Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

  Тот поднял глаза, светлые, холодные, как море за его спиной. – Я сломлю защитников, Сестра Почтенная. Никто не выстоит против меня.

  – Только мнение, – побормотала Почтенная.

  Тишина снова не отреагировала.

  Почтенная оглянулась на остальных. – Брат Смиренный?

  – Известно, где кровь оросила пески, – сказал Мистик, – и откуда надвигаются против нас другие силы. Это за Стеклянной Пустыней.

  – У нас есть другие армии, – сказала Тишина. – Достаточные, чтобы встретить и разгромить каждого врага.

  – Сестра Тишина права, – заметила Сестра Равная. – Брат Старательный сможет расправиться со смертными, предательски захватившими Северную Крепость; он наверняка сможет вернуться вовремя, чтобы отразить угрозы с запада.

  – Но только если мы не станем медлить с принятием решения, – сказала Тишина.

  «Итак, мнения разделились». – Брат Старательный?

  – Существует риск, – сказал воитель, – что мы недооцениваем командира тех захватчиков. В конце концов, они появились ниоткуда, и пока что достигли впечатляющих успехов.

  – Из ниоткуда, верно, – пробормотал Брат Смиренный. – Причина для тревоги. Садок? Наверняка. Но провести целую армию? Сестра Тишина, Сестра Равная, нельзя отрицать возможность, что захватчики попросту уйдут, если положение их станет слишком опасным. В таком случае, где и когда они покажутся вновь?

  – Серьезное замечание, – согласилась Почтенная. – Но пока они сидят на месте, они нам не опасны.

  – Даже тогда, – возразила Тишина, – твое присутствие и командование армией осаждающих сможет стать ответом на любые неожиданности. Наступит время – оно ДОЛЖНО наступить – когда нам нужно будет изгнать их из крепости и уничтожить, если будет возможным.

  – Поистине, – кивнула Почтенная. – Но, как заметил недавно Брат Смиренный, мы еще не уверены, что учли все возможные угрозы. – Она взмахнула рукой: – Великий Шпиль, Алтарь Осуждения – вот где мы наиболее уязвимы. Старательный во главе командования Армии Шпиля гарантирует, что Шпиль и его Сердце останутся неприступными. – Она помедлила, устремив взгляд единственного глаза на Тишину. – Оставшиеся Чистые командуют армиями внешних земель. Ты намекаешь, что они окажутся неадекватными задачам? Сестра Хитроумная? Сестра Свобода? Братья Грозный, Безмятежный и Высокий? Кто из них кажется тебя слабым?

  Тишина отвела взгляд. – Я полагаю, что следует устранять угрозы по мере их возникновения, Сестра Почтенная.

  Почтенная нахмурилась: – А если враг в крепости исчезнет так же загадочно, как появился? Чтобы, возможно, оказаться здесь, у самого подножия Шпиля? С Братом Старательным, блуждающим где-то в дальнем углу долины Эстобансе? Что тогда? – воскликнула она. «Да, нам лучше спорить здесь, наедине, когда не слышат слуги – водразы и судимы». – Она продолжила, желая вовлечь в обсуждение всех: – Колансе вычищено – как могли мы поступить иначе, прибыв сюда и узрев весь причиненный земле ущерб? Эстобансе остается, ведь ныне нельзя поступить по – другому, надо кормить водразов и судимов. Когда Сердце будет принесено в жертву на алтаре, братья и сестры, нужде в армиях людей придет конец. Конец человечества начнется отсюда – мы должны защищать это место даже сильнее, чем Эстобансе. Согласны?

  Молчание.

  Почтенная встретила взгляд Тишины. – Сестра, во имя предков, умоляю быть терпеливой. – Наконец она получила ответ. Лицо Тишины напряглось, она пошатнулась, как от удара. Почтенная с удовлетворением продолжила, как бы ничего не заметив. – Потребности меняются даже во время этого разговора. Перед бурей будет дождь. Должен быть. Я прошу тебя вновь пойти в мертвые земли, устремить взоры, замечая любую угрозу с самого неожиданного направления. – Она сделала жест. – Возьми с собой и Сестру Равную.

  – Здравая тактика, – сказал Брат Старательный с сухой улыбкой.

  Тишина скованно поклонилась. – Как прикажешь, Сестра Почтенная.

  Заметив что-то алчное в глазах младшей, Почтенная наморщила лоб, ибо ощутила тревогу. «Ах, моего шага ждали? Я слепо ступила в ловушку? Ты хочешь быть отосланной в Пустые Земли, Тишина? Зачем? Что я начала?»

  – Наше расположение, Сестра Почтенная?

  Она удивленно мотнула головой: – Сами решите.

  – Сестра Равная возьмет южные земли, а я отправлюсь на запад.

  «Снова? А что ты там делала в первый раз? Что нашла?» – Отлично, – сказала Почтенная. – А теперь станем вокруг Алтаря Осуждения, вновь объединившись в помыслах. Со смирением...

  – Благие Чистые!

  Крик раздался от подножия лестницы; они повернулись, увидев водраза Амисса. Лицо его пылало усердием. Они оставили его на Третьем Причале, напротив восточного края Шпиля.

  Почтенная зашагала к нему. – Брат, какую весть принес ты столь поспешно?

  Она споткнулся об алтарь, указал рукой на восток. – Благие Чистые! В гавани КОРАБЛИ! Много, много кораблей!

   Почтенная заметила на лицах сородичей тревогу и сосредоточенность, и ощутила прилив удовлетворения. «Да, теперь вас пугают незримые угрозы». – Брат Старательный, собери Защитников и пробуди садок в младших командирах водразов. Аграст Корвалайн станет нынче нашей ощетинившейся стеной. «А Сестра Почтенная? Ах, она, верно, будет вратами».

  Тишина и Равная побежали к восточной стороне Алтаря. Поглядели. Потом Равная обернулась: – Военные суда, родичи. Серые, словно волки на воде.

  – Надо спуститься и приветствовать их? – спросила Почтенная.

  Улыбка Старательного была суровой и жестокой.

  ***  

  Он склонился в сердцевине Хаоса. Давление опустилось на него, желая сломать кости. Жаркие вихри впились в него, алчно исторгая душу. Но он пришел сюда по собственной воле. В сердце был дикарский вызов, желание встать лицом к лицу с самой Бездной.

  "Не всё связано судьбой. Так и должно быть.

  Не всё высечено в камне, глубоко похоронено, навеки скрыто от взора смертных.

  Должно быть иное. Во всех мирах твердые законы стали тюрьмой – и я увижу нас свободными!"

  Он встретил Хаос острейшим гневом своего бытия, ощетинился доспехами ярости против всего, что на него нападало. Он вошел в мальстрим океанов безумия, крепко держась за здравый рассудок. И стоял – до конца, не склоняя спины, одиноко – и спорил с самой вселенной. С законами, что были ложью, с доказательствами, что были фальшью. Камень, пропускающий руку. Вода, которой можно дышать. Воздух непроницаемее стены. Пламя, угашающее смертельную жажду. Ослепительный свет, являющая суть темнота. Зверь в сердце чести, самосознание, ставшее чистейшей дикостью. В жизни скрыт код смерти. В смерти таятся семена жизни.

  Он говорил со стихийными силами природы. Спорил без устали. Он защищал свое право на существование, лишенное этих жестоких, непостижимых ужасов.

  В ответ на усилия Хаос осадил его слепой неуверенностью. Долго ли это длилось? Столетия? Тысячелетия? И он упал на колени, доспехи разбиты, раны источают кровь. А Хаос все нападает, силясь разорвать его на части.

  Трещина появилась вначале в середине лба – вспышка серебристого огня, в котором слышался маниакальный хохот. С ужасным хрустом разрыв тянулся вниз по телу, раскрывая горло, разворачивая бока. Грудина лопнула, ребра вырвались наружу. Разверзся желудок, источая горечь и слизь.

  Потом было ничто. Как долго? Он не знал. Когда сознание вернулось, он стоял там же, где был – но перед ним склонились, опустив головы, две нагие фигуры. Мужчина, женщина.

  "Дети мои, рожденные из отчаяния и нужды. Мои легкие близнецы. Мои зловещие лики свободы. Хаос ответил самой изящной шуткой. Тяните и толкайте, божки; никогда вам не узнать, что я потерял, делая вас, заключив сделку с неопределенностью.

  Я даю вам миры. Но ни один не станет вашим домом. Вы прокляты блуждать между ними, пойманные вечной игрой. Повелитель и Повелительница Удачи. На языке Азатенаев – Опонны.

  Мои дети, вы никогда не простите меня. Да и я не заслужил прощения. Законы – не то, чем они кажутся. Порядок – иллюзия. Он прячет свою ложь прямо у вас в глазах, искажая все увиденное. Ибо видя, мы изменяем увиденное.

  Нет, никто из нас никогда ничего не увидит верно. Мы не можем. Это невероятно. Я дарю вам жизнь без ответов, дети. Идите по мирам, разносите слово всеми возможными путями, Опонны. Кто-то вам порадуется. Кто-то нет. И это, дорогие мои, насмешка над ними. И над нами.

  У меня была мысль.

  Видите, что она наделала?"

  – Это старость?

  Пещера источала жидкости, бесконечно капая и журча. Воздух смердел болью.

  Сечул Лат поднял голову. – Ты что-то сказал, Эрастрас?

  – Ты ушел далеко. Воспоминания мучают, Сетч?

  Они вдвоем сидели на валунах, пар выдохов уплывал туманными дымками. Откуда-то из глубины каверны доносился шум бегущей воды.

  – Едва ли. Ведь, как ты любишь указывать, я человек скромных достижений.

  – Не человек. Бог. Отчего твои жалкие деяния кажутся еще более досадными.

  – Да, – согласился Сечул Лат. – У меня много сожалений.

  – Лишь глупцы знают сожаления, – сказал Эрастрас и тут же обесценил свои слова, непроизвольно потянувшись к пустой глазнице. Касание пальцев, подергивание щеки...

  Пряча улыбку, Сечул отвернулся.

  Килмандарос все еще сидела скорчившись, чуть ли не сложившись вдвое, под капелью крови Отатараловой Драконицы. Когда ее охватывает утомление, период восстановления длится долго – нестерпимо долго, на взгляд Эрастраса. Хуже того, она ведь еще не закончила дело. Подняв глаза, Сечул посмотрел на Корабас. "Она – единственный закон против хаоса Элайнтов. Она – отрицание их силы. Она – освобожденная воля. Недостаточно будет ее ранить. Она должна умереть.

  Но даже Килмандарос этого не сделает. Не против нее. По крайней мере сейчас, пока врата не открыты. Она должна умереть, но для этого ее нужно освободить.

  Против безумия таких противоречий я ставил на кон свою жизнь. Я прошел в сердце Хаоса, чтобы бросить вызов абсурду сущего. И за это был разорван надвое.

  Мои скромные достижения".

   – Форкрул Ассейлы, – пробормотал он, снова глядя на Эрастраса. – Нельзя позволить им осуществить планы. Ты должен понимать. Ассейлы не склоняются перед богами, даже Старшими.

  – Их наглость бездонна, – оскалил зубы Странник. – Мы этим воспользуемся, дорогой Костяшки. Возможно, они перережут глотки богам. Но мы – другое дело.

  – Думаю, нужно пригласить К'рула.

  – Он лучше всех нас понимает целесообразность, – согласился Эрастрас.

  «Целесообразность?» – И Маэла. И Олар...

  – Карга лелеет свои планы. Но она провалится.

  – От толчка?

  – Будет нетрудно, – ответил Странник. – Толчок? Скорее тычок. Нежнейшее из касаний.

  – Не поспеши. Она отлично служит фактором отвлечения, и так должно продолжаться.

  Бог снова коснулся глазницы. Ищет благословения? Вряд ли.

  – Азат, – сказал Сечул. – Это было неожиданно. Сильно ли ты ранен, Эрастрас?

  – Скорее негодование, чем кровь, – поморщился Странник. – Меня подло использовали. Кое-кто заплатит.

  – Хищник жизней?

  – Ах, Костяшки, ты меня дураком считаешь? Бросать вызов ему? Нет. К тому же там были дети. Человеческие дети.

  – Более легкие цели?

  Эрастрас, похоже, уловил нечто в тоне Сечула, потому что лицо его омрачилось. – Даже не думай считать их невинными!

  – Не думаю, – ответил Сечул, вспомнив свое нечестивое отродье. – Но ведь твой глаз проглотила Пернатая Ведьма? А ты говорил, что убил ее собственными руками. Как тогда...

  – Глупый гамбит Икария в Летерасе. Вот почему я так и не нашел ее души. Нет, она унесла мой глаз к нему, гнилая сучка. А теперь он изрыгнул едва оперенные садки, сделал из моего глаза Финнест для Азата. Он остается единственной подлинно непредсказуемой силой в нашей схеме.

  – Тишина уверяет в обратном.

  – Не верю ей.

  «Наконец, друг, ты снова начинаешь мыслить трезво». – Именно так, – согласился он.

  Эрастрас глянул на Килмандарос. – Не нужно ли нам ее покормить или еще что? Ускорить исцеление?

  – Нет. Наложенные Рейком и компанией чары были сильными. Разрыв глубоко ее ранил, и магическое исцеление не поможет. Оставим ее в покое.

  Эрастрас зашипел.

  – К тому же, – продолжал Сечул Лат, – не все еще на местах. Ты знаешь.

  – Я так давно этого ждал. Хочу, чтобы все были готовы, когда придет время.

  – Мы будем готовы, Эрастрас.

  Единственный глаз Странника уставился на Сечула. – Не только Тишине я не доверяю.

  – Будут смерти, полетит пепел, но будут и выжившие. Как и всегда. Они поймут необходимость крови. Никто не бросит тебе вызов, Эрастрас.

  – Но ты пытался меня предать. Ты с Килмандарос.

  – Предать? Нет. «Мы отправим тебя в отставку».

  – Так я вижу. Неужели я могу иначе?

  – Ты до сих пор не понимаешь, старый друг, – отозвался Сечул Лат, – что я не забочусь о превосходстве. Мне плевать на новый мир, поднимающийся из развалин старого. Я рад блуждать по руинам. Смеяться над смертными, что пытаются начать всё заново. – Он взмахнул рукой. – Оставим мир слепому невежеству. По крайней мере, раньше жизнь была проще. Я повернулся спиной к поклонникам, потому что они мне наскучили. До отвращения. Я не хочу получить назад то, что имел.

  – А я хочу, Сетч.

  – Давай, действуй.

  – Как насчет твоих детей?

  – Которых?

  – Какими ты видишь Опоннов в грядущем мире?

  – Я их вообще не вижу, – ответил Сечул.

  Эрастрас резко вздохнул. – Ты убьешь их?

  – Что я сделал, могу убрать из бытия.

  – Твои слова мне приятны. Я чувствую облегчение.

  "Это была не очень достойная жизнь, детишки. Правда? Сомневаюсь, что вы готовы спорить. Тяни и толкай, но в конце – после тысяч и тысяч лет жалких игр... что же достигнуто? Что понято? Хоть кем-то?

  Случай – жалкая тварь, злобный ублюдок. Он улыбается, но это оскал волка. Что понято? Лишь то, что любое дерзание вынуждено склониться перед Непредвиденным. Можешь сколь угодно долго подныривать и подпрыгивать, но в конце ты падешь.

  Человек ослабляет петлю. Цивилизация уходит с тропы, ведущей к распаду. Раз. Два. Пусть три. Но в двадцатый раз? В пятидесятый? Торжество напрасно. Всегда. Равновесия нет.

  В конце концов, здравый смысл подсказывает: проще отнимать, чем давать".

  – Что чувствует Килмандарос, – спросил Эрастрас, – насчет убийства своих детей?

  Сечул Лат оглянулся на мать, потом поглядел на спутника: – Ты так и не понял? Она НИЧЕГО не чувствует.

  И тут же одинокий глаз смущенно заворочался.

  «Ну, думаю, ты понял».

  ***  

  Чего дитя желает, но еще не имеет? Есть ли у вас нечто, чего не желает дитя? Баделле проснулась утром с эхом вопросов в голове. Был женский голос, а потом мужской. И в обоих звучали нотки отстраненного отчаяния.

  Она села под лучами солнца, сочившимися сквозь окно, изгонявшими холод из тела – словно она ящерка или змея – и попыталась понять ночные видения, темные и тревожные голоса незнакомцев, что вещали о таких ужасных вещах.

  «Это имеет отношение к происходящему, подозреваю. Да, похоже, я вижу...»

  Она глянула в сторону Седдика, сидевшего на полу в окружении собрания бесполезных штучек. На его до странности морщинистом лице непривычное выражение. «Словно старик над сокровищами всей жизни. Вот только забыл, как считать».

  Однако то, чем они владеют, что имеют, вовсе не обязательно является благом, достоинством. Иногда имущество становится ядом, но голодное дитя не разбирает. Куда ему. Так преступления передаются от рода к роду. "Пока не уничтожают нас. Да, теперь я вижу. Мои сны мудры, мудрее меня. Мои сны – песни Казниторов, умные аргументы, хитрые внушения.

  Мои сны меня предупреждают".

  Она отвернулась от солнечного света, в глубь комнаты. – Ну, готов?

  Седдик виновато дернулся, но потом кивнул.

  Баделле изогнулась, выглянув из окна, обозревая западную часть площади. Там был Рутт с Хельд на руках. Остальные ждали в тенях зданий, словно резные фигуры вышли из своих каменных мирков.

  Да, так и есть. Они съели все плоды в садах города.

  «А кристаллы крали наши души».

  – Пришло время. Оставь эти штучки позади, Седдик.

  Вместо этого он принялся складывать их.

  Баделле содрогнулась от вспышки гнева, за которым последовал страх. И то, и другое – непонятно откуда взялось. Вздохнув, она оторвалась от подоконника. – Будут Осколки. Алмазы, Рубины и Опалы. Мы снова начнем умирать.

  Мальчик смотрел всё понимающими глазами.

  Она снова вздохнула. – Среди нас уже есть отцы. Нужно внимательно наблюдать за ними, Седдик, вдруг они найдут в себе отцовские думы.

  Тут он потряс головой, словно отвергая ее слова. – Нет, Баделле, – прохрипел он. – Они лишь заботятся о младших.

  «Так мало слов у тебя, Седдик. Думала, ты онемел. Что же рождается там, за глазами старика, за лицом старика?»

  Она покинула комнату. Седдик шел следом, и мешок с безделушками казался в его руках новорожденным младенцем. Вниз по крутым ступеням, через холодный воздух тайных коридоров, потом наружу, под слепящую жару. Баделле без колебания прошла туда, где был Рутт, смотревший на нее затуманенными глазами. Когда она подошла близко, прочие дети вышли на солнце, сбившись в наскоро созданные семейства. Рука за руку. Тряпки на головах, обмотанные ноги. Она сбилась с шага. Она уже забыла, как много осталось в живых.

  Заставив себя идти, она подошла к Рутту, а затем развернулась и вскинула руки над головой.

  Город выплюнул нас

  Мы слишком горьки и кислы

  На вкус.

  Жизнесосы – слепцы отвернулись

  Подавившись

  Проглотив то, что было для нас

  То, что думали мы унаследовать

  Мы хотели то

  Что было у них

  Мы считали, что

  Нам оно пригодится тоже

  Как годилось всем им

  Они жрали наше грядущее

  Глаза отводя

  А теперь хрустальные стены

  Взяли наши желания

  Выплюнув

  То, что осталось

  Как немного

  Только горькое очень, кислое очень

  На вкус

  Вот и всё, что сейчас

  В ваших ртах

  Что-то горькое, кислое очень.

  Рутт еще немного посмотрел на нее, потом кивнул и пошел по широкому проспекту. На запад, в Стеклянную Пустыню. За ним Змея разматывала кольца после месяцев сна.

  Змея что-то поняла, Баделле это видела. В спорых, твердых шагах построившихся детей, в суровых лицах, в сумрачности, оттеняющей знакомые усталые черты."Мы знаем. Мы научились любить. Что?

  Ходьбу. Проскальзывание под кулаками мира.

  Мы Змея возрожденная".

  Вскоре они достигли границы города, увидели плоские блестящие пустоши.

  «Утешение страданий. Словно объятия мертвой матери».

Глава 6

Главнейшими среди древних рас можем мы назвать четыре: это Имассы, Джагуты, К'чайн Че'малле и Форкрул Ассейлы. Иные либо представлены были в стародавние времена, либо число их было невеликим, либо наследие их пропало из мира. Что до нас, людей, то были мы крысами в стенах и подвалах. Те немногие, что существовали. Но разве главенство – на наше право от рождения? Разве мы не подобны высеченным из камня идолам и пророкам? Разве эти идолы не служат нам? Разве пророчества не сулят нам господство над всеми прочими тварями? Возможно, вы с хитрым подмигиванием возразите, что наши собственные руки вытесали идолов; что благие пророки, столь дерзкие в обещаниях праведной славы, явились из обычной человеческой толпы. Вы заметите, что наши яростные уверения служат лишь задачам наглого самовосхваления и даже самооправдания. Если вы скажете так... что же, мы вам не друзья. Для таких, как вы, мы заготовили вот этот кинжал, этот костер, этот железный язык пытки. Мы умерим ваши притязания, мы сравняем вас с посредственностью, с массовой банальностью профанов. Как расе, нам неприятны идеи о мирской жизни, лишенной высокой участи; мы будем держаться за злобное неудовольствие, пока все люди не превратятся в прах и пепел. Ибо, как могли бы сказать Старшие расы, окажись они еще здесь, у мира есть свой кинжал, свой железный язык, свой костер. И от пламени его не скрыться.

Отрывки (по-видимому, замечания переводчика) из утерянного издания «Глупости Готоса», Генабарис, 835 г. Сна Бёрн.

  Три дня и две ночи оставались они среди мертвых тел. Кровь и костный мозг высохли на рваных мехах, на оружии. Единственным движением были они обязаны ветру, тормошившему пряди волос и ремни выдубленной кожи.

  Собравшиеся на поле истребления стервятники, плащовки и ящерицы пировали без помех, нежась на гниющей плоти. Недвижимо стоявшие посреди пира фигуры были слишком иссохшими, чтобы вызвать интерес; они были не лучше пеньков давно мертвых, поваленных и сточенных ветрами деревьев.

  Мелкие существа не ведали о безмолвных стонах, вырывавшихся из душ убийц, о бесконечных волнах горя, терзавших жалкие привидения, об ужасах, кипевших под слоями черной, высохшей крови. Не ощущали бурь, ярившихся за натянутой на кости кожей, в кавернах черепов, в ссохшихся дырах глазниц.

  Когда солнце бежало за горизонт, возвещая третью ночь, Первый Меч Онос Т'оолан встал лицом к юго-востоку и двинулся тяжелыми, но уверенными шагами. Клинок в его руке чертил борозду среди узловатых трав.

  Остальные пошли следом – армия отчаявшихся, бездомных Т'лан Имассов с навеки разбитыми душами.

  «Каратели невинных. Убийцы детей. Каменные мечи поднялись, каменные мечи опустились. На лицах написаны были сказания запредельного ужаса. Мелкие черепа трескались, словно яйца страусов. Духи улетали крошечными птичками».

  Однако двое остались позади. Кальт Урманел из Оршайн Т'лан Имассов не поддался приказу клана, давлению воли сородичей. Трепеща, он держался под напором ужасного прилива, настойчиво толкавшего его в тень Первого Меча.

  Он не станет кланяться Оносу Т'оолану. Он отчаянно желает вернуться в бесчувственную пыль, навеки освободив истерзанный дух, а вместо этого стоит на месте, в окружении полуобглоданных трупов – глазницы вычищены, мягкие губы и щеки сорваны жадными клювами – и обеими руками сжимает то, что безумие жизни и смерти оставило в его распоряжении.

  И знает, отстраненно отчаиваясь, что не будет для него даров покоя и мира, ни для него, ни для других, и что даже полный распад не поможет до конца очистить душу.

  Кремневый меч в руке стал тяжелым, словно слепленным из сырой глины. Ах, если бы! Его окаменевшие кости стали казаться клеткой, сжимающей дух в тяжких объятиях.

  Когда заря принесла четвертый день, когда вопль в черепе затих, вытек песком на ветер, он поднял голову и вгляделся в ту, что так же не сдалась неумолимым призывам Первого Меча.

  Гадающая по костям клана Бролда. От Второго Ритуала, Незаконченного Ритуала. «Ах, если бы он вообще не начинался, Капля-на-Ноже, что за милое, пророческое имя». – Вот, – сказал Кальт, – искомый вами Ритуал, Ном Кала. Вот бегство, которого вы жаждали. – Он повел рукой. – Ваше бегство от... детей. Которые сумели бы в грядущие годы – годы, которые больше не ждут их – сумели бы затравить ваш род. Твоих любовников и детей. Они убили бы вас без особых размышлений. В их глазах вы были зверями. Вы были хуже их и заслужили худшее.

  – Зверь, – отозвалась она, – умирающий от рук человека, остается невинным.

  – Тогда как человек тот не смог бы похвалиться невинностью.

  – Неужели?

  Кальт Урманел склонил голову, искоса глядя на облаченную в меха женщину. – Охотники находят оправдания.

  – Им хватает нужды.

  – А убийцам?

  – Им тоже.

  – Тогда все мы обречены на бесконечность преступлений, и это вечная наша участь. И это наш вечный дар оправдывать всё свершенное. "Однако это не дар". Скажи, Ном Кала, ты чувствуешь себя невинной?

  – Ничего я не чувствую.

  – Не верю.

  – Я ничего не чувствую, потому что ничего не осталось.

  – Ну хорошо. Теперь я тебе верю, Ном Кала. – Он оглядел поле убийств. – Я думал стоять здесь до тех пор, пока сами кости не пропадут в тощей почве, не скроются под кустами и травами. Пока не пропадут следы свершенного нами. – Он помолчал. – Я так хотел.

   – Ты не отыщешь искупления, Кальт Урманел.

  – Ах. Да, именно это слово я искал. Я его забыл.

  – И снова забудешь.

  – Пожалуй.

  Они молчали до тех пор, пока солнце не скрылось, снова оставив небо Нефритовым Чужакам и разбитой луне, едва видневшейся над горизонтом. Наконец Кальт поднял оружие: – Чую кровь.

  Ном Кала пошевелилась. – Да, – сказала она.

  – Бессмертная кровь. Не пролита, но ... скоро.

  – Да.

  – В миг убийства, – продолжал Кальт, – мир смеется.

  – Твои мысли мрачны, – ответила Ном Кала, засунув обмотанную волосами дубинку в петлю за спиной. Потом она подобрала гарпуны.

  – Неужели? Ном Кала, ты знала жизнь без войн? Я отвечу. Я прожил гораздо дольше тебя и ни разу не видел мира. Ни разу.

  – Я знала мгновения мира, – сказала она, встав к нему лицом. – Глупо ожидать большего, Кальт Урманел.

  – Ты и сейчас ищешь такого мгновения?

  Она не сразу ответила: – Может быть.

  – Тогда я с тобой. Мы будем бродить в поисках мира. Этого единственного, самого драгоценного мгновения.

  – Не привыкай к надежде.

  – Нет, я привыкну к тебе, Ном Кала.

  Она вздрогнула. – Не делай так, – шепнула она.

  – Я вижу, некогда ты была красива. А теперь, из-за стремлений пустого сердца, стала красивой вновь.

  – Ты станешь терзать меня? Если так – не иди со мной, прошу.

  – Я буду молчать, идя рядом, если ты не прикажешь иначе. Погляди на нас: мы остались вдвоем. Лишенные смерти, а значит, как никто приспособленные к поиску мгновения мира. Начнем?

  Она молча зашагала.

  Как и он.

  ***  

  «Помните, как танцевали на ветру цветы? Три женщины встали на колени в мягкую глину у потока, зачерпывая в ладони чистую воду и разбрызгивая ее на мягкие шкуры пран»агов, прежде чем связать. Миграция была в разгаре, бархат на рогах, и насекомые вились разноцветными облаками, порхали, словно радостные думы.

  Солнце было теплым в тот день. Помните?

  Гладкие камни вытащены из мешков, смеющиеся юнцы крутят их в руках, а кто-то раздает всем собравшимся в круг, на пир жареное мясо. День как день, обычные милые сцены.

  И крик, донесшийся с края стоянки, никого не встревожил. Три чужака приближаются с юга.

  Один из других кланов, знакомые лица. Улыбнись, встречая родичей...

  Второй крик заставил всех вздрогнуть, как от озноба.

  Я побежал с остальными. Я держал в руке лучшее копье; среди родных воинов я чувствовал себя смелым и не боялся опасности. Те, что пришли, не наши сородичи. Настоящие чужаки. Если нужно, мы изгоним их.

  Тот миг... прошу, вспомните вместе со мной. Мы стоим в ряд, а они подошли на шесть шагов. Мы всматриваемся в лица.

  Видим себя, но... нет. Небольшие отличия. Они выше и с более тонкими костями. Увешаны фетишами, ракушками и бусами из янтаря. Лица не наделены приятной округлостью лиц Имассов. Черты более резкие, вытянутые. Кадычные кости торчат из-под темных бород. Мы видели их оружие и были смущены. Мы видели изящную выделку их кож, мехов и штанов – и ощутили себя ничтожными.

  Глаза их были наглыми. Цвета земли, не небес.

  Трое жестами показали, что желают изгнать нас. Теперь это их охотничьи владения. А мы – захватчики. Помните, каково нам стало? Я глядел в их лица, в их глаза и видел истину.

  Для высоких незнакомцев мы – ранаги, мы – бхедрины, мы – пран'аги.

  Убив их, мы ничего не изменили. Кровь на оружии заставила колени подгибаться от ужаса. Прошу, умоляю – вспомните. Это был день, когда началось умирание мира. Нашего мира.

  Расскажите, что помните ВЫ, стоявшие перед обрюзгшими дикарями с тупыми лицами, перед жалкими личностями с красными и белыми волосами. Расскажите, что ощутили, как вознегодовали, когда мы не стали прятаться, но с неистовством порубили вас.

  Вы знали, что вернетесь – в количествах, не поддающихся воображению. Что будете гнать нас, охотиться на нас, вытеснять нас в холодные низины и горные пещеры над бурным морем. Пока мы не пропадем. А потом вы, разумеется, начнете гнать друг друга.

  Если осмелитесь вспомнить, то, может быть, поймете. Я убийца детей – ваших детей. Нет, не надо ужаса! Ваши руки в крови МОИХ детей! Вы больше не можете убивать нас, но мы можем убивать вас – и будем. Мы клинок древней памяти. Памяти огня, памяти льда, памяти боли, причиненной нам вами. Я отвечу на каждое прегрешение. Я стану рукой вашего уничтожения. До последнего ребенка.

  Я был Оносом Т'ооланом. Я был Имассом. Когда-то я смотрел на цветы, танцующие на ветру.

  Видите армию? Я пришел убивать вас. Ищите холодные низины. Ищите пещеры в утесах над бурными морями. Какая разница? Все убежища не помогли нам, не помогут они и вам.

  Ясно вижу истину: вы не ждали, что мы вернемся.

  Тем хуже".

  Да, ему должны нравиться такие мысли, эти смелые, праведные выражения мести, заслуженной и давно подготовленной. Что невинность юных – ложь, что они стали наследниками, взросли на подлых делах предков.

  Это были – он понимал – мысли Олар Этили, нашептываемые в тайных местах его души. Он ее отлично понимал. Как и всегда.

  Баргасты заслужили свою судьбу. Они убили его жену и детей. Он помнил наглость в глазах тех, что расправились над его семьей – но разве он это видел? Невозможно. Он был уже мертв. "Она вползает в меня. Олар Этиль, тебя не звали. Ты хочешь, чтобы я служил тебе. Ты хочешь... да, я знаю, чего ты хочешь. Ты осмеливалась называть это исцелением.

  В тебе есть мертвый росток, Гадающая. Высохшая, жалкая штука. В других он живет – иногда тонкий и слабый, иногда расцветший от сладкой тоски. Олар Этиль, этот росток имеет имя, но даже имя его заставит твои губы кривиться. Его имя – сострадание.

  Однажды я встану перед тобой, Олар Этиль, и поцелую, и дарую вкус того, чем ты не обладала никогда. Увижу, как ты давишься. Плюешься в буйной ярости. И тогда зарыдаю, показывая тебе твою ничтожность.

  Мы слишком долго бежали. Мой народ, мой благословенный и обреченный народ. Ты не выдавишь и слезинки, Гадающая, над мнимыми твоими детьми? Они отлично прожили века, медленно увядая – ты показала момент, которого я не видел, о котором не знал. Я стоял перед первыми людьми. Расскажи о крови, которую я пролил, улови эхо недавнего преступления, чтобы два воспоминания спаялись. Словно правота – маска, которую можно надевать снова и снова.

  Дураком меня считаешь?

  Тук, брат мой, прогнал меня. Но теперь я думаю: его заставили. Думаю, Олар Этиль, ты крепко его схватила. Я потерял брата и думаю, он больше не вернется. Я хотел бы оплакать его судьбу.

  Если бы я мог..."

  Силы собираются где-то на востоке. Древний садок Телланн стал буйным огнем, словно запылали все равнины до горизонта. Он почти мог ощутить жар, почуять горький дым. Где-то еще – недалеко – Омтозе Феллак бурлил, издавая грохот вскрывающихся ледяных рек. Гудели моря, стонала земля. Еще ближе вонь К'чайн Че'малле неслась по ветру, как будто выпотрошили змею. И еще... "да. Аграст Корвалайн. Бледные призраки прошлого снова ходят по этой стране. Старшие Садки опять возвышаются. Во имя духов земли и воды, что здесь началось?