Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

  Спакс встретил твердый взор королевы. Вождь Гилка неспешно кивнул.

  – Вы ставите меня в трудное положение, – сказала Абрасталь. – Кругхева. Если я правильно понимаю, вы думаете, что, отвергнув вас, Адъюнкт в результате потеряла веру. Но разве не в том всё дело? Две цели, не одна. Пришлось разделить вашу силу надвое. Учитывая природу Стеклянной Пустыни...

  Однако Кругхева покачала головой, не отрывая ладоней от лица. – Вы действительно вообразили, что она сможет ее пересечь? С целой армией?

  Спакс разразился потоком баргастских ругательств. Потом сказал: – К чему всё? Если она замыслила самоубийство... нет, ее самолюбие не может быть таким чудовищным, она не потащила бы за собой всех солдат!

  – Вы, похоже, – руки Кругхевы упали, – еще не познакомились с третьей стороной бесконечного спора.

  – Как это?

  – Я говорю об отчаянии, сир. Да, она заставила себя и армию идти в пустыню, но она делает это без веры. Вера пропала, развеялась...

  Абрасталь сказала: – Вы, безусловно, видите себя точным и неколебимым отражением веры Таворы; но ваше убеждение, будто Тавора видит вас так же – в точности так же – само по себе лишь убеждение. Отчаяние, в которое вы погрузились – оно вами и создано.

  Кругхева потрясла головой. – Я вижу, как оно слабеет. Вижу, как его свет пропадает из мира. Вижу отчаяние Адъюнкта. Нас так мало. Мы не справляемся. Та сияющая вещь, в ее руках – она умирает.

  – Назовите же ее, – шепнула Абрасталь. – вы говорили о споре. Назвали одну сторону верой, другую отчаянием. Расскажите же, что она держит. Про ту слабую, умирающую вещь.

  Спакс удивленно повернулся к ней: – Как, Огневласка, ты еще не поняла? То, что уходит из мира? Его зовут состраданием. Вот что она несет Падшему Богу. Что она хранит для всех нас.

  – И этого недостаточно, – шепнула Кругхева. – Боги подлые, этого недостаточно.

Книга IV.
Кулаки мира

Будь иное, лучшее место, стал бы ты искать его? Будь мир под рукой, протянул бы ты руку? Тысячи стоят на дороге, рыдая по прошедшему, странствие подошло к концу; мы отреклись от старых путей, но они нас не отпускают.

Не остается воздуха в сжатом кулаке, сделан последний вдох, но всё нет выдоха. Дети сидят, ожидая наследства тщеты, похороненные в наших дарах. Я видел мир получше, я видел покой и сон – они в конце дорог, где скопился ил, где голоса бормочут подобно музыке. Протянул я руку, но камень похитил плоть мою и крепко держит; ничего не видят глаза, сдавлено дыхание в кулаке темноты, простерта рука, и ныне вы проходите мимо, кидая монетки к моим ногам.

Я творил сказку, ища лучшего места, алкая мира, но не рассказана моя сказка и не окончена жизнь.

«Дровосеки», табличка IV, Хетра из Арена

Глава 11

В тот день я видел их: высоко вознеслись

расправив плечи, встав на сгорбленные годы

и трепеща, как будто быть еще хотят

тек пот по их ладоням; буйные шакалы

выпрыгивали из горящих ясных глаз

я видел истину, ползущую под дверь

пока я опускал засов, пыхтя от страха

а все имущество мое стучало в спину

они – дробящие колеса откровений

они залили улицы пророческим пожаром

как будто дети убежали по тропе богов

вещица недвижима, где страдание лежит

в тот день я видел: вознесли они высоко

грядущего зловещий пантеон вокруг пятна

на камне, где был пойман пес хромой

лес ног поднялся, палки с кирпичами

ходили вверх и вниз как на великой стройке

где чаши бронзовые переполнены всегда

где истуканы множатся спорее голубей

вы видели все эти лики Бога?

Высоко вознесли их, чтобы совершенство показать

и святость наших лиц, но опустели руки

нет палок, кирпичей. Теперь они взрослы

ужели веры нет, чтоб победила

жестокость детскую? Какой бог заслонит

хромого воющего пса на алтаре

от младших версий, травящих больных

и слабых? Если нас создали

такими, как должно, то мы – создатель

и если есть тот бог, что влил в нас самого себя

то все мы – бог, а наши дети

спешащие забить до смерти раненого пса

суть проявления его свободной воли

он нас испытывает, жрет иль прочь бросает

в экстазе всемогущества...

«Дети как боги», Рыбак Кел Тат

Пандусы были закончены, отряды с песней налегали на канаты. Колонны черного мрамора вставали, формируя кольцо вокруг блестящего кургана. Пыль во рту Штыря имела привкус... надежды, ломота в плечах и пояснице казалась посулом спасения.

  Он видел ее сегодня, она выглядела... лучше. Хотя все еще дитя, жестоко использованное – лишь мерзавец скажет, что это к добру. Что веру можно обрести лишь через тяжкие страдания. Что мудрость рождается из шрамов. Просто дитя, чтоб вас, очищенное от мерзких пристрастий... но остается этот взгляд, прячущийся в глубине древних глаз. Познание смертельного яда, познание себя – пленницы слабости и желания.

  Она Верховная Жрица Искупителя. Он принял ее в объятия; последней из людей познала она этот дар.

  Копавшие вокруг Кургана целыми корзинами поднимали наверх приношения. По большей части от Т'лан Имассов. Куски полированных костей, раковины и слезы янтаря имеют обыкновение скатываться с боков могильника. В Коралле уже целые штукатурные фризы украшены странными и драгоценными дарами, они окружают Девять Священных Сцен.

  Штырь оперся о колесо фургона, ожидая, пока придет очередь и в мозолистую, покрытую ссадинами руку передадут видавшую виды оловянную кружку.

  Когда-то он был морским пехотинцем. Сжигателем Мостов. Прошел подготовку в военной инженерии, как положено каждому малазанскому морпеху. И теперь, спустя три месяца по возвращении из Даруджистана (эх, что за сумятица там случилась!) его сделали бригадиром котлована. Как и в дни солдатчины, он не любит сидеть и смотреть, как тяжелую работу выполняет кто-то другой. Нет, всё это... хорошо. Честно.

  Его уже неделю не преследуют убийственные мысли. Ну, почти неделю.

  Яркое солнце сжигает плоскую равнину. По западной дороге фургоны подъезжают и отъезжают от карьера. А город на юге... Он повернулся, прищурился. Славный свет. Куральд Галайн пропал. Черный Коралл более не черен.

  Пропал. Тисте Анди исчезли, с ними красный дракон; всё остальное... осталось. Сокровища, всё. Ни слова никому, ни единого намека. Чертовски загадочно, но что тут странного? Они не люди. Они и думают не как люди. Фактически...

  – Боги подлые!

  Над высоким дворцом, над башнями внезапная сумятица, клубящаяся тьма – она кружит облаками, распадается на части.

  Возгласы рабочих. Страх, тревога. Ужас.

  Вдалеке нарастающие крики.

  Штырь упал на колени, кружка вывалилась из дрожащих рук. Последний раз... боги! В последний раз он видел...

  Великие Вороны заполонили небо. Тысячи взмывают, кружатся, оглушительно каркают. Солнце мигом пропало за огромной тучей.

  Он содрогался, потеряв душевный покой; он чувствовал старые слезы, поднимающиеся из некоего внутреннего колодца. Думал, всё запечатано. Забыто. Но нет. – Друзья мои, -шепнул он. – Тоннели... ох, сердце, сердце...

  Великие Вороны льются из всех возвышенных мест города, машут крыльями все выше, смещаются к заливу.

  «Улетают. Они улетают».

  И, пока они клубились над городом, кишели над восточным морем, тысяча ужасных, сокрушающих воспоминаний окружила Штыря, охватила пламенем.

  Лишь мерзавец скажет, что это к добру. Что веру можно обрести лишь через тяжкие страдания. Что мудрость рождается из шрамов. Лишь мерзавец.

  Он стоял на коленях. И рыдал, как может только солдат.

  ***  

  Что-то привлекло Банашара к группке солдат. Может, любопытство; наверное, так оно внешне выглядит... но, правду говоря, ныне каждое его движение стало бегством. «Бегу от зуда. Зуда храмовых погребов, что были под рукой. Если бы я знал. Да, мог бы догадаться».

  Стеклянная Пустыня отвергает его. Идеальная роскошь, рай пьяницы, безбрежные запасы вина, не стоящие ему ни монетки – пропали. "Я проклят. Как я и поклялся Блистигу, как сказал всем. На старого бедного Банашара снизошла трезвость. Ни капли в венах, ни намека на перегар в дыхании. Ничего не осталось от прежнего человека.

  Кроме зуда".

  Червяк, свернувшийся во сне – хотя он начинает шевелиться, поднимает слепую голову. Длинный, словно угорь малазской гавани, но в остальном вовсе не похожий. Рты по всему телу.

  – Не могу сказать, что на это глядеть приятно, – буркнул кто-то из солдат.

  – Вялый какой-то, – заметил другой.

  – Ты его только разбудил. Думаю, днем он таится. Все эти голодные рты... дыханье Худа, лучше перевернуть камни в лагере. Как подумаешь, что спишь, а такие вот выползают охотиться...

  Кто-то заметил Банашара. – Смотрите, здесь бесполезный жрец Д'рек. Что, пришел поглядеть на сыночка?

  – Мириады форм принимает Осенняя Змея...

  – Че? Миридам корм? О чем ты?

  – Я видел таких, – сказал Банашар, заставив всех замолчать. «Во снах. Когда зуд становится укусами. Меня грызут и жуют, а я не вижу, кто, не могу найти. Когда кричу во сне». – Хороший был совет, – добавил он. – Обыщите лагерь, расскажите всем. Найдите их. И убейте.

  Топнул, опускаясь, сапог.

  Червь изогнулся, развернул кольца, поднял голову, словно плюющаяся ядом гадюка.

  Солдаты с руганью отскочили.

  Банашара развернуло толчком в сторону. Сверкнуло железо, опустилось лезвие меча, разрубая червя надвое. Он поднял голову, увидел Фаредан Сорт. Та сверкнула глазами на кольцо солдат. – Хватит время терять, – рявкнула она. – День будут жаркий, солдаты. Закончите с этим и найдите тень.

  Куски червя крутились, пока не наткнулись один на другой, сцепившись в смертельной схватке.

  Кто-то бросил монету, подняв облачко пыли. – Тот мирид, что короче.

  Меч Фаредан Сорт опустился, и еще раз, и еще, пока в белой пыли не остались лишь мелкие кусочки. – Ну, – буркнула она, – услышу, что кто-то бьется об заклад или еще что – тот дурак будет носить нам воду из Восточного океана. Поняли меня? Хорошо. Взялись все за дело.

  Когда солдаты поспешили удалиться, офицер развернулась к Банашару, критически его оглядев. – Выглядите хуже обычного, Жрец. Найдите тень...

  – О, солнце – мой друг, Кулак.

  – Лишь человек без друзей способен так сказать, – сощурила она глаза. – Вы обожжены. Будет больно, советую искать целителя.

  – Принимаю совет, Кулак. Ждет ли меня сегодня боль? Да. Правду сказать, я ей буду рад.

  Он заметил вспышку отвращения. – Боги подлые. Вы лучше, чем хотите казаться.

  – Да ну? Очень приятно слышать.

  Фаредан Сорт помедлила, словно желая сказать еще что-то, но потом отвернулась.

  Он смотрел, как она уходит вглубь лагеря регулярной пехоты. Солдаты суетились с мечами и ножами в руках, поднимая камни. Сверкали лезвия, слышались ругательства.

  Истощенность этой страны ужасала его. Осколки кристаллов, что рождены под стоны повышенного давления где-то в глубине, а потом выброшены наружу, прорезая шкуру земли. Озираясь, он воображал, какая при этом была боль, какая непреклонная воля стояла за действиями мощных сил. Подняв взгляд, Банашар посмотрел на восток, где змеиным глазом открывалось солнце. – Что-то, – прошептал он, – здесь умерло. Кто-то... – Шок разорвал землю. Высвобожденная дикость смертельной силы нанесла Спящей Богине такую рану, что она, должно быть, кричала во сне. «Они убили ее плоть. Мы идем по мертвой плоти. Кристаллы, как рак, растут повсюду».

  Он снова пошел бесцельно блуждать. Зуд вцепился в пятки.

  ***   

  Кулак Блистиг растолкал скопище и вошел в палатку. «Боги подлые». – Все вон. Кроме квартирмейстера. – Толпа осаждала Прыща, сидевшего за раскладным столиком. Люди поспешно выходили, успевая метнуть ядовитые взоры на чисто выбритого мужчину. Прыщ откинулся на спинку стула, воздел брови.

  Кулак обернулся, опустил полог. Поглядел на Прыща. – Лейтенант, старший сержант, квартирмейстер. Сколько же вам нужно должностей и званий?

  – Ну, Кулак Блистиг, я лишь следую необходимости. Что я могу для вас сделать, сэр?

  – Сколько воды мы потратили за ночь?

  – Слишком много, сэр. Одни только волы и кони...

  – По ваши расчетам, сколько дней мы пройдем без необходимости пополнения?

  – Ну, Кулак, это зависит...

  Блистиг скривился. – Все эти солдаты, Прыщ – что они тут делают?

  – Подают прошения, сэр. Нужно ли говорить, что я отклоняю все до одного. Быстро становится очевидным, что вода – сокровище, затмевающее золото и бриллианты. Она, кратко говоря, стала валютой выживания. Посему очень рад, что вы здесь, Кулак Блистиг. Я предвижу время – весьма недалекое – когда просьбы сменятся гневом, а гнев – насилием. Не лишним считаю просить дополнительной охраны фургонов с водой...

  – Вы ввели рационы?

  – Конечно, сэр. Но это трудно, ведь нет никакой достоверной информации, за сколько дней мы пересечем пустыню. Или, скорее, ночей. – Прыщ колебался. Наконец он склонился вперед. – Сэр, если бы вы подошли к Адъюнкту... Слухи ходят, у нее есть карта. Она знает, как широка пустыня, но нам не говорит. Почему не говорит? Потому что...

  – Потому что идти слишком далеко, – зарычал Блистиг.

  Воздев руки в жесте полного согласия, Прыщ снова откинулся на стуле. – Кончились мои беззаботные деньки, Кулак. Это чертовски ясно.

  -У вас есть право так говорить.

  – Вас послала Адъюнкт? Вам велено составить рапорт о состоянии запасов? Если так, мой список...

  – Сколько дней до окончания воды? – потребовал ответа кулак.

  – При строгой экономии, с учетом скота... примерно пять.

  – А без животных?

  – Если избавиться от волов, нам придется самим тянуть фуры – тяжелая, вызывающая жажду работа. Не могу сказать уверенно, но подозреваю: выгоды не будет, возросшее потребление воды командами...

  – Но ведь бочки будут пустеть, и тем самым облегчаться?

  – Да. Кулак, это приказ Адъюнкта? Мы забиваем волов? А лошадей?

  – Когда отдадут такой приказ, солдат, не вам его исполнять. Я готов усилить стражу вокруг ваших фургонов, Прыщ.

  – Превосх...

  – Достойные доверия стражники, – бросил Блистиг, впиваясь глазами в Прыща.

  – Конечно, сэр. Как скоро...

  – Вы должны выделить запас на одну роту, квартирмейстер. Запечатать бочки моим знаком. Их можно открывать лишь по моему личному приказу, порции будут распределяться согласно присланным спискам. Без отклонений.

  Глаза Прыща сузились. – Особый запас для одной роты, Кулак?

  – Да.

  – Следует ли умозаключить, сэр, что ваши особые стражники примут особые меры по охране бочек?

  – Приказы понятны, квартирмейстер?

  – Так точно, Кулак. Совершенно ясно. Поговорим подробнее. Сколько дополнительных стражников вы нам придадите?

  – Думаю, десяток сойдет.

  – Десяток? Даже если ставить по пятеро в смену, они едва уследят за пятью вагонами, не говоря о многих десятках.

  – Перераспределите своих.

  – Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

  – Доверяю вашей компетентности, Прыщ, и ловкости. Мы поняли друг друга?

  – Так точно, Кулак Блистиг.

  Он с удовлетворением покинул палатку, встал у выхода, засверкал глазами на слонявшихся солдат: – Первый, кого поймают за покупкой воды, будет предан трибуналу и казнен. Что, у вас еще остаются причины обращаться к квартирмейстеру? Вряд ли, смею думать.

  Блистиг направился к своему шатру. Жара угнетала. "Она меня не убьет. Я здесь не для того, чтобы помирать за нее или за гребаную славу. Настоящее «без свидетелей» – когда кое-кто выходит из тучи пыли, в которой погибли все герои. Он сумел выжить.

  Прыщ понимает. Он одного со мной покроя. Один Худ знает, сколько этот тип сумел стащить в личные закрома. Ну, не один хитрый ублюдок найдется в армии.

  Ты меня не получишь, Тавора. Не получишь".

  ***   

  Хмурый Прыщ встал и начал расхаживать по палатке, огибая складной стол и трехногий стул. Сделав три круга, он хмыкнул, застыл на месте. – Химбл Фрап, ты там?

  Низенький, круглолицый, однако тощий солдат скользнул внутрь. – Ждал вызова, сэр.

  – Каким отличным служкой ты стал, Химбл. Список готов?

  – Да, сэр. А чего хотел лорд Кривоног?

  – Сейчас разберемся. Давай, поглядим на твой гений, Химбл... о, позволь-ка разверну. Знаешь, удивительно, что ты вообще можешь писать.

  Ухмыльнувшись, Химбл поднял руки. Пальцы на обеих кистях были чисто срублены на середине основных фаланг. – Легко, сэр. Я и раньше писал не лучше.

  – Большие пальцы на месте.

  – Именно, сэр. Именно они и нужны.

  Прыщ изучил пергамент, поднял глаза на клерка: – Ты уверен?

  – Точно, сэр. Плохо дело. Восемь дней с нехваткой. Десять дней в мучениях. Какой путь избираем?

  – Решать Адъюнкту. – Прыщ сложил пергамент, отдал Химблу. – Нет, не доставляй немедленно. Кулак высылает нам десяток отборных громил, охранять его личный резерв – запасы на целую роту. Прежде чем ты спросишь, отвечу: нет, я не думаю, что он будет делиться даже со своими лакеями.

  – Верно говорите, сэр. Вот почему он гоняет солдат за один глоток. Будет первым?

  – И единственным, по крайней мере среди кулаков. Полагаю, мы увидим у себя нескольких лейтенантов. Может, даже одного-другого капитана, выпрашивающего льготу для своих солдат. Как расходятся бутылки для мочи?

  – Почти кончились, сэр. Если ожидали, что все будут кривиться – вы ошиблись.

  – Они не дураки, Химбл. Дураки уже мертвы. Лишь мудрецы живы.

  – Мудрецы, сэр. Как вы и я.

  – Точно. Ну, давай усаживайся, готовься писать. Скажешь, когда будешь готов.

  Химбл вытащил складень с палочками для письма, восковыми табличками и лампадой. Зажег фитилек, согрел кончик стило. – Готов, сэр.

  – Пиши следующее: "Личное послание от лейтенанта старшего сержанта походного квартирмейстера Прыща Кулаку Добряку. Наитеплейшие приветствия и поздравления с достижением нового ранга, сэр. Как любой может заметить, наблюдая возвышение Ваше и, смею надеяться, мое, добрые сливки хорошо пенятся и т.д. Но, как бы ни был я рад писать Вам, обсуждая все возможные разновидности идиом, увы, данное послание касается вещей по природе более официальных. Коротко говоря, мы предстаем перед лицом кризиса величайшего порядка. В соответствии с чем я скромно прошу Вашего совета и желал бы организовать особо секретную встречу при ближайшей оказии. Преданный лично Вам, Прыщ". Успел, Химбл?

  – Да, сэр.

  – Прошу, прочитай.

  Химбл откашлялся, сощурился на табличку. – Прыщ Добряку встреча тайно когда?

  – Превосходно. Доставь немедля, Химбл.

  – До или после того, что Адъюнкту?

  – Гмм. Думаю, до. Разве я не сказал "кризис величайшего порядка"?

  Химбл покосился на табличку, кивнул: – Сказали, сэр.

  – Все верно. Исполняй, капрал.

  Химбл принялся складывать вещички, гудя себя под нос.

  Прыщ следил за ним. – Рад, что тебя списали из тяжелой, Химбл?

  Тот помедлил, склонил голову, размышляя. – Рад, сэр? Нет, не рад, но ведь если пальцы отрубили, что ты можешь сделать?

  – Слышал, один из твоих сотоварищей придумал специальную кожаную сбрую...

  – У него только одной не хватает, сэр. Я потерял пальцы со щитом в первой атаке, а пальцы с мечом в четвертой.

  – И теперь ты писец.

  – Да, сэр.

  Прыщ еще мгновение смотрел на него. – Иди, Химбл.

  Когда солдат ушел, Прыщ продолжил ходить кругами. – Запомни, – бормотал он под нос, – переговорить с оружейником и кузнецом. Нечто мне подсказывает, что старые таланты Химбла вскоре понадобятся. Ради благополучия и долгого существования некоего Прыща, скромного и весьма старательного офицера Охотников за Костями. – Он наморщил лоб. «Восемь, если с нехваткой. Десять дней мучений. Да помогут нам боги небесные».

  ***  

  Кулак Добряк провел рукой по голове, словно приглаживая волосы. На мгновение Лостаре Ииль жест показался милым. Мгновение прошло, она вспомнила о его репутации. В любом случае тревога на лице этого человека способна обеспокоить; она ощутила в его взгляде тихое недовольство.

  Фаредан Сорт сняла перчатки. – Адъюнкт, переход выдался трудный. Неровная почва разбивает фургоны, да и тягловый скот... семь животных захромали, их нужно забить. Как и двух лошадей хундрилов и еще одну из вашего табуна.

  – Дела все хуже, – пробурчал Добряк. – Эта Стеклянная Пустыня правильно названа. Адъюнкт, – тут он глянул на Сорт и Рутана Гудда, – мы обязаны высказать вам все дурные предчувствия. Такой поход нас сломает. Даже если удастся пересечь проклятые земли, наша эффективность в военном отношении будет весьма ослаблена.

  Фаредан Сорт добавила: – Маги едины во мнении, что вода здесь недостижима. Если только мы встанем на несколько дней и попробуем выкопать глубокие колодцы. Очень глубокие колодцы, Адъюнкт. И даже тогда... ну, проблема в том, что магам неоткуда тянуть. Они бессильны. Ни один садок не покоряется, а значит, они не знают, есть вода глубоко под нами или нет. – Она помолчала, вздохнула. – Хотелось бы принести хорошие новости – мы бы ободрились.

  Адъюнкт стояла за столом с картами. Казалось, она внимательно изучает земли Колансе, начерченные на промасленной коже неким купцом из Болкандо пятьдесят лет назад. Впрочем, заметки на карте никто из присутствующих не может прочитать... – Нам придется пересечь гряду холмов или сопок, вот здесь, – она ткнула пальцем, – прежде чем сможем войти в провинцию Эстобансе. Я, однако, подозреваю, что враг окажется пред нами раньше. Пройдет или через перевалы на севере, или с востока. Или с двух сторон сразу. Очевидно, война на два фронта нам не выгодна. Перевалы станут ключом. Угроза из Эстобансе – самая значительная. Кулак Добряк, забейте всех лошадей моего табуна, кроме одной. Потребуйте от хундрилов уменьшить табун до одного скакуна на воина плюс десяток запасных. Кулак Сорт, начинайте выбирать людей в команды для перетаскивания фургонов – волы долго не протянут.

  Добряк снова погладил кожу черепа. – Адъюнкт, кажется, время стало нам врагом. Ну, в этом походе. Я гадаю, сможем ли мы увеличить продолжительность ночных переходов? Два звона до заката, два звона после рассвета. Это нас истощит, верно – но мы так или иначе будем измотаны.

  – Фургоны, освободившиеся от провианта, – сказала Сорт, – могут взять доспехи и часть оружия солдат, облегчая их ношу. Можно также начать освобождение от излишних материалов. Уменьшим число кузнецов и оружейников. Снаряжение у нас в более-менее приличном состоянии – солдаты не теряли времени, занимались починкой и заменой. Бросив семьдесят процентов сырого железа, почти все походные горны и уголь для них, мы могли бы разместить воду и провиант в большем количестве фургонов, облегчая работу скоту и людям, не говоря уже об уменьшенной нагрузке на колеса.

  – Можно было бы втрое плотнее разместить солдат в палатках, – добавил Добряк.

  – Мы сохраним все палатки и запасной брезент, – отозвалась, не поднимая головы, Адъюнкт. – Что до ваших предложений, Фаредан – подумаю. И, Кулак Добряк, удлиненные переходы начните с этой же ночи.

  – Адъюнкт, – сказал Добряк, – это будет... жестоко. С таким уровнем морали, как у нас, скоро начнутся... трудности.

  – Новость о поражении На'рхук помогла, – заметила Сорт, – но беспрерывный переход в полдня и целую ночь подорвал родившееся рвение. Адъюнкт, солдатам нужно еще что-то, за что можно уцепиться. Что-то. Что угодно.

  Наконец Тавора подняла голову. Спокойно посмотрела на Фаредан Сорт красными от утомления глазами. – И что же, Кулак, – сказала она тускло, – вы предлагаете им дать?

  – Не знаю, Адъюнкт. Слухи грызут нас...

  – Какие именно слухи?

  Фаредан Сорт замешкалась, отвела взор.

  – Добряк, кажется, ваша соратница – Кулак лишилась дара речи.

  – Адъюнкт, – кивнул Добряк. – Слухи... что же. Некоторые совсем дикие. Другие бьют прямо в кость.

  Заговорил Рутан Гудд: – Мы вступили в союз со Старшими Богами, и вы готовитесь пролить кровь солдат в последнем великом жертвоприношении – всех сразу – чтобы обеспечить себе Возвышение. Есть и другой: вы заключили тайный пакт с Высокими Домами младших богов. Будете торговаться, используя Увечного – именно для того мы хотим его пленить, украсть его останки у Форкрул Ассейлов. Есть много другого, Адъюнкт.

  – Вы наделены тайным знанием, – подтвердил Добряк, – полученным боги знают от кого. Поскольку больше никто не знает, от кого, все заняты измышлением догадок.

  – И в каждой, – добавил Гудд, смотря Таворе в глаза, – вы склоняетесь перед каким-нибудь богом. Что ж, какой малазанский солдат не ощутит на языке горечи от такой мысли? Какой солдат не помнит истории Дассема Альтора? Присяга командира богу всегда подкреплена кровью его подчиненных. Оглядитесь, Адъюнкт. Мы больше не служим Малазанской Империи. Мы служим ВАМ.

  Почти шепотом Адъюнкт ответила: – Вы служите мне, вот как? Вы готовы рискнуть жизнью ради меня? Прошу вас всех: объясните, чем именно я такое заслужила?!

  Тон ее вопроса породил ошеломленное молчание.

  Тавора Паран оглядела всех по очереди, и во взоре ее не было ни гнева, ни ярости, ни обиды. Лостара Ииль скорее различила в нем какую-то беспомощность. Смущение.

  После долгого, хрупкого безмолвия Добряк сказал: – Адъюнкт, мы идем в поход ради спасения Скованного Бога. Проблема в том, что как бог он мало кому нравится. Среди Охотников за Костями вам не найти и единого его поклонника.

  – Неужели? – Голос ее вдруг стал суровым. – Ни один солдат в армии – даже в этом шатре – не страдал? Ни разу не ощущал себя сломленным? Не плакал? Не скорбел?

  – Но мы такому не поклоняемся! – возразил Добряк. – Мы не встаем на колени перед слабостью!

  – Рада слышать, – отозвалась она тихо, словно внезапно запылавший внутри огонь столь же быстро угас. Глаза в карту, попытка найти проход... – Тогда глядите через эти обширные пространства. Глядите в глаза бога, Кулак Добряк, и укрепляйте разум. Сделайте мысли холодными. Упорными. Сделайте всё, чтобы не ощутить ни единого укола боли, ни малейшей дрожи. Глядите ему в глаза, Добряк, пока не решите отвернуться. Готовы?

  – Не буду, Адъюнкт, – дрожащим голосом ответил Добряк. – Потому что он не предстает передо мной.

  Однако Тавора снова поглядела ему в глаза. – Неужели?

  Удар сердца, еще один... Добряк отшатнулся. Отвернулся.

  Лостара Ииль тяжело вздохнула. «Правильно говорите, тот готов...»

  Тавора не отцеплялась от кулака. – Вам нужен храм, Добряк? Образ на камне? Вам нужны жрецы? Священные тексты? Вам нужно закрыть глаза, чтобы узреть бога? Такого славного на высоком престоле, такого гордого взором... о, не будем забывать про длань милосердия – она вечно протянута к нам. Вам нужно всё это, Добряк? А вам, остальным? Вам нужен твердый порядок, чтобы получить благословение истины?

  Полог был грубо отдернут. Вошел Банашар. – Звали? – Его улыбка выражала ужас, казалась отверстой раной, обнажающей вихрь в душе человека, мучения всей его жизни. – Я снаружи кое-что слышал. Даже слишком многое. – Он глянул на Адъюнкта: – Благословение истины? Адъюнкт, дорогая моя, вы должны были уже понять. Истина не благословляет. Лишь проклинает.

  Адъюнкт словно стала меньше ростом. Уронила взор на стол с картой. – Тогда прошу, Септарх, прокляните нас парой слов истины.

  – Весьма сомневаюсь, что это нужно, – отвечал он. – Мы всю ночь шли под светом Нефритовых Чужаков. И пойдем снова. – Он помедлил, хмуро глядя на собравшихся. – Адъюнкт, вас осадили? А я неким невиданным чудом проломился внутрь?

  Добряк схватился за шлем. – Я должен собрать офицеров, – сказал он и замер в ожидании. Тавора жестом разрешила идти, не отрывая глаз от карты.

  Фаредан Сорт вышла вместе с ним.

  Лостара Ииль поймала взгляд Гудда и пригласила идти вместе. – Адъюнкт, мы будем снаружи шатра.

  – Отдыхайте.

  – Да, Адъюнкт, как прикажете.

  Унылая женщина слабо улыбнулась. – Скоро. Идите.

  Лостара увидела, что Банашар садится на кожаный стул. «Боги, в его компании... удивляться ли, что она такая?»

  Верховный Жрец ткнул пальцем в сторону проходившего мимо Рутана Гудда и сделал странное движение, словно рисуя нечто в воздухе.

  Гудд чуть помедлил, состроил озабоченную гримасу, провел рукой по бороде и вышел из шатра.

  ***  

  – Вы в порядке? – спросила Фаредан Сорт.

  Лицо Добряка омрачилось. – Конечно, я не в порядке.

  – Слушайте, мы пытались...

  – Нельзя просить солдат раскрыть сердца. Сделав так, они не будут жить как прежде. – Он встал к ней лицом. – Как она не может понять? Нам нужно закалять себя перед всем, что должны будем сделать. Нужно стать тверже врага. А она желает нас размягчить. Чувства. – Он потряс головой. Она видела, что кулак дрожит – то ли от гнева, то ли от разочарования.

  Сорт повернулась, услышав, что Рутан Гудд и Лостара Ииль выходят из командного шатра.

  Добряк метнул взгляд на Рутана: – Кем бы вы на деле ни были, капитан, лучше вколотите ей в голову побольше здравого смысла. Похоже, никому другому это не удается.

  Рутан Гудд нахмурился. – И какой это должен быть смысл, Кулак?

  – Мы убиваем людей ради жалования, – прорычал Добряк.

  – Не думаю, что она намерена это изменить, – ответил капитан.

  – Она желает, чтобы мы истекли кровью ради Увечного Бога!

  – Потише, Добряк, – предостерегла Фаредан Сорт. – А еще лучше обсудим всё подальше, за лагерем.

  Они ушли. Рутан поколебался, но Лостара Ииль потянула его за собой. Ни слова не было сказано, пока они не миновали плохо организованные пикеты. Под солнцем жара обрушилась на офицеров, свет ослепил глаза.

  – Не сработает, – провозгласил Добряк, скрестив руки на груди. – Будет мятеж, а потом драка за воду; в конце концов почти все погибнут. Даже треклятые морпехи и панцирники в полном числе не удержали бы целую армию...

  – Похоже, вы невысокого мнения о моих подчиненных, – бросила Фаредан Сорт.

  – Сколько среди них добровольцев, Сорт?

  – Понятия не имею.

  – Малазанская политика – брать самых рьяных в морскую или тяжелую пехоту. Преступники, бедняки, изгои, вот кто кончает в регулярных войсках. Фаредан, вы действительно уверены в солдатах? Только честно – никому здесь не нужна пустая болтовня.

  Она отвела взгляд, прищурилась. – Одну лишь странность я заметила, Добряк. Они мало говорят. О чем бы то ни было. Нужно вывернуть такому руку, чтобы вырвать мнение. – Она пожала плечами. – Они знают, что безлики. Такими были всегда, задолго до вступления в ряды армии. Тут... тут или там, все едино.

  – Может, они молчат в пределах слышимости ваших ушей, Сорт, – буркнул кулак. – Готов поспорить, им есть что сказать друг другу, когда вокруг никого.

  – Не уверена.

  – Вы забыли дни, когда сами были в нижних чинах?

  Она вздрогнула. – Нет, Добряк, я не забыла. Но я стояла в пятидесяти шагах от костров, могла бы видеть шевеления губ, жесты, свойственные спорам – но ничего такого. Признаю, это странно, но моим солдатам, кажется, нечего сказать даже друг другу.

  Все замолчали.

  Рутан Гудд стоял, расчесывая бороду пальцами. Лицо его было задумчиво-отстраненным, словно он слушал не спор, а что-то, творящееся в тысяче лиг отсюда. «Или в тысяче лет».