался в изнанку меха, уже почти сырого. Его все еще трясло, живот болел от страха."Что со мной? Они смотрят. Там, в темноте. Колтейн. Дюкер. Тысячи за стеной Арена. Смотрят, взирают на меня с крестов. А теперь и Кенеб на коне. Рутан Гудд. Быстрый Бен. Мертвецы ждут. Удивляются, почему я не среди них. Я должен быть там.

  Они знают: мне здесь уже не место".

  Когда-то он был отличным солдатом. Достойным командиром. Достаточно умным, чтобы сохранить жизни гарнизона. Героем, спасшим Арен от Вихря. Но потом прибыла Адъюнкт, и все пошло не так. Она перевела его, вырвала из Арена – где его сделали бы Верховным Кулаком, городским Защитником. Ему дали бы дворец.

  «Она украла мое будущее. Мою жизнь».

  Малаз был еще хуже. Там обнажилось гнилое ядро империи. Маллик Рель, предатель Аренского легиона, убийца Колтейна и Дюкера и всех прочих – нет, никто в том не сомневался, но Джисталь всё же был там, шептал на ушко Императрице, и его мщение виканам далеко не было закончено. «И мщение нам. Ты завела нас в змеиное гнездо, Тавора, и многие снова умерли. Никогда не прощу тебя за все, тобою сделанное».

  Стоя перед ней, он исходил желчью. Каждый раз чуть не трепетал от желания схватить ее за шею, раздавить ей горло, выкрикнуть все обиды, пока свет не покинул мертвые тускнеющие глаза.

  "Когда-то я был хорошим командиром. Достойным солдатом.

  Теперь я живу в ужасе. Что она сделает в следующий раз? И'Гатана было недостаточно. Малаза было недостаточно. И Летера, как выясняется, тоже. На'рхук? Недостаточно. Проклятие тебе, Тавора. Я умер бы за достойное дело. Но это?"

  Такой ненависти он прежде не ведал. Яд полнит его, а мертвецы смотрят через дыры Худова королевства. «Я ее убью? Этого вы требуете? Скажите!»

  Стенки шатра стали светлее. День – и переговоры. Адъюнкт, вокруг кулаки – всё новые, лишь один выжил. «Но кто посмотрит на меня? Кто пойдет за мной? Не Добряк. Не Сорт. Даже не Ребенд со Скенроу. Нет, новые кулаки и их доверенные офицеры смотрят сквозь меня. Я уже призрак, дух, готовый к забвению. Чем я заслужил?!»

  Кенеба больше нет. С Летераса Кенеб единолично занимался командованием Охотниками за Костями. Организовал поход, поддерживал снабжение, дисциплину и порядок. Короче, занимался всем. У некоторых людей есть такой талант. "Управлять гарнизоном было достаточно просто. Наш толстый квартирмейстер совал руку во все карманы, этот улыбчивый олух с острыми глазами, а поставщики так и кишели вокруг. Все, что было нужно – подписать требование. Иногда даже без писанины – только подмигнуть, кивнуть...

  Патрули выходили. Патрули возвращались. Смена вахт, бдительная стража у ворот. Мы поддерживали мир, а мир делал нас счастливыми".

  Но армия на марше – иное дело. Вопросы снабжения успели его измучить, иссушили разум. Слишком о многом нужно думать и заботиться. "Отлично, теперь мы стали легче... ха, как приятно сознавать. Регулярная армия с горсткой панцирников и морпехов. Итак, припасов более чем достаточно, если такое вообще бывает.

  Но не надолго. Она хочет, чтобы мы пересекли Пустоши – а что ждет за ними? Пустыня. Беспроглядная. Нет, нам грозит голод, пусть фуры и перегружены. Голод, жажда.

  Я не возьмусь. И не просите. Не надо".

  Но они ведь не попросят, да? Потому что он не Кенеб. «Нет причин вообще показываться. В их компании я хуже Банашара. Он хотя бы смел, приходит пьяным и смотрит в лицо недовольной Таворе. Особый сорт смелости».

  В лагере стало шумнее, ведь приближается заря. Тихие разговоры, тупая тварь пробуждается к грубым истинам; глаза моргают, души дрожат. «Мы ходячие мертвецы. Чего ты еще хочешь, Тавора?»

  Много чего. Он чувствует это не хуже, чем звериные зубы в теле.

  Тихо зарычав, он откинул одеяла и сел. Шатер Кулака. Много пространства ради ничего. Сырой воздух ждет его героического подъема, блеска богоподобной мудрости. Он натянул одежду, подобрал отсыревшие сапоги, потряс, выгоняя возможных скорпионов и пауков. С трудом всунул ноги. Ему хотелось отлить.

  «Когда-то был отличным офицером».

  Кулак Блистиг развязал веревочку на пологе и вышел наружу.

  ***  

  Добряк огляделся. – Капитан Ребенд.

  – Кулак?

  – Найдите мне Прыща.

  – Старшего сержанта Прыща, сэр?

  – Прыща любого чина, который он себе присвоил этим утром. Да. Узнаете его по черным глазам. – Добряк помедлил, размышляя. – Хотелось бы знать, кто сломал ему нос. Заслуживает медали.

  – Да, сэр. Спешу, сэр.

  Он услышал стук сапог, оглянулся. Кулак Фаредан Сорт и на шаг позади нее капитан Скенроу. Обе женщины выглядят несчастными. Добряк оскалился: – Такие лица вы намерены показать солдатам?

  Скенроу виновато отвела взор, но глаза Сорт стали тверже кремня. – Ваши собственные солдаты готовы взбунтоваться, Добряк. Не могу поверить – вы приказали...

  – Проверить снаряжение? Почему бы нет? Заставит их отскрести дерьмо от штанов и вообще почиститься. Давно пора.

  Фаредан Сорт долго смотрела на него. – Это не каприз, да?

  – Даю полезный совет, – отозвался Добряк. – Крепость в огне, черная холера убивает поваров, крысы не стали есть ваш суп, а ваша жена, завидев во дворе бродячий цирк, смазывает петли на двери в спальню. Но тут подхожу я, бью в ухо потертым сапогом. Когда очнетесь, о чем будете думать?

  Скенроу ответила: – Буду изобретать особенные способы вас убить, сэр.

  Добряк поддернул пояс. – Солнце расщепило небеса, мои дорогие. Время моей привычной прогулки.

  – Назначить охрану, Кулак?

  – Благородное предложение, капитан, но все будет отлично. О, если покажется Ребенд с Прыщом, произведите моего лучшего сержанта в новый чин. Подойдет Всемогущий Надзиратель Вселенной. Леди.

  ***  

  Когда кулак ушел, Фаредан Сорт вздохнула, потерла лицо. – Ладно, – пробурчала она, – ублюдок в чем-то прав.

  – Поэтому он и ублюдок, сэр.

  Сорт подняла глаза: – Порочите репутацию Кулака, капитан?

  Скенроу выпрямилась. – Никак нет, Кулак. Констатирую факт. Кулак Добряк – ублюдок, сэр. Был им в капитанах, лейтенантах, капралах и семилетних пацанах. Сэр?

  Сорт внимательно поглядела на Скенроу. Она тяжело, тяжело приняла смерть Рутана Гудда, заставив Сорт подозревать: их связывало не простое товарищество офицеров. А теперь приходится говорить "сэр" той, что недавно была таким же капитаном. "Должна ли я поговорить? Сказать, что мне так же неловко? Есть ли смысл?" Она ведь держится. Как подобает проклятому солдату.

  «И еще Добряк. Кулак Добряк. Спаси всех нас Худ».

  – Врожденное, – сказала она вслух. – Боги подлые. Думаю, пришло время встретиться с моими новыми солдатами.

  – Обычная пехота – там простые люди, сэр. В них нет хитрого упрямства, как в морпехах. Трудностей не ждите.

  – Они разбежались, капитан.

  – Им приказали, сэр. И потому они еще живы. По большей части.

  – Начинаю видеть новую причину для задуманной Добряком проверки снаряжения. Многие ли побросали оружие, потеряли щиты?

  – Отправлены отряды для сбора всего оставшегося позади, сэр.

  – Я не о том. Они бросили оружие. Такое входит в привычку. Говорите, капитан, трудностей не будет? Может, не того рода, о которых вы думаете. Меня беспокоят другие трудности.

  – Понимаю, сэр. Тогда лучше их встряхнуть.

  – Думаю, мне придется стать весьма нелюбезной.

  – Ублюдком?

  – Неправильный род, капитан.

  – Может и да, сэр, но слово правильное.

  ***  

  Если бы он был тихим. Если бы он пробрался через дым и муть вина прошлой ночи, оттолкнул боль в голове и кислый привкус на языке. Если бы сдержал дыхание, лежа словно мертвый, выражая полнейшую покорность... Тогда он смог бы ее ощутить. Колыхание глубоко внизу потрескавшейся, загрубевшей кожи земли. «Червь шевелится, и ты поистине ее чувствуешь, о жрец. Она – угрызения твоей совести. Она – твой лихорадочный стыд, заставивший покраснеть лицо».

  Его богиня приближается. Конечно, это долгое путешествие. Всё мясо земли в ее распоряжении, только грызи. Кости, чтобы хрустеть в пасти, тайны для пожирания. Но горы стонут, качаясь и склоняясь набок при движении в глубине. Моря бурлят. Леса дрожат. Грядет Осенняя Змея. «Благослови опавшие листья, благослови серые небеса, благослови горький ветер и спящих зверей». Да, Святая Мать, я помню молитвы, Торжествословие Савана. «И усталая кровь оросит почву, и плотные тела падут во чрево твое. И Темные Ветра Осени полетят алчно, ловя высвобожденные души. Пещеры застонут их голосами. Мертвецы повернули спины к надежной земле, к камням и касанию неба. Благослови их дальнейший путь, из коего нет возврата. У душ нет ничего ценного. Лишь плоть кормит живущих. Лишь плоть. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они открыты. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они видят».

  Он перекатился набок. Яд захватывает тело задолго до того, как душа покинет его. Она жестоко отмеряет время. Она – лик неизбежного угасания. Не благословляет ли он ее каждым прожитым днем?

  Банашар закашлялся и медленно сел. Незримые костяшки стучали в стенки черепа. Он знал, что они там. Чей-то пойманный в ловушку кулак, кто-то, желающий выйти. «Вон из моей головы, да. Кто тебя станет укорять?»

  Он устало огляделся. И решил, что сцена слишком цивилизованна. Нечто небрежное, верно, уклончивые шепотки растворения, известная беззаботность. Но ни намека на безумие. Ни единого шепотка ужаса. Обычный порядок, насмешка. Безвкусный воздух, бледное убожество зари, сочащейся сквозь брезентовые стенки, очерчивающей силуэты насекомых: каждая подробность вопиет мирские истины.

  "Но столь многие умерли. Лишь пять дней назад. Шесть, уже шесть. Я все еще могу их слышать. Боль, ярость, все яростные оттенки отчаяния. Если бы я спал снаружи, увидел бы их. Морпехов. Панцирников. Кучей летят в лицо наступающего врага... но эти шершни вступили в заранее проигранный бой – они встретили кого-то куда более опасного, и одного за другим их раздавили, смешали с землей.

  И хундрилы. Боги подлые, бедные Горячие Слезы".

  Слишком цивилизована эта сцена – груды одежды, позабытые на земле пыльные кувшины, придавленная трава, что напрасно пытается поймать полоски ясного солнечного света. Вернутся ли жизнь и свет, или все эти стебельки обречены засохнуть, умереть? Листья не знают. Пока что им приходится просто страдать.

  – Тише, – прошептал он, – мы уходим. Вы вернете себе естественные пути. Снова ощутите свежее дыхание ветра. Обещаю. «Ах, Святая Мать, не твои ли это слова утешения? Свет вернется. Терпите, его сладкий поцелуй всё ближе. Новый день. Тише, мои хрупкие».

  Банашар фыркнул и пошел искать кувшин, в котором хоть что-то осталось.

  ***  

  Пятеро воинов-хундрилов стояли перед Мертвым Ежом. Выглядели они потерянными, но и целеустремленными – если такое сочетание возможно. Сжигатель Мостов не был уверен. Они боялись поглядеть ему в глаза, но не уходили. – И что я должен с вами делать, во имя Худа?

  Он бросил взгляд через плечо. Сзади встали новые сержанты, остальные солдаты собирались за ними. Эти женщины выглядят как мешки, переполненные дурными воспоминаниями. Лица болезненно-серые, словно они забыли все наслаждения жизни, «словно увидели другую сторону. Но, подружки, всё не так плохо, воняет только при переходе».

  – Командор? – кивнула на хундрилов Шпигачка.

  – Они добровольцы, – поморщился Еж. – Открепились от Горячих Слез, что-то вроде. – Он снова поглядел на пятерых мужчин. – Клянусь, Желч назовет это изменой и потребует их головы.

  Старший из воинов – лицо почти черное от вытатуированных слез – еще сильнее опустил широкие покатые плечи. – Душа Желча Иншиклена мертва. Все его сыновья погибли при атаке. Он видит лишь прошлое. Хундрилов Горячих Слез больше нет. – Он указал на спутников. – Но мы будем сражаться.

  – Почему не среди Охотников?

  – Кулак Добряк нас отверг.

  Другой воин крякнул, сказав: – Назвал нас дикарями. И трусами.

  – Трусами? – Гримаса Ежа стала еще страшнее. – Вы были в атаке?

  – Были.

  – И хотите сражаться дальше? Что тут трусливого?

  Старший сказал: – Он стыдил нас, велел вернуться к народу. Но мы уничтожены. Мы склонились в тени Колтейна, сломленные неудачей.

  – Говорите, все остальные просто... в воздухе растворятся?

  Мужчина пожал плечами.

  Алхимик Баведикт сказал Ежу в спину: – Командор, у нас тоже потери. Это ветераны. Выжившие.

  Еж снова оглянулся. Посмотрел на летерийца. – Как и все мы.

  Баведикт кивнул.

  Вздохнув, Еж снова посмотрел на воинов. Кивнул говорившему: – Твое имя?

  – Беррач. Это мои сыновья. Слег, Гент, Паврал и Райез.

  «Сыновья. Не удивлен, что тебе не рады в лагере Желча». – Отныне вы мои вестовые, разведчики и, когда понадобится, конники.

  – Сжигатели Мостов?

  Еж кивнул: – Сжигатели Мостов.

  – Мы не трусы, – прошипел самый молодой, вроде бы Райез. Лицо его сразу стало свирепым.

  – Будь вы трусами, – сказал Еж, – я послал бы вас в обоз. Беррач, ты теперь капитан нашей Конницы. Запасные кони есть?

  – Уже нет, Командор.

  – И ладно. Мои сержанты проследят, чтобы вас разместили. Свободны.

  В ответ пятеро воинов выхватили сабли и отдали честь невиданным образом. Поставили клинки поперек выступающих кадыков.

  Баведикт хмыкнул сзади.

  «Скажи я „режьте“, они так и сделали бы? Боги подлые». – Хватит, солдаты, – произнес он. – Мы, Сжигатели, не поклоняемся Колтейну. Он был просто одним из малазанских командиров. Хорошим, верно; теперь он стоит в тени Дассема Альтора. Среди отличной компании. Возможно, в скором времени среди них появится и Желч.

  Беррач хмурился. – Мы не почитаем их память, сэр?

  Еж оскалил зубы, и отнюдь не в улыбке. – Поклоняйся кому угодно в свободное время, капитан, но свободного времени у тебя больше не будет, ведь ты отныне Сжигатель Мостов, а Сжигатели Мостов поклоняются лишь одному.

  – Кому же?

  – Убийству врагов, капитан.

  Нечто проявилось на лицах воинов. Они дружно спрятали сабли. Беррач, казалось, пытается что-то сказать, но не может. Наконец он подал голос: – Командор Еж, как отдают честь Сжигатели?

  – Никак. А если людям из других частей – вот так.

  Беррач широко раскрыл глаза, увидев неприличный жест Ежа, и ухмыльнулся.

  Еж повернулся к сержантам, чтобы подозвать их – и увидел, что это уже не серые раздутые мешки. Страх пропал с лиц, осталось лишь утомление – но и оно почему-то стало слабее. Шпигачка и Ромовая Баба снова казались почти красивыми.

  «Сжигателей то и дело вколачивают в грязь. А мы встаем. Без геройских поз, просто встаем. Да-а». – Алхимик, – позвал он, – покажи мне новые изобретения.

  – Наконец-то, – воскликнул летериец. – Забавно, правда?

  – Что же?

  – О. Как горсточка хундрилов разбудила вас всех.

  – Сержанты были в шоке...

  – Командор, вы выглядели еще хуже.

  «Ох, возьми меня Худ, не стану спорить». – Тогда говори. Что делают новые долбашки?

  – Ну, сэр, вы рассказывали насчет "барабана"...

  – Я? Когда?

  – Когда напились. Но мне пришло в голову...

  ***  

  Двое незнакомцев подошли к стоянке взводов. Навстречу поднялись лица, но глаза были тусклыми. Никому не хотелось, чтобы прервали их жалкую печаль. Не сейчас. Бадан Грук неловко встал на ноги. – Восемнадцатый, что ли?

  Сержант, с Генабакиса, глядел на его солдат. – Кто тут остался от Десятого?

  Бадан ощутил холод. Почувствовал внезапно проснувшееся, острое внимание всех на стоянке. И понял. Он не особенно тверд, все это знают... так что чего стараться.«Но если бы во мне хоть что-то осталось, я сумел бы». – Не знаю, в каких окопах были вы, но мы встретили первый напор. Чертово чудо, что хоть кто-то выжил. От Десятого осталось двое морпехов, и я догадываюсь, почему вы, сержант с капралом, оказались здесь. Похоже, потеряли всех своих солдат.

  Тут Бадан помедлил, оценивая действие своих слов. Никакого действия. «И о чем это говорит? Ни о чем хорошем». Он чуть развернулся, махнул рукой: – Там. Вон они, из взвода Чопора. Сержант Чопор мертв. И Ловчий, и Неллер, и Мулван Бояка, а капрал Целуй-Сюда пропала... без вести. Вам достанутся лишь Смертонос и Спешка.

  Сержант в сопровождении капрала пошел туда. – Встать, морпехи, – сказал он. – Я сержант Впалый Глаз, а это капрал Ребро. Десятого больше нет. Вы в Восемнадцатом.

  – Что? – удивилась Спешка. – Взвод из четверых?

  Капрал ответил: – Мы заберем двоих из Седьмого и еще двоих из Пятого взвода Девятой роты.

  Досада захромала, встав рядом с Баданом Груком. – Сержант, Смола вернулась.

  Бадан вздохнул и отвел глаза. – Отлично. Она тут разберется. – Ему спинной хребет больше не понадобится. Никто никогда не взглянет на него, ожидая... «ожидая чего? Худ знает. Они просто собирают лохмотья. Чтобы сделать коврик». – Он вернулся к угасающему костру, уселся рядом со своими.

  «Я повидал достаточно. Даже морпехи не сделают всего ради жалованья. Нельзя умирать ради жалованья. Так что сшивайте новые взводы, как вам угодно. Но сколько вообще морпехов остается? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше растворить нас среди обычных подразделений, словно прокисшую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц, от недостатка лиц, которых больше не увидеть. Мелоч. Шелковый Ремень. Накипь, Ловчий, все».

  Смола разговаривала с Впалым Глазом, голоса звучали тихо и равнодушно. Вскоре она подошла, присела рядом. – Вести от Горячих Слез. Целуй-Сюда еще не выздоровела. Плохой перелом.

  – Они заберут их?

  – Кто?

  – Тот сержант.

  – Да, хотя не "заберут", а "переместят". Слишком мало нас осталось, далеко не разойдемся.

  Бадан нашел палку, пошевелил золу. – Что она будет делать, Смола?

  – Целуйка?

  – Адъюнкт.

  – Мне откуда знать? Я с ней не беседую. Никто с ней не говорит, как я слышала – кажется, сейчас всем руководят Кулаки.

  Бадан бросил палку, потер лицо. – Нам нужно идти назад, – буркнул он.

  – Такого не будет, – отвечала Смола.

  Он сверкнул на нее глазами: – Мы не можем просто так собраться и пойти дальше.

  – Тише, Бадан. Мы вытащили больше солдат, чем должны были. Нас не так уж размолотили. Рутан Гудд, Быстрый Бен, потом то, что было в авангарде. Все это им помешало. Не говорю уж, что Скрип заставил всех окапываться – без окопов тяжелая пехота не смогла бы...

  – Умереть?

  – Выстоять. Достаточно долго, чтобы летерийцы надавили на них. Достаточно долго, чтобы все мы успели отступить...

  – Отступление, да. Отличное слово.

  Она склонилась ближе, зашипев: – Слушай меня. Мы не умерли. Не все из нас здесь...

  – Да, нет ничего более очевидного.

  – Нет, ты не въехал. Нас победили, Бадан, но мы сумели выкарабкаться даже из этого. Да, может быть, Госпожа и толкала нам удачу со всей дури, может быть, все остальные встали, преградив путь клинкам. Может, они уже успели остыть... как я слышала, Лостара Ииль почти скрылась в облаке крови, и ни одна капля не была ее собственной. Им нужно было подумать. Пауза. Нерешительность. Суть в том, что когда мы начали бежать...

  – Они не пошли следом.

  – Вот, вот. Могло быть гораздо хуже. Погляди на хундрилов. Шесть тысяч пришло, меньше тысячи ушло. Слышала, некоторые выжившие просятся в наш лагерь. Присоединяются к Сжигателям Ежа. Говорят, вождь Желч сломался. Видишь, что бывает, когда ломается командир? Остальные просто осыпаются прахом.

  – Наверное, наш черед.

  – Сомневаюсь. Она ранена, помнишь? И Денал ей не поможет. Ей нужно найти особый путь исцеления. Но ты так и не понимаешь. Не ломайся на части, Бадан. Не уползай в себя. Твой взвод потерял Накипь, и всё.

  – Неп Борозда болен.

  – Он всегда болен. Хотя бы с того дня, как мы ступили в Пустоши.

  – Релико кричит во сне.

  – Не он один. Он и Большик стояли с тяжелой пехотой, верно? Ну.

  Бадан Грук внимательно посмотрел на мертвый костер, вздохнул. – Ладно, Смола. Чего я должен делать, по-твоему? Как мне всё исправить?

  – Исправить? Идиот. Даже не пытайся. Не наше дело. Мы не сводим глаз с офицеров, мы ждем указаний.

  – Я не видел Фаредан Сорт.

  – Потому что ее сделали кулаком. А ты где был? Плевать. Мы ждем Скрипа, вот в чем дело. Когда пройдут переговоры, он созовет нас всех – всех оставшихся из морской и тяжелой пехоты.

  – Он так и остался сержантом.

  – Нет, он капитан.

  Бадан невольно улыбнулся. – Его наверняка трясет.

  – Да уж, его танцуют с самого утра.

  – Итак, мы собираемся. – Он поднял глаза, встретился с ней взглядом. – И мы выслушаем, что он хочет сказать. И потом...

  – Потом... что же, увидим.

  Бадан скосил глаза. Тревога снова охватила его вихрем. "Не такого ответа я ждал". – Смола, не отправиться ли нам за Целуйкой?

  – О, ей это понравилось бы. Нет, пусть эта телка поварится еще немного.

  ***  

  – Это мы были короткими, – сказала Досада.

  – Т' о чем?

  – Ты понял, Неп. Эти Короткохвостые были слишком высокими. Бить вниз было непросто – им доспехи мешали. Ты же видел нас? Мы быстро учились. Вели войну с лодыжками. Били в пах. Подрезали поджилки. Протыкали чертовы лапы. Мы стали армией мелких псов, Неп.

  – Я те не пса, Доса. Я в'лк. Неп В'лк!

  Релико подал голос: – Тут ты права, Досада. Мы стали драться низко, так? Прилипали к ногам и делали свое дело. – Эбеновое лицо попыталось изобразить усмешку.

  – Я и говорю, – кивнула Досада, зажигая очередную палочку ржавого листа. Она "позавтракала" пятью. Ее руки тряслись. Неровно зашитую рану на ноге ломило. Как и все тело.

  Смола села рядом с Мёдом. Сказала вполголоса: – Им нужно набить руку.

  Лицо Мёда окаменело. – Держащую оружие руку.

  Остальные склонились, чтобы услышать. Смола наморщила лоб: – Да. Капрал Ребро поначалу будет неловким.

  – Значит, сержант, – сказал Оглянись, – нас, вроде как, вставят в другой взвод? Или, может, мы, пара оставшихся морпехов, проглотим новый взвод?

  Смола пожала плечами: – Это еще не решено.

  Мёд сказал: – Не нравится мне, что сделали с Десятым, сержант. Миг – он здесь, еще миг – и его нет. Словно клуб дыма. Неправильно это.

  – Впалый Глаз тот еще урод, – согласилась Смола. – Никакого такта.

  – Лучше бы все умерли, – вздохнул Оглянись.

  – Хватит. Не думай так. Не сейчас. Головы подняли – голов лишились. Потом они навалились на нас. Каждый солдат был сам за себя.

  – Но не Скрип, – буркнул Мёд. – Или капрал Тарр. Или Корабб, Урб. Даже Хеллиан. Они приструнили морпехов. Заставили склонить головы, и люди выжили.

  Смола отвернулась. – Думаю, слишком много тут болтовни. Раздираете себе раны. Это плохо выглядит. – Она уже стояла. – Мне нужно переговорить со Скрипом.

  ***  

  Сержант Урб подошел к Лизунцу. – Взвод, встать.

  Мужчина поднял голову, со вздохом встал.

  – Собери вещички.

  – Слушаюсь, сержант. Куда идем?

  Не ответив, Урб двинулся прочь; панцирник тяжело топал в двух шагах за спиной.

  Урб знал в лицо почти всех морпехов армии. Его память была отличной. Лица? Легко. Имена? Ни шанса. Ну, сейчас маловато лиц осталось...

  Лагерь тяжелой и морской пехоты в полном беспорядке. Дезорганизованный, небрежный. Взводы оставили прогалины там, где обычно располагались другие, погибшие взводы. Палатки перекосились, веревки провисли. Перевязи, побитые щиты и покрытые трещинами доспехи валялись на земле, среди костей родаров и вываренных позвонков миридов. Мелкие выгребные ямы смердели (солдаты жаловались на какое-то желудочное расстройство, но, скорее всего, это были просто нервы, ужасный остаток напряжения битвы). Кислота выживания прожигает себе путь через глотки...

  Над их головами размеренным безумием повисло утро, как всегда равнодушное. Небо светлеет, кружатся и зудят мошки, приглушенно мычат животные, которых ведут на бойню. Однако кое-чего не хватает. Не слышно болтовни. Солдаты сели, повесив головы и лишь иногда поднимая пустые, отстраненные глаза.

  Все под осадой. На всех давят просветы в кружках, давят груды палаток, скопища ненужных шестов и веревок. Мертвым нечего сказать – но все сидят и прислушиваются к ним.

  Урб подошел к одному из таких разорванных кружков сидящих солдат. Они поставили на угли горшок, из него поднимался тяжелый алкогольный запах. Урб присмотрелся. Двое мужчин, две женщины. – Двадцать Второй взвод?

  Старшая из женщин кивнула, не поднимая головы. Урб ее помнил. Оживленное лицо... было когда-то. Острый язычок. Малаз или Джаката? Островитянка, это точно. – Встали все!

  Он видел на лицах явное недовольство. Вторая, молодая женщина – темная кожа, темные волосы, но удивительно синие глаза – зашлась в ярости: – Отлично, сержант. – Ее акцент был ему не знаком. – Ты только что потерял свой взвод. – Тут она увидела Лизунца, лицо смягчилось. – Панцирник. – Она уважительно кивнула.

  Вторая женщина метнула компаньонке суровый взгляд. – Парни, девочки, вы смотрите на Тринадцатый. Этот взвод и Хеллиан, они пили кровь ящеров. Так что все встали, мать вашу. – Она подала пример. – Сержант Урб, я Пряжка. Пришли собирать нас? Отлично, нам пора собраться.

  Остальные неловко встали. Однако молодая женщина все еще морщилась. – Мы потеряли хорошего сержанта...

  – Который не услышал, как приказали пригнуться, – бросила Пряжка.

  – Всегда куда-то не туда нос совал, – сказал мужчина – картулианец с намасленной бородкой.

  – Любопытство, – заметил другой солдат, коротконогий и широкоплечий фалариец с волосами цвета алого золота. У него был срезан кончик носа, отчего лицо стало уродливым.

  – С элегиями покончено? Отлично. Это Лизунец. Ну, лица я знаю, так что мы знакомы. Назовите имена.

  Картулианец сказал: – Жженый Трос, сержант. Сапер.

  – Леп Завиток, – отозвался фалариец. – Хирург.

  – Целительство?

  – Не рассчитывайте. Не здесь.

  – Грусть, – сказала молодая женщина. – Взводная колдунья. Почти так же бесполезна, как Леп.

  – Арбалеты сохранили? – спросил Урб.

  Все молчали.

  – Значит, первая задача – пойди в арсенал. Потом назад, вычистить эту помойку. Двадцать Второй распущен. Добро пожаловать в Тринадцатый. Лизунец, подружись с ними. Пряжка, ты теперь капрал. Поздравляю.

  Когда все ушли, Урб встал в одиночестве – и долго, не замечаемый никем, смотрел в никуда.

  ***  

  Кто-то потряс ее за плечо. Она застонала, перекатилась набок. Снова толчок, еще сильнее. – Прочь. Темно еще.

  – Еще темно, сержант, потому что вы завернулись в одеяло.

  – Неужто? Ну-ка, сделайте то же и снова поспим. Иди прочь.

  – Утро, сержант. Капитан Скрипач желает...

  – Он всегда желает. Едва обернутся офицерами, как желают и желают все время. Эй, кто-нибудь, дай кувшин.

  – Кончились, сержант.

  Она выпростала руку, ощупала грубую ткань на лице, стянула за край. Открыла один глаз. – Не может быть. Иди найди где-нибудь там.

  – Найдем, – обещал Увалень. – Как только встанете. Кто-то ходит по взводам, считает. Нам не нравится. Нервничаем.

  – Почему? – Одинокий глаз моргнул. – У меня все восемь моряков...

  – Четверо, сержант.

  – Пятьдесят процентов потерь? Неплохо для вечеринки.

  – Вечеринки?

  Она села. – Прошлой ночью было восемь.

  – Четверо.

  – Правильно, дважды четверо.

  – Это не вечеринка была, сержант.

  Хеллиан пыталась освободить второй глаз. – Не она, гммм? Вот что значит убегать, капрал. Пропустил всё веселье.

  – Да, полагаю так. Мы растопили кусок шоколада – думали, вам понравится.

  – Та штука? Вспоминаю. Болкандшоколад. Ладно, вон из палатки. Я приведу себя в достойный вид.

  – Вы не в палатке, сержант, вы в отхожем месте.

  Она огляделась. – Вот откуда запах.

  – Никто им не пользовался, сержант. Мы видели, что вы тут.

  – Ох.

  ***  

  Живот снова свело, но рвоты не осталось, так что он сглотнул, подождал, тяжко вздыхая, и снова сел на корточки. – Чопорные соски Полиэли! Если я не буду ничего сдерживать, весь наружу выйду!

  – Уже, Борот, – заметил Горлорез, стоявший неподалеку. Голос его стал сплошным хрипом и сипом. Старые шрамы на шее воспалились; удар в грудь оказался таким сильным, что колечки доспеха впаялись в грудину, и это как-то повлияло на гортань.

  Они отошли от лагеря, встав в двадцати шагах от восточного пикета. Наоборот, Горлорез, Мертвяк и сержант Бальзам. Выжившие Девятого взвода. Пехотинцы скорчились в своих норках, смотрели на них налитыми кровью глазами, но молчали. Это вызов? Жалость? Взводный маг не знал и знать не желал. Утерев рот ладонью, он глянул на Горлореза с Бальзамом. – Ты созвал нас, сержант. Зачем?