Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

  – Того самого, что пришел за тобой в тронный зал?

  Он кивнул.

  – Потому что он завладел твоим именем?

  – Возможно – или нет. Мы скрестили клинки. Я победил его в битве...

  – Он провалился как хранитель.

  – Да.

  – Тогда он пришел, – сказала Араникт, – чтобы заменить себя тобой.

  – Думаю, ты можешь быть права. «Или так кажется».

  – Имена, о которых ты говорил, Брюс – теперь их никто не охраняет?

  – Ах, дело в моем воскрешении. Тебе известны подробности?

  Араникт покачала головой. – Ничего. Ну, как и всем остальным.

  – Как можешь вообразить, я часто об этом думал. Во снах я вспоминаю то, чего никогда не делал и не видел. Очень тревожно, по крайней мере вначале. Как и ты, я не обладаю реальным знанием о возвращении в мир. Это было приглашение? Разрубание цепей? Просто не знаю.

  – Сила, способная такого достичь, должна быть великой.

  – Что-то мне говорит, – сказал он с кривой улыбкой, – что даже силы Старшего Бога было бы недостаточно. Желания живущих вернуть того, кого они потеряли, мало, чтобы нарушить законы смерти. Никто не хочет такого путешествия, но все же мы умираем. Я не тот самый человек, прежний умер в тронном зале, у ног короля.

  Теперь она смотрела на него со страхом в глазах.

  – Долгое время, – говорил Брюс, – я думал, что не могу найти даже отзвука прежнего себя. Но потом... ты. – Он качал головой. – Но что я могу сказать? Какое всё это имеет значение, если мы разделяем одну истину? Думаю, я был освобожден... чтобы что-то сделать. Здесь, в мире. Думаю, теперь я понял, что именно. Но не понимаю, как этого достичь. Не знаю даже, почему это так... важно. Хранитель послал меня назад, ибо я – его надежда. – Он метнул ее взгляд. – Когда ты заговорила о вере Таворы в мальчишку, я уловил блеск... словно мерцание далекой лампады, словно в мутной воде... кто-то идет вдалеке. И понял, что уже видел такое раньше. Во сне.

  – Кто-то, – пробормотала Араникт. – Твой Хранитель?

  (См. "Буря Жнеца", гл. 20. – Прим. переводчика)

  – Нет. Но я ощутил мысли незнакомца, увидел его воспоминания. Древний дом, в котором я стоял прежде, теперь пуст. Залит водой, погружен во мрак. Как у всего, что лежит на дне океана, его время ушло, его роль... окончена. Он вошел внутрь, желая найти то, что находил прежде, желая компании. Но они пропали.

  – Они? В том доме живут люди?

  – Уже нет. Он покинул его и ныне ходит, неся фонарь – я вижу его, словно фигуру из мифа. Последняя душа глубин. Одинокий, тусклый огонек – всё, что ему оставлено. Он предлагает его. Ради мгновения... – он поднес руку лицу, утирая слезы, – света. Облегчения. От жуткого давления, гнета, от темноты.

  Они остановились. Она была перед ним, в глазах плескалось горе. Женщина шепнула: – Он манит тебя? Он просит составить себе компанию, Брюс?

  Тот моргнул, покачал головой: – Не... не знаю. Он... ждет меня, я вижу свет фонаря, вижу его тень. Словно явление из мифа, из колдовских чар. Он ждет души утопленников? Наверное. Когда мы погружаемся, теряем ощущение, где верх и где низ – разве не так бывает с теми, что тонут?.. все, что мы видим, это свет во мраке, и мы верим, что идем к поверхности. Но... это зовет его фонарь. Вниз, вниз...

  – Брюс, что ты должен сделать?

  – Во мне звучит голос, – сказал он, вдруг охрипнув от эмоций. – Все, кого забрали моря – смертные и боги – остались без свидетелей. – Он поднял взор, увидел широко раскрытые глаза. – Я так же скован, как Адъюнкт, меня так же влекут к... чему-то. Я воскрешен, чтобы быть братом короля? Командующим армий? Я пришел в ответ на горе брата, ибо он желает, чтобы всё было как прежде? Я здесь, чтобы еще раз ощутить, что значит быть живым? Нет. Есть иное, любовь моя. Есть иное.

  Она протянула руку, погладила его по щеке. – Мне суждено тебя потерять, Брюс?

  «Не знаю».

  Араникт, наверное, поняла ответ, хотя он молчал. Она прильнула к нему, словно падала, и он заключил ее в объятия.

  "Дорогой голос. Дорогой ты, живущий во мне – словами не изменить мира. Никогда такого не было. Сможешь ли ты расшевелить тысячу душ? Миллион? Грязь, которую пнули ногой, пустив по бездушным течениям? Она лишь осядет где-то еще.

  Твоя тень, друг, похожа на мою.

  Твой свет, такой приятный и такой далекий – все мы шевелимся во тьме от момента рождения до момента смерти. Но ты грезишь о встрече, ибо ты, как каждый из нас, одинок. Есть иное. Должно быть иное.

  Во имя любви в моих жилах, прошу... должно быть иное".

  ***   

  – Не читайте мне лекций, сир, по основам нашей веры.

  Столь многое отдано тишине, словно она – драгоценное прибежище, сокровищница, способная преображать все, что в нее помещено, делая страхи полчищем благородных добродетелей. «Но страхи не меняются». Надежный Щит Танакалиан стоял перед Кругхевой. Их окружил шум – пять тысяч братьев и сестер разбивали лагерь.

  Пот стекал под его одеяниями. Он ощущал кислый запах тела, сопревшего под шерстью, и запах ланолина. Дневной переход тяжко налег на плечи. Глаза зудели, во рту было сухо.

  Готов ли он к моменту? Он не знал – в конце концов, у него есть собственные страхи. "Но... долго ли мне выжидать? Какой момент среди прочих я должен счесть самым безопасным? Вздох перед военным кличем? Едва ли.

  Я сделаю это сейчас, и пусть свидетели поймут – я долго готовился, окружившее меня молчание – не мое, это она меня вынудила. Она готова бросить нас на отвесную стену, в трещины камня.

  Железо, где твои добродетели? Отточенное лезвие целует, дождем летят искры. Кровь течет по рукояти, пятная белый снег. Так ты отмечаешь каждую тропу". Танакалиан огляделся. Кипящее движение, ставятся палатки, летят по ветру щупальца дыма. – Без Дестрианта, – заговорил он, – нам не узнать собственной судьбы.

  Он глядел на нее, прищурившись.

  Смертный Меч Кругхева стояла и следила, как семеро братьев и сестер собирают командный шатер. Кожа сложенных на груди мощных рук приобрела оттенок бронзы, казавшийся сходным с цветом здешней запыленной почвы. Солнце выбелило пряди волос, не влезшие под шлем, они вились паутиной по жаркому ветру. Если переговоры с Адъюнктом оставили раны, она не показывала их. – Сир, – сказала она, – Командор Эрек-Але не славится нерешительностью. Вот почему я избрала его командовать флотом. Вы призываете к себе нерешительность, думая, что у нас есть на это время. Но впереди слишком много вызовов.

  «Но, треклятая дура, Ран'Турвиан видел, что будет. Мы предадим свой обет. Не вижу, как этого избежать». – Смертный Меч, – начал он, пытаясь изгнать из голоса гнев, – мы присягнули Зимним Волкам. Наше железо – их воинственные клыки.

  Она хмыкнула: – И война воистину близка, Надежный Щит.

  «Когда ты стояла перед Адъюнктом, когда клялась служить ей и ей одной... тебя соблазнило величие момента? Да? Безумство!» – Мы не могли предвидеть, что запланировала Адъюнкт, – сказал он. – Мы не знали, как она намерена обмануть...

  Женщина обернулась: – Сир, мне придется заткнуть вам рот?

  Глаза Танакалиана широко раскрылись. Он выпрямился перед ней: – Смертный Меч, я Надежный Щит Серых Шлемов Напасти...

  – Вы глупец, Танакалиан. Вы поистине великая моя ошибка.

  В этот раз, поклялся он, нельзя отступить под напором ее недоверия. Он не уйдет в сторону, смущенный, съежившийся. – А вы, Смертный Меч, стоите передо мной величайшей угрозой, какую знали Серые Шлемы.

  Братья и сестры прекратили возню с шатром. Видя стычку, к ним подходили другие. «Поглядите на себя! Вы знали, что так будет!» Сердце Танакалиана грохотало в груди.

  Кругхева побелела. – Объяснитесь, Надежный Щит! – Суровый голос скрежетал. – Ради собственной жизни, объяснитесь.

   О, как он жаждал этого мгновения, как воображал эту сцену. Надежный Щит лицом к лицу с Кругхевой. Запоминающие всё свидетели. «Какая чудесная сцена». Умозрительно он уже произнес все слова, голосом суровыми смелым, твердым и неколебимым перед яростью незадачливого тирана. Танакалиан медленно вздохнул, поглядел, как трясется от гнева Смертный Меч, и не дрогнул. – Адъюнкт Тавора – всего лишь женщина. Смертная женщина, ничего более. Не вам предлагать ей клятвы верности. Мы Дети Волков, не этой проклятой бабы! Поглядите, что вышло! Она прокладывает нам курс, она бьет в сердце нашей веры!

  – Падший Бог...

  – Худ побери Падшего Бога! "Когда бхедрин слаб и ранен, волки смыкаются над ним". Так написано! Во имя наших богов, Смертный Меч! Ему лучше умереть от нашей руки! Но всё это ничего не стоит – думаете, Адъюнкт Тавора даст медный грош за нашу веру? Она склоняется перед Волками? Нет.

  – Мы идем на последнюю войну, сир, и война зовет нас. Напасть. Серых Шлемов – без нас война не станет последней! Я не потерплю...

  – Последняя война? Не будьте смешной. Такой войны не бывает! Когда падет последний человек, когда последний бог испустит последний вздох – паразиты сомкнут челюсти на скелетах. Конца нет – никакого конца, глупая, безумная дура! Вы попросту желали встать на горе трупов, воздев алый словно закат клинок. Вот вам Кругхева и ее нездоровые грезы о славе! – Он яростно взмахнул рукой перед собравшимися солдатами. – А если все мы должны умереть ради вашей славы, что ж, разве нет рядом Щита, готового принять души?

  – Такова ваша роль!

  – Благословить намеренное истребление братьев и сестер? Вы желаете, чтобы я освятил их жертвоприношение?

  Левая ее рука ухватилась за меч, почти вытянув его из ножен. Бледность уступала место ярко-красному. «Ею почти овладела ярость берсерка. Еще мгновение – и она убьет нас. Ради Волков, смотрите на ее сущность!» – Надежный Щит, сир, не смеет задавать вопросы...

   – Я благословлю нас, Смертный Меч, во имя праведного дела. Сделайте дело праведным. Умоляю вас перед всеми свидетелями – перед нашими братьями, сестрами – СДЕЛАЙТЕ ДЕЛО ПРАВЕДНЫМ!

  Меч скрипнул. Железо скрылось в ножнах. Пламя ее глаз вдруг приутихло. – Итак, мы разделены, – сказала она. – Мы разобщены. Кризис, которого я страшилась, все же нашел нас. Адъюнкт говорит об измене. – Холодные глаза обежали толпу. – Дети мои, что с нами такое?

  Капитан Икарл, один из немногих ветеранов, отозвался: – Смертный Меч. Две стороны спора могут сделать сложное простым, но ведь в действительности оно остается сложным. Третий голос может принести разумное и даже мудрое решение. Нужно провозгласить Дестрианта. Чтобы навести мост над разломом, излечить рану.

   Она склонила голову. – Сир, вы огласили сомнения многих? Братья и сестры оспаривают мое лидерство?

  Он покачал головой, но непонятно было, с чем он не согласен. – Смертный Меч, мы присягнули Зимним Волкам – но без Дестрианта их не дозваться. Мы отрезаны от божеств и потому страдаем. Кругхева, дочь Неклета, ты видишь, как мы страдаем?

  Потрясенная, с потухшими глазами женщина всмотрелась в Танакалиана: – Надежный Щит, вы советуете предать Адъюнкта Тавору?

  «Что же, сказано откровенно. Хотя бы сейчас». Он возвысил голос, заставляя себя казаться спокойным, не выдавая триумфа. – Волки воют во имя войны. Наше поклонение рождено среди родных снегов, в ледяном, жестоком дыхании зимы. Мы пришли к почитанию и уважению диких зверей, волков, разделивших с нами твердыни гор, темные леса. Пусть в ранние годы мы охотились на зверей, но мы понимали их и смогли поверить...

  – К чему все эти слова?..

   – Нет, Смертный Меч. Они необходимы. Они, на самом деле, жизненно важны. – Он оглядел присутствующих – теперь собрались все. Тесная масса. Пять тысяч. «Братья, сестры, все вы. Услышьте меня. Вы меня услышите. Вы должны услышать». – Мы видим себя разделенными, но кризис поджидал в засаде и мы должны встретить его лицом к лицу. Кризис, созданный клятвой Смертного Меча перед Адъюнктом. Давайте посмотрим правде в лицо. Здесь. Сейчас. Братья, сестры, мы глядели в глаза зверям – мы избрали дикость – и, в дерзком предубеждении, мы сочли их братьями, сестрами, родней.

  Раздались голоса – гневные, полные негодования. Танакалиан воздел руки и стоял так, пока не наступило молчание. – Предубеждение, – повторил он. – Нам не измерить разума волка и даже собаки, как и дхенраби в северных морях. Однако мы выбрали себе самых древних богов – Повелителя и Повелительницу ледяной зимы, всех зверей, вольности мира. Мы принесли присягу Дому – Оплоту – к которому не принадлежали...

  В этот раз протесты не желали утихать. Танакалиан выжидал. – Но война, ах, это мы хорошо знали. Мы поняли ее лучше любого чащобного волка. Это ли наша причина? Мы стали мечами дикости, защитниками волков и прочего зверья в лесах, в горах и на равнинах? – Он поглядел на Кругхеву. – Смертный Меч?

  – Древнейшие ощущения намекают на это, – сказала она. – Все мы их знаем. И мы не уклонялись, сир. Не уклонялись!

  – Уклонимся, Смертный Меч, если продолжим идти за Адъюнктом, встанем рядом – там, куда она стремится. Пришло наконец время рассказать о последнем пророчестве Ран'Турвиана, вымолвленном мне в миг смерти. Это суровые слова, слова обвинения. Знайте: он отверг мои объятия.

  Потрясение стало ощутимым, словно дальний гром, который не слышишь, но чувствуешь. Трепетом в костях. «Всё, что пришло, что навалилось на нас...»

  Глаза Кругхевы стали широкими, он ощущал ее смятение. – Танакалиан... он отверг вас?..

  – Именно. Никогда он не одобрял меня – но вряд ли вы об том не знаете. Думаю, он давил на вас днем и ночью, подрывая решимость сделать меня Надежным Щитом. Он умер, но его страхи и сомнения пустили корни.

  Такого взгляда он еще не видел.

  Икарл попросил: – Надежный Щит, передайте нам последнее предупреждение Дестрианта.

  – Предательство. Он сказал, что она заставит нас предать богов. Не знаю, о ком он говорил. Об Адъюнкте? – Он встал лицом к Кругхеве. – Или о собственном нашем Мече? Трудно мне было, знаете ли. Его недоверие стало препятствием. Как и то, что он умер на моих глазах.

  – Вы говорите верно, – сказала удивленная Кругхева.

  – Смертный Меч, не думайте, что я не люблю братьев и сестер. Не думайте, что я решился лгать перед вами. Я Надежный Щит, и при всех сомнениях Ран"Турвиана – при всех ВАШИХ сомнениях, Кругхева – я верен долгу. Мы разделились, да. Но то, что нас разделило, столь фундаментально, что любые слова прозвучат абсурдом. На стороне Адъюнкта нам предложено место среди смертных, среди людей – порочных, слабых, не понимающих за что борются. На другой стороне основы нашей веры. Волки Зимы. Волки Войны. Лорд и Леди Оплота Зверя. Веруя, мы избрали место среди зверей. Мы освятили мечи во имя их свободы, их права на жизнь, их права делить с нами этот и любой иной мир. Вопрос – столь абсурдный – вот в чем: должны ли мы быть людьми или должны мы быть убийцами людей? Если последнее, что будет в случае нашей победы? Мы поднимем восстание дикости и уничтожим последних людей мира? А потом должны пасть на свои же мечи?

  Тут он замолчал, внезапно выдохшись, и встретил взор Кругхевы. – Ран'Турвиан был прав. Будет измена. Фактически, выбирая одну сторону, мы неизбежно предаем другую. Смертный Меч, вы положили меч перед Адъюнктом. Но задолго до того мгновения вы принесли обет перед богами на том же оружии. Сколь крепким ни был выкован меч, – продолжил он, – ему не выдержать давления с двух сторон. Он ослабнет. Переломится. Клинки – не мосты; будучи выхваченными, они лишь разделяют. Во имя всех добродетелей железа, Смертный Меч! Мы – плоть и кровь. Что ждет нас, Кругхева? По какому пути вы поведете нас? К вашей личной славе, на стороне Адъюнкта? Или во имя богов, которым мы клялись служить?

  Она шаталась под его словами, явно не находя ответа.

  «Добродетель железа такова, женщина: если бить, то бить без промаха!» Он обратился лицом к толпе. – Сестры! Братья! Серые Шлемы! Много есть богов войны – мы пересекли полмира и не станем отрицать, что узрели тысячу ликов, тысячу масок, носимых угрюмым вестником раздора. Мы видели смертных, падающих на колени перед идолами и статуями – перед подобиями вепря, полосатого тигра, двух волков. Мы слышали крики на полях брани. – Он помолчал, слабо улыбаясь, будто припоминая. – Поля брани, да. По одним лишь жалобным крикам можно было понять, что величайшее божество войны зовут Мать. – Он воздел руки, чтобы остановить слушателей. – Я не имею в виду нечестия, дорогие сородичи. Я лишь говорю, объясняя, что именно отличает нас от прочих культов кровопролития. Что ищут в яростной битве эти дикие верования? Как же – они ищут смерти, смерти врагов; а если смерть найдет их самих, они молятся, чтобы она была смелой и славной.

  Он прошел мимо Кругхевы, с удовольствием видя, как она отступает, и повернулся к Икарлу и прочим. Десятки лиц, все глаза устремлены на него, Смертный Меч словно перестала существовать. Он не мог поверить в быстроту, в простую неизмеримость захвата власти.

  "Она была фатально ослаблена. Там, в шатре Адъюнкта. Она старалась не показать этого никому из нас и почти преуспела. Всё, что было нужно – подтолкнуть. Один раз. Видите, что произошло?

  Тавора, твое отрицание сломило Кругхеву, ведь для этой женщины доверие – всё. Неужели я мог не услышать, как трещит ее хребет? Здесь и сейчас? Неужели мог не уловить, что она хватается за вопросы стратегии и тактики, чтобы возродить в себе рвение? Это было... безнадежно. Ладно же". – Но мы не таковы, как все другие. Мы не просто культ войны среди многих подобных. Не славы мы ищем – по крайней мере, не личной славы. Смерть врагов не радует нас, наполняя пьяные ночи бравадой. Мы слишком скорбны для всего этого. Не по нам хвастовство и показуха. ВОЙНА, братья мои, сестры мои, единственное оставшееся у нас оружие.

  Чтобы защитить вольность. Говорю вам, я готов презреть последние слова Ран'Турвиана! Предать Волков? Нет! Никогда! И в день битвы, когда мы встанем над трупами сородичей-людей, когда снова вернем весь мир в дикость – что ж, тогда я склонюсь перед Волками. Я скромно уйду в сторону. Ибо не своей славы мы ищем. – Он развернулся, глядя на Кругхеву. – Никогда не искали. – Вставая снова лицом ко всем: – Должны ли мы будем пасть на свои клинки? Нет, ибо, как я сказал, не бывает последней войны. Однажды нас призовут снова – вот единственно несомненное, что мы должны знать.

  Братья! Сестры! Мы присягнули Зимним Волкам?

  Ответный рев заставил его сделать шаг назад. Опомнившись, он развернулся и надвинулся на Кругхеву: – Смертный Меч, я искал вас, чтобы спросить о командоре Эрек-Але и флоте. Вы его избрали, но мне нужно знать: он верный слуга Волков? Или он поклоняется ВАМ?

  Он все равно что ударил ее. «Да, я делаю это перед свидетелями. Все твои публичные унижения – наконец-то я вернул долг. Ну, каково?»

  Кругхева выпрямила спину. – Эрек-Але человек весьма преданный, сир.

  – Флот должен был уже прибыть. Блокада гавани, изоляция Шпиля. Так?

  Она кивнула.

  – Они будут нас ждать.

  – Да, Надежный Щит.

  – Смертный Меч, вы вернетесь к делам? Поведете нас на близкую войну? Наша потребность...

  Она подняла ледяной взгляд, заставив его замолчать. Губы искривились в гримасе. – Это в прошлом, Надежный Щит. – Она повернулась к толпе. – Я слагаю звание Смертного Меча Волков. Поклявшись Адъюнкту, я, похоже, предала вас всех. Что ж, да будет так, сиры. Да будет написано, что измена, предугаданная Дестриантом Ран'Турвианом, порождена не Серыми Шлемами, но единственно Смертным Мечом Кругхевой. Мое и только мое преступление.

  «Боги, что за необычайный эгоизм! Тварь! Даже побежденная, она готова влезть на курган и встать выше всех. Я разоблачил ее – вонзил нож в самое сердце – и вот, она вдруг превращается в фигуру из волнующей трагедии! Как ей удается? Каждый раз?» - Что будет записано, – сказал он суровым голосом, – еще не решено. Если вы вернете себе веру, Кругхева...

  Он оскалилась: – Если ты вернешь себе человечность, Танакалиан, если найдешь смелость – Худ знает где – увидеть кризис своей души, приходи ко мне. А пока я поеду одна.

  Он фыркнул: – И отдельный шатер поставишь? И завтрак сама приготовишь?

  – Я всегда благодарила братьев и сестер, Надежный Щит, за благородную помощь. – Она склонила голову к плечу. – Интересно... скоро ли такая благодарность выскочит из твоих губ, Танакалиан?

  Когда она ушла, он встал лицом к шатру. – Эй, дети мои, могу я помочь?

  ***  

  – Узурпация?!

  Кругхева пронеслась мимо Спакса, швырнула шлем в угол шатра. Затем туда же полетели перчатки. – Хотелось бы выпить, Ваше Высочество.

  Абрасталь яростно махнула рукой; Спакс встряхнулся и пошел за кувшином. – Женщина, у тебя полное право. Напейся и приди в мою койку. Клянусь, я заставлю забыть все невзгоды.

  Суровая женщина внимательно обвела Баргаста взглядом, словно оценивая предложение. Спакс вдруг ощутил пот пониже спины. Торопливо налил кубок и передал ей в руки.

  Королева Абрасталь утонула в груде подушек. – Что ж, недолго ждать пришлось.

  Глаза Кругхевы сверкнули: – Я слишком опозорена в ваших глазах...

  – О, тише. Выпей и сядь. Спакс, будь готов подливать. Я всего лишь размышляла вслух, Смертный Меч, о предвкушении реакции Адъюнкта...

  – Ее? Если вам приятно слышать снова, я более не Смертный Меч. Нет, это дело не нужно бросать к стопам Таворы...

  – Клянусь всеми речными богами, женщина. Сиди и пей – иначе говоря, молчи! Предоставь слова мне.

  – А мне, Огневласка?

  – Это будет чудо, если ты скажешь хоть что-то ценное, Спакс Гилк. Если найдешь что, не стесняйся. А я пока закончу. Адъюнкт – я не могу понять как – сумела всех вас привязать к себе. А потом, в день переговоров, разорвала связи. Недолго ждать пришлось – понимаете, о чем я? Она отменила сделанное. Поражаюсь ужасающе точному расчету времени.

  Глаза Кругхевы скрылись за гранью кубка. – Ваше Высочество, что вы в ней поняли?

  – Спакс, передай мне проклятый кувшин, если все, на что ты способен – стоять и пялиться. Нет, сам принеси. Ложись за пологом – может, нам захочется ноги вытереть, когда утром уйдем. Да, Адъюнкт. Кругхева, клянусь, я заставлю тебя рыдать или по-другому разбережу. Держать такое внутри – себя убивать.

  – Тавора Паран, Ваше Высочество.

  Абрасталь вздохнула, смотря, как Спакс усаживается у порога. – Скучаю по хундрилам, – пробурчала она. Моргнула и отвернулась, словно решив изучить один из повисших на шестах плотных гобеленов. Спакс прищурился. Какая-то коронация, фигуры застыли истуканами – формализм, говорящий либо о бездарности живописца, либо о причудливости вкуса. Никогда он не понимал этих штучек. «Всего лишь дурацкий обруч из золота, серебра и так далее. Всего лишь провозглашение верховенства – поглядите на эти склоненные головы! В чем же настоящее послание? Ну, разве что в страже у стен, в мечах под их руками».

  – Трудно, – сказала Абрасталь, хмуро глядя на гобелен. – Откуда приходит преданность? Какие причины ее рождают? Что возвышает одного над всеми, так, что все решают идти за ним или за ней? Неужели лишь наше же отчаяние? Или, как говорят хундрилы, великое воронье крыло накрывает нас? Ищем ли мы убежище в чужой компетентности – реальной или воображаемой, истинной или ложной?

  Спакс кашлянул. – Во времена кризисов, Огневласка, даже мелкая группа крутит головами, ища одного среди себя. Когда у нас нет ответов, мы смотрим на того, кто может ответить – и наша надежда рождена замеченными качествами: ясная мысль, мудрость, решительная храбрость. Все то, что мы хотели бы отразить в себе.

  Кругхева сдвинулась, чтобы видеть вождя, но промолчала.

  – Отразить, вот как? – Абрасталь хмыкнула, отпила глоток вина. – Я, королева – зеркало? Всего лишь? И ты таков, Боевой Вождь Спакс? Зеркало для своего народа?

  – Во многих смыслах – да. Но, глядя в зеркало, они решаются видеть лишь то, что желают увидеть.

  – Сир, – пророкотала Спаксу Кругхева, – вы заняли позицию, мало подходящую для командира, руководи он мелким отрядом воинов или великой империей. – Она скривилась кубку, протянула его Абрастали. Та склонилась, наливая вино. – В Напасти, в темные, безлунные ночи, двадцать охотников берут раф'авар и гребут, уходя из фиордов. Они зажигают яркие лампы, держа их на концах шестов над ледяной черной водой. Этот свет призывает из глубин трехротых ниталей – жутких рыбин, во множестве своем нападающих даже на дхенраби, способных обглодать левиафанов моря до костей за один вздох. Нитали, видите ли, охотятся при лунном свете. Когда они всплывают, охотники бьют их острогами. – Она замолчала, прикрыв глаза.

  Спакс поскреб заросшую челюсть, пытаясь понять смысл сказанного. Поглядел на Абрасталь, но королева казалось увлеченной древним гобеленом.

  – Рыбы поднимаются на поверхность, – скрежетала Кругхева, словно давя сапогом гравий, – и слишком яркий свет их ослепляет, сковывает. Нет доблести в таком убийстве – это лишь резня, и в конце руки и плечи рыбаков начинают болеть, они не могут держать остроги.

  Спакс кивнул. – Да, иногда так себя чувствуешь.

  – Когда я думаю о дикости, – продолжала она, не слушая, – я думаю о ниталях. Мы, люди, стоим в ярчайшем свете, перед нами все звери мира застывают, словно ослепленные. Мой Надежный Щит возродил в народе ярость, ярость, сросшуюся с чувством вины. Мы станем убийцами, защищающими убиенных.

  – Волки Войны...

  – Всего лишь культ, проклятие! – проревела Кругхева и качнула головой. – Дикость волка вдохновляла нас – разве есть чему удивляться?

  – Должны быть принципы вашей веры, – настаивал Спакс, – взывающие к возмездию.

  – Иллюзии, сир. Ваше Высочество, говорите об Адъюнкте. Прошу.

  – Весьма увлеченная женщина, Кругхева. Отчаяние. Ужасная необходимость. Но зеркало ли она? Если так, что мы желаем видеть?

  Кругхева внимательно поглядела на Абрасталь. – Одна эта мысль вызывает слезы. Не пойму, почему.

  – Чтобы отражать, – сказал Спакс, – зеркало должно быть твердым, отполированным. Безупречным.

  – Найди еще вина, Спакс, – пробурчала Абрасталь. – Это кончилось. Кругхева – вы поклялись в союзничестве Адъюнкту. Почему?

  – Мы были в тревоге. Нас начали осаждать вопросы, особенно Дестрианта и высших сенешалей – тех, что посвятили жизнь философии нашей религии. Понимаете, мы учились быть орудием войны, но мы начали удивляться: неужели единственным деянием людей должно быть уничтожение? Разрушение? Мы поражались неизмеримой – как кажется – силе мщения, воздаяния и праведной кары. – Глаза ее поблекли. – Это все, чем мы наделены? Неужели нет ничего иного, достойного такого оружия?

  – И тогда, – предположила Абрасталь, – вы разглядели нечто в ней. В Таворе Паран...

  Однако Кругхева покачала головой: – Все, что я знала о ней в тот момент, когда принесла присягу верности от имени всех Серых Шлемов – все, что я знала... да, оно исходило лишь из видений сенешалей. Падший Бог был ранен. Он жестоко страдал. Словно зверь – словно любой из нас – он бросался на мучителей. В этом он был более волком, чем все мы. Мы не смели и равняться. Ваше высочество, ножом по горлу – для него это стало бы милосердием, ибо столь многие – вы понимаете? – столь многие собрались питаться его болью, пить сладкий яд крови впавшего в лихорадку. Более того, видя его пленение, его агонию, они чувствовали себя высшими существами – они чувствовали себя сильными, и основой силы стала жестокость. Разве не таков наш вечный путь?

  – Сны сенешалей, Кругхева? Что они предлагали?

  Женщина с железными волосами кивнула: – Альтернативу. Путь вовне. В их снах встала женщина, смертная, неуязвимая к любой магии, недоступная искусу вечных мук Падшего. И она держала в руке нечто – о, весьма малое, такое малое, что визионеры не смогли постичь его природу. Однако оно их тревожило, ох, как тревожило!

  – Что же она держала? – требовательно склонилась к ней Абрасталь. – У тебя должна была быть идея.

  – Идея? Их сотни, Ваше Высочество. То, что она держала, имело силу освободить Падшего Бога. Имело силу отвергнуть богов войны – и всех прочих богов. Имело силу лишить жизни мщение, воздаяние и праведную кару. Силу сжечь сам соблазн страдания. – Глаза ее блестели в свете лампы. – Вы можете вообразить такую вещь?

  Спакс привалился к стенке. – Я ее видел много раз. Ничего такого в руках.

  Кругхева отставила кубок. Села, положив руку на колено, ладонью вверх. Уставилась на ладонь, словно желая наколдовать необходимый объект. – Это, – сказала она, – не зеркало. Но... о, как я хотела бы иметь зеркало.

  – Кругхева, – тихо, почти нежно проговорила Абрасталь. – В тот миг, когда ты стояла перед ней, не было сомнений? Даже единого мига... неуверенности?

  – Я думала... в ее запавших глазах есть... что-то... Но теперь гадаю – не могу не гадать: неужели я видела лишь то, чего желала видеть? – Рука медленно закрылась, свернулась умирающим цветком. -Зеркало лжет.

  Последние слова потрясли Спакса до глубины души. Он встал, ощутил, как приливает кровь к лицу. – Тогда почему ты не приняла доводы Надежного Щита? Кругхева! Зачем ты здесь?

  Она глянула на него с безнадежностью. – Я жаждала справедливой войны. Желала, чтобы это была последняя из всех войн. Желала конца. Однажды волки убегут из нашей памяти, наших снов. Не хочу дожить и увидеть тот день.

  – Там что-то было, – настаивала Абрасталь. – В руках – ваши провидцы узрели это, Кругхева. Узрели. Ты должна понять, что это было – ради всех нас, решивших ей помогать – ради нас, Кругхева, ты должна понять!

  – Но я знаю, что это, Ваше Высочество. Только что нашла ответ. И вижу, как оно слабеет. Вижу, как его свет пропадает из мира. Вы видели отчаяние Адъюнкта – да, она отчаялась. Нас так мало. Мы не справляемся. Эта чудесная вещь, ею найденная ... она заплатила за нее, и цена оказывается слишком высокой. Для нее, для Охотников. Для нас.

  Спакс оскалил зубы: – Тогда зеркало не солгало.

  – Ложь прячется в вере, сир. В вере, будто ОНО может выиграть, вообще выжить. Видите ли, это действительно одинокая женщина, смертная, и сил у нее не больше, чем у любого другого. Она была на войне – теперь я понимаю – всю жизнь. Удивляться ли, что она готова упасть?

  Спакс вспомнил ход переговоров и потряс головой: – Откуда-то, Кругхева, она черпает силу. Я видел... мы все видели, черт возьми...

  – Она отвергла меня.

  Абрасталь фыркнула: – Чувствуешь, что тобой пренебрегают? Отсюда всё это?

  – Высочество. – Тон Кругхевы отвердел. – С самого начала я видела себя отражением ее веры. Я была бы неколебимой союзницей – присягнувшей ей и ей одной, куда бы она ни повела нас. Я знала: мы понимаем друг друга. Как я нуждалась в ней – и в том, что она хранит внутри – так и она нуждалась во мне. Ухватываете? Я была источником ее силы. Когда ее вера пошатнулась, ей нужно было всего лишь взглянуть на меня. – Кругхева закрыла лицо руками, и чуть склонилась. Приглушенно проговорила: – Она отвергла меня.